Имя мне — Легион

— Ты вообще спал сегодня? — первое, что спросил Ацуши, когда увидел Юрия. Плисецкий хмуро глянул на него из-под челки, и лицо его словно посерело еще больше. — Нет. Ацуши собирался спросить что-то еще, но Чуя недовольно цокнул и сказал: — Давайте вы в машине устроите обмен любезностями? Машина с водителем ждала их у главной башни. Они покидали свои сумки в багажник и устроились в салоне. Взлетная полоса с несколькими частными самолетами находилась за чертой города, и туда еще предстояло доехать, и только от этой мысли у Чуи уже начало ломить виски. Юрий был не особо разговорчив — Ацуши, искоса разглядывающему его, казалось, что Плисецкий был чем-то подавлен и отстроил вокруг себя пятиметровый бетонный забор. Это не было похоже на громкую, а иногда и нарочито истероидную манеру Юрия вести себя, и Ацуши немного растерялся, не зная, как ему следовало обращаться с этим новым Юрием. Отвернувшийся к окну Плисецкий не добавлял помощи. Получив несколько односложных ответов на свои вопросы, Ацуши прекратил пытаться разговорить Юрия. Встретившись взглядом в зеркале с Чуей, он подумал, что полет в тринадцать часов и еще два часа на дозаправку в Стамбуле уже не кажутся таким воодушевляющими. В самолете Юрий сразу надел наушники, свернулся калачиком на разложенном кресле и затих на часов шесть. Ацуши практически весь перелет до Стамбула не выпускал папку с информацией о семье Криспино. Он все перечитывал и перечитывал несколько листов, едва не заучивая сухие данные, но идеи, как бы ему подступиться к главе итальянской мафии, все никак не возникало. Что он мог предложить Мишелю Криспино за информацию о Шибусаве? Не подставив Порт при этом, не выдав истинную цель, не дав Чуи прознать обо всем раньше времени, не разочаровав Дазая. Да какой он к черту делегат Порта, если даже с этим справиться не может?! Чуя не разделял ни чужой жажды поспать, ни метаний по поводу и без. Единственное, чего он хотел — избавиться от мигреней, атаковавших его голову после недельной комы в Питере. Мигрени, выматывающие, бессистемные и абсолютно иссушающие, нападали на его разум, словно свора голодных волков, и не прекращали терзать, пока Мори не делал ему обезболивающие инъекции. Эта боль, с которой невозможно было совладать собственными силами, доводила его до исступления. Его тело, покореженное последней Порчей, медленно, но верно приходило в норму — и хоть его желудок работал через раз, почки барахлили, как двигатель старой машины на балансе Порта, а печень вставала в возмущенную позу каждый раз, как он пил что-то крепче зеленого чая — это все не повод для таких невыносимых мигреней. Не повод ведь? Мори натурально разводил руками — ни один аппарат не дал ответа, почему на Чую так внезапно стали нападать мигрени. Бледный Дазай, холодными руками обнимая его виски и на несколько минут даря покой, сжимал зубы и прятал глаза в бессилии. Они, все трое, были абсолютно бесполезны в этой саморазрушительной борьбе с организмом Чуи. Мужчина закрыл глаза, прижал пальцы к глазницам. Он едва не молился, чтобы легкий зуд в его голове не превратился в очередную пытку. Возможно, следовало попробовать попросить Юриев о помощи, но Дазай почему-то отговаривал его, приводя довольно странные аргументы. А Чуя… у него не было сил задумываться об этом. Все его сознательные усилия уходили на то, чтобы заботиться об этом тщедушном, предавшем его тельце — кормить его чем-то легким и вовремя, спать по восемь часов в день, снизить темп тренировок до четверти, отказаться от всего спиртного и ночных вылазок по делам Порта, распределить обязанности по своим помощникам, добавить больше часов отдыха и есть горстями таблетки на завтрак и ужин. Мори с Дазаем коршунами следили за всем этим. «Да ты стареешь, — неудачно пошутил как-то Юрий, завидя только проснувшегося Чую на обеде. — Хочешь я найду рецепт пирожков моего дедушки, и ты попробуешь себя в новом хобби? Может, секрет как раз в том, что только у стариков руки из нужного места растут». «В тебе суицидальная жилка проснулась? — как-то слишком зло сказал Дазай на это. — Захлопнись». Юрий не нашелся с ответом, почему-то никто из их обычного сборища не нашелся с ответом, и только через пару минут их разговор как-то вытянул Виктор. Плисецкий подал признаки жизни за несколько часов до посадки в Стамбуле. Сел в своем кресле, сонно проморгался, попытался пригладить волосы и закрыть ими бесцветное лицо и тусклые глаза. Задремавший Ацуши, уловив движение сквозь чуткий сон, тут же открыл неоновые глаза. Чуя мог только позавидовать их способности спать во время перелетов. Ему для этого было мало лишь подушки и удобного кресла. — Жрать хочу, — простодушно выдал Юра, и тут же полез в крошечный холодильник, выгребая оттуда все сэндвичи. Проворчал: — Когда уже на самолетах Порта будет стюардесса и горячая еда? — Ты вполне можешь занять ее место и разогреть для всех нас сэндвичи в термошкафу, — ткнул Чуя пальцем в дверцу ближе к носу самолета. — Там же найдешь и боксы с едой. Либо подожди, пока мы сядем в Стамбуле. Плисецкий еще пару секунд сонно поморгал, подхватил все найденные им коробочки сэндвичей и поплелся в указанном направлении. Ацуши с Юрием держались на сухомятке, но Чуе где-то посреди полета пришлось разогревать себе еду, потому что с недавних пор у него было жесткое расписание, так что когда они вошли в здание аэропорта в Стамбуле, Накаджима вел их к ресторану ориентируясь едва ли не по запаху. Когда голод был утолен, а почему-то крайне мерзкий кофе выпит лишь наполовину, Ацуши спросил: — За кого выходит Мика Криспино? В деле этого почему-то не было. — За американца, Марка Твена, — просто ответил Чуя, рассматривая снующих абсолютно везде людей. — Сестра-близнец Мишеля Криспино вышла за канадца. Средняя сестра за немца. Младшая сестра за китайца. И вот его старшая дочь выходит за американца. И все они, конечно, достаточно видные члены мафии в своей стране. — Он решил переплюнуть Королеву Викторию и зваться «дедушкой мира»? — не удержался Юрий, доедая свой десерт и усмехаясь краешками губ. — Не знаю, что он задумал, но он действительно пытается проникнуть в самые крупные мафиозные группы с помощью семейных связей, — нехотя сказал мужчина. — И как это он еще не попытался залезть в Россию? — искренне удивился Ацуши. — У Достоевского было железное правило: никаких семейных уз, — ровно проговорил Плисецкий, облизывая ложку. — Все его люди не должны были заводить семьи. — Это глупо, — нахмурился Ацуши, отстраненным взглядом наблюдая за мельтешащими людьми, детьми, сотней и сотней скрипучих колесиков. — Разве как раз семья не заставляет человека хотеть выжить в очередной заварушке? Он имеет смысл продолжать жить, продолжать работать. — Можешь рассказать это Достоевскому при встрече, — хмыкнул Юрий, отодвигая тарелку. — Уверен, он оценит. А что насчет Порта? Криспино не пытался выдать кого-то из своей родни за японца? Чуя помедлил пару секунд прежде чем сказать с заметным недовольством: — Пытался. Несколько раз. Но Мишелю не подходили кандидаты, так как они казались ему слишком… невысоко статуса в Порту. Он хотел Дазая, но Дазай априори не вариант. — Вот это он замахнулся, — подавился смешком Ацуши, с весельем глядя на поджавшего губы Чую. — Неплохой у него аппетит. — В любом случае, сейчас у него остались близнецы-подростки, мальчик и девочка, и это в действительности наш последний шанс заполучить пожизненную благосклонность Криспино, — все также недовольно, как-то даже зло проговорил рыжеволосый мужчина. — Юрий, ты не хочешь пожениться? Плисецкий подзавис, ошарашено глянул на Чую, силясь понять, это чувство юмора у того пострадало вместе с почками или так всегда было. Скорее всего с почками. И головой. — Я не японец, если ты забыл, так что они не примут такой расклад, — на всякий случай сказал Юрий, чтобы не приведи господь оказаться под венцом с какой-то неизвестной девчонкой с легкой подачи Дазая. — Неужели они настолько нужны Порту? Вокруг них было слишком много людей, и даже то, что они разговаривали на японском, не делало их менее заметными — скорее даже наоборот. Так что Чуя постарался сказать весьма абстрактно: — Италия — наш главный европейский порт. Через нее мы переправляем большинство наших товаров в Европу. Будет грустно, если вдруг туристы в Амстердаме, например, не найдут то, ради чего приехали, верно? Юрий пожал плечами. Его это не особо касалось по правде, так что он просто вернулся к своему ужасному кофе. — А как насчет фейковой свадьбы? — на пробу предложил Ацуши, шестеренки которого уже принялись за работу. — Если это чисто политический брак, то можно предложить любую кандидатуру. — Да ты что? — растянул губы в ухмылке Чуя. — И ты согласен стать нашим жертвенным ягненком? Или сдашь Акутагаву на откуп мелкой итальянке? Потому что кроме него достаточно высоко только Мори и Кое с Хигучи. Ацуши заметно передернуло. Вот уж будет новость, которой окажется рад абсолютно любой, кроме них двоих при любом раскладе. Хотя если свадьба — фальшивка, то и Рюноске будет не так уж и против, и у Ацуши появится возможность узнать что-то о Шибусаве… да ему бошку быстрее оторвут, чем он успеет сформулировать вопрос на английском. Вот уж недостатки отношений. — Понял, понял, — со вздохом отозвался Ацуши. Спросил у Чуи, особо ни на что не рассчитывая: — А что насчет его сына? — Сыновья женятся только на итальянках, и остаются в Италии, чтобы продолжить семейное дело. Ацуши совсем скис, и Чуя не совсем понял, отчего его настолько расстроила эта информация — неужто действительно рассматривал возможность породниться с неугомонными итальянцами? Плисецкий, что, казалось, вернулся к своему прежнему легкому состоянию, снова замкнулся в себе, стоило им встать из-за стола. В самолете, когда им осталось лететь всего два часа до Палермо, Ацуши попросил попрактиковать с ним английский, и между ними тремя завязался неторопливый полилог. Но Юрий замолчал, когда Чуя вдруг без предупреждения перешел на итальянский, а Ацуши чисто интуитивно и скупо стал отвечать. Мужчина даже сказал пару фраз на французском и испанском, когда Ацуши спросил, сколько он вообще языков знал. — Всего четыре, не считая японского, — просто пожал плечами Чуя, не находя в этом ничего примечательного. — После резкого ухода Дазая на два года из Порта, я не мог полноценно работать в Исполнительном комитете, так что пришлось срочно расширять свои компетенции, чтобы не попросили на выход. Мужчина резко пресек любые последовавшие вопросы насчет Дазая, уже пожалев, что вообще заикнулся. Это были совершенно не те вещи, которые он готов был обсуждать с кем-то — даже с ними. Не сейчас и, может быть, никогда. Это кладбище нервных клеток и пустых бутылок останется только с ним — вечным и горьким, как сама полынь. Когда они ступили на твердую землю международного аэропорта в Палермо, по местному времени было шесть вечера, дома же — час ночи следующего дня. Криспино настоял на том, чтобы все гости прибыли в городской аэропорт, сразу демонстрируя свою позицию — это торжество, а не потенциальные разборки. И на ваши лица на камерах хоть и глядят сквозь пальцы, при необходимости записи будут использованы отнюдь не в пользу дорогих гостей. Стоило им выйти из здания аэропорта, оглянуться в поисках обещанного сопровождающего, как девушка едва не сама на них выпрыгнула. В ее руках была табличка с именем Чуи на английском, но ее цепкий взгляд внимательно прошелся и по Ацуши с Юрием. Она лучезарно улыбнулась, сказала на безупречном английском: — Рада приветствовать вас на Сицилии! Можете обращаться ко мне синьорина Романо, я буду вашей помощницей на эти несколько дней. Семья Криспино подготовила для вас номера в отеле, где вы сможете отдохнуть после долгого перелета, а завтра в три часа дня состоится бракосочетание. Прошу за мной. Вместе с сумками они погрузились в машину и тронулись. Как только под колесами зашуршал гравий, Карина Романо включила гарнитуру и что-то принялась щебетать на итальянском — сдержанно, и оттого еще более любопытно. Не услышав ничего подозрительного, Чуя расслабился, уткнувшись взглядом в окно. Их маршрут пролегал по каемке острова, и вид открывался на Тирренское море самый что ни на есть воодушевляющий. После долгих часов полета в консервной банке густой соленый аромат забивал рецепторы, морской бриз проникал сквозь открытые окна и оседал на коже легким холодком. Хотелось остановить машину, пройти десять метров, скинуть обувь и коснуться воды — изумрудной, прозрачно-синей. Но берег — острые грани камней с редкими озерцами песка и выброшенной тины. Они проехали сквозь пустынный Изола-делле-Феммине, сделали крюк, и дорога увела их от моря, вглубь острова. Сицилия — холмы на холмах побольше, и всю дорогу казалось, что им решили устроить трип по детским американским горкам — щадящим, но почему-то не менее зрелищным. Ацуши с непонятным чувством наблюдал беленькие домишка с рыжей черепицей Палермо. Едва ли можно было найти что-то выше пяти этажей, и даже плотность застройки не позволяла упустить сути — здесь было просторно. Это не сравнится с его домом, где высотки загромождали небо, а танкера стали новыми чайками. Выглядывая в окно, почти высовываясь из него, он долго провожал взглядом женщину, что собирала лимоны в саду. Проехав сквозь Палермо и по периферии Багерии, машина снова вынесла их к морю — и пусть оно теперь редко проглядывалось сквозь деревья, лишь изредка подмигивая им солнечными бликами, Ацуши почему-то неожиданно восхитили раскидывающиеся по бокам от дороги поля фруктовых деревьев, редкие виллы и еще более редкие люди. Не доезжая до Термини-Имерезе синьорина Романо снова нырнула вглубь острова, повезла их странными зигзагами, забираясь выше на очередной холм. Зелень на какой-то миг обступила их, практически заставила забыть о цивилизации где-то там, но затем буквально вытолкнула в нутро каменного залитого солнцем городка — они наконец въехали в Каккамо. Город — слишком громко сказано. Всего восемь тысяч человек, и со всеми гостями Криспино это число выросло разве что на двести. Город — громоздящиеся едва не на крыше друг у друга старые дома, лишь в памяти людей оставшиеся беленькими, с рыжей, медной, алой, блекло-карминовой черепицей, что лесенкой взбирались вверх. И на самой высокой точке, на утесе был сооружен замок Каккамо. — Там будет происходить основная церемония и праздничный обед, — сказала синьорина Романо, когда они остановились. — А пока можете отдохнуть. Я оставлю свои контакты, обращайтесь ко мне по любому вопросу. Основная часть гостей все еще прибывает, поэтому у вас самые лучшие места. Она подмигнула и вышла из машины. Их отель — одно из немногих пятиэтажных зданий, недавно отреставрированное, с деревянными рамами окон и ползущим к самой крыше тускловатым плющом, что почему-то напоминал пожирающую мякиш белого хлеба плесень. Возможно, Юрий просто снова был голоден. Как оказалось, о Плисецком Дазай предупредил итальянцев слишком поздно, и итак малое количество гостиниц города были уже под завязку забиты приезжими гостями, так что Юрию достался общий с Ацуши номер, с двумя узкими кроватями. Чуе, в противовес, достались едва ли не королевские апартаменты. Возможно, в другое время Юрий непременно бы поддел Чую за такой расклад, но долгая дорога с Японии, краткая, но отчего-то пресыщающая поездка на машине и общий нестабильный эмоциональный фон буквально доволокли его до кровати и скинули грудой бесполезных костей. — А как же исследовать город? — чуть жалобно протянул Ацуши, нависая над русой макушкой. — Эта древняя, полуразрушенная деревушка, а не город, — пробормотал Плисецкий в подушку. — Сегодня меня не существует. Все завтра, хорошо? Тогда Ацуши поплелся к Чуе, и тот, поглядев на его просящее выражение лица, только вздохнул. Они таскались по крошечному городу до самой темноты и еще немного после. Нашли не меньше семи церквей и даже женский монастырь, старые развалины неизвестно чего и бойкие виноградники. Удачно избежали пары неловких встреч с другими гостями, зачем-то купили у старой громкоголосой итальянки кусок сыра втридорога и едва нашли приличный ресторан, чтобы поужинать. — Почему Криспино устраивает свадьбу в таком захолустье? — не удержался Ацуши. — Почему не в Риме, в своей постоянной обители? — Его семья родом отсюда, — пожал плечами Чуя. — Так что это дань уважения. И в маленьком городе легче все контролировать. А замок на утесе, как минимум, показательный символ его власти и прозорливости. Не так уж и просто одновременно удержать в поле зрения наших сингапурских и индийских друзей — в Риме это было бы практически невозможно. Они вернулись уже к полуночи по местному времени, и Чуя свалился спать не менее эффектно, чем Юрий. Только Ацуши отчего-то медлил. Приняв душ и позвонив на рецепцию попросить не беспокоить их раньше полудня, он вышел на крошечный балкончик. Плющ вился почти у босых ног, ночной ветер вплетался в белые пряди настойчивой рукой, а нос беспрестанно щекотали незнакомые, густые запахи. Ацуши вдохнул полной грудью, всматриваясь в замок на утесе, и достал телефон. Повертел его в руках пару секунд и приложил к уху. Через, казалось, целую вечность ему ответили. — Разве ты не должен быть на свадьбе? — раздалось едва слышно, хрипло, и у Ацуши ощутимо пробежались мурашки по обнаженной коже рук. — Свадьба только завтра, — выдохнул он, почему-то задерживая дыхание после каждой фразы — своей и чужой. — Сегодня нас только поселили в отель и дали время прийти в себя. — И что же? Пришел в себя? — голос Рюноске — сонный и чуть невнятный, и стоило бы оставить его отдыхать, ведь дома только семь часов утра, но Ацуши просто не мог. Это желание слышать, видеть, ощущать всегда и везде казалось выше его, и он с особым удовольствием тому потворствовал. — Не совсем. Смена часовых поясов выбивает почву из-под ног не хуже Виктора. Парень на том конце света что-то согласно промычал, и если закрыть глаза, если абстрагироваться от громкого стрекота цикад, от пряного, удивительно чужого запаха другой страны и упрямого ветра, бьющего в лицо, то можно… — Чем ты сегодня занимался? — с тихим вздохом спросил блондин, чтобы отвлечься, вытащить из головы эти картинки, желания. — Ты там уснул, да? — Хм… — протянул Рюноске, послышался сухой шелест, вздох. — Я сжег твою турку. Но уже завтра будет новая, так что не психуй. — Это однозначно не то, что я хотел услышать, — чуть недовольно сказал Ацуши, потому что турка — это святое, почти такое же святое, как и… стоп. — А что ты делал в моей квартире? Конечно, у них были ключ-карты от квартир друг друга, но это скорее была запасная пара, чем реальным приглашением в любое время прогуливаться в чужую квартиру. Каждый из них слишком высоко ценил личное пространство, чтобы бесцеремонно вторгаться на чужую территорию, и каждый уважал это желание — так казалось Ацуши. И мысль о том, что Рюноске сегодня не просто был в квартире в его отсутствие, но и как-то умудрился сжечь его турку — это почему-то вызывало смешанные, слишком непонятные эмоции. — Я пришел вечером, — едва различимо отозвался Рюноске, словно успев провалиться в дрему за те пару секунд, что говорил Ацуши. — Подумал полить цветы, но у тебя нет цветов. Купил. Теперь есть. И решил остаться. Что ж, теперь у него есть неизвестное растение и парень в его постели, когда он на другом континенте. Что ж, ему пора понять, что если надолго задерживать дыхание, то можно всего этого и не увидеть уже. Ацуши, очевидно, молчал слишком долго, и Рюноске, вопреки, не провалился в сон, а наоборот — словно очнулся. От своих же слов или от реакции, которую они вызвали. Спросил странно нейтрально, уже совсем не сонно: — Ты же не против? — Я тебе не верю, — заявил Ацуши полушутливо. — Ты не можешь находиться прямо сейчас в моей постели. — Хм, тебе придется мне поверить. Потому что я прямо здесь, слева, на твоем месте и на твоей подушке. И знаешь, что еще? На мне твоя футболка, и она мне велика в плечах. Непонятные эмоции, что были у Ацуши вначале, теперь потеряли вообще всякое логическое объяснение — ладони почему-то вспотели, в ушах вместо шума ветра был шум крови, сердце билось настолько мощно и больно, что хотелось ощупать ребра на предмет трещин. Голова ощущалась странно пустой. И эмоции — словно легкие кошачьи лапы в темноте подбираются к тебе, мягкий урчащий комок наваливается теплым боком, тычется влажным носом в голую кожу, а потом затихает, сворачивается клубком на груди, и словно — и тяжело дышать, и сил нет сдвинуть, потревожить, нет хоть какого-нибудь желания избавиться. — Теперь ты там уснул? — чуть раздраженно сказал Рюноске, что-то оглушающе проскрежетало, скрипнуло, но это чувство все равно не исчезло, казалось, его уже ничем не спугнуть. — Я тут подумал… Много о чем за секунду. И знаешь, тебе нужно лучше питаться, чтобы мои футболки не были тебе велики. Рюноске фыркнул. Ацуши улыбнулся. Они разговаривали, пока Акутагава не вывихнул челюсть от зевков, а у Ацуши не отрубился телефон. Или наоборот — они не запомнили.