Имя мне — Легион

В кабинете их было двое — Огай Мори и Дазай Осаму. Босс Порта сидел во главе длинного стола, разговаривая с Элис, девочкой лет десяти — воплощение его способности. Они обсуждали будущие выходные так, будто они действительно у них будут. Дазай, сидя по правую руку, невидящим взглядом уставился в открытый ноутбук. Оживленный разговор казался лишь фоном, на полотне которого он прокручивал с десяток возможных исходов сегодняшнего разговора. — В этом месяце твоя лаборатория дала меньше урожая, чем обычно, — вдруг сказал Дазай, смаргивая пелену и фокусируясь на мужчине. Элис замолкла, нахмурив светлые бровки. Мори слегка пожал плечами, будто разрыв в несколько миллионов йен его мало волновал. — Отдел по делам одаренных отправил Анго в мой госпиталь с проверками, — ответил мужчина, критично усмехаясь. — Я не мог нормально наладить процесс — он все время мешался под ногами. — Ты не говорил мне, — с едва заметной претензией заметил Дазай, вытягивая руки по обе стороны от ноутбука. — Что он вынюхивал? — Ты забываешься, мальчишка! — вдруг встряла Элис, уперев руки в боки; и если вид маленькой девочки мог обмануть кого угодно, то Дазай прекрасно знал, что Элис и рта не раскроет без желания Мори. Дазай медленно перевел взгляд с девочки на Мори, чуть приподнял брови. Усмешка мужчины стала похожа на оскал. — Им не понравилось, что мы намутили воду в Питере, — ответил Мори, чисто на автомате вытаскивая из-под рукава закрепленный скальпель и принявшись его покручивать в пальцах. — Пытаются найти что-то, чтобы прижать нас к стенке и шантажом вытянуть информацию. — О честное и справедливое Министерство внутренних дел Японии, — буркнул Дазай, возвращая взгляд на монитор. — Надо было добавить ему крысиный яд в виски, когда была возможность. Мори хмыкнул. Его четвертая башня, полностью отданная под госпиталь, что принимал и сотрудников Порта и их друзей, и не таких крыс видала, чтобы переживать о каком-то министерском планктоне. И все-таки Дазай иногда забывался, упорно игнорируя истинное свое положение. А может, как раз потому что осознавал свое истинное место в Порту, так себя и вел. В плоскости скальпеля блеснули алым глаза обладателя. Ровно в назначенное время дверь в кабинет открылась и вошли Виктор с Отабеком. Сдержанно кивнув друг другу в знак приветствия, прибывшие сели по левую сторону от Мори. — Итак, — начал Мори, но его тут же перебил Алтын: — Достоевский жив. — Блять, — не удержался Дазай и с силой надавил на виски; вариантов развития событий осталось три. — Как это возможно? — нахмурился Мори, развоплощая пискнувшую Элис и подаваясь вперед. Опершись локтями о стол, он опасным как первый лед голосом спросил: — Ты хочешь сказать, что Юри промахнулся? — Я ничего не хочу сказать об этом, — абсолютно ровным голосом произнес Отабек, выдерживая тяжелый, острый взгляд Мори. — Я лишь говорю о том, что видел. А видел я это. Он развернул принесенный с собой ноутбук к остальным и показал несколько фотографий. Там — Достоевский один, с Чеховым, с Фицджеральдом в разных декорациях Сан-Франциско. И на всех снимках из ворота его рубашек виднелись бинты. На одном фото, где мужчина небрежно убрал волосы за правое ухо отчетливо виднелись синие взбухшие вены, так высоко подбирающиеся к уху, что уже никакими бинтами не скрыть. Отабек развернул к себе ноутбук обратно и поднял бесстрастный взгляд на японцев. Виктор почему-то молчал, с силой закусив губу. — Как Юри мог промахнуться? — зло выдохнул Дазай, откинувшись на спинку стула. — Я же видел, насколько он хорош! — Видимо, недостаточно хорош, — веско, чуть презрительно изрек Мори о своем младшем брате, и Виктор поднял на него взгляд — вот она, та самая семейная любовь, которая когда-то так травмировала его Юри. — Юри не мог промахнуться, — уверенно заявил Никифоров, и признал, словив три пары недоверчивых глаз разом: — Я думаю, это из-за меня. В свое время Достоевский вынудил меня объединить несколько боевых пар, способности которых совершенно не подходили друг другу. Он выбирал по принципу чем разрушительнее способности, тем лучше. Но Замкнутая Система так не работает — и эффект от моей способности просто сходил на нет, и никаких совместных успехов они не достигали даже спустя месяцы тренировок. Очередным его экспериментом было объединить их с Чеховым. — Это все еще ничего не объясняет! — нетерпеливо бросил Дазай, ощущая острый приступ тревоги вперемешку с леденящей злостью. — Так я к сути и веду! — не выдержал Виктор, понемногу заражаясь его состоянием. — Я был скептически настроен, потому что их способности совершенно не стоят в одной линии — расщепление и абсолютная меткость. Но я ошибся и создал кое-что ужасное — оказалось, что расщепление отлично ложится на чеховское ружье, и теперь Антон не просто таскает с собой дробовик и убивает одним выстрелом — он буквально превращает человека в груду мяса и костей одной пулей, если рядом Достоевский. Он не промахивается, никогда. Но и его способности ограничены только одним оружием. Нам очень повезло, что Чехов не был в Питере во время нашего неожиданного визита. За несколько месяцев до моего отъезда в Хасецу я активировал Резонанс, и это должно было расширить их способности. Я абсолютно не представляю, к чему они могли прийти за четыре года тренировок. Достоевский говорил, что хочет пойти от обратного — от расщепления к восстановлению. Похоже, у них получилось. Я думаю, если бы Юри попал ему в голову, у него не было бы возможности активировать регенерацию, но получилось так, что он попал куда-то в шею или плечо, видимо, рассчитывая на позвоночник. Виктор буквально слышал в своей голове, как Мори называл своего брата криворуким неумехой, который не смог вычислить все факторы, что могли повлиять на полет пули — но Мори молчал, лишь сжимая зубы. — Неужели он не заметил, что Достоевский был все еще жив после выстрела? — без всяких эмоций произнес Отабек. Виктор заставил себя говорить также ровно — никому не поможет его раздражение: — Если он успел отклониться хоть на пару сантиметров или, что уж из ряда вон, выстрел Юри пришелся именно в мягкие ткани, Достоевский мог активировать регенерацию в тот же момент. Но, как и оба Юрия, он не может использовать эту силу в отсутствие Чехова без последствий для себя, так что он практически сразу провалился в бессознанку. А мы все были слишком заняты собой после всех событий, чтобы лично убедиться в его смерти. Половина из них валялась в отключке, вторая половина с трудом передвигалась самостоятельно, а Отабеку нужно было сохранить свое инкогнито и принадлежность Организации — сложно было кого-то конкретного винить в том, что никто не ткнул труп Достоевского палкой. Все это отлично понимали. Но абсолютно никого сейчас это не избавляло от чувства выводящей из равновесия, бурлящей в жилах злости. Заныли фантомной болью шрамы на телах и нежной внутрянке всех присутствующих. Лучше бы он оставался мертвым. Никто не хотел снова схлестнуться с Достоевским — но это было неизбежно. — Хорошо, — заставил себя произнести Дазай, потому что кто-то должен был собрать мысли в кучу и озвучить их. — Достоевский вместе с Чеховым сейчас в Америке под крылом Фицджеральда, и, судя по бинтам на фото, что-то с его регенерацией пошло не так. Он может быть еще слаб или же как раз наоборот, и мы не знаем всего спектра способностей, которым обладают эти эсперы. Чуя прислал список гостей со свадьбы Криспино, и там были почти все члены Гильдии. И многие представители самых крупных мафиозных ячеек со всех континентов — лично или же делегаты. — Почему Достоевский обратился именно к Фицджеральду? — задумчиво спросил Виктор, который вернул себе холодный разум во время нарочито монотонных слов Дазая. — Почему не к китайцам или же к кому-то из европейцев — всяко ближе, чем Америка. — Я не знаю, — вынужден был признать Дазай. — Но Достоевский пообещал Фицджеральду что-то такое, от чего он не смог отказаться. И ради чего решил практически породниться с Криспино. — Мишель Криспино все-таки решил выбрать сторону американцев? — уточнил Мори. — Он еще сам до конца не осознает, в какую выгребную яму себя загнал, — раздражение снова подняло голову, и голос Дазая сочился едва сдерживаемой злостью. — Этот идиот думает, что открывает себе новый рынок, выдав дочку за американца, но на деле же Фицджеральд хочет перекрыть наш главный европейский порт. Но когда Криспино опомнится, у него уже не будет ни наших денег, ни американских кораблей в очереди на разгрузку, потому что те давно уже закрепились в Испании. И их товар Фицджеральд не пустит к себе, потому что у них под боком уже давно и прочно Мексика на пару с Колумбией. Наплел Криспино сладких сказок, а он и повелся, как продажная девка в поисках лучшей жизни. Эта амеба все еще думает, что семейные узы это гарант выживания Семьи. Тупой ублюдок. Он еще поплатится за это. Конечно, Италия была не единственным способом сбыть свой товар на континентальную Европу, но скрупулезно отстраивать новые торговые отношения через свою полулегальную транспортную компанию было слишком затратно и по времени, и по деньгам. Каждый день простоя товара будет стоить Порту колоссальных сумм. Но если Фицджеральд думал, что наступил на горло Порту, заимев безраздельное влияние на Криспино, то у Дазая для него плохие новости — через Суэцкий канал на пути к Италии есть еще семь стран, которые будут счастливы получить деньги «MoriCorp.». По-настоящему волновало Дазая другое: — Ты узнал, что планируют Фицджеральд с Достоевским? — обратился он к Отабеку. — Мало что, — честно ответил тот. — Достоевский практически безвылазно кукует в отеле, который принадлежит Фицджеральду. Общается только с ним и Чеховым. В главный офис не пробраться одному. Но я узнал, что недалеко от города у них есть огромный ангар — со спутника абсолютно не просматривается, что там находится, а подобраться ближе не получилось, потому что охраняется не хуже, чем военная государственная база. — Не густо, — сказал Мори, на что Отабек просто пожал плечами — он сделал все, что смог в одиночку на чужой территории, и скрывать что-то у него не было в планах. Дазай несколько секунд взвешивал за и против, и все же сказал: — Криспино прислал копию билета Шибусавы Тацухико, он сейчас в Новой Зеландии. Я хочу, чтобы Накаджима с Акутагавой доставили его в Порт. — Да ты с ума сошел! — воскликнул Виктор, и Дазай с трудом удержался от того, чтобы поморщиться, ведь именно такой реакции и ожидал. — Давай поищем другой способ избавиться от Арахабаки, не поставив под удар весь Порт! — Виктор прав, — весомо заметил Мори, пряча наконец скальпель, что вертел в пальцах весь разговор, обратно в рукав и заглядывая в недовольное лицо своего заместителя. — Я не хочу, чтобы эта опасная тварь даже ступала на землю Японии. Дазай заставил себя выдохнуть, не вспылить, ведь когда дело касалось Чуи эмоции всегда пытались пробраться к рулю, а это было совершенно некстати в их профессии. — На копии билета были паспортные данные Шибусавы, и отдел Собирателей нашел еще несколько билетов, подвязанных под эти данные. Он настолько самоуверенный, что пользуется одними и теми же документами в течении нескольких месяцев. До Италии он был в Сан-Франциско. И я уверен, что Фицджеральд не мог упустить такую рыбу. — То есть ты не хочешь использовать силу Коллекционера, чтобы вытянуть Арахабаки из тела Чуи? — недоверчиво произнес Мори, и его неподвижные темные глаза вцепились в лицо Дазая так, словно хотели пробраться в самое нутро, наплевав на любые преграды. — Этого я не говорил, — выжал кривую ухмылку Дазай, встречая этот взгляд не менее тяжелым ответным. — Я должен что-то сделать. И если медицина не в состоянии помочь ему избавиться от перманентной боли, значит я вытащу из него эту заразу любым способом. — А Чуя в курсе, что ты собираешься предложить? — вдруг подал голос Отабек, и Дазай с недрогнувшей маской уверенности ответил: — Он узнает, когда придет время. Алтын едва заметно покачал головой. По его недавнему опыту, утаивание информации от близких людей грозилось понизить этих самых близких людей в когда-то знакомых. Впрочем, не ему указывать, как поступить. Встретив прямой взгляд Виктора, он предпочел следить за дальнейшим разговором. — Я против, — категорично заявил Мори, сжимая руки в замок на столе. — Это слишком опасно для Порта. — Шибусава обменивает свои услуги на деньги и информацию, — жестко гнул свою линию Дазай, вперившись в босса практически черным взглядом. — Нам нужна информация, которой он может обладать, если мы хотим удержаться на плаву после разрыва с Италией и возвращения Достоевского. Фицджеральд и Достоевский — вот что опасно, а не коллекционер-кочевник, которого я могу остановить одной рукой. — Я сказал свое слово. Выполняй приказ, Дазай. Такого холодного резкого тона от Мори Дазай давно не слышал — еще более давно он не получал приказы. Он уже забыл, какого это — выполнять чью-то волю. Обычно их с Мори стремления были идентичны, и факт какого-либо приказа отсутствовал, но сейчас было другое дело. Здесь затрагивалось личное, и, по правде, Дазай готов был рискнуть Портом, если это поможет Чуе. Прикрываясь опасностью с Америки, они оба знали, что дело далеко не в этом. Как бы Мори ни относился к Чуе, тот был и остался для него лишь членом Порта — жаль, если угаснет, но не настолько, чтобы пускать Коллекционера на свою землю. Для Дазая Чуя был всем. И это обнуляло абсолютно все аргументы Мори. — Ты отдал мне руководство Портовой мафией, — превращая каждое слово в комок изо льда и игл атаковал Дазай, напряженно глядя в сузившиеся зрачки напротив. — Ты добровольно ушел в четвертую башню, в свой госпиталь. И приходишь только тогда, когда решаешь, что ситуация критическая. Я давно не нуждаюсь в твоих советах, поэтому, будь добр, не заставляй меня делать то, что я не хочу. Доживай свои дни, занимаясь любимым делом, и пожелай того же мне. Я справлюсь. Вопреки опаске Виктора, Мори не потянулся к скальпелю в рукаве, не активировал Элис, не сменил позы даже — только неотрывно смотрел в упрямое, своенравное лицо по правую руку от себя. Смотрел так, словно хотел одновременно сожрать и накормить цианидом. У них здесь была не волчья стая, где один вожак по старости лишался своего места посредством изгнания или смерти в результате честной схватки с молодым альфой. Они — не животные, они не обладают их гуманностью. Дазай убьет его так же подло, как Мори своего предшественника. Оба это знали. И если Мори и дальше будет пытаться диктовать свои правила, это произойдет. Однажды он поступил разумно, добровольно передав свое место Дазаю, но позволит ли теперь ему гордость принять новый порядок вещей, который буквально ткнули ему в лицо, еще предстояло выяснить. — Если тебе нужен будет мой совет, ты знаешь, где меня найти, — сухо произнес Мори и встал на ноги. В голос Дазая вернулась температура: — Нет, останься. Я хочу еще обсудить гостей, которые были на свадьбе у Криспино. Виктор с Отабеком переглянулась — их плечи заметно расслабились. Отабек откинулся на спинку кресла, слушая их обсуждения лишь вполуха. С трудом подавил зевок. По-хорошему, после своего откровенно жалкого отчета ему следовало выйти из кабинета, потому что его совершенно не касались дела Порта. Но никто не просил его это сделать, так что он остался, на силу держа глаза открытыми. После заварушки в Питере Порт помог им с Милой залечь на такое глубокое дно, что горячая вода из крана вспоминалась с нежной грустью, как забытое чудо цивилизации — или еще не открытое. То, что Отабек был лишь боевиком без имени и личности у Достоевского в Организации, не значило, что не начнется охота на тех, из-за кого их босс исчез. Обезличивание расходных материалов сыграло Алтыну на руку, и он смог скрыться под покровительством Порта. А потом с ним снова связались, заключили сделку, заплатив приличную сумму, и отправили в Сан-Франциско, потому что острая интуиция Дазая скреблась в подкорке, шептала, что Достоевский мог выжить. И непонятное шевеление в Питере лишь усугубляло его паранойю. То, что сначала выглядело, как раскол внутри Организации и стычки между образовавшимися группировками, на деле же оказалось чисткой в своих же рядах. Если когда-то Виктор и был правой рукой Достоевского, что нашептывала ему советы, то Чехов всегда был левой. Именно он отвечал за всю боевую силу Организации, вышколив своих бойцов до такой степени, что все лица смазались. И плевать на текучку. Были, конечно, высшие эшелоны типа Гоголя и Гончарова, кто был близок к боссу и обладал личностью и весом в Организации, но их было единицы. Достоевский, что славился своим влиянием на крупные мафиозные группировки ближайших стран, добыл это самое влияние отнюдь не грубой силой — а хитрым умом и умением плести узлы на шее, отвлекая разговорами. Боевики были поддержкой, а не силой. Но гнев Достоевского был страшен — и, похоже, даже Чехов уже не может урезонить своего босса. А если не он, то уже никто. И началась резня — все, кого Достоевский подозревал в предательстве, все пали. И улицы окрасились кровью. Достоевский вовсе не исчез — он затаился. Он готовился, управляя всем из Америки. К чему готовиться им — это Дазай и хотел узнать. Алтын снова подавил зевок. Он ни черта не разведчик, но просидел две недели в Сан-Франциско, пытаясь хоть что-то узнать. Узнал примерно ничего, но и этого хватило, чтобы переполошить верхушку Порта. Хотелось передохнуть — после перелета и бессонной ночи в компании Виктора и виски — но отдыхать нужно было в той дыре, где он сидел полтора месяца. Отабек покосился на Виктора. Они обсуждали с Дазаем, кто из гостей на свадьбе Криспино потенциально может сунуть нож им в спину за деньги Гильдии. Выходило не так уж и много, но их ремесло всегда славилось непредсказуемостью. Но и ждать помощи особо было не от кого. Остальным незачем было лезть в свару между Портом и Организацией Достоевского, в которую уже втянули Гильдию и Семью. Они скорее будут наблюдать, кто выйдет из этого противостояния победителем, оставаясь на безопасном расстоянии, чтобы потом занять их сторону. Если кто-то из них не предложит что-то такое, от чего те не смогут отказаться. У всех свои интересы. И если с лица Земли вдруг исчезнет Порт, Гильдия или Организация — кто-то определенно будет рад. Остальные же не слишком расстроятся. В одном почему-то и Дазай, и Виктор сошлись совершенно точно: Достоевскому уже плевать на личную месть. Он хочет уничтожить Порт как таковой. По правде, Алтына это не особо волновало. Он знал, что Никифоров любой ценой вытащит свою семью. В этот раз вытащит. И в этот раз Отабек ему сможет помочь. До остального же ему не было дела. Сколько там время? — Виктор, что происходит, если один из объединенных умирает? — вдруг спросил Мори. Дазай, не переставая быстро отстукивать на клавиатуре, поднял глаза. Виктор с секунду помедлил прежде чем небрежно пожать плечами. — Не знаю. Никто из моих двоек еще не умирал. Точнее, никто из тех, кто в Порту. У Достоевского выходило так, что умирали сразу оба — в той же заварушке или в тот же день. Уж не знаю, закономерность это или нет, но узнать причину я не успевал — выборка была не особо большая, а умирали они слишком быстро. — Когда прилетает Юрий? — спросил Отабек, приковав к себе острый взгляд Виктора, когда Мори задумчиво кивнул и замолчал, получив ответ. Дазай скосил глаза на часы. — Думаю, примерно через час должны быть в Порту. Они уже приземлились. Никифоров встал на ноги, потянулся, всем видом выражая, как он устал сидеть на одном месте. Сказал преувеличенно весело: — Какие продуктивные три часа моей жизни! Я хочу завтра устроить совместную тренировку для Ацуши и Акутагавы, так что пусть летят вечером в Окленд, ладно? Мы с Отабеком на обед, а вы присоединяйтесь, если хотите. — Остальные отказали, но Никифоров вряд ли огорчился. Он обратился к Алтыну: — Пошли, попробуешь самый вкусный стейк во всей Йокогаме. Да простит меня вся тысяча блюд из риса этой замечательной страны. Виктор еще что-то лепетал про рис и японскую кухню, но в конце тихо признал, что скучает за макаронами по-флотски школьных времен. Отабек привычно слушал его вполуха, фильтруя информацию на важность и деля на два все слова старого друга. Они и так поговорили всю ночь напролет, и пару стаканов виски то здесь, то там создавали практически забытую атмосферу доверия, что возможно только между людьми, которые видели друг друга в колготках в первом классе. Доверия самого по себе было слишком мало в их жизни, так что даже Алтын, непрошибаемая глыба камня, поделился, что младшая сестра с матерью давно живут под Лондоном и все у них замечательно, и скоро он станет дядей. Даже фото показал, сверкая хмельными теплыми глазами. А когда спросил в четыре утра, не заждались ли Виктора дома, то улыбка на этом искалеченном лице дрогнула, усилиями воли лишь задержалась. Никифоров посмотрел на него так, будто он разрывался между желанием запустить в него полупустой стакан и вылить такой поток информации, что Отабек в ней захлебнется. Они не общались четыре года. В последнюю встречу в Питере сам Виктор был скорее мертв, чем жив, так что никакого диалога не получилось. А затем оба разошлись в разные уголки планеты, потому что оставаться в городе было небезопасно. Так что Отабек не знал о его новой жизни практически ничего. И то, что он видел в больнице, только сбивало с толку. Виктор начал говорить медленно — словно делал неуверенные шаги на первом в году льду. Все боялся, что провалится, что скажет слишком много. Но потом вдруг посмотрел на Алтына — на расслабленную позу, чуть блестящие от алкоголя глаза, молчаливое внимание, и вдруг вспомнил, почему у них вообще завязалась дружба. Такая, когда спустя четыре года порознь понимаешь, что доверишь не только спину, но и себя целиком до последнего таракана в голове. У Дазая никогда не получилось вывести Виктора на абсолютную откровенность — Дазай всегда соблюдал некоторую дистанцию относительно важной части его жизни, прерывал на полуслове, не хотел нырять так глубоко в другого человека. У него так и не получилось стать тем, в ком Виктор нуждался после переезда из Питера. А Отабек им и остался. Это открытие было ошеломляющим. Виктор говорил — много, долго, забыв про улыбку, про необходимость держать лицо, про виски и время. Он не помнил, говорил ли разом хоть когда-то столько важных для себя вещей. От Отабека не требовалось много — внимание и умение молчать. Обе эти способности он возвел в абсолют. К утру Алтын знал столько, что хотелось заказать не стакан виски, а бутыль. Но скоро была встреча, так что он заказал кофе. Никифоров выглядел после своего монолога так, словно с него содрали не только всю дюжину масок, но и шкуру наживо. Виктор был подавлен, мрачен и по-человечески уставшим. Он был настолько открыт и обнажен, что любое слово оставило бы рану на оголенной внутрянке. Он поднял синие, почти черные глаза на Отабека — посмотрел так, словно был утопающим, но кидал вызов спасателю, вопил: «я справлюсь сам!». Отабек не возражал. Он бессознательно потирал грудь, пытаясь сдвинуть болезненный комок, что застрял где-то в грудине и мешал дышать, жить, быть хорошим другом. Они оставили все сказанные слова перевариваться на периферии сознания. Вернулись в квартиру Виктора, чтобы привести себя в порядок перед новым днем, но Юри уже не застали. И то, как Виктор надевал на себя новый костюм, крепил к лицу рабочую маску — то было почти искусством. Ничего не осталось от того надломленного, страшащегося будущего и прошлого человека. Только цели остались все те же, что и четыре года назад. И вот теперь Отабек словно назвал имя, на которое сам Виктор наложил табу, и спровоцировал то, что должно было произойти еще этой ночью, не выгляди Никифоров так разбито. Стоило двери лифта закрыться, Виктор замолчал. Да, они были знакомы еще со школьной скамьи — пока Виктор дергал девчонок за косички и бегал от них, Отабек корпел над домашкой; пока Виктор за школой делал первые затяжки невкусной сигареты только чтобы откреститься от них на всю жизнь, Отабек стоял на стреме. Алтын был горой — такой же невозмутимой и монументальной. И его природная твердолобость, острая прямота и верность сделали его отличным другом. Но не настолько отличным, чтобы делиться некоторыми своими вещами. — Как дела у Милы? — спросил Виктор, когда заказал обед для них в привычном ресторане на первом этаже башни. — Ты же знаешь, что она сейчас залегла на такое глубокое дно, что и свет там по расписанию. Никифоров кивнул. Конечно, он знал, на что обрекал свою давнюю подругу, пользуясь ее услугами. Впрочем, этот бессмысленный обмен любезностями был лишь способом немного оттянуть разговор и собраться с мыслями. Виктор затарабанил пальцами по столу, но резко прекратил, уличив себя в такой открытой нервозности. Обернулся к разглядывающему его Отабеку и криво улыбнулся. — Я хочу, чтобы ты не появлялся на глазах Юры. Никогда. Забудь вообще о его существовании. Брови Алтына приподнялись ровно на два миллиметра — и Виктор все равно считал его притворное удивление. — А хочешь ты этого, потому что?.. — Потому что Плисецкому достаточно нас с Юри. Ты мешаешь. Алтын с непроницаемым лицом разглядывал собеседника какое-то мгновение, и Виктор уже успел проклясть это его излюбленное выражение, из-за которого невозможно было понять, о чем тот думал. — Я не хочу, — просто заявил Отабек. — Когда мы общались в последний раз, ему было плохо. Из-за вас обоих. И ты только подтвердил это ночью. Рядом с Алтыном Виктор никогда не считал нужным держать лицо, получая взамен правду, о которой больше никто ему не мог сказать прямо. И сейчас — лицо Виктора дрогнуло, на миг исказилось, отражая кипящую внутреннюю злость. Отабек не отводил глаз. — А ты превратился в мать Терезу, что спасает всех сирых и убогих? — с заметной издевкой протянул Виктор. — На всех мне плевать. А на него нет. Принесли заказ, так что им пришлось прерваться, развести лезвия взглядом в ожидании уединения. Стоило официантке уйти, они вновь встретились глазами, закружили друг напротив друга в ожидании выпада. — Ты его любишь? — спросил Отабек так буднично, что Виктор нахмурился, на мгновенье спрятал взгляд в складках скатерти — и проиграл, не успев осознать того. — Отлично. Возьми в охапку Юри и займитесь собой, потому что сейчас ты мешаешь мне. Виктор посмотрел на него так, словно хотел видеть его голову у себя на обеденной тарелке. — Я два года за ним следил в Питере, для тебя искал, как превратить его в жертву. А потом ты его просто увез. Да, ты не знал, чем он стал для меня, но ты и не спрашивал никогда. Он смотрел на тебя так, будто ты самый важный и самый жестокий человек в его жизни. Я долго, очень долго искал способ связаться с ним, не подвергнув опасности, и ведь нашел. И я приложил все усилия, чтобы стать другом для него — я не отступлю уже. Так что уймись. Если тебе так нравится подминать людей под себя, попытайся сделай это с Юри — он никогда не видел в тебе божества, так что сможет переломать твой хребет о колено в случае чего. — Знаешь, пока ты «прилагал усилия», мы с Юри с огромным удовольствием трахали его, и он стонал, натянутый на два члена так, что я действительно чувствовал себя божеством. В один момент нож для стейка завис у глаза Виктора, пистолет уперся Отабеку в середину лба. Зрачки Алтына сузились, но это все, чего смог добиться Виктор своим грязным выпадом. — Давай не будем портить нашу дружбу попытками убить друг друга из-за мальчишки, — ровно сказал Отабек, как тот единственный голос разума, что останавливал Никифорова от очередной глупости в молодости. — Убери пистолет. Виктор помедлил еще секунду и действительно убрал пистолет в набедренную кобуру под пиджаком. Перевел пустой взгляд в тарелку, словно удивляясь вообще факту ее существования, и неторопливо принялся за обед. Отабек перехватил нож в руке и принялся нарезать стейк. В повисшем молчании растаяли молекулы напряжения, они словно снова вернулись в дождливый Петербург и снова оказались в школьной столовке. Между ними еще не вставал ни Достоевский, ни Порт, ни глупый мальчишка. На какой-то миг они оказались прежними — разбалованный сынок бизнесмена и его верная тень. Виктор поднял голову, и смазанный вкус риса во рту начал отдавать горечью. Заметив его взгляд, Алтын вопросительно выгнул бровь. — Он так напоминал мне Кирилла, — полушепотом признал Никифоров, как что-то омерзительное. — Когда увидел его в первый раз — ведь именно так он мог бы выглядеть. Я не могу его отпустить, слышишь? Болезненно дернуло где-то в желудке, Алтыну пришлось приложить усилия, чтобы не зажмуриться — от собственной тоски и от той разъедающей тело и будущее боли, что была написана в каждой черте, в каждой изломанной линии шрама на лице Виктора. — Прекрати, — слишком жестко припечатал Отабек — потому что рану нужно прижигать, а не дуть на нее в течении долгих лет. — Хватит проецировать. Тем более так. Я… не обижу его, понимаешь? Он дорог мне. Отабек — это гора, невозмутимая и монументальная. Виктор знал, что покалеченных людей можно собрать по кусочкам — но что, если калечишь ты сам? Хочешь себе, потому что видишь кого-то совершенно другого, не хочешь замечать, как плохо делаешь человеку, зажав между молотом и наковальней. Когда-то собрать по кусочкам самого Виктора удалось Юри — и пусть он никогда не сможет полюбить так, как Юри того заслуживал, он мог бы сделать еще шаг навстречу. Потому что, держась за прошлое, что воплощалось в Плисецком, Виктор никогда не мог до конца уйти с головой в настоящее, будущее, чем стал для него Юри. По правде, Виктор никогда не мог до конца понять, почему Юри с этим мирился все это время. — Понимаю, — в конце концов сказал Никифоров, а затем бледная улыбка появилась на его лице. — А теперь попробуй донести это до Юры так, чтобы он не разбил тебе лицо в процессе. Я не обещаю, что тебе, мне, нам будет легко, но я попробую. Я… не знаю, как его отпустить, не оторвав кусок себя. Это было жестоко, слишком больно, но Отабек был там именно затем, чтобы отрезвляющей болью возвращать его в настоящее: — Кирилл бы тоже когда-то вырос и пришел к тебе с разбитым сердцем. Что бы ты ему сказал? «Держись этого человека, пусть доломает тебя. Кому ты еще нужен?» В глазах Виктора что-то потухло, окончательно умерло. Лицо побледнело до такой степени, что все шрамы казались посеревшими от времени заплатками. Никифоров с усилием сделал глубокий вдох, и ощущение было такое, словно он проталкивал его в себя острой палкой, превращая внутренности в кровавое месиво. Это было так подло. Не менее подло, чем то, что сказал сам Виктор. Но Отабек продолжал давить: — Если ты так хотел видеть в нем Кирилла, то и веди себя соответствующе. Чего бы ты хотел для него? Чего бы ты хотел для Юри? Виктор отодвинул от себя тарелку с таким видом, словно его сейчас стошнит. Обратил на друга измученный, надломленный взгляд, выдавил сквозь зубы: — Я тебя ненавижу. Если это не было благословением, Отабек не знал, что это. Никифоров скрылся в уборной, и Алтын спокойно доел стейк. Тот и вправду оказался хорош. Притихший, бледный и заметно осунувшийся Виктор вызвался наконец показать ему квартиру, которую временно предоставил ему Порт. Забрав сумку с вещами из машины на парковке, они неторопливо в молчании шли к пятой башне. В холле в еще раскрытой кабине лифта стояли только прилетевшие из Палермо с сумками наперевес. Чуя придержал дверцу лифта. Ни дыхание, ни чеканный шаг не изменились у Отабека. Единственное, что показало его неравнодушие — долгий, прямой взгляд, направленный на Юрия. Тот смотрел на него так, будто не знал, как можно исчезнуть из железной коробки, не оставив следов крови. Чуя, все еще держа дверь, сделал шаг вперед и протянул Алтыну руку на европейский манер. — Добро пожаловать в Порт. Отабек пожал руку, едва взглянув на мужчину. Чужая благодарность его не особо трогала. Трогало другое — Плисецкий выглядел совершенно иначе, чем он запомнил. Волосы короче, тронутая загаром кожа без единого шрама и россыпь веснушек на щеках. Огромные округлившиеся глаза выдавали его неожиданность от встречи. Как бы Юрий не крепился, все равно есть разница в том, чтобы размышлять о своей решимости и проявлять ее. Он похож был на маленького зверька, готового дать деру при малейшем давлении. И прежде чем Отабек успел хоть что-то сказать, Виктор, совершенно игнорируя немую сцену между ними, прошел в кабину и вплел пальцы в короткие волосы на макушке Юрия. Сказал весело: — Отличная прическа, Юра. Не знал, что у тебя есть веснушки. Плисецкий метнул в него затравленный взгляд и плечи его окаменели от внутреннего напряжения. Он не был готов ко всему этому. Отабек вошел в кабину лифта, глядя на безмятежно улыбающегося Никифорова. Вдруг мальчишка, беловолосый, со странными глазами, вклинился между Юрием и Виктором, растолкав их по разные стороны кабинки. Двери закрылись. Стало слишком тесно. — Ацуши, жду вас с Рюноске завтра в зале, — голосом, полном меда и предостережения, произнес Виктор, но тот даже ухом не повел. Никифоров представили их с Отабеком друг другу. Чуя в замешательстве оглядывал странную сцену, где Ацуши, похоже, словно невзначай пытался Виктора оттеснить от Плисецкого. И тот смотрел куда угодно, кроме Отабека, что стоял в одном шаге от него, едва не дыша в лицо. Чуя почувствовал себя лишним. И слишком вымотанным, чтобы пытаться решать чьи-то проблемы. Ему нужны было выпить ассорти из таблеток и сделать капельницу по плану, а не пытаться защитить Юрия от того, к чему привела его неспособность говорить «нет» в нужный момент и нужным людям. — Я хочу поговорить с тобой, — сказал Отабек на русском, обращаясь к Плисецкому. — Во сколько? Ацуши непонимающе посмотрел на Юрия. Тот перевел наконец взгляд в лицо мужчины, с неожиданной твердостью заглянул тому в глаза. Отлип от стенки лифта и выпрямился, становясь вровень. Было похоже, что Плисецкий наконец-то все для себя решил. — В восемь, — не устал увиливать он. — Последний этаж, первая квартира справа от лифта. — Рядом с моей, — подал голос Виктор, сложив руки на груди; на его губах была кривоватая ухмылка, но взгляд был способен прожечь дыру — как будто Отабек хоть когда-то реагировал на эти взгляды. — Промажешь — стучи, я помогу найти. — Захлопнись уже, — прорычал Плисецкий, сжав кулаки, и весь его вид загнанной в угол зверушки развалился на глазах. Он в момент отрастил зубы, и готов был вцепиться ими в горло. — Без тебя как-нибудь разберемся. Промажет — попадет к Ацуши, так что твое участие никому не упало. Ацуши только понял свое имя, но все равно на пару с Чуей весь обратился в слух. Напряжение в кабинке стало таким ощутимым, словно к ним зашел шестой человек, вдавив присутствующих в стены. Путь к тридцать пятому этажу казался бесконечным. — Юра, — начал было Виктор, делая шаг вперед, но Алтын оборвал его одним веским, полным неясного для остальных смысла: — Витя. Ты обещал. Нификоров замер с занесенной в шаге ногой. Вся краска так стремительно схлынула с его лица, словно та была акварельной. Он перевел взгляд на настороженно глядящего Юрия, и глаза его сделались больными. Ацуши не знал, куда смотреть, чтобы не видеть такого откровенно нетипичного поведения мужчины — все стены были зеркальными, и отовсюду смотрел Виктор. Раздалась резкая трель и открылась дверь лифта. Никифоров вылетел первый. Отабек напоследок потянул руку и быстро провел по коротким волосам Юрия. Сказал: — До вечера. Дверь захлопнулась, унесла их дальше вверх. — Пиздец, — не выдержал Плисецкий. — Кажется, меня только что передали из рук в руки. Мерзкое, тошнотворное чувство.