Имя мне — Легион

Ацуши хотелось умереть. Прямо там, в постели, в пятне солнечного света, потому что после вчерашней тренировки с Виктором болело буквально все. Даже то, что не могло болеть, самым наглым образом болело и тянуло. И Ацуши гадал, что же нужно было такого вчера делать, чтобы регенерация не справилась с этим сразу же. Кряхтя и ругаясь себе под нос, Ацуши сделал себе завтрак. Сама мысль о том, что ему придется сейчас спускаться и идти в первую башню на поиски Юрия, вызывала ужас. А то, что он проснулся почти к обеду, только приблизило час собирать свои кости в кучу, упаковывать их в приличную одежду и выбираться из уютного мирка. Потакая себе, Ацуши после завтрака вернулся в постель, в особенно теплую лужицу солнечного света, устроился поудобнее и пообещал себе, что «только пять минуток». Солнечный свет как-то слишком по-особенному действовал на него, так что уже в следующую минуту он задремал. Второй раз его разбудил громкий стук в дверь. Ацуши так резко подкинуло на кровати, что он в растерянности заозирался, не сразу сообразив, где вообще находился. Разве что отметил, что все мышцы перестало так нещадно тянуть. Но звук повторился, и парень быстро натянул ближайшие вещи. На пороге стоял Юрий, и он выглядел не то чтобы очень счастливым. — Вот жопой чувствовал, что ты проебешь нашу встречу. Оттолкнув его плечом, Юрий пришел в квартиру, окинул ее взглядом, задержался на развороченной постели и скрестил руки на груди. — Сделай мне чай, — приказал Плисецкий. — Зеленый, с жасмином. Ацуши так сконфузился, что безропотно выполнил поручение. — Мне не говорили, во сколько я должен был прийти, — робко сказал Ацуши, потому что, если честно, Юрий немного пугал его. Даже больше, чем Акутагава — от того знаешь, чего ожидать, а здесь просто минное поле. — Да, поэтому я сам пришел, — уже вполне мирно сказал гость, как будто кружка зеленого чая действительно могла вернуть ему душевное спокойствие так быстро. Юрий добавил в чай холодный воды из-под крана, обхватил кружку двумя руками, и уселся за стол, делая крошечные глотки. И Ацуши предстало очень странное зрелище — раздражение, что буквально было написано на лице Плисецкого, когда тот заявился на пороге, медленно, вдох за вдохом и глоток за глотком, буквально скатывалось с его лица, как вода с отвесной скалы. Его лицо теперь казалось открытым, почти беззащитным, очень уязвимым, словно перед Ацуши сидел невинный ребенок, не знавший ничего, кроме родительской любви. Напряжение в уголках глаз пропало, Юрий сделал еще один вдох и будто обмяк на стуле. Ацуши, наблюдающий такую странную метаморфозу, топтался рядом, явно не зная, чем себя занять. — Пойдем, — негромко сказал Юрий, и первый направился к разворошенной постели. — Там будет удобнее. Ацуши поспешно привел в порядок кровать, и сел у мягкого изголовья, скрестив ноги. Напротив него опустился Плисецкий, ни капли не изменившись в лице, и сказал: — Постарайся расслабиться, не сопротивляйся вторжению. Я не сделаю тебе больно. Агапе не умело делать больно, и Ацуши знал то с чужих слов, однако… Он не знал, чего ожидать в действительности. В их первую, не особо задавшуюся встречу, Юрий своей способностью поставил его буквально на колени, внушил, что даже смерть от его руки будет благом. И сейчас, в уютной постели, в уютной одежде, он собирался добровольно позволить ему… что-то. — Что ты собираешься делать? — все же спросил Ацуши. — Дазай поставил целью приручить Тигра, так что я загляну в твою голову и посмотрю, как это можно сделать. Наиболее безболезненно. Это все еще не объясняло практически ничего. И Ацуши невольно отстранился, когда ладони Юрия протянулись к его. — Я не сделаю тебе больно, — ломко, как-то мучительно остро сказал Юрий, и брови его заломились, словно от боли. Слишком не похожий на себя обычного, выставляющий на обозрение болезненную открытость и потребность помочь — Ацуши не стал больше отстраняться. Или Агапе начало работать за несколько секунд до тактильного контакта. Ацуши было тепло. Словно он вернулся во вчерашний вечер — и крыша, и закат, и Рюноске — и он подставлял солнцу бледные щеки. Он нежился в этом чувстве абсолютного комфорта, и прочие мысли мягко и ненавязчиво ушли из его головы. Ацуши плыл в потоках невидимого ветра, и за его спиной ощущались крылья, потому что все способны летать в своей голове. Он летел так долго, что солнце уже собиралась уйти на отдых, окрасив небосвод нежно-розовыми и синими разводами акварели. И тогда Ацуши посмотрел вниз — и там была тьма. Словно мир утратил электричество, словно еще даже не научился разжигать костры — и землю охватывала первобытная темень вместе с уходом солнца. Ацуши летел дальше и дальше, и скоро непроглядная темень обступила его со всех сторон. Оттуда, снизу, он слышал голоса, их было много, но один всегда был выше, сильнее. Был слышен смех — не потому что смешно, а потому что он казался кому-то смешным. Ведь он, Ацуши, умел летать, а они были вынуждены стоять на земле. Чем Ацуши мог им помочь? Он летел дальше и дальше, но их смех, голоса цеплялись за его ноги, за крылья, выдирали перья и тянули вниз — каждый раз, когда он хотел подняться выше, его лопатки сводило от напряжения, потому что их было слишком много. Но Ацуши летел — летел в абсолютной тьме, летел, закрыв глаза, слушал собственное дыхание, старательно вытеснял голоса с землю, потому что — они не его, и он не хотел быть их. Потому что — они пытались вырвать его крылья, так зачем? Но Ацуши все же сбили — что-то тяжелое и объемное прилетело ему в голову, и он упал вниз — в руки толпы. Она схватила его — десятки невидимых рук, невидимых пальцев, что рвали его кожу, ломали его кости, невидимые лезвия, что отсекли его крылья. Крылья — белые и большие, прекрасные в своей мощи, были вырваны и втоптаны в грязь. И чужой смех и роптания пронзил крик. А затем рев, рычание. Зверь должен был защитить его. Но он напал на хозяина и разорвал ему горло. Юрий выскользнул из чужого сознания. Ацуши лежал на спине с закрытыми глазами, и теперь видел сон — светлый, как небо за окном, и приятный, как кружка кофе по утру. Чуть пошатываясь, Плисецкий быстро набрал сообщение, и уже через несколько минут Юри вел его под руку на кухню. Снова вскипел чайник, на столе появилась плитка черного шоколада, и Юра принялся задумчиво грызть ту. Его лицо и образ утратили мягкость, пропала всякая кротость и уязвимость, и он вернулся к своему обычному, всегда немного раздраженному состоянию. — Ну что? — негромко спросил Юри, разливая по кружкам новую порцию чая. — История столь банальная, сколь и грустная, — слабо улыбнулся блондин. — Как мы и подозревали: в приюте его наказывали за способности до тех пор, пока не сломали окончательно. А Тигра заткнули и закинули на задворки сознания. И теперь Он зол. — Так разве он не должен был защитить его? — спросил Юри, потому что это именно то, что следовало бы ожидать. — В том-то и дело, что Зверь обладает собственным, животным сознанием. И решил, что его сосуд слишком слаб, потому что не мог сопротивляться обидчикам. На какое-то время он ушел так глубоко внутрь, что только попытка убийства Ацуши заставила его вернуться. Помнишь, из его дела? Он убил человека у себя в приюте, и после сбежал. — Не понимаю, почему Тигр вместо его защиты позволил истязать собственный сосуд, — нахмурился Юри, глядя на спящего парня. — Не говорю, что ему следовало перебить всех обидчиков, но он мог сделать хоть что-то. — Я тоже не понимаю, — раздраженно выдохнул Юра. — Возможно, сам Ацуши подавлял его. И подавлял до тех пор, пока его жизни не стала угрожать опасность, и Тигр сам вырвался на свободу. Но одно точно ясно: Тигр зол, и он не хочет сотрудничать. — И что ты предлагаешь? — Для начала — расспросить Ацуши. И тебе покопаться в его кошмарах. Юрий не видел чужих воспоминаний. Эта сторона Агапе была способна лишь вызывать воспоминания — приятные по большей части, счастливые, вот только они всегда шли прицепом с дурными, что иронично, но значительно помогало. Потому что вызывая ряд воспоминания, Юрий способен был считывать образы и эмоциональное состояние, которые вызывали те самые воспоминания. Так что он вместе с Ацуши ощущал полет и сломанные кости. Вот только недостаток был в том, что образы — лишь символы, и что точно за ними стояло, до конца мог знать только тот, кому они принадлежали. Следовало послушать самого Ацуши. Ацуши пришел в себя только через час. Сонно потирая глаза, чувствуя приятную легкость во всем теле, он сел в кровати и увидел тихо переговаривающихся Юриев за своим обеденным столом. На мгновение стало неловко, но это быстро прошло, и парень занял один из стульев. — Было похоже, будто мне снятся сны, — поделился Ацуши, когда его спросили о самочувствии. — Немного непонятные, как и все сны, но было даже здорово. — Твой Тигр зол на тебя, — без обиняков заявил Юри, смотря в недоуменно расширившиеся золотистые глаза парня. — И он хочет оторвать тебе бошку. Почему? Отличный вопрос, ответа на который у Ацуши не было. Он вообще был удивлен подобной новостью. Он прислушался к себе, но не ощутил ровным счетом ничего необычного. — Ты не оттуда начал, Юри, — покачал головой Плисецкий. — Я хочу услышать историю про твоего Тигра. Давай, красочно, но без метафор. А то хрен поймешь ваши японские метафоры. И Ацуши рассказал: Он жил в приюте столько, сколько вообще помнил себя. Всегда в одном, с практически не меняющимся руководством. У некоторых с довольно раннего возраста появлялись способности, но у Ацуши — нет. Он жил как обычный ребенок, замкнутый, как и все приютские, немного нелюдимый, но — обычный. И это ни у кого не вызывало вопросов. Однако в шесть лет, в драке со старшими ребятами, его ногти превратились в когти, а глаза перестали быть карими. Он превратил в лохмотья одежду одного из мальчишек и долго гнался за ним по окрестностям приюта, потому что не мог остановиться. И только когда он навис над обессиленным противником, у которого по лицу были размазаны слезы и сопли, чьи-то руки с силой сжали его, и все, что видел Ацуши весь следующий день, были сырые стены подвала под приютом. Так Ацуши усвоил, что Тигр — это плохо. Это всегда плохо, потому что он способен только причинять боль, приносить разрушения и проблемы. И ему об этом регулярно, с завтраком и ужином, повторяли так много раз, что Ацуши запомнил это довольно быстро и крепко. Если Зверь, что сидел у него внутри, приносил лишь одни страдания, так почему бы не попытаться подавить его? Ацуши должен подавить его, если хочет жить нормальной жизнью — так говорил директор его приюта, закрывая подвал и скрывая солнечный свет. И шестилетний Ацуши искренне не понимал вначале, почему парень, чья сила заставлять других говорить правду, не сидел рядом с ним в подвале, потому что — он ведь тоже причинял людям вокруг себя вред, так почему? Иногда вечером ложась в постель в общей комнате, он просыпался совсем в другом месте. Слабый, едва держащийся на ногах, обессиленный из-за того, что ночью, когда сознательный контроль ослабевал, Тигр брал над ним верх, и выбирался из-под шкуры. И оставлял он после себя только разруху, страх и новые, более жесткие попытки взять Зверя под контроль. Он был ощутимо сильнее других приютских, но ему всегда давали меньше еды, потому что вялый от голода ребенок лучше слушался. Его часто отправляли работать в саду, потому что уставший и голодный ребенок лучше поддавался внушению. Его всегда поднимали на два часа раньше и отправляли в постель позже, потому что перманентно уставший, голодный и сонный ребенок уже слишком слаб, чтобы показывать зубы. Все резервы его организма уходили на то, чтобы выжить, и теперь обращение в Зверя уже казалось практически невозможным с чисто физической точки зрения. Впрочем, директор приюта не ограничивался только этим. Ацуши не хотел рассказывать, что именно делал директор, но его методы принесли эффект — он перестал обращаться в Зверя вплоть до своего побега. Регенерация и когти — единственное, что осталось у него от Тигра, когда того загнали так глубоко в подкорки мозга, что туда даже свет мысли не проникал. На теле Ацуши не было ни одного шрама, но это совсем не значило, что у него не было открытых переломов, сорванных связок, ожогов… впрочем, не важно. Раньше, до того как директор вплотную им занялся, Ацуши ощущал Тигра внутри, как нечто очень теплое, почти горячее. Оно казалось ослепительно белым, и чем-то очень родным. Но после на том месте осталась лишь зияющая дыра. Когда Зверя пытаешься загнать в клетку, есть два пути развития событий: тебя либо сожрут и убегут, либо животное подчинится. И увы, Тигр в ослабленном сосуде, который хотел лишь покоя и немного еды, оказался откровенно никудышным пособником, поэтому Зверь оказался заперт. И, бывало, ночью, когда Ацуши вопреки усталости не мог уснуть, под заунывные звуки своего желудка он пытался нащупать внутри снова тот теплый клубок своей способности, но из темноты на него смотрели лишь глаза — огромные, желтые, озлобленные. Зверь не хотел возвращаться к тому, кто однажды помог его посадить в клетку. И вопреки — Зверь не хотел умирать, поэтому, когда на Ацуши напали в приюте, он спас их обоих. И потом, оказавшись на воле, свободолюбивое животное почему-то не разгромило свою клетку, а добровольно в нее вернулось. Ацуши, в дикой погоне от самого себя и преследователей, остановился лишь тогда, когда нашел первое жилье и черную работу в доках. Он был не голоден, над его головой была крыша, а завтра был выходной, и он снова потянулся вглубь себя, попытался дотронуться до Тигра, но — клетка была распахнута, на тяжелых лапах лежала огромная белая голова, хвост метался из стороны в сторону, и гулкое рычание эхом разнеслось внутри. Потому что — нет, он больше не доверял Ацуши. И сколько бы Ацуши не тянулся к нему за последние два года, что был в постоянных бегах, но Тигр выбирался из клетки только тогда, когда сосуду грозила смертельная опасность, и он с особой яростью расправлялся с ней. Ацуши не знал, почему так, почему он больше не хотел возвращаться, почему так злобно сверкал желтыми глазами в темноте, ведь они оба — единое целое. Да, у них был тяжелый период в жизни, но ведь теперь у него есть удобная кровать, полно еды в холодильнике, и люди, которые хотят помочь ему. Едва ли бескорыстно, но ведь и он остался не от большого выбора. — Может, ему принести официальные извинения? — полушутя произнес в конце Ацуши. — Возможно, и придется, — серьезно сказал Юри. Ацуши покачал головой и встал, чтобы приготовить себе чай, потому что от долгого рассказа во рту было слишком сухо. — Но я все равно не понимаю, почему он так зол, — растерянно теребя длинную прядку светлых волос, произнес Ацуши, когда вернулся на место. — Ведь сейчас все хорошо. Точнее, все по-прежнему плохо, но никто больше не пытается засадить Тигра в клетку. Скорее, очень даже наоборот. — Могу предположить, что ты его просто боишься, — медленно проговорил Плисецкий, разворачивая шоколадную конфету. — Боишься того, что может произойти, если Зверь выйдет из-под контроля и пострадают те, кто того не заслуживал. Ацуши долго смотрел в свою кружку, наблюдал, как чаинки кружились в воде и постепенно оседали, как клубы пара поднимались и растворялись в пространстве. Он вспоминал все те случаи, что люди погибали под его когтями. Даже вчера. Не чувствовать ничего было все сложнее. — Но ведь Тигр действительно опасен, — не поднимая головы, сказал парень. — Как можно доверить ему свой мир, если он пытается убивать направо и налево? — Так уж направо и налево? — нахмурился Юрий. — Разве он убил кого-то, кроме нападающих? Кого-то серьезно ранил в приюте? Пытался, конечно, надкусить Акутагаву, но мы сами это спровоцировали. Разве ты не улавливаешь, что Тигр не убивает просто так, а лишь пытается спасти твою шкуру каждый раз? Пойми, Тигр — твой лучший друг. Он будет единственный с тобой, когда ты будешь умирать, так что утри наконец сопли, и возлюби ближнего своего так, как он заслуживает. — Слишком пессимистично, Юрио, — улыбнулся уголком губ Юри. — Но он прав. Ближе него у тебя никого не будет. Ацуши смотрел на обоих парней, сидящих с ним за одним столом, так похожих, и так сильно отличающихся друг от друга. Он думал о том, почему же люди, знающие его без году неделю, понимали и принимали его так, как он сам не был способен. Их слова казались чем-то настолько очевидными и вместе с тем такими прозаично-философскими, что это даже как-то отрезвляло. — Но у Тигра животное сознание, — продолжил говорить Юри. — И для работы в Порту это не подходит. Так что нам нужна только частичная трансформация, и раз ты способен отращивать когти, то и другая трансформация тебе под силу. — Работа в Порту… — задумчиво проговорил Ацуши, будто сам себе. — Мне так никто и не объяснил толком, в чем она будет состоять. — Тебя хотят поставить в напарники Акутагавы, который возглавит после этого Исполнительный комитет, — слишком уж довольно произнес Юри. — Виктор считает, что ваши способности должны идеально подойти для миссий, так что можешь уже начинать попытки расположить его к себе. Он сам еще не знает о планах Дазая и Виктора. — Юри, он еще работать толком не начал, а ты уже даешь ему невыполнимые миссии, — хмыкнул Плисецкий. — А вообще, ты тоже не должен был знать об этом плане, так что помалкивай, а то Виктор сдерет с нас три шкуры. — Рядом послышался смешок Юри, и Плисецкий поправил: — Ладно, он сдерет три шкуры с меня, но ведь это даже не я сказал! Не то чтобы Ацуши собирался болтать об этом, но в данный период времени ему тоже казалось, что расположить к себе Акутагаву, эту злобную астеничную змею, тяжелее, чем научиться частично трансформироваться. — Так почему Рюноске не знает о планах Дазая и Виктора? — Потому что он по-любому психанет, — пренебрежительно махнул рукой Юрий. — А никому это не хочется разгребать. Так что ты, как самый сознательный, сам начни предпринимать какие-то шаги, чтобы от башен остался хотя бы фундамент, а ваша совместная работа не оказалась адом. — Очаровательная перспектива, правда? — улыбнулся Юри, подпирая щеку ладонью и нежно глядя на Ацуши. Ацуши поспешил отвести взгляд, потому что ему совсем не хотелось повторения сцены в ресторане. Он вообще не понимал, как способен смотреть тому в глаза после того, но для Юри, похоже, подобное казалось обыденностью, так что он вообще никак не давал понять, что его заботила реакция Ацуши на его способность. Так что Ацуши просто решил плыть по течению, и не забивать себе голову. — Акутагава тоже здесь живет? — спросил Ацуши. — В конце коридора, дверь 1123, — ухмыльнулся Юри и глаза его сверкнули чем-то непонятным. — Если тебе удастся затащить его на семейную терапию, тебе будет благодарен весь Порт, — как бы невзначай сказал Плисецкий. — Что? — округлив глаза, севшим голосом переспросил Ацуши. — Психиатр по нему плачет, говорю, — фыркнул Плисецкий под смех Юри. — И ты будешь реветь долгими бессонными ночами, потому что он знатно потрепает тебе нервы, когда вы станете работать вместе. «Да как бы уже», — хотелось сказать Ацуши, но вместо того он подумал про Акутагаву в домашнем халате и мягких тапках, и постарался скрыть усмешку в кружке чая. Быть может, если он увидит его именно таким, домашним и чуть более расслабленным, чем обычно, идея как с ним сблизиться появится сама собой. Потому что вчера, на крыше, эта идея показалась совсем не бредовой. И сам Рюноске не показался таким уж непонятно раздражающим. — Ну что, готов ко второму раунду? — с ухмылкой спросил Юри, и улыбаться самому Ацуши как-то перехотелось. — Пойдем в постель? Ацуши не сдвинулся с места. В мозг, словно острая игла, впился визг Розы, когда Юри коснулся ее. И если с Юрием он лишь испытывал здравое опасение, что было развеяно с его пробуждением, то от Юри и его рук хотелось держаться как можно дальше. — Ты не понимаешь, как работает моя способность, — кивнул Юри, все мгновенно увидев в побледневшем лице. — Ладно, слушай. Благодаря тому, что Виктор активировал свою способность Замкнутая Система на нас с Юрио, я научился использовать Эрос не только для того, чтобы заставить кого-то испытывать похоть. Ты же понимаешь, что сексуальный инстинкт — лишь один из трех основных социальных инстинктов человека? И он не ограничивается только тем, чтобы заставить другого человека вожделеть тебя. Во время возбуждения повышается кровяное давление, все внутренние органы получают достаточно питательных веществ, чтобы поддерживать тело в порядке. Долгое же отсутствие физического возбуждения или его неразрешение приводит к проблемам с кровообращением, слабости, апатии, раздражительности и злости. Все это я могу контролировать искусственно. Другой инстинкт — самосохранение. Я могу заставить человеческий мозг пылать, если буду копошиться в нем и вытаскивать наружу все самые потаенные страхи, кошмары и заставлять их проживать раз за разом. Представь, что происходит с человеческим сознанием, когда его раз за разом заставляют проживать все самые страшные моменты их жизни и реализуют самые страшные сценарии, которые глубоко запрятаны. Они сходят с ума от страха, если Юрио их не восстановит. Когда я научился этим пользоваться, меня отправили на уровень А1, как исполнителя чистового допроса. Ты ведь все расскажешь, если у тебя на глазах раз за разом будут убивать твою семью? А что не скажешь — я увижу сам из кошмаров. Или другие вытащат грубой силой. Но это имеет и другую сторону: я увижу твои истинные эмоции, воспоминания, пока буду их перебирать, и смогу понять, в чем конкретно твоя проблема. Будет немного больно, но Юрио тебя подлечит. Ацуши покачал головой. Все это казалось слишком много для одного человека. Парень каким-то новым взглядом посмотрел на Юри, его убранные назад волосы, мягко блестящие темные глаза и растянутые в легкой улыбке влажные губы. Все это начало казаться как будто красивой ширмой, что скрывала за собой настоящий черный сад, полный агонизирующих душ. — Ты говорил еще что-то про третий инстинкт. — Да, инстинкт власти. Я им еще не овладел до конца, но это смесь из расширенного инстинкта самосохранения и сексуального инстинкта, и выражается он в желаниях. Когда-нибудь потом я научусь точно вычленять желания из твоего сознания, пойму истинные мотивы поступков, твои стремления и амбиции. Откроется целый новый мир возможностей, не правда ли? — Как один человек может обладать всем этим? — искренне недоумевая, спросил Ацуши. — Я не могу справиться со своим Тигром, а ты нанизываешь способности, как бусы на леску. — Это все одна и та же способность — просто переосмысленная. Но не думай, что мне это так легко дается, — с тонкой улыбкой покачал головой Юри. — Это стало возможным только после того как активировалась Замкнутая Система. И я могу использовать без последствий только свою изначальную способность — Эрос. После всего остального я чувствую себя как… наполненный чужим дерьмом мешок мусора. — И… и как ты справляешься? — неуверенно спросил Ацуши, не до конца понимая, в праве он спрашивать подобное или же нет. — Я вытягиваю из него всю дрянь, — сказал Плисецкий. — Его способность похожа на выжигающий все на своем пути огонь для остальных, но он каждый раз будто вытягивает все ужасы за собой, когда оставляет чужое сознание, и только я способен все это нейтрализовать. — Ты, конечно, от скромности не умрешь, — беззлобно усмехнулся Юри. — Но да, такова сущность Замкнутой Системы. Она значительно расширяет наши способности, позволяет нам ими пользоваться без вреда для себя, улавливать настрой другого и помогать — в общем, в некотором роде вас замыкает друг на друге. Так что не знаю, что будет с вашими с Рюноске способностями, но вы станете немного повернутыми друг на друге. Об этом думать пока совсем не хотелось. Это казалось столь далеким, сколь и практически невероятным — да они не могут и разговор спокойно провести, чтобы не огрызнуться, какая уж там повернутость друг на друге. Ацуши обернулся к Юрию с просьбой рассказать больше о своей способности, но слова как-то замерли на губах. Плисецкий смотрел на свои сцепленные в кулак руки и с силой кусал собственные губы, словно удерживал сам себя от каких-то слов, спадающие на лицо пшеничные пряди скрывали глаза, и Ацуши так и не решился задать вопрос. Он выглядел… не так, как полагалось выглядеть человеку, вытаскивающего другого человека из пропасти из раза в раз. — Юра, — вдруг жестко, властно сказал Юри, обращая на себя внимание. Руки на столе разжались, выпрямились. Плисецкий поднялся на ноги, но губы кусать перестал. — Напишешь, когда закончите, — бросил парень напоследок и вышел. Глядя в недовольное, чуть заострившееся лицо Юри, Ацуши чувствовал, что в это определенно не стоило влезать. — Ну что, готов? — вопреки изменившемуся настроению чуть улыбнулся Юри. Не то чтобы новая информация успокоила Ацуши, но и не то чтобы у него было много выбора. — Да. А еще Ацуши заметил, что Плисецкий стащил его сигареты.