Имя мне — Легион

Дазай был тихим. Спокойно сидел в кресле Чуи, безропотно позволил тому снять тонкие бинты с запястий и завязать новые. — Ты же знаешь, что можно попробовать свести все эти шрамы? — негромко сказал Чуя, едва касаясь чужой израненной кожи. — Лазерная шлифовка, например. — А зачем? Чуя не ответил. Он молча обхватил руку у локтя белой лентой бинта и обмотал до самых запястий. Вернул лезвия в тонкие ножны, закрепленные у самой кромки, и взял вторую руку. Дазай был похож на куклу, из которой вытащили стержень. И только взгляд — теплый, трепетный — напоминал, что это тот самый мужчина, что час назад ушел к Юрию. Он смотрел на Чую так, словно тот в любой момент мог рассыпаться на его глазах, и только сила его взгляда могла сдержать это. Новых шрамов не появлялось уже около трех лет. — Ты как? — не выдержал Чуя этого слишком удушливо-внимательного взгляда. Он всегда немного неловко себя чувствовал от той параноидальной любви, что испытывал к нему Дазай. Вот только сил хватало на очередной тычок под ребра, потому что — да, это безумие делилось на них поровну. — Прекрасно, — бледно улыбнулся сидящий мужчина, перехватывая руки Чуи в свои и целуя костяшки. — Меня снова заштопали, как прохудившийся мешок риса. А Юри откачивает Юрио. Чуя едва заметно нахмурился, глядя сверху вниз на сжимающего его пальцы Дазая. Он слышал упрек в словах, знал, что его едва не под конвоем нужно сопровождать на очередной сеанс к Юрию, знал, что тот чувствовал себя паршиво настолько, что весь остаток дня проводил обессиленный, сцепившись с Юри, знал, что Дазай не чувствовал, что заслуживал этого, но Чуя… он просто не мог. Как он мог не воспользоваться шансом и не продлить существование Дазая на этой чертовой планете? С ним. Да хоть без него. Если Дазаю снова понадобится два года вдали от Порта, от всех них, от него — хорошо. Тяга к самоубийству не появилась на пустом месте, и просто так не исчезнет, даже если Чуя будет днем и ночью повторять «я люблю тебя, люблю, люблю». Потому что есть вещи, которые сильнее их обоих. И Юрио — их ангел, которого они встретили так вовремя. И Чуя выдержит еще не одну сотню разговоров с Виктором, пообещает им троим что угодно, отдаст им все, что у него есть — только чтобы видеть жизнь, теплящуюся в карих глазах. Чтобы не бояться уехать в очередную командировку и, вернувшись, обнаружить закрытый гроб, потому что Дазай не смог справиться в этот раз, а его опять не было рядом. — Не начинай, — покачал головой Чуя. — Просто — не надо. У них было примерно три месяца, прежде чем пустота снова начнет невыносимым давлением ломать его ребра изнутри. — Нам просто повезло, что Агапе настолько жертвенная сила, что Юрий позволяет раз за разом себя потрошить. — У него есть Юри, — неожиданно резко сказал Чуя, забирая ладони из чужой хватки, потому что, боже, этот разговор был примерно каждый раз после их сеансов. — У него есть Виктор. Они бы не подпустили его к краю. «А у меня есть только ты. И я не справляюсь. И ты сам не справляешься. Поэтому заткнись, просто заткнись и будь благодарен», — Чуя не сказал, но Дазай услышал. Словно потеряв интерес к разговору, Дазай откинулся на спинку стула, прикрыл глаза и позволил Чуе закончить начатое. Длинные тонкие пальцы запорхали над его левой рукой, снимая старые бинты, очищая рельефную из-за множества шрамов кожу и заново обматывая новыми лентами. Настоящим достижением было, когда Дазай прекратил перетягивать бинтами все туловище. Но все еще продолжал прятать горло. — Купи ему килограмм шоколада, когда будешь в Цюрихе, — пробормотал Дазай. — Думаешь, это хорошая идея — сейчас отправлять меня за границу? Никакой новой информации про отца Розы они не нашли. Того будто не существовало вовсе. Никаких новых нападений. Ничего нового. Абсолютный штиль. Это нервировало, потому что казалось лишь затишьем перед бурей. Это действительно сильно напрягало, но нельзя было забывать и о других делах Порта. — Три дня в Цюрихе ничего не изменят. Чуе не хотелось уезжать. Обычная короткая командировка, которая предстояла в скором времени, почему-то уже казалась слишком выматывающей. Впрочем, действительно, что может произойти за три дня вдали от Йокогамы?

***

Вечером, после той самой злополучной тренировки с Юриями, Дазай вызвал Акутагаву вместе с Ацуши к себе в кабинет. — Ваше первое дело, — сказал он, протягивая тонкую папку. — Все сделать нужно завтра. Вся информация внутри. Такие дела обычно решает кто-нибудь из низов Черных Ящериц, но вам для первого раза сойдет. Акутагава взял из рук Дазая папку и вернулся на место. — Ацуши, на все вопросы тебе ответит Рюноске, понял? — предвосхитил чужой вопрос мужчина. — Воспринимай это как экзамен. Ацуши отрывисто кивнул, и они вместе с новоявленным напарником покинули кабинет. В кабине лифта блондин упорно не смотрел на Акутагаву, сложив руки на груди и отвернувшись. Лицо его приняло какое-то упрямое, жесткое выражение вызова — и если Рюноске все-таки находил чужой взгляд в зеркальных стенах лифта, Ацуши притворно вопросительно вскидывал бровь, мол, у тебя есть что сказать? У Акутагавы было что сказать. Много. И про сцену в душевых, и про упорные попытки выглядеть невозмутимым, и про вызывающую бесцветную прядку, что вечно прикрывала острую скулу. Но он предпочел выбрать лучшее место. — К тебе или ко мне? — сказал Рюноске, и прикусил язык — он не хотел, чтобы это звучало так, но, видимо, общение с Юри наложило свой отпечаток. Ацуши посмотрел долгим тяжелым взглядом, от которого мелкие волоски на шее встали дыбом. — Решил все-таки поиздеваться? — зло прошипел блондин, сжимая кулаки. — Что-нибудь еще хочешь добавить, прежде чем я перекушу тебе горло? — Нам нужно изучить дело и составить план, идиот, — не выдержал и закатил глаза Рюноске. — А не то, что ты там подумал. Ацуши снова отвернулся и буркнул: — Ко мне. Ну какой идиот этот Тигр, думал Акутагава. Чего он встал в такую упертую позу? Разве Рюноске не обозначил свое отношение ко всему этому еще неделю назад? Ах да, целую неделю назад. А затем вел себя так, словно разучился говорить и выражать эмоции. Как вообще воспринял его поведение Ацуши? Видимо, неправильно, раз сейчас так скалился. Что ни говори, а «как лучше» получилось с точностью наоборот. Они в молчании перешли из одной башни в другую, снова зашли в лифт и поднялись на нужный этаж. Рюноске бросил папку с делом на стол, уселся на облюбованный за несколько визитов стул и принялся наблюдать, как Ацуши без лишних вопросов принялся варить для них кофе. Было в том нечто завораживающее: наблюдать за Ацуши, пока тот сосредоточенно варил для них кофе. Когда спустя семь с половиной минут на стол опустились две маленькие кружки кофе, а Ацуши рядом на стул, пришлось отвести взгляд. Как же все это было чертовски сложно и тупо. Акутагава не умел выражать свои эмоции вслух. Не умел правильно отображать их на лице — казалось, такое простое и инстинктивно действие, но оно неизменно вызывало сложности. До недавнего времени он даже не подозревал, что для него вообще возможен такой широкий диапазон эмоций, и помимо обычного раздражения и периодически замещающего его равнодушия он был способен перескакивать за пару секунд от абсолютной, ослепляющей ярости на… что-то, названия чему он не знал, и не особо хотел называть, честно говоря. Это было слишком сложно. Рюноске перевел взгляд на мрачного блондина, что смотрел в свой кофе так, будто желал выплеснуть его кому-то в лицо. То, что он не отрицал, а лишь защищался давало хоть какие-то силы. Почему-то никто из них не притрагивался к папке. — Тигр? — негромко позвал Акутагава, дыхание почему-то перехватило и он закашлялся, прикрывая рот лацканом пальто. Такое редко бывало в последнее время, и это только добавило раздражения в общую кучу. — Что? — поднял на него недовольный взгляд Ацуши и нахмурился. — Ты здоров? — Почти, — отмахнулся Рюноске, и, подумав, снял пальто, перекинул его через спинку стула. Впрочем, это ни на йоту не смягчило злобно-подозрительное выражение на лице блондина. — Ты долго еще будешь разыгрывать из себя оскорбленную невинность? Хватит ломать драму. Он не совсем это хотел сказать, вообще не это, но, как было сказано, он не умел выражать свои чувства взрослым языком, скатываясь в инфантилизм. — Драму ты ломал последнюю неделю, — зло бросил Ацуши, и его зрачки сузились в крошечные точки. — А сейчас я пытаюсь смириться с тем, что мою бессознанку вывернули, как мусорку, перед человеком, который мне не безразличен. Так что я имею основания так себя вести. А что оправдывает твое поведение? Лицо Акутагавы приняло чуть удивленное выражение. Почему-то именно сейчас их совместная проблема для Рюноске обрела ясность: Ацуши было всего восемнадцать, и практически всю жизнь он провел в приюте, где вряд ли у него был пример правильных межличностных отношений, а последние два года были постоянной гонкой со своей тенью, где не было особо времени остановиться и завести хоть какие-то отношения. Как он полагал. Не то чтобы у него самого был опыт: собственных отношений у него никогда не было — было лишь невольное наблюдение в течение семи лет за отношениями Дазая, а затем и Виктора. Но ни отношения Дазая, в которых тот попеременно впадал то в мальчишескую влюбленность, то в мрачное желание рвать собственные вены зубами, ни отношения Виктора, где Плисецкий то ли периодически был третьим в койке, то ли их с Юри взрослым ребенком, нельзя было назвать такими уж здоровыми и стоящими примера. Но это было хоть что-то. И как он должен поступить после всей той херни, что творил, пока пытался примириться с собственными неожиданными и не особо желанными чувствами? Что он мог ответить Ацуши? Что ж, его отрицания затянулись на добрый месяц, пора было уже взглянуть правде в лицо. А правда была в том, что он просто не мог примириться с мыслью, что мальчишка, что попал в Порт едва не по случайности, с размаху и на пустом месте получил расположение Дазая и вакантное место в Исполнительном Комитете. Да ему пришлось несколько месяцев корпеть над самой грязной работой в Порту, пока Дазай вспомнил о его существовании! А затем взялся за его тренировки и только когда выпустил почти всю обойму ему в лицо, Чуя отдал его в руки только присоединившемуся к ним Виктору. И Дазай снова забыл о его существовании! Вытащив их с сестрой из трущоб, дав им крышу и еду, он стал едва ли не божеством — но на проверку оказался лишь меньшим злом. Это было почти семь лет назад, и он с того момента заработал уважение как коллег, так и снисходительное признание самого Дазая, но сколько же ему пришлось пота и крови положить в погоне за тем, чем он стал сейчас. А этот мальчишка просто пришел и получил все за свою способность, которую даже контролировать не умел вначале! И как же Рюноске зол на это. Впрочем, то, что он теперь занимал достаточно высокое место в Порту, не значило, что он должен понимать всех мотивов Дазая. Чего бы он ни добивался, отдав мальчишку Виктору и поставив ему в напарники Рюноске, нужно было просто принять это как факт, переступить через это и идти дальше. Как он и делал много раз до этого. И принятие этого факта, может, и не затянулось бы так надолго, если бы на это не наложились собственные чувства. Акутагава чувствовал… восхищение. Абсолютно иррационально относительно вышесказанного, но он болезненно восхищался успехами Ацуши. Тот был в Порту всего около двух месяцев, но он уже научился контролировать Тигра, уже превратился в кого-то отличного от того, кем пришел, уже был достойным соперником, уже жил не по инерции, а потому что действительно хотел жить, а не бежать. Даже в данной ситуации он не прятал голову в песок, не пытался его избегать — он лишь защищался, потому что сам Акутагава вынудил его защищаться. Может быть, эмоционально Ацуши уже более зрелый, чем он сам. Рюноске видел это в нечеловеческих, желто-фиолетовых глазах: затаенный страх, опасливость на грани паранойи, с коими он пришел в самый первый день, и сейчас, с течением времени и силы в его теле, трансформировалась в нечто такое твердое и непоколебимое, что способно переломить, но не быть сломанным. Акутагава понимал, что это совместный результат работы Юриев, Виктора и самого Ацуши. Видеть такую сталь в глазах, раздавшийся разворот плеч, хищную грацию в каждом движении — все это слишком подкупало. Подкупало настолько, что сам Рюноске не заметил, как крупно попал. И это привело его почти в ужас. Эти изменения, что происходили с другим человеком у него на глазах, теперь хотелось не только наблюдать издалека, но встать рядом, рассмотреть ближе. Коснуться, проверить, по-настоящему ли все это. Потому что каждый раз, когда он попадал под прицел нечеловечески ярких, пронзительных глаз, у него позорно слабело в ногах и коротило мысленный процесс. Его никогда не интересовали отношения. Никогда не интересовало, что другой человек может дать ему. Он ничего не хотел давать сам. Даже их отношения с Гин были холодно-отстраненными, и они могли не общаться неделями, если не пересекались в башнях. Это не значило, что он бросит Гин, если той нужна будет помощь — это лишь значило, что в его жизни не было настоящей привязанности. Был короткий период слепого обожания человека, который вытащил его из трущоб, но и он быстро прошел под давлением его изменчивой сущности. Сейчас к Дазаю он чувствовал лишь прохладное глубокое уважение, но без лишнего раболепия. Он знал, что последует за ним на другой конец света, если это нужно будет, убьет по его приказу любого и никогда не предаст, но не более. Как будто этого все еще было мало. Рюноске все устраивало. Он не хотел и не пытался что-то изменить в своей жизни. Он не хотел учиться доверять, не хотел стать зависимым от кого-то, не хотел, чтобы от него зависел кто-то другой. Суть в том, что его сердце черствое, как прошлогодний сухарь на подоконнике. И в нем уже завелись черви. Но оказалось, что черви также заводятся и там, где еще оставалась живая плоть. И, может быть, ничего бы не началось, если бы Ацуши сам не лез под руку — нерешительно улыбался вначале, пытался таскать ему кофе по утрам и обед в башню, не пытался сам заговорить о чем-то пространном и не смотрел так, будто Рюноске был для него чем-то важным. Может, сам Ацуши все это и начал. Запустил огромный нескладный механизм вынужденной, нежеланной перестройки внутри. Заразил его своей неловкой заботой, сам подкармливал червей в его плоти, потому что черви, как оказалось, признак, что он все еще жив. Но если эти черви когда-то решат превратиться в уродливых бабочек, он просто задохнется от их количества в глотке и под ребрами. Он уже чувствовал их копошение внутри. И Ацуши пришлось самому отрастить зубы, чтобы не быть съеденным заживо Акутагавой. Нерешительные улыбки Ацуши превратились в нахальные, с озорным блеском в глазах, от которых сбоило сердце и отказывали голосовые связки, срывая с языка шипение. Видеть, как человек изменился за неполных два месяца, как он сам тянулся к нему по каким бы то ни было причинам, как жажда жить сочилась из каждой поры его тела — это все было восхитительно. Рядом с ним сам Рюноске чувствовал себя более живым, чем за все прошедшие 22 года жизни. И сколько бы он ни сцеживал яда в протянутую руку, сколько бы ни отказывался понимать решение Дазая, сколько бы ни отталкивал от себя, правда в том, что он увяз в другом человеке намного раньше, чем успел заметить. Он не хотел этого. Но это случилось. И отрицать, отказываться и злиться больше смысла не было. Потому что — зачем? Он давно не спесивый подросток, что с яростным ожесточением будет упорно уничтожать до самого конца то, что ему не нравится или нравится слишком сильно. Ему вполне хватило месяца. Если это вложили ему под кожу, помеж ребер, в голову, и если это резонировало с другим человеком — почему бы не попробовать? Он ничего не потеряет. Суть в том, что… сейчас от него зависело, будут ли они продолжать кружить вокруг друг друга, так и не сумев приблизиться, и в итоге разойдутся окончательно в космосе жизни из-за неспособности сказать нужные слова в нужное время, или Рюноске возьмет все в свои руки и будет ответственным за собственное потенциальное будущее. Потому что он готов был его принять. Сейчас — да. — Ацуши? — негромко позвал он, не отвечая на прямой вопрос и задавая свой: — Я могу тебя поцеловать? Ацуши моргнул — один, второй раз, словно не до конца понимая суть произнесенных слов. Лицо его менялось со скоростью снежной лавины. — Никогда не спрашивай меня о таком, — улыбнулся кончиками губ блондин. Ацуши сам встал на ноги, подошел к его стулу, положил горячие ладони на щеки и заглянул в лицо. И, словно увидев там что-то такое необходимое сейчас, наклонился и прижался губами. Это было немного неудобно из-за задранной вверх головы Рюноске и очень горячо из-за шершавых рук Ацуши на его лице. Его губы оказались слишком умелыми, и Акутагаве пришлось несколько мгновений просто получать незамысловатую ласку прежде чем он сам ответил. — Да ты же совсем не умеешь целоваться, — выдохнул ему в губы удивленно, но отчего-то очень довольно Ацуши. Как будто ему нужно было услышать констатацию факта. Рюноске раздраженно дернул его за длинную прядку у лица, одним слитным движением встал на ноги и утянул в новый поцелуй — не такой медленный, изучающий, как первый, а быстрый, экспрессивно-острый из-за зубов и укусов. Все еще немного неловко, Акутагава выцеловывал чужие губы, касался языком кромки зубов и покусывал до сладкого покалывания. Словно дорвавшись, он обхватил чужие ребра руками, с силой сжал, прижал ближе к себе, потому что вдруг показалось очень мало — и чужой горячей изнанки рта, и твердых дуг ребер под пальцами и сильного тела против своего. Ацуши позволил Рюноске полностью вести и делать, чего хотелось, лишь иногда сладко выдыхая в чужой рот. И Рюноске не удержался — подтолкнул Ацуши к ближайшей стене, прижал к ней и припал к чужой шее. — Да что ж ты… — невразумительно выдохнул блондин, зажмурившись. — Какой же ты… ох-х. У Акутагавы было ощущение, что его мозг расплавился, и сейчас в его черепной коробке плескалось лишь растворенное в ничто серое вещество. Потому что иначе он не мог объяснить ни себе, ни другому, почему все тело вдруг объяло жаром до самых кончиков пальцев, почему чужая шея казалась такой вкусной под зубами и языком, почему все сжималось внутри, когда тяжелый свистящий выдох с чужих губ срывался на негромкий стон. Руки Ацуши скользнули по обхватившим его рукам, с силой провели вверх, к плечам, и внезапно легко отодвинули от себя. — Что? — недовольно спросил Акутагава, комкая чужую футболку в пальцах. Зрачки блондина неконтролируемо сжимались, превращаясь то в узкие животные щелки, то обратно в человеческие, на приоткрытых влажных губах блуждала абсолютно дурная улыбка, и весь его вид говорил о том, что останавливаться сейчас — очень плохая идея. — У меня же голову от тебя сносит просто, — обезоруживающе в своей искренности сказал Ацуши, проводя чуть дрожащей рукой по волосам. — Такое ощущение, что желудок сейчас свернется вовнутрь себя. Рюноске нахмурился. Губы все еще ныли от желания коснуться кожи, нос забивал чужой тяжелый и влажный запах, во рту скопилась слюна, словно от голода, а внутри что-то невыносимо тонко дрожало, сбивая дыхание. — Ты остановил меня для того, чтобы поговорить о своем желудке? Акутагава скользнул руками вниз, к подолу светлой футболки, и поднырнул под него. Кожа под его руками была невероятно горячей, и дрожь проскальзывала при любом его движении. Ацуши вдруг посмотрел на него так, словно забыл, о чем они разговаривали секунду назад, его человеческие зрачки расширились до предела, поглотив всю радужку. Рюноске воспользовался внезапной слабостью в чужих руках, скользнул ближе, широкими мазками провел по спине вверх и прижался так, что чувствовал рельеф чужого тела своим, чужое дыхание на своих губах. — Плохая идея, — выдохнул Ацуши и вопреки прижал руками еще ближе. — Ты правда решил сейчас дать заднюю? — чуть отклонил голову Акутагава и раздраженно нахмурился. — Серьезно? Сейчас? — Извини, — просто сказал блондин, коснулся чужой скулы в легком поцелуе и без труда отодвинул Рюноске, снова. — В голове сейчас такая каша, что я не уверен, что смогу удержать трансформацию, если она вдруг произойдет. Не хочу сделать тебе больно. И это говорил именно тот человек, что когтями впивался в его предплечье, оставив шрамы, тот самый человек, что без усталости и жалости гонял его по матам в попытках загрызть. Рюноске вдруг почувствовал себя очень холодно — снаружи и внутри — как будто его попросили не о вынужденной паузе, а том, чтобы прямо сейчас уйти и задыхаться самому в своей квартире от этого нового для него чувства, желания. В плечах снова стало очень зябко без защиты плаща, и он повел ими, отступая на шаг, пряча глаза. — У тебя снова такой вид, будто я отказал тебе, — чутко уловил смену чужого настроения Ацуши и прикоснулся к чужой щеке, заставил Рюноске поднять на него уязвленный взгляд. — Я прошу тебя просто дать мне немного времени, а ты воспринимаешь это, как попытку оттолкнуть тебя. — Немного времени? Опять? — недовольно протянул Рюноске, но от прикосновения не ушел. — Я не стеклянный, понял? — Ну а я не железный, — усмехнулся Ацуши, прижимаясь губами к скуле. — Просто не все сразу, ладно? Ты же знаешь, что я не до конца контролирую трансформацию под сильным эмоциональным давлением. И он показал свою руку, на которой чернели вытянутые острые ногти — еще не когти, но и получить такие под кожу будет очень болезненно. Это можно было расценивать, как очень показательное признание чужого неравнодушия. Акутагава медленно выдохнул, выкидывая из головы вязкий туман, отчаянно липнущий к черепной коробке изнутри. — Отлично, тогда давай займемся делом, — возвращая былую невозмутимость, сказал Рюноске и вернулся за стол. Ацуши сел рядом, и все снова стало, как пять минут назад, но правда была в том, что уже никогда не станет, как пять минут назад. — Прекрати так раздражающе улыбаться, — буркнул Акутагава, подталкивая ближе к ним папку. — Извини, не могу, — продолжая абсолютно глупо и неуместно улыбаться, ответил Ацуши. Придвинулся ближе, почти вплотную и уткнулся в чужую шею носом, провел вверх, оставил легкий поцелуй за ухом и отодвинулся. — Ты знал, что ты пахнешь металлом и чем-то зеленым? — А ты знаешь, что сделает с нами Дазай, если мы провалим эту ерунду? — возмущенно сказал Рюноске, старательно скрывая дрожь, прокатившуюся от самого затылка до поясницы, потому что — ну зачем говорить так просто о таких вещах? Ацуши ухмыльнулся, сверкнул глазами, прекрасно разглядев именно ту реакцию, к которой стремился, и все же уткнулся в открытую папку. Дело было в следующем: мафия владела сетью ночных клубов и разного рода подпольных заведений на территории всей Йокогамы. Разумеется, там был оборот наркотиков, но важное замечание — распространители были жестко отобраны другими членами мафии, потому что зачем терять в деньгах и пускать кого-то левого на свою территорию? Но некто повадился в нескольких клубах продавать разбавленный мет, и этого мафия стерпеть не могла. Некачественный товар подрывал авторитет, появлялись недовольные, а это уводило постоянных клиентов покупать дурь на улицу, к конкурентам. Это было не в интересах мафии. Так что суть задания состояла в том, чтобы найти чужих распространителей и сделать так, чтобы они больше не появлялись в клубах. В папке, помимо общей информации, прилагался список заведений, где был замечен некачественный товар, а также фотографии отобранных распространителей, которые могли работать в клубах мафии. — Если посмотреть на это с другой стороны, — пробормотал Ацуши, откидываясь на спинку стула, — то это в некотором роде даже забота о клиентах. Клиентский сервис, мм? Продавать только качественный товар и не допускать осечек, чтобы клиенты вернулись. Рюноске странно глянул на него. — Ты работаешь уже не в ресторане. И мы говорим о метамфетамине. Так что мысли соответствующими категориями. Мы не причиняем добро. Мы заботимся о своей зарплате. Твоей в том числе. Ацуши нахмурил светлые брови, закусил губу и отвел взгляд. — Мне пока… сложно мыслить соответствующими категориями, — признал он. — Сложно принять, что я часть мафии, и от меня требуются соответствующие действия. Акутагаве ответ не понравился, совершенно. Ацуши стоило принять то, чем он стал, и чем скорее это случится — тем лучше. — Тигр, мы тут не в песочнице играем, — напряженно сказал брюнет. — Что бы тебе Дазай не сказал в первую встречу — мы занимаемся контрабандой, продаем оружие, кому надо, сбавляем наркотики желающим и мы убиваем. Ты осознаешь, что тебе тоже придется иметь со всем этим дело? Конечно, Акутагава не открыл ему глаза. Конечно, он знал, чем ему предстоит заниматься, в какой отдел мафии его хотят определить. Но одно дело — знать, а совершенно другое — рационально анализировать факты и предпосылки. Он пока не мог принять тот факт, что совсем скоро он сознательно будет собираться на миссию, где ему с холодной головой придется кого-то убить. — Я справлюсь с этим, — преувеличенно бодро сказал Ацуши. — Просто нужно с чего-то начинать, верно? Рюноске был недоволен. Его самого не восторгала мысль о чужих кишках на лентах Расемона, но уже давно ничего не отзывалось при мысли об убийстве. И Акутагава знал, что бывало, когда человек не готов к убийствам — как это потом на нем отражается. Но ведь Ацуши только на его глазах убил двоих — для самозащиты, конечно, но в его взгляде не проскользнуло ни капли сочувствия. Он не кинулся помогать людям, что пострадали в автокатастрофе из-за его преследователей. Он развернулся к ним спиной и ушел вместе с ним. Он улыбался в тот день. Он обещал ему сварить кофе на крыше башни. Разве человек, не осознающий свою сущность, способен на такое? И Рюноске знал, что с головой Ацуши работали Юрии, и он знал, что его рука не дрогнет при самозащите — но при сознательном нападении? А еще Рюноске знал, что бывало с теми, кто оказывался слишком слаб для работы в мафии — они исчезали бесследно и навсегда. Сможет ли Дазай отказаться от своего нового любимца, если он откажется убивать? Сможет ли сам Рюноске отпустить теперь, когда только получил в руки? Он не хотел это узнать, но и лгать Дазаю в лицо не собирался. Что ж, стоило разбираться с проблемами по мере их поступления. — Я хочу услышать, как ты будешь действовать в этом деле, — жестко сказал Акутагава. И на чуть удивленный взгляд добавил: — Не забывай, это экзамен. Твой, а не мой. Ацуши чуть нервно провел по неровным прядям светлых волос рукой, собрал мысли в кучу и выдал: — Я думаю, завтра вечером стоит сходить в клуб, где был последний раз замечен некачественный товар. Там, на месте, мы посмотрим, кто работает из распространителей и найдем лишнего. Их же всего двое на весь клуб, верно? Так что найти его будет не сложно. Ну а дальше — убедим его, что воровать деньги мафии чревато для жизни. Если эти распространители связаны, то достаточно одного предупредить, чтобы они исчезли, а если нет — наведаемся в каждый клуб и повторим действие сначала. Либо выйдем на того, кто действительно за ними стоит. Что думаешь? — Хорошо, — кивнул Рюноске, думая, что Кое и Чуя неплохо постарались с обучением Ацуши. — Так и поступим. — Тогда завтра в десять вечера поедем в клуб? — вдруг оживился блондин, словно до него только дошло. — Я наконец-то выйду куда-то за пределы башен! Акутагава снова кивнул, вспомнив, что Ацуши все это время безвылазно сидел под стражей пяти башен Портовой Мафии. Что ж, его энтузиазм можно было понять. Раздался стук в дверь. На пороге стояла Кека. — Ты готов? — стоило Ацуши открыть дверь, спросила она. — Ты не отвечал на сообщения, так что я сама поднялась за тобой. Парень на секунду замялся. Мертвый телефон лежал в кармане штанов, а Акутагава безэмоционально смотрел ему в спину. Ацуши обернулся на своего гостя, открытая обзор и девушке, спросил у того: — Хочешь с нами поужинать? Рюноске перевел взгляд со слишком довольного Ацуши на свою подчиненную, что мастерски скрывала свое удивление за ровной маской. — Нет, — ответил Акутагава, сжав зубы, быстро надел пальто и прошел мимо обоих в коридор башни. Сказал напоследок: — Чтобы завтра был готов в девять тридцать. Не оборачиваясь, он зашел в свою квартиру, что была в конце коридора, напрочь игнорируя направленные в его спину взгляды. — Ты выглядишь слишком довольным, — заметила Кека, пока ждала, когда Ацуши найдет ключ-карту от квартиры. — Потому что я слишком довольный, — расплылся в улыбке парень, потому что он действительно был в безобразно приподнятом настроении. — Учитывая то, с кем ты только что был, это странно, — задумчиво сказала девушка. — Что-то произошло? — Да. Я завтра иду в клуб!