Имя мне — Легион

— Мила, — шепнул Отабек едва слышно в коммуникатор, — где они? — Двое рядом с тобой, по двое обходят левый и правый периметр. На первом этаже еще трое. По подвалу тоже ходят трое. В их камерах по одному. — Хреново, — выдохнул мужчина. — Эсперы есть? — Ты же знаешь, что нет. Достоевский отдает черную работу обычным людям. — Хорошо, — по-прежнему хреново, но уже что-то. — Когда начинаем? — Еще секунду. Я зациклила видеодорожку для Достоевского, но мне нужно еще немного времени на остальные камеры. — Через мгновенье сказала: — Можешь начинать. Отабек Алтын был всего лишь маленьким винтиком в организации Федора Достоевского. И он отлично справлялся со своей задачей — молчаливо и без особых чувств убирал тех, кто не по нраву, следил за теми, кто вызывал подозрения, и захватывал тех, кто переступал невидимую черту терпения босса. Отабек не рвался вверх, не пытался придумать себе возвышенную мотивацию и не собирался мучиться от кошмаров. Он вообще спал удивительно крепко. Он спал крепко даже тогда, когда узнал, что Виктор и Юрий попались к Достоевскому, — но лишь потому, что за ним, как и за каждым, следил вездесущий глаз любимчика Чехова. Вот только Чехова не было не то что в стране — на этом континенте. Американская Гильдия с радушием принимала русского засланца. Как самонадеянно. Когда-то давно, четыре года назад, Виктор пришел к нему. Слишком довольный, с лихорадочно блестящими глазами и нервными пальцами. Он протянул ему картонную коробку с символическими коньками, что были для них обоих условным сигналом. Виктор собирался продолжить свою командировку на неопределенно длительный срок, возможно — навсегда. Он наконец-то решился. Терпение Виктора добралось до точки невозврата — и почему-то им стало не подлое убийство Никифорова-старшего много лет назад, а чертово видео с неизвестным японцем. Протянутая коробка все еще была между ними. — Юра улетает с тобой, — ровно произнес Отабек без тени сомнения. — Да. Ему здесь не место. — Он даже школу не закончил. — Как будто это проблема. На что Виктор вообще рассчитывал? Что он собирался найти в Японии? Отабеку пришлось принять коробку — не только потому что Никифоров был его старым другом, но и потому что Юре, мелкому и глупому Юре, действительно не место под крылом Достоевского. Где угодно, но не рядом с ним. Конечно, Виктор оставил себе соломку на железном полу в виде Милы и Отабека, отдав последнему флешку с созданной Милой простой программой с защищенным каналом связи. И стоило Отабеку узнать, что его старый друг вернулся домой, он ждал, когда с ним свяжутся. Зная об успехах Виктора в далекой стране, Отабек даже не удивился, когда перед ним оказались двое опосредовано знакомых японца. И их план был не то чтобы слишком рискованным, но Отабек не мог с ними встретиться, чтобы забрать GPS-точку и нацепить ее на Федора, — он знал, что за гостиницей уже следили, и любой контакт сорвет с него маску верного солдата, и у него уже не получится добраться до Виктора и Плисецкого. Так что Дазаю пришлось сдаться практически добровольно, а Отабеку вызваться тем, кто захватит Дазая и снимет с него все жучки, чтобы потом попытаться нацепить хоть один на Достоевского. И все это — просто игра на грани фола, потому что слишком многое могло пойти не так: начиная от того, что Федор мог послать кого угодно другого, и заканчивая тем, что его напарник окажется говнюком и спровоцирует Дазая. И оставался еще Чуя, на которого у Достоевского были весьма определенные планы — уничтожить. Он бы все равно попытался их с Дазаем разъединить, так что пусть упивается тем, что его план работает, пока они сами будут методично выполнять то, что задумали. Отабек был частью охраны того места, где держали пленных. Место — большой загородный дом практически без окон в глуши, что уходил подвалом глубоко вниз. Миссия Отабека — спасти своих друзей и иностранного эспера, и, по возможности, самому не откинуться. Проще простого. Солнце уже практически село, и в лесу, где они были, опускался полумрак. Где-то там, еще дальше в глуши, стоял фургон, откуда Мила следила за ситуацией и которая готова была подъехать по первому зову, чтобы забрать их. Отабек поудобнее ухватил автомат, достал из одного из множества карманов глушитель и закрепил его. Тот едва ли сможет скрыть всю громкость выстрела, но здесь уже размер самого дома и бронированные окна играли на руку. — Двое идут на тебя справа, — сказала Мила ему на ухо. Точка Отабек находилась прямо напротив входной двери. Он отошел чуть влево, уходя из-под камеры над дверью, но еще не попадая в зону видимости камеры на углу дома. Двое мужчин прогулочным шагом с оружием наперевес обошли дом и направлялись прямиком к нему. Прошли мимо, кивнули, мол, все в порядке, и снова завернули за угол. Вместо того чтобы встать на прежнее место у двери, Отабек завернул за ними — двумя быстрыми выстрелами в затылок заставил их плашмя глухо упасть на сырую землю. — Еще двое сделали круг и сейчас завернут справа. Отабек торопливо вернулся на изначальную позицию. Остановился, кивнул на чужой кивок, и отсчитал пять шагов, когда поднял автомат и практически беззвучно оборвал жизнь обоих со спины. Они упали аккурат у входной двери, так что Отабеку пришлось оттащить их чуть влево — достаточно далеко, чтобы не сразу разобраться, кто это, когда выйдешь из дому, но достаточно близко, чтобы увидеть, что мертвы свои. Отабек подошел к двери и трижды постучал — их условный сигнал об опасности снаружи. Входная дверь практически мгновенно открылась, и Отабек, замерший слева, выстрелил — пуля прошла аккурат через висок и застряла где-то в извилинах чужого мозга. Тело тяжело рухнуло на порог, и Отабек просто перешагнул через него, вошел в дом, держась правой стороны, и сразу обнаружил чужие позиции — за боковиной книжного шкафа и в открытых дверях кухни, рядом со входом в подвал. Благодаря своей позиции, мужчина за книжным шкафом был для него как на ладони, и тот, не успев сделать и выстрела, осел на пол под тяжестью пули в своем лбу. Второй, в дверях, открыл огонь — разнес стеклянный столик и изрешетил обивку дивана, за которым спрятался Отабек, но не попал в того. Отабек с раздражением подумал, что эти выстрелы были слышны даже снизу, и те уже в курсе, что наверху происходит что-то. Осталось очень мало времени до тех пор, как они свяжутся с Достоевским и тот приедет сюда. Отабек выглянул из-за дивана, и чуть не словил пулю промеж глаз. Торопливо вернулся в исходную и наткнулся взглядом на стеклянную дверцу книжного, где отлично просматривался проем кухни и замерший там бывший сослуживец. Они даже не знали имен друг друга. Отабек терпеливо выждал, пока его цель неосторожно вынесет опорную ногу за рамку двери, когда будет целиться. Сделав быстрый бросок вперед, Отабек прострелил чужое колено — руки мужчины дрогнули, ослабели, не смогли больше держать оружие на изготовке, он на автомате отшатнулся и со сдавленным хрипом стал оседать на пол. Преодолев разделяющее их расстояние в несколько широких шагов, Отабек запустил пулю ему в лоб, глядя в широко распахнутые глаза. За дверью в подвал раздались гулкие шаги по железной лестнице. На слух — один, отправленный разведать ситуацию наверху. Отабек снова встал по правую сторону от двери, прижался к стене и задержал дыхание. Дверь распахнулась — секунда, две, три, с вытянутыми вперед руками и зажатым пистолетом в них медленно стал появляться человек. Устав ждать, пока он удосужится выползти, Отабек дернул его сцепленные руки на себя, зарядил коленом в грудину и выстрелом в висок заставил его осесть на пол. Забрав чужой пистолет за пояс форменных штанов, Отабек выглянул в проем, ведущий вниз, и его встретила частая автоматная очередь оттуда. — Ты уже закончила со всеми камерами? — шепнул он в коммуникатор. — Уже три минуты как, — без промедлений ответила ему Мила. — Достоевский видит на своем ноутбуке зацикленное видео, а картинка камер из дома идёт на мой компьютер. Отабек зачем-то кивнул, хоть девушка и не могла того видеть, и нащупал на перевязи кителя осколочную гранату. Выдернув чеку, он кинул ту в глубину подвала — раздался грохот, и пол под его ногами дрогнул. Взяв автомат на изготовку, Отабек сделал несколько шагов вниз — оттуда не раздался ни единый выстрел, так что он, уже не таясь, торопливо преодолел лестницу. Внизу на полу стонало от боли двое мужчин — осколки задели их глаза и повредили дыхательные пути, напрочь лишив возможности защитить себя или хоть кого-нибудь. Отабек не собирался оставлять за собой малейшую возможность сопротивления, так что просто добил их. — Я внизу, — сказал он Миле. — Куда дальше? Девушка вела куда-то глубоко вниз, под землю. Хоть она и сказала, что в здании остались только двое человек Достоевского, Отабек все равно был начеку, ни на секунду не позволял себе расслабиться. Проходя мимо множества закрытых дверей, до ушей то и дело доносились голоса — не охраны, а от тех, что когда-то были людьми. Потому что звуки, которые они издавали, просто не могли принадлежать человеку — скорее, потусторонней агонизирующей твари. — Здесь должен быть Дазай, — сказала Мила, когда Отабек остановился у одной из дверей. Дверь была предусмотрительно закрыта. Здесь, внизу, люди должны были быть глухи к взрыву, что произошел на четыре этажа выше, сказала Мила. По наблюдениям за поведением людей в камере по крайней мере. Отабек просто постучал в железную дверь, опустив оружие. Та открылась только спустя две минуты и еще два удара. Открывший дверь человек оглядел его диким взглядом, и его правая рука ни на секунду не опускалась, направляя дуло пистолета в голову японца. — Что тебе здесь надо? — раздраженно прошипел мужчина и вернулся на прежнее место — за спину пленника. — Наверху тревога, — проходя вглубь камеры, ответил Отабек. — Меня прислали, чтобы убедиться, что пленника не попытаются освободить. Лицо Отабека — черная маска с неширокой полоской открытых глаз. Дазай, напряженно следивший за каждым движением внезапного гостя, с усилием вглядывался в чужое лицо, пытаясь определить, тот ли это человек, с которым они связывались днем. Отабек встал рядом с мужчиной, чья вытянутая рука уже заметно дрожала от перманентного напряжения. Интересно, он хоть понимал, что когда Достоевский активирует взрывчатку, нацепленную на Дазая, то и его самого утащит на тот свет следом? Дазай неподвижно сидел под прицелом камеры, не произнося ни слова, вопреки обыкновению. Только крошечные капельки пота на висках выдавали его истинное состояние. Это могло продолжаться еще очень долго — вплоть до приезда Достоевского собственной персоной, так что Отабек резким ударом по тыльной стороне ладони увел пистолет от головы Дазая. Прозвучал выстрел, утонувший в одной из стен, когда палец рефлекторно нажал на курок. Отабек с силой заехал прикладом по виску не успевшего сориентироваться мужчины, дезориентировав того. Он неловко оступился, и Отабек выбил у него из ослабевшей руки пистолет, а после — один точным движением выпустил ему пулю в голову. Мужчина тяжело рухнул на пол, а Отабек прострелил звенья чужих наручников, и Дазай с видимым облегчением собрал собственные конечности перед собой. Затем он обошел пленника и присел перед ним, принявшись осматривать взрывчатку. — Наконец-то, — пробормотал Дазай, когда Отабек приподнял маску, подтвердив чужие догадки. — Ты ведь знаешь, как ее обезвредить? — Я — нет, — ответил тот. — Но у Достоевского это одна из излюбленных моделей, так что Мила уже успела изучить ее вдоль и поперек. Мила? Дазай пытался не делать лишних движений, когда Отабек, выслушивая чужие указания в наушник, быстрыми ловкими движениями залез под внутреннюю часть жилетки со взрывчаткой, нащупал там три провода и, помедлив одну бесконечную для эспера секунду, отсоединил зеленый провод. Ничего не произошло, и Дазай с заметным облегчением стянул с себя жилет, отбрасывая тот подальше в угол камеры. — Можешь самостоятельно передвигаться? — спросил Отабек, натягивая маску обратно на лицо. Дазай коротко кивнул, и Отабек вынул из-за пояса пистолет, протянул тому. — Мила, где Виктор? Негромкий голос Милы привел их на этаж ниже, к такой же запертой двери. — Я сам, — шепнул одними губами Отабек и постучал. Все прошло практически идентично освобождению Дазая — разве что охраняющий Никифорова человек ехидно поинтересовался, не японца ли застрелили сверху. Когда Дазай вошел, тот уже валялся у стены с простреленной головой, так что отвечать было некому. — В здании больше нет людей Достоевского, — сказал Отабек, расправляясь с перевязью взрывчатки на груди Виктора. — Вот это тебя приложило, — протянул Дазай, пытаясь скрыть за насмешкой волнение. — Зубы хоть целые? — А все остальное — нет, — едва слышно прохрипел Виктор и практически упал в подставленные руки, когда попытался подняться на ноги. — Сможешь вытащить его наверх? — напряженно спросил Отабек, когда Виктор затих, уткнувшись в его плечо лицом, потеряв сознание. — Мне нужно еще найти Юру. — Как будто есть другой вариант. Дазай подошел ближе, и Отабек закинул руку Виктора тому на плечо, сдвинул так, чтобы удобнее его было тащить — и Никифоров, похоже, пришел в себя, тяжело заворочав головой. — Давай, Виктор, говори со мной, — принялся донимать его Дазай, чтобы тот снова не потерял сознание, повиснув на нем безвольным сочащимся кровью мешком. — Не смей тут помереть — как я потом Юри в глаза смотреть буду? Давай, раз, два, тут всего лишь шесть этажей вверх — раз плюнуть. А там и больничка скоро. Подлатают тебя, и налакаемся виски в хламину, согласен? Ты только сейчас ногами шевели… Голос Дазая утонул где-то в глубине этажей, пока Отабек говорил Миле, чтобы та подъезжала к дому, и параллельно направляясь в правое крыло того же этажа. Последняя дверь, что не составило труда выбить поднапрягшись, а за ней — сжавшийся в клубок Юрий на липком от крови полу. Крови, смешанной с водой и грязью, было так много, что она поглощала подошву его ботинок и чавкала при каждом шаге, будто трясина. Отабек торопливо сделал несколько шагов и опустился коленями в это болото. Юрий был без сознания, и даже не понятно было, дышал ли он. Поднеся руку ко рту, Отабек не сразу, но почувствовал слабое тепло дыхания, и напряженная пружина, что гнала его весь вечер, чуть ослабила свое давление. Плисецкий жив — а с остальным они справятся. Отабек попытался перевернуть Юрия на спину, но тот внезапно широко распахнул глаза, уставился пустым взглядом куда-то вверх и издал сдавленный стон. Отабек торопливо обшарил израненное, покрытое засохшей коркой крови тело взглядом, пытаясь определить, как бы перехватить того, чтобы причинить как можно меньше боли, когда заметил, что нога Юрия неестественно вывернута вовнутрь. Прошипев ругательства сквозь зубы, Отабек осмотрел помещение в поисках хоть чего-нибудь, что сгодилось бы в качестве шины. Да он готов был даже собственный автомат использовать в качестве нее! Но не пришлось — у одной из стены стоял деревянный стул, заляпанный красными потеками. Несколькими сильными движениями Отабек превратил его в гору щепок — взял из нее самую длинную часть, вынул из шлевков ремень и аккуратно зафиксировал ногу под непрекращающиеся шипения и тихий мат. — Слышишь меня? — спросил Отабек, нависнув сверху и вглядываясь в глаза, подернутые острой, вымораживающей внутренности болью. — Потерпи еще немного, мне нужно отнести тебя наверх. Ты справишься, ты сильный, я знаю. Отабек поднял его, придерживая за липкие голые лопатки и где-то под бедрами, пытаясь удерживать сломанную ногу в фиксированном положении. Юрий вцепился в чужое плечо, его лицо потеряло всякий цвет, он дикими глазами уставился на мужчину с убранной к подбородку маске. Отабек шептал что-то еще невразумительное, лишенное логической последовательности, но его голос должен был помочь остаться Юрию в сознании. Впрочем, это не могло работать достаточно долго — на очередной ступеньке, когда наушник в его ухе ожил, Отабек запнулся о валяющийся мусор, и Плисецкий, тихо болезненно вскрикнув, безвольно повис на его руках. — Парни долго не отвечали Офису, так что они связались с Достоевским. Он едет сюда, — сказала Мила. Отабек ускорил шаг, с силой сжал зубы, и уже через несколько минут они вышли в вечернюю прохладу. Фургон ждал их распахнутыми задними дверцами и Дазаем, что помог вгрузить бессознательное тело Юрия на вторую койку, рядом с таким же бессознательным Виктором. Зафиксировав их обоих ремнями, Отабек обратился к Миле, сидящей у кабины водителя, окруженной несколькими мониторами: — Успеем с ними разминуться? — Нам придется постараться, — поджала губы та, тревожно осматривая неподвижно лежащих эсперов. — Нам нужно к Чуе, — вдруг резко сказал Дазай, осматривая друзей Виктора прищуренным взглядом. — Мы не можем, — покачал головой Отабек. — Нам необходимо быстрее добраться до нужной больницы и не столкнуться по дороге с Достоевским. Разве Чуя не справится сам? — Справится! — разозлился Дазай, вперив тяжелый взгляд в мужчину напротив. — Он справится с кем угодно, но если его вынудят активировать Порчу, то сначала сравняет с землей Питер, а потом загнется сам. Мы должны ехать к нему! Отабек с Милой переглянулись — такой план их совсем не устраивал, и они предварительно не обсуждали, что им нужно будет ехать в распахнутую пасть зверя. Раненые Виктор и Юрий — вот кто был в приоритете. — Хорошо, мы едем туда, — скомкано бросил Отабек. Обратился к водителю: — Саша, давай к загородному дому Достоевского. Не потому что Отабек действительно хотел рискнуть и оказаться раскрытым, а потому что знал, что Виктор не простит, что его друга бросили. Как по-другому назвать людей, которые прилетели ради него, ради них обоих, несколько тысяч километров и разворошили осиное гнездо — он не знал. Ехали молча. Общая напряженная ситуация, слабость и волнение не располагали к разговорам, так что все трое тяжелыми взглядами смотрели то на Виктора, то на Юрия, которым не могли помочь в данный момент абсолютно ничем. На протяжении всего пути те ни разу так и не пришли в себя — и было не ясно, к лучшему то или нет. В какой-то момент, преодолев примерно половину расстояния, Мила сказала: — Мы сейчас разминемся с Достоевским. Их фургон — совершенно непримечательный, с абсолютно обычным водителем, с негромким радио на фоне — таких тысячи на дороги, и они не должны были привлечь абсолютно никакого внимания. Но все все равно напряглись, подобрались, готовые непонятно куда бежать и пока непонятно как действовать. Но пришло две секунды — и они разминулись с бешено мчащейся машиной Федора. По салону раздался синхронный облегченный выдох. Дазай нервно сжимал кулаки всю оставшуюся дорогу, совладать с собственной тревогой было все сложнее, и знание о том, что Достоевский только что проехал мимо них говорило лишь о том, что Чуя перетянул на себя главную силу. Их машина резко затормозила. — Дальше не поеду, — сказал водитель. — Там больше нет дороги. Дазай открыл дверцу и выпрыгнул на землю, не дожидаясь ничьих комментариев. Поселок русской мафии, в закромах которого хранилось множество скелетов не только фигуральных, превратился в руины — казалось, будто в один из домов свалился метеорит на огромной скорости и просто уничтожил взрывной волной все в радиусе десятка километров. Высокие, богатые дома сравнялись с землей, крошево камня и стекла хрустело под подошвой, огонь разбросанными очагами вздымался вверх, освещая руины яркими, дымными языками. Казалась, даже сама земля восстала против людей, поднялась высокими непролазными горами на ровном месте, расходилась по швам трещинами и глубокими изломами прямо под ногами. Из-за шума крови в ушах и оглушительного скрежета мусора под ногами Дазай не сразу услышал — чей-то безумный, громкий смех вдалеке. — Чуя! Дазай торопливо зашагал куда-то вглубь пепелища, посекундно спотыкаясь о мусор и царапаясь об остро торчащие остатки домов — он понятия не имел, куда идти, но ноги сами несли его все дальше от машины, все ближе к чужому смеху. — Чуя! При очередном шаге нога неожиданно подломилась, запнувшись о что-то, и Дазай рухнул на осколки стекла и бетона, успев выставить перед собой руки в последний момент. Сдавленно зашипев, торопливо вытащил крупные осколки из ладоней, и, подняв голову, наткнулся на изломанное, замершее в неестественной позе тело Гончарова, совсем рядом — Гоголь, убитый в момент, когда хотел переместить сам себя, но успел отправить в неизвестном направлении лишь свои ноги до того, как смерть настигла его. Глядя на кровавое месиво с торчащими костями там, где у обычных людей были бедра, Дазай ощутил горький вкус во рту и стойкий позыв тошноты. Насилу сглотнув горечь, Дазай встал на ноги, практически не ощущая боли от многочисленных ран. Сделал несколько шагов и уже снова собирался позвать Чую, как тот сам неожиданно появился прямо перед ним — словно из ничего его фигуру соткали языки огня и тьма. — Чуя, — позвал Дазай и протянул руку вверх, — ты справился, пора отдохнуть. Но Чуя не сдвинулся с места — зависнув в нескольких метрах над землей, на его залитом кровью лице цвела безумная улыбка, и на контрасте ярко горели белки глаз без намека на радужку. У Дазая холодок пробежался по позвоночнику. Что-то явно было не так. — Ты, — раздался голос — глухой, потусторонний, абсолютно не принадлежавший Чуе, — снова хочешь запрятать меня в этом хлипком теле? Арахабаки никогда прежде не заводил разговоры — крушил все вокруг, уничтожал врагов и любые препятствия, но за ним до этого не наблюдалось желания поболтать. Что сейчас стало причиной изменений? Дазай вперился взглядом в чужое лицо, оплетенное жгутами пульсирующей крови и вытекающую из уголков губ и носа, на хрупкую лишь на вид фигуру, объятую алым маревом, и думал, осталось ли в этом всем хоть что-то от его Чуи, или его до самого донышка поглотил Арахабаки. — А чего хочешь ты? — задал вопрос Дазай, ощущая болезненный спазм в горле. — Я хочу свободы, — выдохнул рыжеволосый мужчина, подлетая ближе. — Мне надоело это слабое тело. — И что ты собираешься делать? — выдавил Дазай, впиваясь ногтями в кровоточащую рану на своей ладони, чтобы боль хоть немного отрезвила его, а затуманенный паникой мозг заработал. — Для начала хочу найти кого-то более подходящего на роль своего сосуда. У тебя есть кто-нибудь на примете? Чуя как-то совсем незнакомо склонил голову набок, и кровь из уголков его губ с новой силой заструилась по подбородку, шее, уходя за ворот черной толстовки. — А если я лично найду для тебя подходящий сосуд, ты уйдешь мирно? Арахабаки рассмеялся — громко, безумно, запрокинув голову назад, словно Дазай рассказал ему лучшую в его бесконечной жизни шутку. — А тебе палец в рот не клади, да, человек? — хмыкнул Арахабаки, и тело его вдруг мелко затрясло, на толстовке появились стремительно расползающиеся пятна крови, но тот будто не замечал всего этого, наблюдая за с силой сжавшим зубы мужчиной. — Хорошо. Займись этим. И не затягивай, потому что я не оставлю от этого тела ни-че-го. Не успел Дазай что-то сказать, как Арахабаки сам подлетел к нему, положил ладонь на плечо — и ткань толстовки проплавилась под чужими пальцами, оставляя ожог в качестве напоминания об обещании. Дазай сдавленно застонал сквозь сжатые зубы и вцепился в чужую ладонь, аннулируя способность. Казалось, Дазаю через рот заливали лаву, стремясь наполнить его тело до краев и выжечь его изнутри до состояния тонкостенной амфоры — словно Арахабаки решил использовать его самого в качестве сосуда, но — нет. Долгое время активированная Порча оказалась слишком сильной, слишком подавляющей и огромной, чтобы так легко ее вытянуть. Но, задыхаясь от невыносимого давления, Дазай не отпускал. Он ощущал, что та самая черная дыра в его груди, бережно сшитая по краям Юрием совсем недавно, трещала по швам, вибрировала, когда он пытался пропихнуть сквозь чуть приоткрытые створки тотальную мощь Порчи — он словно пытался выпить океан сквозь соломинку. В какой-то момент плотина дала течь, а потом и вовсе превратилась в ничто — пустота раскрыла свою необъятную пасть, поглощая Порчу так жадно, словно песок пустыни воду. И оставила она за собой зияющую черную дыру с разорванными в лохмотья краями и фантомное чувство раздробленных ребер. Прошло три секунды, не больше. Дазай убрал руку, и на него свалился Чуя, придавливая своим весом к обломкам. Он не открывал глаза, не пытался язвить заплетающимся языком — он не приходил в себя вообще. Дазай немеющей рукой обхватил его пальцы, не ощущая в себе ни малейших сил возвращаться к ждущей их машине. — Чуя, — шепнул Дазай, проводя по липкой от крови щеке. Но Чуя так и не очнулся.

***

Ночь уже совсем поглотила Питер, и на крыше было довольно ветрено. Юри плотнее закутался в черную куртку, на автомате покрутил кольцо на безымянном пальце, что надел чисто из сентиментальности. — Он уже рядом с домом, — сказал Ацуши ему в наушник. У Достоевского было несколько квартир в городе, о которых знал Порт. И несколько, о которых сообщил в свое время Виктор. Активированный маячок, что ловко подсунул Отабек Федору во время короткого отчета о захвате Дазая, привел их в ту, что на Колпенском. Юри прижался к крыше, замер, наблюдая, как Достоевский в сопровождении еще двоих людей, практически скрывающих его долговязую фигуру, вышел из машины и быстро вошел в высокий дом. Юри раскрыл сумку, вынимая разобранную снайперскую винтовку с уже закрепленным прицелом, низкий штатив и глушитель. Методично, шаг за шагом, собрал винтовку и водрузил ее на треногу. Заглянул в прицел и отыскал нужное окно. — Он на месте, — сообщил Ацуши. — Видишь его? — Пока нет. Спустя две минуты напряженного ожидания Достоевский появился с той стороны окон — Юри выдохнул, даже не заметив, что все это время задерживал дыхание. Достоевский был зол — его высокая фигура металась по практически необставленной квартире, он что-то экспрессивно выговаривал двум сопровождающим его людям, а затем вдруг подошел вплотную к одному из них, коснулся рукой — и тот на секунду замер, а затем будто взорвался изнутри, обдавая самого Федора и второго человека ошметками плоти и одежды. Достоевский угрожающе навис над оставшимся мужчиной, и Юри не было видно его лица, чтобы оценить, от чего так изменился в выражении оставшийся в живых. Достоевский отступил от него, и тот исчез из квартиры так быстро, будто его там никогда и не было. Впрочем, этого Юри не видел. В глазок прицела он видел лишь то, что Достоевский снова заметался перед окнами, импульсивно задернул занавески, оставляя неширокую щелку, в которой отлично проглядывалось пространство комнаты. Это на секунду заставило Юри задуматься. Но неоформленная мысль покинула голову слишком быстро под давлением удачного момента: Федор сел за стол, полубоком к окну и точно перед неплотно задернутыми шторами, приложил телефон к уху. На том конце провода был Чехов — тот просил его дождаться, а не рубить с плеча. Нервы Достоевского были натянуты до предела, и он поднес вторую руку ко рту, принявшись ожесточенно грызть ногти. Голос Чехова его успокаивал. Это оказалось намного быстрее, чем рассчитывал Кацуки. Юри задержал дыхание и нажал на курок. Рефлекторно моргнул, ощущая плечом отдачу. Юри мог лично заявиться в любую из квартир Достоевского, взглянуть тому в лицо и заставить его опуститься на колени перед собой. Юри мог перехватить его машину, когда тот мчался в разворошенный Отабеком дом, где держали пленных. Мог встретить его там, в одной из камер, и сделать ее новым, вечным домом для Федора. Юри мог прийти на ужин вместе с Чуей и отхватить свою порцию презрения и насмешек. И он успел бы снять с Гоголя скальп быстрее, чем тот переместил бы своего босса. И он запихнул бы в глотку Гончарова сырую плоть Достоевского и убедился бы, что тот проглотит все до последнего кусочка. Он бы накормил его мясом каждую чертову крысу в этом городе. Юри действительно все это мог. Достоевский действительно всего этого заслуживал. Только дело в том, что Кацуки было плевать, как тот умрет. Его ненависть была холодная, выверенная, без грамма безрассудства. А любая из этих выходок отняла бы у него драгоценное время, которое он мог бы провести с Виктором и Плисецким. Юри не видел смысла делать из убийства Достоевского шоу, потому что шоу — оно для публики. Любовь к представлениям и неумение контролировать эмоции уже сгубили Федора. В следующее мгновенье Достоевский уже был на полу, заливая все вокруг себя темной, горячей кровью. Завалившись на бок, он не двигался. На том конце провода на секунду замер Чехов. — Ацуши, я закончил.