Имя мне — Легион

Ацуши проснулся резко, как будто от толчка. Открыл глаза и осознал себя в полусидячем положении у изголовья кровати, а причина его пробуждения — Юрий, что обхватил его мертвой хваткой перед сном, а теперь наконец отпустил и перевернулся на другой бок, зарывшись лицом в подушки. Сна, как и опьянения, не было ни в одном глазу, так что Ацуши медленно поднялся, накрыл сжавшегося в комочек Юрия одеялом, и пошел в ванную. За окном даже не светло, но света с улицы хватало, так что все было видно практически идеально. Выпутавшись из вчерашних вещей, он встал под душ. Липкий дух ночного клуба стекал под ноги вместе с водой и уходил в канализацию, как и легкая головная боль. Когда он избавился от привкуса прогнившей полыни во рту — стало совсем хорошо. Натянув мягкие пижамные штаны и футболку, что хранились в ванной, он вышел и только тогда заметил — Акутагава. Тот лежал на его диване, завернувшись в свой плащ, словно летучая мышь в крылья, уткнувшись лицом в мягкую спинку дивана и поджав босые ноги. Он лежал слишком идеально, чтобы этим не воспользоваться. Ацуши абсолютно бездумно подобрался ближе к дивану, присел на самый край, а затем и лег, перекинул через чужую — предположительно — талию руку и уткнулся носом куда-то в чернильные волосы. Тело под рукой мгновенно напряглось. А в следующую секунду Ацуши полетел на пол, но — не один. Блондин успел удержаться за Рюноске, и в итоге он оказался прижатым к полу телом брюнета с занесенным над его шеей лезвием Расемона. Чуть сонный, но абсолютно точно злой Рюноске смотрел на него так, словно только дай ему повод — и мир лишится Накаджимы Ацуши. И не потеряет от этого ничего. — Тише ты, Юрия разбудишь, — шикнул Ацуши, потому что их падение было действительно громким. Но Юрий даже не шелохнулся. В отличие от Акутагавы — тот попытался встать, но чужие руки только сильнее сжали его, прижимая ближе. — Руки, Тигр, — прошипел Рюноске, понизив голос. — Как раз там, где они и должны быть. Брюнет на это только сжал зубы, посмотрел колко, зло, и снова попытался встать, болезненно опираясь пальцами в чужую грудь. — Я тебе сейчас руки отрублю, идиот. Отпусти! Ацуши совершенно не испугался угрозы, но было что-то такое непонятное в лице Рюноске, что руки будто разжались сами собой. Брюнет тут же поднялся, не забыв проехаться острыми костями, и сел на диван. Коротко закашлялся, прикрыв рот лацканом пальто, и устало откинулся на спинку дивана, словно их маленькая потасовка забрала у него последние силы. Ацуши не спешил подниматься — подогнул ноги под себя, придвинулся ближе и опустил голову на чужое острое колено, обеспокоенно посмотрел снизу вверх. — Ты все-таки болен? — спросил блондин. — Тебя это не касается, — безразлично бросил Рюноске, даже не глянув на него. Ацуши нахмурился, обхватил чужую голень руками, и стал похож на грустного щенка лабрадора, но никак не на Тигра. — Почему это не касается? Мне казалось, теперь все, что связано с тобой, касается и меня. — А я не хочу, чтобы ты касался меня после всего, чего успел коснуться вчера. Блондин непонимающе уставился на Рюноске. Тот снова смотрел куда угодно, кроме него. Ацуши попытался вспомнить все, что происходило вчера. Его память была великолепной, и даже ударная доза алкоголя не смогла стереть все воспоминания, сделав их лишь чуть мягче по краям. Вчера днем у него были тренировки — с Акутагавой и Черными Ящерицами. Потом практически вся вторая половина дня на этажах Собирателей. А потом они пошли в клуб, где Ацуши успешно решил их первое дело и получил для них обоих повышение. Разве не повод для небольшого праздника? И его наконец куда-то выпустили из башен. Тем более у него вчера был день рождения. Так что он позволил себе вчера расслабиться, как того хотелось — бутылкой виски и потрясающими танцами. И вчера все закончилось не совсем так, как он то планировал, но все же — вчера был замечательный день. Что именно заставило Рюноске снова выпустить иголки? Послышался шорох — это Юрий заворачивался в одеяло, как в гнездо. Ацуши вдруг прострелило прямо в висок осознанием. Его губы приняли округлую форму, а глаза вдруг стали совсем большими. Акутагава, заметив изменения, перевел на него пустой взгляд. — Блять, — с чувством выдохнул Ацуши, упираясь в чужое колено лбом. Он вдруг посмотрел на все с другой стороны — со стороны самого Рюноске, который весь вечер наблюдал, как ему было весело в хмельном угаре танцевать с другим человеком, как его вынудили потом доставить напрочь пьяную тушку этого человека домой и следить, чтобы он не убился до следующего утра. Ацуши представил, что он сам мог бы чувствовать, если бы оказался на месте Акутагавы. А что бы он почувствовал? Все внутренности сжались в болезненном спазме только от попытки представить. Но ведь ничего такого не произошло, верно? С Плисецким просто здорово танцевать. Не его вина, что сам Рюноске отказался. — Это ведь просто Юрий, — глухо пробормотал Ацуши в чужое колено, будто это его оправдывало. Колено дернулось, и блондину пришлось встретиться с темным и вязким, как деготь, взглядом Акутагавы. — Да какая разница кто? — жестко спросил брюнет, впиваясь в побелевшее лицо напротив. — Что ты в следующий раз скажешь? Это был просто поцелуй? Это был просто секс? Мне такое не подходит, ты понял? И если тебе просто интересно, то реализуй свой интерес где-нибудь не здесь. И не трогай Юрия, бога ради. Он заслуживает чего-то большего, чем удовлетворять твое «интересно». И встань наконец. Выглядишь жалко. Как мило, Рюноске вернул вчерашние слова Ацуши ему же. Вот только Юрий еще вчера извинился, узрев намечающуюся проблему еще в зародыше, а Ацуши на проверку оказался той еще блядью. Что бы там Акутагава ни чувствовал, Юрия он знал намного дольше Ацуши, и тот был ему по-своему дорог. Ацуши поднялся, сел на диван, коснулся кончиками пальцев чужого бедра — просто потому что не мог не касаться — и спросил бесцветно: — Почему ты еще вчера ничего не сказал мне? Я же просто… не думал, как это выглядело со стороны. Акутагава поморщился, словно от зудящей зубной боли. Посмотрел на не поднимающего голову блондина, и вдруг почувствовал, что смертельно устал. Зачем он вообще все это заварил? — А с какой стати мне тебе что-то говорить? — тускло спросил брюнет, потому что никаких сил не осталось на то, чтобы злиться, рычать или гневно сверкать глазами. Зачем поливать водой то, что уже сгорело? — Мне казалось, ты взрослый человек, который сам умеет отвечать за свои поступки. Хочешь сказать, я ошибся? Ацуши вдруг почувствовал себя идиотом — круглым, беспросветным и отчаянным идиотом. Ну как можно было сломать собственными руками то, что так кропотливо пытался создать? Если бы он только знал, как правильно создавать. Если бы кто-то показал ему, как правильно создавать. Но вот, ему попытались показать, но он взял в руки и у первого же поворота выронил эту хрупкую вещь. И она разбилась вдребезги. И как ему все склеить? Да никак. Только пробовать заново вылепить. Ацуши схватил за руку брюнета, но тот на это даже не отреагировал — просто перевел пустой взгляд с его лица на сжимающие ладони и обратно. И Ацуши вдруг сделалось очень больно где-то внутри. — Давай… давай попробуем еще раз, ладно? — торопливо заговорил Ацуши, с ломкой надеждой вглядываясь в лицо напротив. — Я обещаю, что такого больше не повторится. Ты мне нравишься, правда нравишься. И я хочу с тобой всего того, что тебе подойдет. Просто дай мне еще шанс, хорошо? Акутагава молчал. Долго молчал, чем нервировал Ацуши еще больше. И постепенно его пустой взгляд стал приобретать какие-то оттенки. Рюноске смотрел на него, как голодный бедняк на последнюю иену — и расстаться слишком страшно, и оставить — значит умереть от голода. — И зачем мне это? — едва слышно спросил брюнет, словно у самого себя. — Если бы тебе было незачем, ты бы проткнул меня Расемоном еще на полу, — чуть улыбнулся Ацуши, ощущая, как нечто внутри буквально дрожит от напряжения. — Слишком самоуверен для того, кто просит о втором шансе, — фыркнул Рюноске, и в этом звуке было больше жизни, чем смысла на дне всех бутылок на его обеденном столе. Ацуши сжал чужую ладонь, ослабил хватку, на секунду испугавшись, что просто сломает хрупкую кисть. Подобрался ближе, еще ближе, присмотрелся — нет, не показалось, Рюноске решил оставить последнюю иену себе. Совсем осмелев, Ацуши перебрался на чужие колени, сцепил лодыжки на пояснице, обвил руками плечи и уткнулся в шею. Дышать стало легче — будто все это время он был под водой, а сейчас наконец смог вздохнуть полной грудью. — Ты понимаешь, что я не буду подобное терпеть? — прихватив его за подбородок и заставив отодвинуться, сказал Акутагава — предостерегающе, жестко. — Если мы продолжим все это и ты сделаешь нечто подобное еще раз — я тебя просто наизнанку выверну, и твои торчащие ребра станут тебе же букетом на могиле. Либо так, либо никак. Я не собираюсь повторять это дважды, ты понял? Ацуши кивнул — медленно, завороженно глядя в чужие мерцающие глаза, ощущая, что у него снова какая-то беда с дыханием. Почему-то легкое чувство, что родилось практически в самом начале их знакомства, там, на крыше, что он так неосознанно лелеял все это время, взращивал, как капризное растение в самых неблагоприятных условиях — оно вдруг как-то резко набрало массу, вес, расширилось до пределов плоти, заполнило каждую клетку тела, а потом снова сжалось в крошечную точку, что казалась горячее солнца в его животе. И оно плавилось, плавилось, заставляя сердце вдруг заработать на износ, а мысли превратиться в желеобразный сгусток. Человек перед ним — слегка помятый и хмурый, в ужасно старомодной рубашке и несмываемым запахом чужой крови на коже — Ацуши вдруг показалось, что молния ударила второй раз в одно и то же место. И просто убила его об этого человека. Ацуши ничего не ответил — горло сжало настолько от внезапных чувств, что он и дышал с трудом. Вместо того коснулся чужой щеки, скулы, бесцветных бровей, гладкого лба, чуть спутанных волос. — Ты же понимаешь, что я поступлю также? — справившись наконец, практически спокойно сказал Ацуши. — Если так продолжится и дальше, ты уже никуда не денешься от меня. Я найду тебя, где бы ты ни был, и на цепь тебя посажу, потому что твое место будет только рядом со мной. Ты понимаешь? Рука, удерживающая его подбородок, переместилась — пальцы огладили нижнюю губу, коснулись крыльев носа, широким движением прошлись по скуле и скользнули в волосы, сжали пряди на затылке. Рюноске смотрел так, словно молния, что ударила Ацуши, отрекошетила в него, и они столкнулись, сцепились, превратились во что-то большее, чем два. — Мне это подходит, — сказал Акутагава и утянул в поцелуй. Было сладко, остро-сладко, словно остатки крови на губах и солнце в животе превратилось в красного гиганта. И если бы человека можно было поглотить через поцелуй, выпить из него всю душу и суть — Ацуши бы это делал. Смешал бы со своим и разделил на двоих. Потому что вдруг и как-то резко это все перестало быть ребячеством, утратило несерьезность, всякую робость и неуверенность. Как ты можешь быть не уверен в человеке, часть которого — ты сам? Рюноске сам не заметил, как Расемон отделился от его плаща, две плоские ленты обвились вокруг лодыжек Ацуши, забрались под кромку пижамных штанов и заскользили вверх. Ацуши крупно вздрогнул, от загривка до самого копчика прокатилась горячая волна, зрачки вытянулись, а ногти почернели, удлинились, почти утратили человеческую форму. Ацуши затрясло, словно в лихорадке, он уткнулся в чужую вкусную шею, чтобы сдержать рвущийся стон. Свистяще выдохнул сквозь сжатые зубы, провел носом по коже до самого уха и несильно прикусил. — Это что за хрень, Рюноске? — спросил Ацуши, глядя на свои покрытые черной материей ноги. Он чувствовал, что Расемон добрался примерно до середины бедра, прежде чем его хозяин заметил это и остановил. — Это не я, — ответил брюнет, пытаясь привести собственное дыхание в норму, и все продолжая прижимать к себе за поясницу. — Я не контролировал это. — Он очень странно на меня действует, — задумчиво протянул Ацуши, когда Рюноске вернул свою собственность обратно. — Как будто подстраивается. Когда у нас тренировки — усиливает Тигра. Сейчас — как будто усиливает возбуждение. Интересно, это тоже часть Замкнутой Системы или у Расемона сбились настройки? Какие еще сюрпризы будут? Ацуши нетерпеливо поерзал на чужих коленях, выбивая рваный выдох из брюнета, чуть приподнялся, взглянув на кровать, где безмятежным хмельным сном спал Юрий. Тяжело вздохнул. — Хочешь рассказать об этом Виктору? — спросил Рюноске почти ровно, потому что Ацуши наконец прекратил елозить по коленям и затих, уткнувшись в его ключицы. — Придется, — пробормотал Ацуши, потому что был слишком занят, оставляя алые пятна засосов под воротом рубашки. — Он должен быть в курсе. Это же его способность. Остановиться было трудно. Слишком. Но еще труднее было бы смотреть в глаза Плисецкого, если тот проснется. Так что Ацуши со вздохом отстранился, немного оттолкнулся от спинки дивана и оказался сверху лежащего на спине Рюноске, а затем перекатился на бок. Подпер голову рукой и снова тяжко вздохнул. — Кажется, пришло время говорить про важные вещи, — сказал Ацуши в нахмуренное лицо Рюноске. — Говорить, потому что не говорить — слишком хочется. Вот что ты, например, любишь больше всего? Из, мм… еды. Рюноске, мгновенно оценив ситуацию и приняв правила игры, ответил: — Инжир. И кофе. — Правда? А я отядзукэ. А еще у меня вчера был день рождения… Они говорили до тех пор, пока на улице совсем не рассвело и квартиру не залил солнечный свет. Говорили до тех пор, пока их желудки не издали синхронный зов о помощи, и только его они посчитали сигналом, что пора отправиться на кухню. Точнее, Ацуши, потому что Акутагава слился в ванную. Мысленно сказав спасибо Виктору, что он отменил все тренировки на сегодня, и оценив обстановку в холодильнике, Ацуши вытащил всю дюжину яиц, прикрытую кастрюльку с бульоном и соевый соус. Заложил рис в рисоварку. Нашел в закромах кукурузное масло, и принялся взбивать яйца. Поставил сразу две сковородки и, чуть слышно насвистывая вчерашний мотивчик, принялся жарить омлеты. Запах еды разбудил Плисецкого. Со стороны кровати послышался жалкий, полный боли и горя стон. Ацуши, на секунду оторвавшись от плиты, посмотрел в сторону кровати и присвистнул. — Ты всегда такой очаровательный с утра? Очаровательным там было разве что ничего: помятое лицо, словно ткань синтетики после стирки на высоких температурах, с размазанными по векам, щекам и даже лбу фиолетовыми тенями, сухая корка на губах, торчащие во все стороны волосы и слезящиеся воспаленные глаза — его хотелось умыть и уложить обратно спать. Юрий пару раз моргнул слипшимися ресницами, оглядел пустым взглядом обстановку и выбрался из кровати. Пошатнулся, но устоял на ногах. Даже на его шее были разводы теней — Ацуши просто не знал как. Прошлепав босыми ногами на кухню, придерживаясь за стенку и жмурясь от накатывающей тошноты, Плисецкий встал у раковины, схватил стакан и принялся жадно пить воду. — Почему ты такой отвратительно бодрый? — со стоном, в котором смешались облегчение и боль, пробормотал Юрий, приложив холодный стакан ко лбу. Ацуши негромко рассмеялся, вызвав новую волну ноющей боли в висках Плисецкого, и ответил: — Издержки метаболизма. — Добавил: — А тебе не помешает умыться. Юрий снова медленно моргнул, будто пытаясь осознать сказанное, тяжко вздохнул и направился в ванную. Прямо перед его носом дверь открылась и его глазам с лопнувшими капиллярами предстал не менее бодрый Акутагава. — Ты, — обозначил свою способность говорить Плисецкий, хотел что-то еще сказать, но поморщился, махнул рукой и оттеснил Рюноске, скрывшись в ванной. Брюнет перевел взгляд с закрывшейся двери на смеющегося Ацуши и мысленно пожал плечами. Жив, и слава богу. Из ванной послышался звук льющейся воды, а Акутагава принялся убирать со стола последствия вчерашней пьянки. Поминутно кривя губы, он все же убрал всю батарею бутылок, без жалости вылил содержимое многих в раковину и закинул в мусорку, убрал большое блюдо с надкусанными бутербродами в холодильник. А затем снова подумал, и поставил обратно на стол. Убрал стаканы в посудомойку с видом глубоко оскорбленного человека, вернул столу девственную чистоту и сел на стул. Ацуши, наблюдающий за всеми молчаливыми манипуляциями брюнета краем глаз, не удержался, сказал: — Рюноске, иди сюда. Выглядя все еще крайне недовольным, он подчинился, встал сбоку от проворно орудующего палочками Ацуши и вопросительно глянул. И тут же получил быстрый поцелуй куда-то в щеку. Рюноске закатил глаза, но взгляд его смягчился, он провел по чужим светлым волосам ладонью и заставил Ацуши снова отвлечься, утянув в поверхностный поцелуй. Почувствовав локоть у себя под ребрами и чужую ухмылку на губах, он отстранился. — У нас на завтрак будут угольки, если ты продолжишь в том же духе, — сказал блондин, ухватывая край омлета палочками как раз тогда, когда он всего лишь хорошо зарумянился, а не сгорел к чертям. — И вообще, займись рисом. Акутагава так и сделал. Когда на столе появился омлет, отядзукэ, рис, три кружки кофе, тосты рядом со вчерашними бутербродами, джем и прочее, за что Виктор обязательно бы похлопал Ацуши по плечу, из ванной вышел Плисецкий в одном белье с тигровым принтом. Прошел к шкафу хозяина квартиры, вытащил штаны и футболку с таким видом, будто каждый день так делал, натянул явно большую ему одежду и уселся за стол. Выглядел он явно лучше после душа, но все еще никак. Обхватив явно слишком маленькую для такого случая кружку кофе двумя руками, Юрий мутным взглядом оглядел стол, почувствовал спазм тошноты от одного вида еды и болезненно поморщился. — Все, больше не пью, — прохрипел Юрий, даже сам на секунду поверив в свои слова. Ацуши посмотрел на него сочувственно и подтолкнул шоколадные конфеты, хранящиеся тут специально для него. Но Плисецкий был настолько плох, что отказался даже от них. — Я же вчера не сделал ничего, о чем сегодня могу пожалеть? — пробормотал Плисецкий. — Ты вел себя почти адекватно, — пожал плечами Ацуши. — Правда, петь ты совсем не умеешь. Дверь в квартиру внезапно открылась — они вчера так и не удосужились ее закрыть. Рюноске, в кои-то веки медленно и меланхолично продолжая есть, перевел взгляд на источник шума. Брови Юрия страдальчески заломились от резкой боли, пронзившей череп. — Доброе утро, Юри, — слишком бодро сказал Ацуши, лишь на секунду оторвавшись от еды. Юри, застегнутый в рубашку под самое горло, окинул их прищуренным взглядом и остановился на Плисецком. — Вот ты где, — удовлетворенно произнес Юри, проходя вглубь квартиры. — Не хочешь мне объяснить, что это были за сообщения в три утра? Если ты так меня любишь, мог бы зайти в соседнюю квартиру и сам сказать это. Белизна лица Юрия ушла в синий спектр. Он выглядел почти испуганным, когда отвечал: — Я номером ошибся. — Я догадался, — хмыкнул Юри и сел за стол, подцепил кусочек омлета и отправил в рот. — Потому что писал ты на русском. На русском, Юрий. Кому ты признавался в любви вчера? Плисецкий выглядел жалко. К общему полуобморочному состоянию добавилась усиленная тахикардия и тошнота, и он был бы рад сейчас немного потерять сознание, если бы это помогло ему избежать этого позорного разговора. Почему-то никого из них даже не задевало, что все это происходило на глазах мерно жующих Ацуши и Акутагавы. Входная дверь снова открылась, совершенно по-хозяйски вошел Виктор с Дазаем, в коридоре остался бледный, как простыня, Чуя. У Ацуши вдруг появилось чувство, что он оказался в общаге какого-то университета, где твоя комната только формально твоя. Впрочем, он не имел ничего против. — Отлично, все живы! — слишком громко и радостно сказал Дазай, осматривая всех присутствующих. — Некоторые частично, но живы! Виктор, которому пришлось обойти квартиру по широкой дуге, чтобы встать за спиной Юри, зацепился взглядом за разворошенную постель. — Вы что, пытались задушить Юру? — с комичным ужасом спросил Никифоров, рассматривая измазанные в фиолетовых тенях наволочки. — А ты не верил, когда я говорил тебе, что ты храпишь! Юри кинул многозначительный взгляд на Плисецкого, обещая, что их разговор не закончится так просто, и стащил шоколадную конфету, пока Виктор принялся трепать за щеки позеленевшего Юрия. — Дазай, заканчивай быстрее, — окликнул Чуя с коридора, на бледном лице которого веснушки выделялись ярче, чем глаза. — У меня мало времени до самолета в Цюрих, пошли в аптеку. — Чуя, если вы и мне возьмете что-то от головы, я куплю тебе новую шляпу, — отбиваясь от рук Виктора, жалобно протянул Юрий. — Разве что ушанку, — как-то слишком мстительно сказал Юри, наблюдая за чужими страданиями. — Обойдешься без таблеток. Мучайся, страдай. Будешь знать, как напиваться до невменяемости и засыпать в чужих квартирах. Дазай вдруг кинул принесенную с собой папку на стол, между пустой кружкой из-под кофе и тарелкой с тостами. Обратился к Ацуши и Акутагаве, прерывая разговоры остальных: — Сегодня утром принесли это. Ацуши, помнишь, вы вчера слышали про Черного глаза? Собиратели уже достали всю нужную информацию и нашли его базу. Помимо того, что он пытался продавать мет в наших клубах, он еще подрезал наших бегунков на улицах, его парни провоцировали стычки, было пару смертей среди наших. И раз ни у кого из вас не болит голова, судя по цветущему виду Ацуши и засосам на шее Рюноске, займитесь этим прямо сейчас. Уничтожите весь его товар и его самого. Сегодня ночью никого из его парней не должно быть на наших улицах. Ацуши, ты уже способен сломать кости любому, кто на тебя нападает, так что уже можешь покидать башни, но все равно будь бдительным. Все ясно? Тогда мы с крошкой Чу в аптеку, бывайте. — Ты же в курсе, что крошке Чу скоро будет тридцатник? — мстительно сказал Юрий, потому что всем должно быть больно, а не только ему. — Мой крошка Чу навсегда останется для меня пятнадцатилетним злобным коротышкой, — мечтательно протянул Дазай, и, стоило ему поравняться с Чуей, он тут же получил острым локтем по печени. — Ты сейчас рискуешь не дожить до своего тридцатилетия, — злобно проворчал Чуя без особого запала. — А ты, Юрий, остаться без таблеток. — Мы с тобой проживем еще о-очень долго, — сказал Дазай, потирая бок и закрывая дверь, отрезая их от остальных. Наклонился ближе, на секунду прижался к чужому виску губами, добавил: — Тем более вчера ты наконец сам согласился прожить со мной всю оставшуюся жизнь. — Ну так не укорачивай ее своим длинным языком, — буркнул Чуя и вызвал лифт. — Хотя вряд ли теперь от тебя получится избавиться так просто. В квартире Ацуши закончил с завтраком и потянулся за папкой с новым делом.