Имя мне — Легион

Стоило им оказаться на борту небольшого частного самолета в первом и единственном классе, Чуя душераздирающе зевнул. Скинул пальто с плеч, расстегнул несколько верхних пуговиц простой белой рубашки, стянул с волос резинку и завязал высокий хвост на макушке. Нашел в небольшом холодильнике среди снеков и бутылок вина несколько сэндвичей и, сев в кресло, принялся механически жевать, не чувствуя ни вкуса, ни сытости. Крошки сыпались на колени, но тот даже не замечал, продолжая бессмысленно смотреть в одну точку. Всякий лоск слетел с него, оставляя на его месте лишь уставшего, хмурого мужчину. — Чуя, тебе нужно поспать, — сказал Дазай, наблюдая эту картину. Позавчера Чуя летел двенадцать часов в Цюрих. Провел на твердой земле пару часов, свернул все дела, и нужные шеи, за пятнадцать минут, и по срочному вызову снова двенадцать часов летел обратно в Йокогаму. Снова провел на земле пару часов и снова собирался лететь около десяти часов — но уже в Питер. Стоило ли говорить, что Чуя не спал все это время, просто потому что не мог уснуть в воздухе, в консервной банке с огромными лопастями винтов, что своим шумом заставляли его мозг медленно закипать. — Есть дела поважнее, — буркнул Чуя, доедая второй сэндвич. Дазай не удержался от вздоха. Сел напротив мужчины, включил захваченный планшет, и они вдвоем принялись разбирать дорогу, которую им предстояло преодолеть на месте. Обсуждали, где им лучше купить ноутбук, чтобы связаться с друзьями Виктора. И что делать, если они не обладают нужной информацией о местоположении заложников. Маячки в одежде обоих, конечно, уже превратили в пыль, и, по честному, без чужой помощи они будут искать Виктора с Юрием бесконечно долго по Питеру — а если они даже не в Питере? Это чертовски нервировало. Чуя, подперев щеку кулаком, сквозь полуприкрытые веки неподвижно смотрел на планшет в своих руках. Казалось, он уснул с открытыми глазами. — Хей, — Дазай коснулся чужой руки, потянул осоловело заморгавшего Чую к себе. — Иди ко мне. Дазай заставил спинку своего кресла откинуться до упора, приподнял сидение у голеней, превратив большое кожаное кресло едва ли не в полуторную кровать. Чуя смотрел на лежащего мужчину, приглашающе раскинувшего руки, на пару секунд дольше, чем того требовалось. А потом просто залез сверху, сжался в небольшой, компактный клубочек на чужой груди и уткнулся носом в накрахмаленный воротник рубашки. Руки тут же обвили его, удерживая, прижимая ближе, сухие губы коснулись волос. Под ухом громко, размеренно билось сердце, заглушая звук лопастей, и этот звук был настолько живым, настолько знакомым и родным, что все его мышцы, пребывающие в нервном напряжении последние двое суток, вдруг разом расслабились. Было вполне удобно, потому что Чуя знал, как разместиться на этом костлявым теле так, чтобы ничего не отдавить ни себе, ни другому, и было чертовски тепло, так что веки начали закрываться сами собой. — Спи, Чуя, — негромко сказал Дазай, убирая мелкую вылезшую из хвоста прядку с чистого лба. — Я разбужу тебя. — Ты тоже спи, — уже не совсем внятно пробормотал Чуя, одной ногой увязнув во сне. Но Дазай не мог спать — не потому что не хотел или было неудобно, а потому что содержимое собственной головы обратилось против него. Его черепную коробку переполняли мысли. Вглядываясь в чужое, разгладившееся во сне лицо со следами усталости и первых морщинок в уголках глаз, Дазай не думал малодушно о том, как же ему повезло, что Чуя не оказался на месте Виктора или Юрия. Он думал о том, хватит ли Юри силы осуществить план. Хватит ли им с Чуей сил осуществить их часть плана. План — слишком зыбкий, слишком опасный и рискованный, да и Дазай никогда не был любителем шампанского. А Юри — да. Для Юри «все или ничего» — было даже не девизом, а способом жизни. Работать в Порту — так возвысить его. Уничтожать врагов — так до последней мрази. Любить — так до конца. Юри привлекал внимание со своего самого, внезапного и негаданного, появления в Порту. Он не был особо разговорчивым, не проявлял инициативу к сближению хоть с кем-нибудь — но был не как Акутагава, хмурость и мрачность которого граничила со взрывным характером — а скорее, как холодный, наточенный до предельной остроты скальпель — простой и понятный, пока лежал без дела, и смертельно опасный, стоило его занести над живой плотью. В его лице не было смазливой красоты, не было мягких черт и плавных линий — его взгляд с самого первого их знакомства был глубокий и тяжелый, словно он мог заглянуть тебе в душу, хорошо провести там время, а затем плюнуть, не заботясь о чужих чувствах. И его способность, первозданный Эрос, заставила бы тебя хотеть этого плевка — все что угодно, лишь бы он хотя бы обратил внимание. Люди превращались в настоящих животных под влиянием его силы — раболепных, покорных, отчаянно жаждущих абсолютно всего, что он соизволил бы дать им. А после, когда границы Эроса расширились, его способность стала столь же разрушительной, как и Арахабаки внутри Чуи. Вот только если Порча уничтожала все вокруг, превращала окружающую действительность в ничто, то Эрос ломал изнутри. Ломал так, что человеку самому не хотелось возвращаться в прежнее состояние, потому что Юри — он становился для них Богом. Безжалостным, холодным к чужим молитвам Богом, которому нравилось быть таковым. И, может быть, Дазай бы успокоился, лишь со стороны наблюдая за чужим становлением, но Юри притащил с собой довесок — Виктора с Юрием, правую руку Достоевского и мелкую сошку его организации. И Дазай не стерпел — он обратился к Мори: — Ты считаешь, это разумно? Они же могут быть вшивыми шпионами Достоевского! Почему ты позволил им ступить на порог Порта? Мори тогда несколько долгих секунд молча рассматривал его, не то подбирая слова, не то сам искал ответы на эти вопросы. — Они перебежчики, — сказал в конце концов босс. — Дезертиры. И они выложили все, что знали об организации Достоевского. Им нужна защита и место, где они смогут переждать бурю. Дазай пораженно смотрел на Мори, словно не понимая, шутил тот или все-таки говорил такую абсурдную правду. — Мы убиваем дезертиров, — прорычал Дазай. — Своих и чужих. Почему они все еще живы? — А ты помнишь, что это правило появилось после твоего возвращения в Порт? — выразительно поднял брови Мори, и будь Дазай чуть менее зол и обескуражен в тот момент, он бы отвел взгляд. — Не думай, что я глуп и так просто приютил бродяжек. Они — бесценный кладезь информации, довольно ценные единицы Порта, судя по их потенциалу. Они могут оказаться полезными. Но, конечно, я слежу за ними. Юри сам следит за ними. — Юри не может быть объективен, — фыркнул Дазай. — Это он их притащил. — Они с Виктором обручены. Так что Юри самый объективный из всех нас. Дазай неверяще покачал головой. Это звучало, как абсурд. — Неужели ты думаешь, что у него тогда тем более хватит сил остановить их, если они все-таки окажутся двойными крысами? — Юри будет первый, кто вскроет их глотки за малейший намек на предательство. Мой младший брат еще более нетерпим к предателям, чем я, Дазай. Учти это. И не провоцируй. У тебя больше нет иммунитета. Дазай понятия не имел, что у Мори был младший брат. Он не был уверен, что хоть кто-то знал о том. И все же Юри появился как черт из табакерки, и это — это объясняло слишком много. Впрочем, Мори никогда не выделял его среди прочих. Но Юри выделялся сам по себе. Дазай думал, что Юри попытается занять его место, захочет стать следующим после Мори, и Дазай готов был потягаться с ним за это место. Юри был бы идеальным боссом Порта — холодным, расчетливым, но справедливым, жестким и не умеющим прогибаться, но способным сам прогнуть кого угодно. Он заработал себе уважение в глазах Порта и далеко за его пределами в считанные дни, не прилагая к этому никаких усилий — лишь прошелся по паре зачисток вместе с ним и Чуей, и слухи расползлись со скоростью огня, что выжигал сухие поля. Это были очень короткие миссии — не потому что дело было пустяковым, а потому что Юри умел работать, выкладываясь на максимум. Он был отличным снайпером, и удивительно хорош в ближнем бою, орудуя своей способностью, он заставлял врагов припасть к его ногам и подставить шеи. И та хищная грация уверенного в себе и собственной силе человека, что сочилась из каждой поры его тела, была в каждом прищуре холодных глаз — все это завораживало. Это заставляло сжиматься в страхе их врагов. И это невольно вызывало восхищение и уважение. Он не стремился к убийствам ради убийств, но в совершенстве владел этим навыком. Юри был первоклассным соперником. Мог бы быть соперником, если бы его хоть сколько-нибудь интересовало место босса Порта. Но ему было абсолютно плевать. У него были собственные цели, и эти цели включали наблюдение за Виктором и Юрием. Когда Дазай понял, что его позиции ничего не угрожает, он тоже обратил более пристальное внимание на них. После их присоединения Виктор практически безвылазно сидел в тренировочных залах Порта. И в противовес Дазаю, у Никифорова был едва ли не талант к обучению. Акутагава, отданный ему практически как жертвенный агнец, неожиданно для всех скинул шкуру обиженного жизнью ягненка и стал превращаться в маститую карающую длань Порта. Кека, замкнутая девочка, раздирающая собственные запястья ногтями, что была не в силах справиться с тяжестью собственной способности, вдруг обрела стальной внутренний стержень. Дазай только пожимал плечами на выразительные взгляды Мори и Чуи. Хоть Виктор первое время и не показывал носа на верхних этажах, Дазай все равно нет-нет да прислушивался к слухам, что бродили по этажам. Его первые ученики, в основном из отдела Черных Ящериц, что знали английский, отзывались о нем едва не с восторгом. Виктор знал, что и кому сказать, чтобы подбодрить. Он видел слабые места в физической подготовке каждого, словно те были подсвечены каким-то лазером. А еще Никифоров, используя свою способность, нашел в пределах Порта четыре боевые двойки, и стал усиленно натаскивать их, выведя на совершенно другой уровень их способности и отношение руководства — к ним и себе. Он стал тем, кто наполнил Исполнительный комитет, придал ему ту элитарность, о которой вспоминали шепотом по закоулкам ночных улиц. Он вообще казался просто дружелюбным соседским парнем, а не тем, кто был правой рукой Достоевского. Даже Кое Озаки находила его общество крайне приятным, с приязнью называя его «прекрасный слепой мотылек», чуть прикрывая рот ладонью, словно в смущении. Виктор не делал ничего подозрительного, кроме таких явных успехов на службе, и этим еще больше вызывал подозрения Дазая. Так что он решил самолично прийти на тренировку с Никифоровым. И он так и не понял, кто кого победил. Уже после, с тонкой пленкой пота, что застилала глаза и заставляла футболку прилипнуть к спине, с парой новых синяков, Дазай прикрывал кровящий нос, чувствуя странное удовлетворение от хорошей тренировки, от которой приятно ныло все тело. Он искоса глянул на запыхавшегося Виктора, и чувство удовлетворения стало лишь интенсивнее. — Знаешь, у тебя нет твоей идеальной второй половинки, — вдруг сказал Никифоров, отдышавшись. И на удивленно приподнятые брови пояснил: — Ты же знаешь, что я чувствую способности других людей благодаря Замкнутой Системе. И потому умею подбирать способности разных людей, приводя их в абсолютный баланс. Но Неполноценный Человек особый случай. Твоя способность настолько разрушительна для тебя самого, что противовеса для тебя не существует. Она, твоя способность, поглощает все, и поглотит любого, кто попытается сунуться. И ты не то чтобы очень счастлив от своей способности, верно? Дазай нахмурился, отодвинувшись. — А тебе что с того? — зло бросил он, вставая на ноги. — Я не просил тебя совать нос в мои дела. Дазай ушел тогда, ощущая пульсирующую боль в затылке и висках, злость, что расползалась под ребрами чернильным пятном. А через два месяца, спустя четыре новых пореза на запястьях, Юрий неожиданно решился сам с ним заговорить. — Зайдешь, когда будет свободное время? — спросил он. И Дазай зашел в тот же вечер. Юрий был похож на бездомного котенка с потерянными глазами, когда попал в Порт. Царапался, огрызался, но больше оборонялся, чем нападал. Он не общался ни с кем, кроме Виктора и Юри. И Дазай абсолютно не понимал природы их взаимоотношений. Первое время Дазай смотрел на отношение Юрия к Виктору, и что-то постоянно скреблось у него на подкорке, какая-то мысль, которая бы точно описала увиденное им. А потом — точно! — именно так смотрел на него Акутагава, когда Дазай только вытащил их с Гин из той дыры, где они жили. Это непонятное, хоть и скрытое обожание, чужой фатализм в каждом взгляде и жесте — все это было уже знакомо, и оттого еще более тошно. А еще — жалко. Ни Рюноске, ни Юрий не могли контролировать свои чувства, вот только если Дазай поставил вопрос ребром, жестко и грубо оттолкнув и тем самым позволив им нормально сосуществовать, то Виктор творил херню. Никифоров носился с Юрием, как с писаным яйцом, оберегая его так, будто тот был хрупким эфемерным созданием. Дазай понимал, что Виктор чувствовал ответственность за этого парня, который из-за него даже школу не закончил, навечно застряв в одиннадцатом классе, но Юрий из-за этого только еще больше увязал. И что странно — Юри не казался против. После разговора с Мори Дазай знал, что тот обручен с Виктором, но Юри будто вообще не имел проблем с тем, что за его женихом бегает влюбленный мальчишка, а он сам едва ли не десны ему вылизывает. Дазай запутался. Дазай бы так не смог — да он выпотрошит любого, кто заставил бы Чую смотреть на себя дольше положенного, кто проявил бы малейший подобный интерес к его персоне. И, честно, Дазаю было бы плевать, если бы жизнь не заставила его слишком близко познакомиться с этой странной компанией. В тот вечер Дазай пришел к Юрию. Тогда они все еще не жили в пятой башне, и ему пришлось добираться до квартиры Плисецкого на машине. Там, в квартире, его встретил сам Юрий и, что не очень-то удивительно, но все равно странно, Виктор с Юри. Они все сидели за одним столом, с кружкой чая в руках и шоколадными конфетами на столе, которые ел только Плисецкий. Дазай даже не понимал до конца, почему там находился. — Когда я встретил тебя впервые, ты был без сознания, потому что спрыгнул с крыши, — просто и до того откровенно сказал тогда Юрий, что у Дазая заныли зубы. — Тогда я совершенно инстинктивно использовал свою способность, чтобы помочь тебе, и выпал из жизни на двое суток. Но сейчас я научился это контролировать, так что могу помочь тебе. Дазай растерялся на пару секунд. Он хорошо помнил тот день — он помнил все дни, которые должны были стать последними — и помнил ту всепоглощающую пустоту, что, казалось, простиралась так далеко и так глубоко, что он дышал ею, жил ею и с нею же занимался любовью. Эта пустота — его вечный, навсегда верный спутник до самого конца, что был с ним от рождения и что станет причиной его смерти скорее рано, чем поздно. Способность, которой обладает человек, не всегда несет только благо. Чаще — совсем наоборот. И случай Дазая — как раз тот, когда без способности вообще было бы гораздо лучше, чем с ней. Дазай думал, что Неполноценный Человек — уже даже не способность, а его альтер-эго, которое рано или поздно вытеснит его из собственной головы и столкнет их тело с высоты. Потому что использовать свою способность Дазай не может без последствий для самого себя, но и не использовать — тоже не может. Это замкнутый круг, это его змея Уроборос, которая сожрет его и заберет все, что ему дорого. И Дазай признавал — молча, вглядываясь в мир через петлю на железной балке — что не справится с этим в одиночку. — И зачем тебе это? — все же спросил Дазай. — Неужели по доброте душевной? — Такова природа Агапе, — пожал плечами Плисецкий. — Это нечто радара на тех, кто нуждается в ее помощи. Никто из них троих не сказал о том, что у них был долгий, тяжелый, болезненный разговор с Чуей, который сначала угрозами, а затем и отчего-то очень ломким голосом просил о помощи. Что также он выступал перед Мори за то, чтобы он позволил Виктору и Плисецкому стать частью Порта, не подозревая ни о каких семейных связях. Но Дазай тогда того не знал. А если бы знал — вряд ли бы согласился даже прийти. И Юрий просто коснулся его. Это было словно… Дазай часто получал ранения — на миссиях и по собственной воле — и Мори довольно часто их приходилось зашивать. И тогда ощущения были очень похожи — будто его нутро сшивают шелковой нитью, стягивают зыбкие края, превращая зияющую рану внутри него в крошечную точку. Ее почему-то никогда не получалось затянуть до конца. И это ощущение — холодное, ласковое, снимающее боль и растворяющее напряжение внутри — Дазай никогда прежде не чувствовал себя так легко, комфортно в собственном теле, без зудящих мрачных мыслей, шныряющих в его черепной коробке с целью только ранить — себя или близких. Дазай чувствовал себя так, будто его подменили, и осознавал это так ясно и четко, что хотелось смеяться. А еще — домой. Когда Юрий отнял от него руку, Дазай с трудом осознал себя за все тем же столом, все в той же квартире. За спиной Плисецкого был Юри, что положил ему на плечи ладони, мягко растирая. Бледный едва не до синевы Юрий только отмахнулся, когда Дазай спросил, в порядке ли он. — У всего есть свои последствия, верно? — слабо улыбнулся Юрий. — Но у меня есть противовес, так что скоро я буду в порядке. Через пару минут Юри, смутить которого было невозможно, утащил Плисецкого на диван, сцепился с ним руками и ногами так, словно они стали чем-то настолько единым, что у них и сердце стало одно на двоих. Юрий положил голову на чужое плечо, прикрыв глаза, и на его щеки медленно возвращался цвет. Юри, забравшийся рукой под футболку, легко целовал его висок, глядя на него также, как и Виктор — словно Юрий был ценной, хрупкой вазой, с которой нужно очень бережно обращаться. Дазай не хотел вдаваться в чужие странные взаимоотношения, так что через считанные минуты он покинул эту квартиру. Правда стал частым ее гостем — примерно раз в три месяца, почти по расписанию он наведывался туда, чтобы его в очередной раз заштопали и отпустили в мир чуть более целым и цельным, чем всю жизнь до этого. В тот день Дазай вернулся домой, чувствуя легкое опьянение — он не пил ни капли, но эйфория, легкость и хорошее настроение сделали его едва ли не другим человеком. Дома его встретил Чуя, недоверчиво осмотрел его, даже зачем-то понюхал, словно действительно подозревая алкоголь, но — нет. Дазай с непонятной, щемящей застенок груди нежностью выцеловывал чужие губы тогда, прошелся легкими трепетными поцелуями от корней волос до кончиков пальцев на ногах, брал Чую так бережно и аккуратно, всматриваясь в чужое лицо сияющими глазами, как никогда до этого. И Чуя жмурился, потому что — слишком много всего: и нежности, и прошибающей на дрожь чуткости, и чувств было тоже слишком много. И под конец Дазай заставил Чую едва ли не выть на одной ноте, потому что превратил его тело своей неторопливой, непривычной лаской в один оголенный нерв, что отзывался на каждое движение внутри и снаружи так ярко и открыто, что он растягивал эту пытку так долго, как только мог. И потом, в ванной, когда Дазай водил губкой по чужому телу, ловил дрожь губами и все продолжал касаться, смотреть, и смотреть, и смотреть — смотреть так, будто Чуя единственный был смыслом его жизни, центром, вокруг которого вращалось все в этой вселенной. Чуя смотрел в ответ недоверчиво, все никак не мог понять, что произошло с мрачным и колким на язык Дазаем, в движениях которого никогда не было и грамма бережности и заботы, не понимал, почему за один вечер он превратился в комок нежности. Не то чтобы Чуя всерьез был против, но он правда не понимал. — Я был у Юрия, — все же пояснил Дазай, на что Чуя лишь приподнял брови. — Он научился, как использовать Агапе, чтобы заштопать мою способность. И знаешь что? У него правда получилось. Сейчас я чувствую, что готов едва ли не горы свернуть с тобой на плечах. И рассмеялся — негромко, хрипло, и даже чуть удивленно. Дазай редко смеялся, и еще реже так — просто потому что представил забавную ситуацию, а не потому что ему удалось сломать берцовую кость врага одним ударом. Что-то мелко задрожало в груди Чуи, словно он тоже готов был рассмеяться, но почему-то не получалось — он просто во все глаза смотрел на мужчину перед собой, и в голове его набатом било: «Получилось. Получилось. Получилось». Этот день можно было считать началом изменений в Порту. Точнее, этим днем можно было считать тот, когда все они, впятером, собрались за одним столом в ресторане на первом этаже главной башни Порта. По приглашению Чуи, которое неожиданно благожелательно подхватили и остальные. Это стало их традицией. И является ею уже около четырех лет. Они просто не могли не стать друзьями. За долгими, иногда пустыми, иногда каверзными, тяжелыми, честными, пугающими, веселыми, глупыми, бессмысленными и слишком осмысленными разговорами во время этих обедов оказалось, что они, на проверку, оказались слишком похожими. Как-то резко у них стало слишком много общего — тяжесть способности Дазая гасилась Агапе, ресурс которой потом восполнял Эрос, и все это невозможно было бы без Виктора и без Чуи, как стимула вообще что-либо делать. Это стал такой тесный, замкнутый круг, что Дазай даже не уловил момента, когда его бдительность притупилась и он стал воспринимать новоприбывших как искренних друзей. Невозможно было не воспринимать их как друзей, когда каждый из них буквально вытаскивал его с того света за шелковую нить. Впрочем, его притупившейся настороженностью те не воспользовались ни через год, ни через два — да вообще ни разу. Если ценность Кацуки была доказана еще во время первых миссий, то истинная ценность его, Виктора и Юрия оказалась в том, что они могли помочь Порту достичь настоящих высот, попросту сохраняя жизнь и здравый рассудок Дазая. Это невозможно было переоценить, этим невозможно было пренебречь. Работа с Плисецким стала для Дазая едва ли не такой же гигиенической регулярной процедурой, как посещение зубного. И весь процесс не был чем-то очень приятным — его будто зашивали наживую без анестетика и поблажек, но зато после он каждый раз чувствовал себя, словно на допинге. Его разум казался настолько чистым и острым, задачи решались феноменально и просто, решения находились и принимались так легко и практически без потерь, что это вызывало даже недоумение у него самого и окружающих. Раньше он даже не замечал, что его собственная способность отравляла все аспекты его жизни — он был слишком резок и безразличен к потерям Порта, будь то человеческие ресурсы или материальные, был слишком черств и бескомпромиссен по отношению к Чуе, и Дазай даже не понимал, почему тот вообще все еще был рядом после всех его поступков и безалаберного отношения. Оглядываясь назад, Дазай понимал, каким нетерпимым, грубым и слепым был по отношению ко всем, кто к нему тянулся. И осознание всего этого было сродни молнии морозной зимой. Дазай не поменялся в один день — конечно, нет. Это был долгий, скрипучий и довольно болезненный процесс, но конечным итогом стало то, что власть Портовой Мафии накрыла всю Японию, как вечная и ясная ночь, шагнула далеко за ее пределы; в его жизни появились люди, которые ему были искренне не безразличны, а Чую, наконец, перестала удивлять та концентрированная нежность, что порою сваливалась на него в виде легко, практически незаметно улыбающегося Дазая, что бережно касался костяшек его пальцев, словно спрашивая разрешения. Научиться распределять обязанности — это было, пожалуй, самым сложным. Научиться доверять другим делать свою работу оказалось непросто, но это неожиданно дало увесистые плоды. Дазай не перестал посылать людей на смерть, но научился ценить каждую из жизней. Его хватка превратилась в мертвую, когда он брался за дела Порта. Его идеи и планы делали Порт той силой, что загораживала солнце и делала день короче. Обычные люди, бывшие для него раннее расходным материалом и раздражающим фактором, стали вдруг тем, что он хотел защитить. Не потому что он вдруг воспылал светлыми чувствами к беззащитным перед мощью Порта гражданскими, а потому что внезапно понял, что они — вот кто настоящая кормушка для мафии. И стоило относиться с должным уважением к курице, что несла золотые яйца. И изменения, которые происходили на самом верху, эхом отдавались вниз, к самым последним уровням башен, к самому последнему исполнителю. Вот только жизнь Дазая теперь подчинялась расписанию работы с Юрием. И перемены в его поведении сразу после и перед были настолько разительными, что иногда под это нужно было подстраивать график. А еще он, кажется, стал понимать, почему Виктор с Юри смотрели на Плисецкого, как на хрупкую вазу. Юрию слишком сложно давалась работа со способностью Дазая, и тот каждый раз был похож на бледную тень самого себя, и ему требовалось значительное время на восстановление, и… Дазаю сложно было это принять. Сложно было принять то, что кто-то из-за него буквально выжимает из себя все соки только чтобы помочь. А ведь он даже не просил этого для себя. Ему все преподнесли как дар — незаслуженный, слишком искренний и абсолютно ничего не требуя взамен. И даже если такова природа Агапе, Дазай не мог это просто взять и махнуть рукой в благодарность, почему-то не мог. Каждый раз, подходя к той самой грани, когда эстетика смерти казалась прекраснее, чем чужие веснушки на щеках, он мрачно раздумывал о том, что никому не стоило стараться для такого, как он, не стоило изводить себя и свою нервную систему — проще было оставить, как есть, чем каждый раз заставлять страдать и волноваться людей, которые стали ближе, чем кто-либо. А затем приходил Чуя и едва не пинком отправлял его к Юрию. Или сам Плисецкий, не обращая внимание на его яд, летящие ножи и угрозы, брал в охапку и срывал очки, что обесцвечивали мир до сепии. Это стало константой его жизни. Дазай, наблюдающий за Юрием уже по умолчанию, не мог не заметить того момента, когда Плисецкий перестал смотреть на Никифорова влюбленными глазами, но Виктор и Юри не прекратили смотреть на него, как на ценную, любимую вазу. И теперь это душило Юрия, который наконец смог выбраться из своей зависимости и обрести новые желания. Вот только теперь его не отпускали, так плотно впаяв между собой, что если и отделять — то только с мясом, только с кровью. Дазай не думал, что кому-то нужны его советы, так что просто не лез в чужой омут. Фундаментом, на котором стоял Порт, были крепкие, но спутанные и не совсем прозрачные отношения верхушки. У них были общие цели и ценности, они были схожи в чем-то таком глубинном, что это притягивало их друг к другу. Они все были просто кружком по интересам — основанном на бескорыстной помощи, взаимном уважении и безапелляционном признании. Такой кружок, с которым и в огонь, и в воду, и одну бутылку на всех. И понадобилось им для выстраивания подобных отношений не меньше года. А потом Дазай сам позвал Акутагаву на ставший уже традиционным совместный обед. Он почему-то чувствовал, что должен — не для того, чтобы компенсировать свое отвратное поведение в прошлом по отношению к нему, хоть и не без этого, а потому что достаточно наслушался слов Виктора, что Рюноске способен на многое — стоит ему лишь раскрыться. Никифоров был более талантлив к тому, чтобы развивать способности и чужой потенциал, Дазай это понял едва не с самого начала, так что прислушался. Если Акутагаве для того чтобы двигаться дальше нужно их общество — что ж, ладно. Рюноске нуждался в привязанностях, хоть и пытался их избегать. И они не прогадали. Дазай начал понимать, чем занимался Никифоров по правую руку от Достоевского. Именно Виктор доказал важность создания универсальных солдат, а не четко заточенных под одну функцию, именно он показал, как важно сознательно взращивать себе замену. Это стало новым витком в развитии организации. Рюноске оказался из той породы людей, которые своим спокойствием, безжалостной прямотой и верностью способны возглавить Исполнительный комитет, когда из него ушли Дазай и Накахара. Так говорил Виктор. И хоть Акутагава казался все еще отстраненным, иногда срывался на слишком яркие эмоции по пустякам, и временами откровенно нуждался в поощрении, он действительно стал слишком хорош. А потом появился Ацуши, что был слишком лакомым кусочком из-за своей способности, чтобы так просто отдавать его кому-либо еще, и он влился в их ряды так незаметно и ловко, будто всегда был среди них. Виктор снова нашептывал ему, как лучше всего реализовать потенциал Ацуши, поставив того в боевую двойку, что компенсировала бы недостатки Зверя и позволила бы Рюноске развиваться дальше. Никифоров снова оказался прав — впоследствии. Но это вовсе не избавило его вначале от скорбных словоизлияний во время первых тренировок Нового двойного черного, когда те скорее пытались компенсировать свои неразрешенные конфликты, стремясь убить друг друга об стенку, чем учились совместно работать. — Их энергию, да в нужное бы русло, — сокрушался Виктор, разливая виски по стаканам. Дазай, заглядывающий на их тренировки в первые дни, только качал головой. Он и не знал, что за фасадом холодности Рюноске скрывалось столько экспрессии. А потом наступил период затишья, когда все с любопытством наблюдали, как Ацуши кружил вокруг Акутагавы едва ли не с бубном, а тот даже не пытался вырвать ему за это кусок мяса из бедра, вновь став спокойным, как удав после пира, и слепым, как настоящий крот. А потом Юри это надоело, и Дазай узнал, что у Двойного черного есть наследие. И что он проспорил Чуе десять тысяч иен. Ацуши стал именно тем клеем, что соединил их всех намертво. Затем — череда совсем не случайных случайностей, и Виктор с Юрием оказались похищены буквально из-под носа.Они знали, что это произойдет, хоть к такому и никогда нельзя было быть готовым до конца. Они составили тридцать три способа их вытащить — по плану на каждую букву русского алфавита. Сейчас им нужен был план Ф. В нем были светлые пятна, многое было подвешено за ногу из-за неучтенных факторов, но он, этот план, как и все планы, упирался в то, что Виктор и Юрий все еще живы. А что, если нет? Что, если уже некого спасать? Когда-то давно — в его сопливые шестнадцать — Достоевский пробовал расширить сферу своего влияния на Японию и Йокогаму в частности. Тогда он выкосил еще молодое Вооруженное Детективное Агентство и хорошего друга Мори, сам Порт понес большие потери, но они смогли отбросить Достоевского обратно за пределы. Портовая Мафия зализала раны, но не забыла. Не забыл и Достоевский. Сейчас они знали, что можно от него ожидать — примерно. Знали, какими ресурсами тот обладал. Знали его образ мышления. И у Порта был план Ф — и пусть Мори немного переигрывал в своем отказе Юри, и пусть они не успели толком подготовить Ацуши, а Рюноске выведен из строя… Что ж, следовало играть, исходя из того, что у них было на руке. Было чертовски страшно облажаться. Дазаю было, что терять — как и каждому из них. Чуя проснулся незадолго до приземления — вздрогнул во сне, заехал острым локтем по ребрам Дазая, и они сонно уставились друг на друга, потому что — да, Дазай тоже уснул, не заметив того. — Долго еще? — пробормотал Чуя, укладывая голову обратно на чужую грудь. Даже практически шестичасовой сон не помог ему избавиться от разбитости, ломоты в теле. Казалось, только спустя еще сутки сна он смог бы нормально функционировать. Впрочем, у него нет этого времени. — Еще два часа, — негромко сказал Дазай, перебирая рыжие волосы, собранные в высокий хвост на затылке. Чуя что-то невнятно пробормотал и с кряхтением поднялся, попеременно отдавливая что-то то локтями, то коленями под болезненное шипение другого мужчины. Чуя сделал пару движений, чтобы разогнать кровь в теле, доел оставшиеся сэндвичи, попытался впихнуть хотя бы один Дазаю, но тот только отмахнулся. Они еще раз просмотрели дорогу, понадеялись, что Хигучи найдет им машину с навигатором, обсудили дальнейшие действия, а затем принялись готовиться. Они сменили свою одежду на практически идентичные толстовки и джинсы, что выдал им отдел Снабжения. Под мешковатый верх было очень удобно спрятать кобуру с мелким калибром, по карманам распихать крупную сумму налички, документы, флешку с кодом и пару жучков, чтобы координаторы могли отследить их. — Полетишь сам или со мной? — спросил Чуя, беря в руки карабины перевязки. — Не упущу возможности потискать тебя на высоте четырех километров, — ухмыльнулся Дазай, но как-то слишком бледно. Чуя только закатил глаза и принялся связывать их подвеской. И, честно, Дазай больше мешал, чем помогал, и Чуя на протяжении всей подготовки бил его по вертлявым рукам. — Если ты вдруг оторвешься и выпадешь из подвески, я не стану даже пытаться тебя спасти, — рыкнул Чуя на очередную попытку помочь. Дазай хмыкнул, ни разу ему не поверив, но встал смирно, заглянул за плечо впереди стоящего мужчины, наблюдая, как ловкие пальцы быстро закрепляют все страховочные ремни и карабины, выдавая большой опыт. Не то чтобы выпавший Дазай и вправду был проблемой, но Чуе искренне не хотелось ловить его в облаках. Возможно, в другой раз и при других обстоятельствах они оба нашли бы эту ситуацию хоть сколько-нибудь романтичной, но явно не сейчас. Они прошли к герметично отделенному от основного салона хвостовому отсеку и, слушая команду пилота в незаметной гарнитуре в ухе, ждали несколько минут, когда самолет доберется до нужной локации. Наконец, днище стало открываться. Чуя активировал Смутную Печаль, и тело его охватило алое марево способности. Они сделали несколько шагов вперед, затем еще один — и поток ветра подхватил их. А под ними — четыре километра абсолютного ничто. Казалось, душа Дазая и его легкие остались где-то в самолете. Голова закружилась от вида далекой земли, горло сдавило так, что с трудом дышалось. Это было его первое падение в невесомость с такой высоты — прыжок с пятого этажа теперь казался детской шалостью и таким пустяком, что стало даже чуточку обидно за свою глупость. С самолета прыгнул бы сразу — и никто бы не собрал потом. Вместо того чтобы отвести руки в стороны, Дазай вцепился ими в плечи Чуи, отплевываясь от его лезущих в лицо волос. Ноги постоянно больно встречались с чужими, и если бы Чуя мог, он бы рыкнул, чтобы Дазай прекратил уже вести себя, как уж на сковороде. Но рыжеволосый мужчина не успел всерьез разозлиться, потому что спустя минуту он уже раскрыл парашют, и их падение стало более контролируемым. Чуя с помощью способности направлял их в нужный квадрат, делая их полет настолько мягким и практически неощутимым, что Дазаю даже показалось, будто они просто на каком-то очень высоком колесе обозрения, и вот они медленно спускаются вниз. Он сумел даже разглядеть поля кукурузы, что окаймляли территорию аэроклуба, где они собирались приземляться. Дазай перестал так сильно сжимать плечи Чуи, за что тот ему был безмерно благодарен, и сумел почувствовать даже какой-то слабый отголосок восторга, вертя головой направо и налево. Через считанные минуты они достигли земли, и Чуя опустил их так аккуратно, что они просто приземлились на ноги, зарывшись кроссовками в рыхлую землю. Полуденное майское солнце жарило не так сильно, но Дазай все равно почувствовал разительную перемену температуры. А еще их, конечно, ждала охрана аэроклуба. Лица двух мужчин, нахмуренные и раздраженные, слегка вытянулись, когда они увидели, кто именно нарушил покой неба и так бесцеремонно приземлился на их территории. Мужчина с крупным носом что-то сказал на русском, но ни Дазай, ни Чуя, разумеется, ни слова не поняли. — Вашей администрации должно было прийти уведомление, что на территории вашего аэроклуба будет совершено частное приземление, — медленно, четко выговаривая каждое слово, сказал Дазай на английском. Двое русских переглянулись, перекинулись парой непонятных слов, и ими единогласно было принято решение отвести их к Машеньке за стойку регистрации. Машенька училась на филологическом, так что она должна была точно помочь. Полицию решили пока не вызывать. — Вы гулять с нами, — коряво сказал на английском другой мужчина с тоннелями в ушах. — К Маше. Она знать хорошо учиться. Вот только Машенька оказалась не с филологического, а с исторического, и смогла разве что включить гугл транслейтер. Когда Дазай повторил практически тоже самое, что и на поле, а переводчик, выдав какую-то дичь, довольно замолчал, Машенька хлопнула длинными ресницами — раз, другой. Перечитала перевод сама, молча залезла в crm-ку и с удивлением действительно увидела напоминалку, что сегодня у них будет частное приземление. Богатенькие иностранцы, с раздражением подумала она, осматривая мужчин перед собой. Один, что пониже, смахивал скорее на ее младшего брата со всеми этими безразмерными шмотками и веснушками, а второй выглядел каким-то слишком очаровательным, лепеча ей что-то на английском. На них даже не было специальных костюмов! Маша попыталась улыбнуться. — Все хорошо, — сказала она на слабом английском. — Мы действительно получать уведомление. У вас еще бронь машины. Есть права и паспорт? Мне нужно оформить прокат. Дазай и Чуя переглянулись. Чуя вытянул из кармана мешковатых джинсов одно из десятка удостоверений личности и права, которые были на балансе отдела Снабжения, и протянул девушке. Когда спустя полчаса и еще десять попыток изнасилования гугл переводчика японцы вышли из центра аэроклуба и сели в неприметную машину грязно-синего цвета, оба вздохнули с заметным облегчением. — Говорил Виктор: «Учите русский», — пробормотал Дазай, передразнивая. — Он говорил это обычно после пары шотов, а потом начинал перечислять русские маты, в которых, цитирую, «заключается вся душа русского народа», — ответил Чуя, усмехаясь краешком рта. — Ага, а Юрио обычно на ходу выдумывал новые. Никогда не понимал, как у него это получается. — Непостижимая русская душа. Единогласно решив, что они оставят русский для русских, Чуя завел машину, потому что Дазай водил еще хуже, чем обучал кого-то. Уродливые кепки с эмблемой аэроклуба, что они купили в магазинчике при клубе, они натянули пониже на глаза, ведь не хотели попасться на камеры раньше времени, и тронулись с места. Дорога, хоть и ухабистая, степенно вела их в Питер. Дазай приоткрыл окно, вглядываясь в зелень расстелившегося по обеим сторонам леса, в воздухе пахло прибитой недавним дождем пылью, влажным асфальтом и чем-то незнакомым, трудно определимым. Он неожиданно вспомнил, как Юрий рассказывал про поход за грибами из своего детства и как его за ногу цапнула настоящая анаконда — ужик, на самом деле, и не цапнул, а просто полз мимо, но это была бы уже не особо-то и интересная история. Неожиданно для самих себя они начали друг другу пересказывать истории, которые когда-то им рассказывали Виктор и Юрий, вспоминать забавные и не особо моменты с ними — вроде первого и последнего раза, когда Юрий пробовал испечь пирожки, но потравил всех, включая Мори; и это можно было бы принять за попытку саботажа, если бы он сам не слег с отравлением. Или странной привычки Виктора купаться только нагишом в любом удобном и не очень месте, вызывая у всех посторонних острый приступ смущения. Почему-то беззлобно посмеиваясь над их общими друзьями, все грядущее не казалось таким мрачным и рискованным. Так, вспоминая нелепые истории, можно было отвлечься от мысли, что уже, возможно, некого спасать, и они просто идут в раскрытую пасть льва, в которую их ловко загоняли. Их машина ехала по окраине Питера, и на пути им встречались разве что монолиты в память о совке с редким стрит-артом, хоть как-то разбавляющим серость. Впрочем, они и не в отпуск приехали, так и не рассчитывали ни на что. Они проезжали ничем не примечательный район, когда Дазай вдруг сказал остановиться. Опустив кепку пониже и накинув капюшон на голову, став похожим на местную гопоту, Дазай зашел в замеченный им из окна магазин электроники, на проверку оказавшийся нечто средним между ломбардом и барахолкой. Осмотрев унылый интерьер с кучей всякой всячины, мужчина уже хотел вернуться обратно, когда заметил ноутбук. Подозрительно глядя на иностранца в капюшоне, продавец включил ноутбук, показывая, что он действительно рабочий. Подумав секунду, Дазай выложил за него в два раза больше, чем продавец рассчитывал получить за него хоть когда-то. На прощанье мужичок даже улыбнулся. Когда они добрались до забронированной для них гостиницы, прошло не меньше пары часов, потому что навигатор в машине упорно не хотел выполнять свою работу, из-за чего им порой приходилось наворачивать круги. В гостинице на отшибе города, не самой лучшей и не самой приятной на памяти обоих, Дазай очаровательно улыбнулся и сказал, что у них забронировано. Администраторша как-то неловко кивнула, улыбнулась. — Хигучи явно перестаралась с незаметностью, — пробормотал Дазай, заваливаясь на одну из двух односпальных кроватей. Впрочем, уже через минуту они вместе с Чуей сидели за крошечным столом, между старым телевизором и чайником, и смотрели, как медленно загружался ноутбук. — А мы не могли в нормальный магазин заехать и купить ноут? — не удержался рыжеволосый мужчина спустя две минуты бессмысленного бдения в черный экран. — А ты привык получать все самое лучшее, да? — хмыкнул Дазай, выразительно приподняв брови. — Твои попытки выбить из меня комплимент такие жалкие. Спустя еще пару минут ноутбук наконец понял, зачем его включили, и показал главный экран, целенаправленно подключились к общественной сети отеля. Чуя вставил в разъем флешку с написанной когда-то одним из друзей Виктора программой с защищенным каналом связи. Поверх главного экрана появилось простое диалоговое окно. Чуя написал: «Код 982» Они ждали не меньше часа. Дазай даже успел выпотрошить мини-бар, съев все орешки и чипсы, когда они, наконец, получили ответ на английском: Другой: Нужно все обсудить голосом. Через минуту отправлю запрос. Дазай и Чуя снова переглянулись, понимая мысли друг друга с полувзгляда. Какова вероятность того, что там мог оказаться враг? Вы: Сперва напиши, что оставил тебе В в день своего отъезда. Другой: Он оставил свою старую пару коньков. Сказал, что заберет их позже. Думаю, скоро заберет. Дазай сел рядом с Чуей, чтобы тоже попасть в кадр. Спустя мгновение на экране появился запрос на использование камеры, который они подтвердили. По ту сторону экрана оказался мужчина с непроницаемым выражением лица исполнительного солдафона. — Они оба пока живы, но Достоевский уже знает, что вы в городе, — безэмоционально проговорил тот на английском. — Вот что мы сделаем… Спустя полчаса у Дазая, кажется, немного отъезжала крыша. Они думали, что их прошлый план был безрассуден, но теперь, с поправками, это было… это могло сработать. Но только если все звезды на небе сойдутся в одну линию и станцуют для них. После разговора, когда они оказались в оглушительной тишине своего номера, Дазай обернулся к Чуе, что крепко сжимал кулаки на коленях. — Справишься? — спросил Дазай, разворачивая его к себе за подбородок, чтобы заглянуть в подернутые мутной пеленой глаза. — Как и всегда, — раздраженно отозвался тот, но больше от нервов, чем от реальной злости. — Меня не будет там, поэтому… — Я знаю! — вспылил Чуя, отталкивая его руку и вскакивая на ноги, потому что сидеть на одном месте казалось невыносимо. — Я знаю, хорошо? В молчании они разглядывали друг друга несколько минут — так, словно хотели навсегда запечатлеть образ другого на обратной стороне век. Дазай только чуть подался вперед на стуле, и Чуя встретил его движение на полпути — как и всегда. Накахара обхватил ладонями лицо мужчины, прислонился своим лбом к его, закрывая глаза. — Не делай глупостей, ладно? — пробормотал Чуя. Дазай только горько улыбнулся. Когда чуть позже Дазай подошел к телефону, чтобы заказать им ужин, тот не работал. Ему пришлось спускаться вниз и делать заказ на рецепции. Когда он не вернулся через десять минут, Чуя раздраженно стал вышагивать по номеру, злясь на то, что они не могут использовать телефоны. Когда он не вернулся через полчаса, Чуя сел обратно за стол. Тронул коммуникатор в ухе и связался с Хигучи. Дазай исчез с радаров. Сердце, казалось, билось где-то в горле, набатом отдавая в висках. Он же справится, верно? Он делал подобное сотню, если не тысячу раз. Вот только еще никто не осмеливался буквально из-под носа забрать то, что принадлежало Порту, ему. Это осложняло задачу. Через часа два в дверь постучали. Та самая девушка с рецепции протягивала ему конверт. Там — сложенное вдвое приглашение. Достоевский приглашал его на ужин, и машина уже ждала внизу.