Имя мне — Легион

Когда Дазай спустился вниз, чтобы заказать для них ужин, его уже ждали. Не только администраторша, но и пара людей вышла откуда-то из подсобного помещения и оказалась рядом так быстро и стремительно, что Дазай только раздраженно вздохнул. Он надеялся, что они успеют хотя бы поесть, но, видимо, Достоевский так устал ждать, пока они разделятся хотя бы на короткий промежуток времени, что воспользовался первой же возможностью. — Ты пойдешь с нами, — негромко сказал один из мужчин, одетый в черное. Хорошим аргументом было то, что дуло его пистолета очень чувствительно упиралось Дазаю в ребра. Второй мужчина положил ему руку повыше поясницы и несильно толкнул в направлении выхода. Бледная девушка на ресепшен смотрела исключительно в свой компьютер. Им играло на руку, что в этой захудалой гостинице было так мало посетителей, и никто не ошивался в холле. Двое мужчин повели не сопротивляющегося Дазая к машине, что была припаркована у входа. Быстро усадив его на заднее сидение, один из них занял место за рулем, а второй — рядом с ним. Прежде чем они тронулись, смуглый мужчина с каменным выражением лица и знакомым разрезом глаз рядом с Дазаем обыскал того — вытащил из-под толстовки кобуру, зачехленные ножи на икрах, незаметный коммуникатор из уха выбросил через окно, а все жучки и GPS-точки отключил и сложил в герметичный пакет, чтобы потом передать своим технарям. Он даже провел ладонями по волосам Дазая, растрепав их, на что тот только сморщился. — Наличку тоже заберете? — с едва различимой издевкой спросил Дазай на английском. — Она тебе больше не понадобится. Так из глубоких карманов достали всю толстую пачку налички и липовые документы. С этого момента Дазай стал невидимым для Хигучи в Порту. При нем остались только тонкие лезвия под бинтами на запястьях, куда не удосужился заглянуть мужчина. Успокаивая его пистолетом под ребрами и щелчком железных браслетов на запястьях, на голову натянули черный непрозрачный мешок. Машина тронулась. Судя по подсчетам Дазая, они ехали не меньше часа. И в какой-то момент ухабистый асфальт сменился на шелест гравия, а затем — гладкую грунтовку. Было ощущение, что его решили просто завести поглубже в лес и по-тихому прикончить где-то в дебрях. Но это явно не стиль Достоевского — тот любил шоу, и умело создавал его на пустом месте. Вспомнить хотя бы его появление в Японии в прошлом. Достоевский не умел убивать тихо — и это было его главной ошибкой. На это и был расчет. Когда машина остановилась, Дазая вытолкнули из машины. Приземлившись прямиком в пыль, он недовольно зашипел. — Поаккуратнее с ценным гостем, — сказал японец, слепо поднимаясь на ноги. Его не удостоили ответом — только схватили за плечо и направили прямо. Завели в какое-то помещение — прохладное и затхлое — а затем усадили на жесткий стул. С его головы тянули черный мешок, и Дазай быстро осмотрел тускло освещенное помещение — подвал навскидку. Перед ним, через стол, сидел Федор Достоевский. Один из его сопровождающих, который лишил его практически всего оружия, подошел к Достоевскому, что-то тихо сказал ему, и тот коротко кивнул. Мужчина с каменным лицом ушел, оставив второго стоять у двери. — Когда мы встретились в прошлый раз, ты был совсем сопляком, — сказал Достоевский на японском. «Как и ты, — не сказал Дазай. — Но мы все равно отпинали тебя». — А ты очень ждал этой встречи, да? — вместо того сказал он. — Даже японский выучил. — Я же должен знать язык тех, кто будет работать в моем филиале. Дазай выразительно приподнял бровь. — Что-то я не заметил твоего письма с желанием купить Порт в корреспонденции, когда разбирал ее. — Оно пришло сегодня утром, — оскалился Достоевский. — Ты в это время пролетал где-то над Китаем. Они замолчали, оценивающе друг друга рассматривая. Мозг Дазая лихорадочно работал, просчитывая ходы на пару десятков вперед. Но темный, непроницаемый взгляд человека напротив, его расслабленная поза, едва заметный изгиб лисьей ухмылки почему-то заставляли мыслительный процесс буксовать, словно машину в зыбучей трясине. Достоевский сам казался зыбучей трясиной, которая поглощала, подминала под себя абсолютно все, до чего дотягивалась. — Чего ты хочешь? — начал с простого Дазай, и звенья цепи его браслетов на запястьях издали неприятный звук, когда он сместил руки за спиной. Выражение лица Достоевского ни капли не изменилось, когда он сказал: — Хочу, чтобы Порт капитулировал и сдался без боя. И тогда я сохраню за вами часть автономности. Я бы не хотел потерять некоторых ценных эсперов, что есть у вас. И я даже подумаю над тем, чтобы оставить предателей в живых. Дазаю хотелось рассмеяться ему в лицо. Да как о таком вообще можно было говорить с такой обезоруживающей честностью? Как такое можно было слушать, сохраняя нейтральное выражение лица? — Этого никогда не произойдет, — без тени улыбки сказал Дазай, глядя в пустые глаза напротив. — Наши цели слишком разные, чтобы говорить о каком-то слиянии. — Правда? А мне всегда казалось, что цели у таких, как мы, всегда одинаковы. — А ты думаешь, мы похожи? — Даже больше, чем тебе кажется. Дазай медлил. Он чувствовал, как медленно терял контроль над ситуацией. Наручники слишком сильно давили на кожу запястьев, несколько прядей прилипли к влажной шее. Хотелось встать, избавиться от чужого тяжелого взгляда — Достоевский смотрел на него так, как любопытный ребенок смотрел на лягушку на лабораторном стекле, которую ему предстояло вскрыть и изучить. Дазай знал, что тот пускал своих людей в расход с той же легкостью, с какой менял одежку — сколь бы значительными, ценными они ни были, тот уничтожит их пренебрежительным взмахом руки. Сдаваться ему на милость все равно что собственноручно вырыть себе могилу. — Я наблюдал за тобой все эти годы, — сказал русский, так и не дождавшись никаких слов. — И мне нравится то, чем ты стал. Мори за последний год ушел далеко в тень, отдавая все бразды правления тебе. И твои амбиции намного больше, чем у него. Ты хочешь возвысить Порт, расширить границы собственного влияния далеко за пределы Японии — того же хочу и я для своей организации. И у нас неплохо получается, верно? Ты также жаден до власти, также стремишься к абсолютному контролю и также умело управляешь ресурсами — человеческими и нормативными. Но за последние пару лет ты утратил жесткость, тебе все еще не хватает опыта, и я могу стать тем, кто направит тебя, Порт. Если вы капитулируете. Все это было безусловной правдой. Вот только Достоевский, спотыкаясь о фасад, не зрел сути. Дазай принял кресло наследника Порта не потому что власть его манила сама по себе, не потому что он хотел самоутвердиться за счет порабощения более слабых, анархичных структур, не потому что он видел смыслом своей жизни жестокость и абсолютный контроль всего подполья — все это было именно про Достоевского. И он просто не понимал, что Дазаем могут руководить какие-то другие мотивы, когда тот делал практически идентичные действия. Здесь скорее нужно было смотреть не на то, в чем они похожи, а в чем заключалась разница. Разница же между ними была лишь в том, что Дазай любил свою работу, людей, с которыми он привык обедать, город, в котором он жил. А Достоевский хотел бы видеть мир в огне. Вот и вся разница. — Ты же правда не ждешь, что я сейчас позвоню Мори и скажу, чтобы он устроил день открытых дверей для тебя? — совершенно спокойно спросил Дазай, словно все те мысли, мелькнувшие у него за секунду, придали ему сил, уверенности. — А что тебе еще остается? — сохраняя безмятежность, словно ни разу не удивившись таким словам, сказал Федор. — Подумай, в какую ситуацию вы попали. Ты — здесь, на моей территории, и тебя пристрелят тут же, если ты попытаешься сделать хоть что-то подозрительное. Витя сейчас в том состоянии, когда уже скорее мертв, чем жив. Юра до сих пор дышит только на чистом упрямстве. И я знаю, что он нужен тебе, чтобы справляться с твоей способностью, но он абсолютно бесполезен для меня, так что он живет только в ожидании твоего выбора. И как жаль, что вы не захватили с собой Юри — он бы стал настоящим украшением этих стен. Как я и ожидал, не так уж и важны ему эти крысы, что он так легко поддался и остался в Японии. Ваш новоявленный глава Исполнительного комитета — Акутакава? — выведен из строя. Как и бестолковый Тигр. У вас в Порту осталось не так много сил, и как думаешь, сколько мне понадобится человек, чтобы захватить его? Потому что Чуя тоже здесь, и не важно, разнесет он пол-Питера или нет, потому что я все равно заставлю его использовать Порчу, и та в конце концов сожрет его. А ты будешь здесь, и никак этому не помешаешь. Я уничтожу все, что тебе дорого, и верну тебя на пепелище, которым станет твоя любимая Йокогама. Так что выбор за тобой. Достоевский с упоением наблюдал, как менялось лицо Дазая под давлением осознания — в Порту довольно давно находился червь, что сливал всю важную информацию прямиком ему, так что они действительно находились под прицелом со всех сторон, и только от Дазая сейчас зависело, переживет ли грядущую ночь Порт. Дазай выдал растерянность равно в том количестве, чтобы обозначить свою тревогу, но не более. Пусть Достоевский упивается своим превосходством. Он все это знал и без него. Но было кое-что, что Дазая все-таки интересовало. Он подался чуть вперед, спросил: — Почему ты так легко убил своего Менталиста? На лице Достоевского отразилось нечто, похожее на слабое удивление — словно он вообще не понимал, как его собеседника могут интересовать такие мелочи, когда решалась судьба Порта. — У него была только одна цель: помочь Нобу лишить Ацуши способности, — небрежно, чуть нетерпеливо отозвался мужчина. — И когда они не справились, то проще было от них избавиться, чем позволить вам их захватить. Я и так достаточно людей потерял, пока гонялся за мальчишкой по всей Японии. — Ты специально загонял его в Порт? — воспользовался чрезвычайной говорливостью своего собеседника Дазай, но, похоже, его удача на этом закончилась, потому что Достоевский не ответил. Только посмотрел на него долгим, пустым взглядом — потому что на самом деле это получилось случайно. Когда Тигр оказал сопротивление, Достоевский решил, что легче будет его загнать в ловушку, а после по кусочкам распродать на черном рынке, чем словить и склонить на свою сторону — но тот убегал, только почуяв опасность. И в какой-то момент Зверь оказался в Йокогаме, где уже всех людей Достоевского перехватывал Порт, и они, разумеется, не могли упустить такого эспера. А потом на изнанке цивилизованного мира появился Нобу, разыскивающий способ спасти свою жену — и Достоевский уже знал, что Ацуши им идеально подойдет, так что он позволил Тигру влиться в ряды Порта, лишь напоследок передав через него привет старым друзьям. Нобу оказался практически бесполезным, и он потерял из-за него Менталиста и его помощницу, Розу, но оно того стоило — они дождались момента, когда их главная сила, Накахара, покинет город, и напали. И Достоевский добился своей — цели были захвачены, половина опасных врагов выведена из строя, а другая — сама пришла. Ему оставалось лишь пожинать плоды своего плана. — Что ты решил? — уже нетерпеливо спросил Достоевский. — Я не отдам тебе Порт. Достоевский даже не сомневался в этом. И все-таки он дал шанс — невиданная никому доселе щедрость. Мужчина встал на ноги, кинул на своего пленника последний пустой взгляд и сказал: — Как жаль. Вместе мы могли бы достичь многого. — Отвернувшись, обратился к молчаливому наблюдателю у двери: — Проследи, чтобы он был готов к ужину.

***

Когда Чуя спустился на рецепцию, его ждал мужчина, затянутый в черную одежду. Он вполне вежливо, но настойчиво попросил сдать оружие, однако не попытался натянуть на голову черный мешок — просто сказал следовать за ним, даже открыл для него дверцу заднего сиденья. Чуя молча уселся, сверля затылок мужчины взглядом — то ли они действительно недооценивали его, то ли всерьез считали, что везут того в один конец, и смысла скрывать что-то уже не было. Ни один из вариантов не устраивал Чую. — Куда ты меня везешь? — попробовал узнать он. Водитель не ответил, и Чуя недовольно отвернулся к окну. У него было не так много вариантов: подчиниться и позволить привести себя в неизвестное место, где точно будет Достоевский, но не факт, что будет Дазай и остальные, либо же прямо сейчас убить русского и не добиться вообще ничего. Так что Чуя просто следил за дорогой через окно, и постепенно город исчез и за ним начался поселок с частными домами — трехэтажные по большей части, с огромной придомовой территорией, скрытой за высокими заборами и изредка мелькающими знаками «Осторожно, высокое напряжение». Позади домов, вдалеке, виднелся реденький лес, и бледное солнце, клонящееся к горизонту. Их машина проехала в самый конец и остановилась у высокого забора. Автоматические ворота открылись, впустив их. Молчаливый мужчина провел их мимо двухэтажного дома, к беседке чуть поодаль. Там, под сводом полумертвой лозы винограда, стоял длинный, не меньше чем на двенадцать персон стол. С той стороны массивного железного стола во главе сидел Достоевский, от него по бокам Гоголь с Гончаровым. Конечно, Чуя узнал их. Перед тремя мужчинами стояла еда — самое обычное мясо, какие-то овощи, нарезки, и те расслабленно ели, словно действительно пригласили Чую на чертов пикник свежим майским вечерком. Напротив Достоевского, рядом с гостем, стояла тарелка, накрытая колпаком. Чуя не удивился бы, обнаружив там чью-то отрезанную голову. Рядом с тарелкой стоял закрытый ноутбук. Мужчина, что привел его сюда, незаметно вернулся обратно к машине. — Как тебе Питер, Чуя? — весело спросил Гоголь на английском, взмахнув вилкой с наколотым кусочком мяса. — Не успел попасть под дождь? — Дождливый Питер прекрасен, не правда ли? — с улыбкой произнес Гончаров, и они оба подняли бокалы с вином, словно Иван произнес какой-то тост. — А белые ночи! Весь спящий город на ладони... Гоголь с Гончаровым переговаривались — легко, непринужденно, полностью перейдя на русский, и абсолютно не замечая гостя, изредка посматривали на Федора, но тот, положив локти на стол и соединив руки перед собой, наблюдал за их гостем, сощурив глаза. Это начинало раздражать Чую — пренебрежение тех двоих и, словно на контрасте, пристальное внимание Достоевского, что чувствовалось словно липкая паутина на лице. К тревоге, тщательно скрытой и утрамбованной, примешивалась острая нотка злости с каждой бесцельно проведенной здесь секундой. И, продолжая играть на тонко натянутых нервах иностранного эспера, Достоевский медленно, показательно взялся за вилку и отправил в рот мелкий кусочек мяса, включился в оживленную беседу своих подчиненных, всем своим видом демонстрируя насмешку и презрение. У него чертовски хорошо получалось играть на расшатанных нервах японца. Бокалы с вином в руках Гоголя и Гончарова лопнули, последний глоток пролился в тарелки вместе с острыми осколками. Николай недовольно цокнул языком, вынимая из ладони осколок стекла. — Какого хрена? — не выдержал Чуя, и его способность заиграла на поверхности кожи алыми всполохами. — Где Дазай? Достоевский как-то лениво перевел на него взгляд, небрежно хмыкнул, и Чуе в тот же момент захотелось затолкать этот звук обратно ему в глотку. — Дазай отказался от ужина. И от жизни, впрочем, тоже. Открой ноутбук. Я хочу, чтобы ты увидел это. Это был блеф, чистой воды блеф, думал Чуя, когда его пальцы торопливо коснулись крышки и подняли ту. Достоевский любил представления, и сейчас он просто решил разыграть одно из них — со всем этим пренебрежением, что должны были заставить его, Чую, чувствовать себя некомфортно, на грани, с этим колпаком поверх тарелки, что слишком нервировал, с этим ноутбуком, что… На экране была трансляция с двух камер. На первой — на стуле с заведенными назад руками сидел Дазай с раскрашенным синим лицом, чьи глаза твердо смотрели в камеру напротив. На второй был Виктор, на обнаженном торсе которого не было живого места, с коркой только запекшейся крови на ребрах, его низко опущенное лицо закрывали бурые от крови волосы, и даже не совсем ясно было, дышал тот еще или нет. За их спинами стояло по мужчине, что направляли в их затылки дула пистолетов. На груди обоих пленных висели взрывные устройства. Чуя схватился за край железной столешницы, не замечая, как та под его пальцами сминается, словно пластилин в детских руках. Поднял голову от экрана, встречаясь с тремя парами любопытно наблюдающих за ним глаз. — А теперь подними колпак. Под ним, на тарелке, лежали два пульта с единственной кнопкой на каждом. — Нажмешь правую — умрет Виктор. Левая — Дазай. Активируешь способность — умрут оба. Кого ты убьешь? — медленно, словно смакуя каждое слово, проговорил Достоевский, впиваясь глазами в резко побледневшего гостя. Чуя знал, что так и будет — друг Виктора рассказал, что планировал Достоевский. И Чуя правда думал, что увидеть их обоих, изувеченных, обвешанных взрывчаткой, сможет сохранить хладнокровие. Но знать, и видеть — совершенно разные вещи. Дыхание на секунду сбилось, щеки утратили цвет, а глаза заволокло кровавым маревом. Он с трудом удержал рвущуюся наружу ярость, что грозилась выкосить лес и дома в ближайшей округе, сморгнул пелену с глаз и медленно поднял взгляд на русских. — Чего ты добиваешься? — выдавил мужчина, продолжая сминать пальцами столешницу, мечтая, чтобы под пальцами оказалась чья-то шея. Гоголь издал смешок, и показательно поднял раскрытые руки, когда мрачный взгляд Чуи метнулся к нему. Впрочем, ухмылка не исчезла с лица. — Я просто хочу узнать, что же такого нашел Виктор в стае вашей портовой своры, что не вернулся домой, — ответил Достоевский, чуть склонив голову. — И я бы тебя посадил на место Дазая, но ты — сам по себе бомба, так что я выбрал тебя, чтобы Виктор перед смертью узнал, как глупо было убегать из дома и защищать тех, кто тебя и убьет в итоге. У тебя есть две минуты. Если они тебе вообще понадобятся. Давай, убей Виктора. Чуя снова перевел взгляд на экран, вглядываясь в упрямое лицо Дазая, что словно знал, что на него сейчас смотрят, и всем своим видом демонстрировал спокойствие и уверенность, которых так не хватало сейчас расшатанной нервной системе Чуи. Перевел взгляд на Виктора, и заметил, что грудь того едва заметно приподнималась при вдохе, хоть и сил сидеть прямо уже не осталось. Он не собирался никого выбирать. — Где Юрий? — спросил Чуя, потому что ему надо было потянуть еще немного времени. — Этот мальчишка стал для вас кем-то особенным? — крайне раздраженно сказал Достоевский. — С его бестолковой способностью и длинным языком? — Где Юрий? Достоевский ничего не сказал, лишь тонко бесцветно улыбнулся. У Чуи осталась минута и тридцать секунд. Чуя смотрел только в монитор ноутбука, смотрел так пристально, что на секунду ему показалось, будто разбитые губы Дазая изогнулись в едва заметной усмешке, а взгляд метнулся куда-то в сторону. Но ему действительно лишь показалось. Достоевский собирался насладиться мукой выбора своего гостя, он хотел видеть, как что-то потухнет в этих глазах, когда он сам осознает, как глубоко ему плевать на жизни всех, кроме своего любовника. Достоевский хотел бы увидеть, как потускнеют глаза Виктора, когда тот поймет, что его новые друзья сами подпишут ему смертный приговор. Потому что все они — каждый из них — сам за себя; и все то, что Виктор так отчаянно хотел найти здесь, за чем погнался в другую страну — все эти никчемные и глупые сантименты, безрассудные привязанности и дружбы — все это абсолютно ненужное для таких, как они. Федор хотел знать, что Никифоров поймет, что последние четыре года провел в погоне за пустышкой, и она же станет его наказанием — за то, что сбежал из дому, за то, что предал. Как жаль, что в действительности он не сможет увидеть, как его разум, а затем и тело разорвет в клочья. Но затем он сам нажмет кнопку и превратит гениальный мозг Дазая в не более чем кровавую лужу на полу. Чуя потеряет контроль — и пусть он утащит за собой полгорода, или даже весь, в конце концов он превратится в мешок бесполезных костей. Порт будет принадлежать ему. И он окажется прав насчет Виктора, насчёт всех них. Но Чуя по-прежнему медлил. Достоевский лишь презрительно, холодно глядел на того — он был уверен, что произойдет ровно то, что он запланировал. — Если ты не сделаешь этого сам, умрут оба, — добавил мотивации Федор. — У тебя тридцать секунд. Чуя все еще медлил, широко раскрытыми глазами вглядываясь в монитор. Достоевский вдруг ощутил, что он что-то упустил. Телефон Федора зазвонил. Чуя дернулся от этого звука, отпустил смятую столешницу, его напряженное лицо в секунду разгладилось. Не спуская глаз со своего гостя, Достоевский поднес телефон к уху. На том конце сказали всего пару слов, но лицо его застыло, словно восковая маска. Гоголь и Гончаров, поутратив в веселье и беззаботности, напряженно всматривались в изменившийся образ своего босса. Достоевский встал на ноги, и Николай тут же подскочил за ним. — Пир отменяется, — бесцветно сказал Федор, бросая последний взгляд на посветлевшее лицо своего гостя. — Встретимся в следующий раз. И прежде чем Чуя успел сделать хоть что-то, Гоголь помог Достоевскому исчезнуть с помощью своего плаща. Чуя остался наедине с Гоголем и Гончаровым. Вокруг них на много километров — земля, вотчина Ивана. Рядом с ним, ухмыляясь, глядя безумными глазами, стоял Николай, и Чуя знал, что когда-то те были объединены Замкнутой Системой Виктора, делающей их двоих идеальной, смертоносной командой — даром, что насильно и по приказу Федора. Чуя обещал Дазаю, что будет использовать только Смутную Печаль. Обещал — но резкие, жалящие, молниеносные выпады Гончарова, усиленные внезапностью и хаотичной последовательностью Гоголя заставили его захлебнуться собственной кровью. Он обещал, но не смог сдержать обещание. Нападающие добились своего — Порча была активирована. Последней осознанной мыслью была надежда, что Дазай успеет добраться до него быстрее, чем его собственная способность высосет из него всю жизнь — а затем Арахабаки поглотил сознание своего сосуда, превратив того в свою марионетку. Арахабаки был голоден. Он собирался забрать все, до чего сможет дотянуться. И руки его — необъятны.