Имя мне — Легион

Ацуши вернулся во внутренний двор аккурат в тот момент, когда Френсис Фицджеральд заканчивал свою речь. Тот стоял рядом с молодоженами, в его руках был бокал шампанского, и даже музыканты притихли, пока он говорил. — …За долгую дружбу между Семьей и Североамериканской Гильдией! — сказал американец громко, торжественно, глядя даже не на жениха и невесту, а на столы для иностранных гостей, словно вся его речь была предназначена для них. А потом, словно опомнившись, опустил лукавый взгляд и добавил как бы между прочим: — Марк, ты стал для меня сыном за столько лет. И в честь вашей с Агатой союза примите в подарок остров Нумблей в Тихом океане. Проведите там свой медовый месяц. Ацуши поморщился — это было довольно грубо. Подарки всех забрали помощники Криспино еще в день заезда, чтобы после молодожены могли самостоятельно этим заняться — после проверки на безопасность, разумеется. И то, что сейчас сделал Фицджеральд, бросив в лицо заявление об отношениях с Семьей и вручив настолько вычурный подарок, это все было вызовом — посмотри на меня, говорил он, я способен купить остров рядовому сотруднику своей Гильдии, я способен назначить неразумно большую цену за то, чтобы стать главным партнером семьи Криспино. И ведь Дазай говорил, что для Гильдии Семья что теннисный мячик для мастифа — пару раз ткнет лапой ради интереса, а потом превратит в лохмотья. И зачем это? Неужели этого никто не понимал? Особенно сам Криспино. Послышались довольно редкие хлопки. Марк Твен на эмоциях подскочил и обнял Фицджеральда. Музыканты снова заиграли, люди вернулись к танцам. Ацуши мрачнее тучи шел обратно к своему месту. И его настроение можно было сравнить разве что с настроением Юрия за последние два дня. — Где ты был? — довольно резко спросил Чуя, настроение которого портилось так же стремительно, как и наполнялись бокалы всех, исключая его. — Туалет искал, — буркнул Ацуши, не глядя на мужчину. Юрий проникся вязкой напряженной атмосферой и пил за двоих, понижая настроение Чуи до критической отметки. Никто больше не пытался толкать речи. Было много танцев, и Ацуши едва не за шкирку удерживал уже изрядно захмелевшего Юрия от того, чтобы пойти в гущу танцующих. — Мелкий Леруа высмотрит тебя, и у Криспино инфаркт случится, если он увидит ваши танцы, — пытался привести аргумент Ацуши, подкладывая в тарелку Плисецкого больше еды, чтобы сбить градус. Юрий надулся на какое-то время, но быстро смирился, повернулся к своему соседу и принялся ему увлеченно о чем-то рассказывать — тот, изрядно, охреневший от ахинеи на дикой смеси из трех языков, глупо моргал пару секунд, а затем неожиданно включился в диалог. Ацуши выдохнул — внимание Юрия переключилось, и можно было немного расслабиться, но вдруг наткнулся на пытливый взгляд Чуи. — Что? — одними губами проговорил Ацуши. Чуя нахмурился, брови сдвинулись, образуя глубокую складку на лбу, но он так ничего и не сказал — также ушел в разговор со своим соседом, оставляя Ацуши наедине со скребущим черепную коробку разочарованием. Его единственный шанс узнать что-то про Шибусаву был потерян, и он просто не представлял, чем может обернуться провал этой миссии. Накаджима искоса взглянул на рыжеволосого мужчину — если дело касалось Чуи, Дазай не собирался терпеть компромиссы. А сейчас, когда дело приняло совсем паршивый оборот, регенерация могла лишь растянуть его агонию. Мишель Криспино вышел из замка и прошел прямо к Фицджеральду. Ацуши пристально следил, как они о чем-то переговорили, а затем отправили консильери обратно в замок. Усевшись за стол, они продолжили говорить. Словно почувствовав тяжелый взгляд, Френсис поднял глаза и посмотрел прямо на Ацуши. Приподнял бокал, изогнув губы в легкой улыбке — парень отвернулся. К Криспино в этот вечер уже невозможно было подобраться. Принесли огромный свадебный торт, подали десерт. Ацуши кусок в горло не лез, и состояние было такое мерзкое, что хотелось поскорее отправиться в отель с этого праздника жизни. Но — нет, после десерта невеста кидала букет, что поймала немолодая итальянка в вышитом бисером платье, а подвязку жених отправил прямиком в руки британца с каменным выражением лица. Под конец вечера, когда гости уже были абсолютно и бесповоротно сыты и навеселе, между испанцем и французом завязался спор. Но постепенно их разговор из жаркой дискуссии превратился в свару. Оба повскакивали со своих мест, вперили в другого тяжелый злой взгляд, и Ацуши снова вспомнил то чувство напряжения, что сковало его на подступе к замку. Даже то, что у них не было никакого оружия при себе, не исключало использования способностей. Во что превратится ленивое завершение празднования, если схлестнутся двое эсперов, чьи мафиозные структуры конкурируют между собой? Этого никто не узнал — к обоим мужчинам подошли люди из охраны Криспино, что-то сказали, и те, смерив друг друга холодными взглядами, вернулись на свои места. — Скучная свадьба получилась, — вынес вердикт Юрий, который так толком и не напился, не потанцевал и не поглазел на драку — даже не поучаствовал. — Спокойная, — поправил Чуя. — И ты явно недооцениваешь значение этого слова. Правда была в том, что каждый из присутствующих знал, что не сможет покинуть пределы острова, если сорвет или нарушит идиллическую пастораль свадьбы Агаты Криспино. Это здорово охлаждало и приводило в чувство даже тех, для кого преступная деятельность была не средством, а кредо. Они вернулись в свой отель далеко за полночь, ближе к утру. Чуя, на которого снова напала головная боль, скрылся у себя в номере. Первое, что сделал Юрий, стоило им с Ацуши войти к себе, это распотрошил мини-бар и заставил ночного администратора принести им еще бутылку вина, потому что «ну что за пробники? Ты вообще видел этот плевок в лицо желающих нажраться в хламину?». Язык Плисецкого уже заплетался, но он упорно ввинчивал острие штопора в пробку. — С таким количеством еды невозможно напиться, — бубнил он себе под нос. — И какая-то седая бабулька все время подсыпала мне макарон — фетучини или спагетти? Ой да похрен. Кажется, она еще говорила, что я тощий, как ее семилетний племяшка. Меня тощим последний раз дед называл, и то когда я ходил пешком под стол. Или это ты подсыпал мне макароны? Я уже и не помню. Ацуши смотрел на его потуги с выражением скорби и веселья — он старался удержаться от откровенного смеха, напуская на себя серьезный вид. У самого-то не было опьянения ни в одном глазу, а вид тихо матерящегося Юрия, корпящего над бутылкой вина, вызывал желание только отправить его спать. Но Юра спать был не намерен — он продемонстрировал наколотую на острие пробку как золотую медаль. — А тебе не хватит? — как бы между прочим спросил Ацуши, невзначай пододвигая блюдо с фруктами к Плисецкому. — Что за дикое желание напиться? Юрий обхватил бокал вина двумя руками, сделал большой глоток и удовлетворенно затих в кресле. Причмокнул губами, пытаясь найти в нем любимые эпитеты Чуи — но нашел лишь ощущение тепла в желудке, слой ваты между мозгом и миром. — Потому что нужно слишком сильно напрягаться, чтобы реально вскрыться, а не привлечь внимание, — выдал Плисецкий, отчего-то слабо улыбаясь. — Напиться проще. Напиться почти также хорошо, как впасть в спячку. Кажется, я стану алкоголиком со всей этой херней. Всякое веселье растаяло, и Ацуши заметно напрягся в своем кресле. Заставил себя взглянуть по-другому на Юрия, отодвинуть собственные мысли и сосредоточиться на своем друге, что заговорил о самоубийстве — и пусть в своей обычной полуироничной манере, но чувствовался пока непонятный, скрытый надрыв в нем, во всех его жестах и взглядах. При перелете, на свадьбе, где внимание было рассредоточено, это не так бросалось в глаза. Но сейчас, замедлившись, приглядевшись, состояние Юрия стало тем самым слоном в комнате. Но сейчас кое-что изменилось — словно сам Юрий привел его сюда, указал на него почти так же демонстративно, как на пробку от вина. Может быть, теперь он готов был поделиться. И, если честно, сейчас было не самое лучшее время, потому что голова Ацуши была забита мыслями о том, как можно исправить свою провальную миссию. — Что за херня? — попытался за что-то зацепиться Ацуши, невольно заерзав на месте. — Я все еще слишком трезв, чтобы говорить. Плисецкий сделал еще один глоток и убрал бокал в сторону — язык уже казался слишком неповоротливым, а ведь он правда хотел произнести это вслух. Не хотел, но чувствовал, что это необходимо — как выпустить лишний воздух из шины, иначе будет невозможно выбраться из этого болота. Ацуши ждал. Просто сидел в своем кресле, периферическим зрением наблюдая, как замершая фигура Юрия сжалась в глубоком кресле, руки обхватили колени, подтянули к груди, острый подбородок опустился сверху, и он весь словно уменьшился, истончился. Рубашка была безнадежно смята, а стрелка на брюках утратила свою остроту. Лицо — будто восковая маска с замершим, отрешенным выражением. Юрий наконец-то решился, заглянул внутрь себя, уходя так глубоко вниз, что на какое-то мгновение окружающий мир перестал казаться настоящим. Ацуши умел ждать. — Ты хотел поступить в университет? — совершенно невпопад спросил Юрий, даже не повернув головы. — У меня даже нет документов об образовании, — отозвался сбитый с толку Ацуши. — Когда это было проблемой? Отдел Снабжения нарисует тебе все что угодно. — С таким же успехом они могут нарисовать мне и диплом. Юрий наконец обернулся — посмотрел выжидающе, словно давая второй шанс. Спросил: — Разве тебе не хочется чего-то большего? — Я пока не справился с тем, что на меня свалилось уже, чтобы желать еще чего-то сверху, — честно ответил Ацуши. Спросил как-то тоже совсем невпопад: — У тебя кризис самоопределения? Или влюбился? Юрий отвернулся, досадливо поджал губы. Волосы упали на лицо, скрывая практически полностью. — У меня был дом, была и есть мать, было даже несколько приятелей в Питере, — монотонно, словно зачитывая приговор, сказал Юрий, и Ацуши совсем перестал его узнавать. — А здесь мне пришлось отвоевывать возможность иметь свою квартиру. Я уже даже запутался, где мои шмотки, а где шмотки Юри. Я хочу свои вещи, понимаешь? Ацуши не особо понимал. Но зерно догадки почва его мозга приняла слишком благосклонно. Во рту стало очень сухо. — Я до сих пор не был у тебя в квартире, — вставил Ацуши просто чтобы что-то сказать. — Она практически пустая. Я почти все время провожу в квартире Виктора и Юри. Ацуши почему-то подумал про цветок, который завелся в его квартире, про человека, который поселился под ребрами и каждом уголке головы. Юрий не выглядел счастливым — скорее как тот, кто хочет, чтобы в его пустую квартиру купили цветок и у него появился смысл туда возвращаться. Но вместо этого его вещи планомерно перетаскивали в другую квартиру, загоняя в угол, отрезая пути. В желудке Ацуши словно образовался холодный склизкий ком. Спросил, подталкивая к краю: — Почему? — Потому что не имело смысла уходить в другую квартиру доспать два часа до рассвета. А сейчас как-то руки не доходят купить хотя бы коврик в ванную. Квартира-то тоже принадлежит Порту. Я вообще не понимаю, зачем Виктор потащил меня с собой в Японию. — Разве он не пытался позаботиться о твоей безопасности? Достоевский ведь буквально дышал тебе в затылок, — почему-то игнорируя первую часть реплики, сказал Накаджима. Юрий фыркнул — зло, раздраженно. — Я тоже думал так четыре года. Но потом мы душевно поговорили с этим психом, и оказалось, что ему нахрен не сдался Агапе. Никогда не был нужен — это Виктор убедил его, что моя способность в связке может оказаться стоящей. Но только для того, чтобы иметь основания улизнуть от него в другую страну. Зачем-то прихватил меня с собой. Зачем? У Ацуши крутилось одно предположение на языке, но он сжал челюсти, нахмурил светлые брови. Юрий, мусоливший эту мысль последние два месяца, сказал за обоих: — Я был удобным способом сбежать из Питера. Он убедил меня так же, как и Достоевского, что я в опасности. И я действительно чувствовал себя в опасности, и что только Порт может защитить меня, нас двоих. Я уверен, что Виктор знал, что Юри младший брат Мори, когда мы летели в Хасецу. Ацуши попытался удержать нейтральное выражение лица, не выдав ни удивления, ни досады. Со слов Юрия, Виктор превращался в беспринципного манипулятора, который жонглировал чужими чувствами с легкостью и обаянием циркача — он ведь практически натравил Порт на Достоевского, создав реальную на то необходимость. Разве это тот Виктор, которого знал Ацуши? Разве перед ним тот Юрий, которого знал Ацуши? — И что ты хочешь делать? — еще больше нахмурился парень, желая заглянуть в лицо Плисецкого, но тот упорно не оборачивался, демонстрируя прикрытый русыми волосами профиль. — Не знаю, — слишком честно ответил Юра, схватился за бокал вина не глядя и сделал глоток. — Но Виктор практически вынудил меня отказаться от нормальной жизни. Так что перед отъездом я сказал ему, и Юри тоже, что больше не хочу всего этого. Ни их, ни всего, что, связано с ними. Хотя… не уверен, что они поняли меня правильно. По крайней мере Виктор. Так что я теперь вроде как один и вроде как без дома. Ацуши ничего не ответил ни через минуту, ни через две — уставился на непонятный узор на ковре и все думал: это квадрат или ромб? Почему его это настолько зацепило? Услышав в ответ молчание, Юрий все же обернулся — повернул голову, и среди русых прядей и резких линий шрамов Ацуши увидел тусклый взгляд зеленых глаз, горько опущенные уголки губ. — Осуждаешь, да? — почти весело хмыкнул Плисецкий, и в этом звуке чувствовался вопрос, во всей его повернутой в пол-оборота фигуре, заломе кистей и поджатых пальцах ног сквозил вопрос — ты правда откажешься от меня из-за этого? — Я? — удивился Ацуши, смотря куда-то за спину Плисецкому. — С чего бы? Но ведь я спрашивал тебя, а ты все отрицал. Почему? — А ты думаешь, я горжусь этим? — громко, болезненно отозвался Юрий, заламывая пальца. — Всегда быть третьим, очень удобным и не то чтобы совсем лишним. Думаешь, о таком говорят за обедом? Или говорят как бы между прочим? Я не хотел всего этого! Его голос повысился, перейдя на крик, в уголках глаз собрались злые слезы. Плисецкий сжал кулаки, сжал зубы, заставил себя остановиться и зажмуриться. Когда он снова открыл глаза, его придавил к спинке кресла желто-фиолетовый, нечеловеческий взгляд — там не было осуждения или брезгливости, но там было что-то очень жесткое, острое. — Они… заставляли тебя? — спросил Ацуши ровно, и у Юры в груди заклокотал смех — но ему казалось, что если он начнет смеяться, то не сможет остановиться, пока не умоется слезами. Плисецкий сделал еще один судорожный глоток вина — совсем, совсем не помогло. Мир начал качаться, или он начал покачиваться из стороны в сторону уже давно — не разобрать. — Никто никого не заставлял, — вытолкнул из себя Юрий, спрятав глаза в углах комнаты. — Это просто… случилось. Виктор значил для меня слишком много, а Юри после воздействия Замкнутой Системы казался частью меня самого — он воспринимался как мой близнец или отражение, как что-то абсолютно свое… Слишком сложно. С губ Юрия сорвался нервный смешок, и он заткнул себе рот рукой — до этого момента он не произносил всего этого вслух — слова, что жили в его голове ощущениями, облачались в звуки коряво и как-то совсем неправильно. Юра не знал, сможет ли продолжать говорить, должен ли он об этом говорить вообще — под ребрами плясало щекотное ощущение подступающей истерики, и оно заставляло его тело мелко дрожать в попытке сдержаться. — И они, мм, отпустили тебя? — подбирая слова, спросил Ацуши, с тревогой наблюдая за побледневшим Юрием, что зажимал себе рот рукой, словно сдерживая приступ тошноты. Плисецкий замотал головой, убрал руку от лица, сделал глубокий, судорожный вздох, сказал: — Юри всегда понимал все лучше меня, но он может все переложить на Виктора. А Виктор — он в ярости. И то, что я поставил их перед фактом, и то, что уехал, не предупредив. Я… не хочу возвращаться в Порт. Не сейчас. — А чего ты хочешь? Юрий не выдержал — вскочил на ноги, заходил по комнате из угла в угол. Его губы дрожали, он что-то говорил, но ни звука не сорвалось вовне. Его рука с силой сжимала предплечье левой, сломанная нога почему-то начала отдавать фантомной болью, и он начал прихрамывать, даже не заметив того. Казалось, в груди поселился огромный мыльный пузырь, что рос в экспоненте с каждым витком раздумий на тему «а чего я хочу?». Казалось, ему не хватает места внутри. Ацуши взволнованно вскочил на ноги, попытался схватить мечущегося Юрия за плечо, но тот шарахнулся от него, как от призрака. Уставился большими стеклянными глазами, словно не узнавая. Сморгнул пелену, и осмысленный взгляд его заметался в попытке не видеть тревоги на лице напротив. — Мне нужно умыться, — едва внятно бросил Юра и скрылся в ванной комнате. Плисецкий торопливым шагом зашел в небольшую ванную и заперся там. Прислонился к стене и попытался привести дыхание в норму. Боль в грудине была такая, словно он бежал марафон — без подготовки и воды. Юра с силой вдавил пальцы в грудь, словно внешнее давление могло умерить внутреннее. Он включил воду и принялся долго мыть руки, не видя ни собственных пальцев, ни мыльной пены. Подняв голову, заглянул в зеркало и едва не отшатнулся. Выкрутил вентиль на максимум и почти залез головой под струю воды, с яростью умывая лицо, пытаясь, казалось, стереть с него последние краски и размыть контуры. Юра снова взглянул в зеркало — изображение не изменилось: на него все также смотрело бледное лицо, потускневшие глаза, уголки губ изгибались все также вниз, разве что теперь с прядей у лица, с ресниц и бровей скатывались холодные капли воды, но — шрамы, они никуда не делись. Их было столько, словно лицо Плисецкого соткали из лоскутков чужой кожи. Это лицо казалось чужим и отвратительным настолько, что от него хотелось избавиться. Юра пальцами поддел штанину и вытащил небольшой нож, закрепленный на щиколотке. Поднес лезвие к лицу и дотронуться острием скулы, где проходил самый уродливый шрам. Кожа разошлась, по щеке побежала первая нитка крови — это казалось правильным. Он проводил на линиям шрамов так, словно ножницами вырезал новогоднюю гирлянду. Юрий усмехнулся от собственного сравнения — и кровь из разрезанных уголков губ усилила свой ток, ушла за воротник по шее. Плисецкому казалось, что он делал надрезы на огромном пузыре внутри его тела, постепенно сбавляя давление. Ему действительно было легче — его лицо превратилось в кровавую маску, но глаза теперь почему-то блестели чем-то живым и настоящим, он чувствовал боль, как что-то на втором, третьем, четвертом плане. Словно вместо вытекшей крови его наполняла былая жажда жизни. Жажда, что постепенно затухала в нем с каждым днем отъезда из Питера в далекие восемнадцать. В дверь постучали сначала костяшками, а затем и кулаком. — Юрио, ты там живой? Тебя долго нет, — послышался голос Ацуши. Плисецкий опустил нож в раковину. Умылся, но лишь размазал кровь по лицу, втер в корни волос. Свежие порезы щипало. Снова посмотрел — он видел уже эту картину: лицо Виктора, исполосованное Мясником, вода, что скатывалась с его потемневших волос, смешивалась с кровью, капала на пол, превращалась в болото. А Юрий смотрел снизу вверх, и щека его прижималась к полу, во рту была чужая кровь.Тогда порезы тоже щипало. Юре показалось, он начал задыхаться. — Я сейчас вышибу дверь, если ты мне не ответишь. Юра выключил воду, выключил воспоминания. Дверь открылась ровно в тот момент, когда Ацуши собирался исполнить свое обещание. — Ты совсем идиот?! — в ужасе воскликнул Ацуши, завидев, во что превратилось лицо его друга. — Помоги мне. Ацуши втолкнул Юрия обратно в ванную, и мозг на секунду затопила паника — за что в первую очередь хвататься? Плисецкий просто присел на борт ванной и принялся ждать, руки его мелко дрожали. Вино, действующее, как обезболивающее, и собственная способность закрываться в глубине разума от боли, позволили ему сохранять внешнее спокойствие, почти безразличие к собственному положению. Ацуши нашел в аптечке перекись, зачем-то достал бинт, быстро почистил зубы. — Ну что творится в твоей дурной голове? — бормотал он сам себе, пока обрабатывал порезы молчаливого Плисецкого. Ацуши попытался стереть кровь с лица, чтобы увидеть количество ран, но та никак не хотела останавливаться, и все усилия проходили даром. Можно ли умереть от потери крови из таких ран? Он не хотел проверять — просто-напросто обрызгал его лицо спреевой перекисью, а затем зафиксировал голову ладонями и языком прошелся по каждому порезу. Юрий поморщился, но все также молча терпел, пока Ацуши, в прямом смысле этого слова, вылизывал его лицо и отплевывался от его крови и гадкого привкуса перекиси на языке. Раны начали затягиваться спустя пару секунд, а к концу этих крайне сомнительных манипуляций на лице Юрия не осталось ни единого шрама, но кровь по-прежнему была у корней волос и на шее. — Ты скажешь мне, зачем это сделал? — серьезно спросил Ацуши, все также удерживая голову друга. — Ты бы ведь не согласился подобное сделать, если бы я попросил, да? — Какой же ты идиот. Нерешительная улыбка появилась на губах Ацуши, и Юрий ответил ему такой же. Входная дверь шарахнула о стену, и Чуя спустя секунду появился в ванной, отсвечивая алым. Он диким взглядом обвел вымазанных в крови отступивших друг от друга парней, при виде ножа в раковине его охватила такая ярость, что он подскочил к Юрию и выписал ему до того сильную и обидную пощечину, что его голова мотнулась в сторону. — Чуя, блять! — Ты совсем из ума выжил, мелкий ублюдок?! — завопили Чуя не своим голосом. — Ты хоть понимаешь, что творишь?! Тебе руки обломать или сам их сдашь? Вместо того чтобы попытаться оттолкнуть Чую, что схватился за грудки и с силой дергал при каждом слове, Юрий вдруг положил руки ему на плечи и заглянул в глубину диких расширенных зрачков. Сказал успокаивающим голосом: — Я просто решил не тратить деньги Порта на пластического хирурга и воспользовался услугами Ацуши. Ацуши что-то невнятно булькнул, когда взбешенный взгляд Чуи метнулся к нему. — Что здесь поизошло? — требовательно бросил Чуя. — Я стерпел то, что вы с Дазаем что-то мутите за моей спиной, но не смей покрывать Юрия! Ацуши встретился глазами с Юрой над головой Чуи. Тот легко пожал плечами, и Ацуши кратко обрисовал ситуацию — у Плисецкого не было желания все это говорить вслух еще раз. Чуя оглянулся на Юрия и взглянул так, будто тот спятил. Покачал головой, чуть успокоившись. Он не выглядел особо удивленным. И Ацуши вдруг понял, что в нем было больше от страха, чем от настоящей злости. Чуя действительно испугался того, что увидел — чего он решил, когда увидел все это. Сказал, глядя в глаза Плисецкому: — Я не знаю, что творится в голове Виктора и Юри — даже не представляю, но прошлого ведь не изменить, верно? Отпусти это, ладно? Переступи, как грязную лужу, и иди дальше. Смени обувь, если ты уже измазался в этом. — Чуя на миг замолчал, а потом сказал, странно ломким голосом: — Только не причиняй себе боль, ладно? Никогда. Никто этого не заслуживает — ни ты, ни твои близкие. Юрий коротко кивнул, и в уголки его глаз закралась влага. Чуя зачем-то кивнул в ответ. Хотел уже было выйти и направиться на поиски чего-то, что успокоит расшатанные нервы и не добьет печень, когда Юрий вдруг окликнул его: — Чуя, я уже. Я влюбился. Чуя снова кивнул. Бросил быстрый взгляд на застывшего у раковины Ацуши. — Если я не знаю этого человека, я рад за тебя.