Тень у престола

             День был, как день, но с утра всё вокруг трещало.       От каждой лавки, от каждой тени угла доносилось, растекалось, а потом повторялось опять и опять, переходя от торговца к портному, а от того к старой бабке, а дальше… чем дальше оно неслось, тем меньше в нём находилось от чистой правды. — Королева! Родила, говорят! — Неужто мальчишка? — кто-то спрашивал с удивлением. — Мальчишка, точно тебе говорю! Наконец-то, слава всем Семерым. Дождались. — Ну, что, пацан, радоваться то будешь? — усмехнулся прохожий мужик в почти что новом кафтане, подмигнув Рою кислому, как полынь. — Теперь королевству наследник будет.       Рой хмыкнул с гадкой улыбочкой. — А мне-то что? Королева меня кормить ведь за это не станет.       Ума-то наверное много не надо, чтобы разродиться — так от чего-то думалось себе Рою. Бабы в Блошином по шестерых рожают, да ни одного лица радостного там не увидишь совсем. А тут, значит, праздник такой. Ещё бы дракона она родила, вот это была бы радость. А тут мальчишка… да ещё и хилый какой-то, наверное, прежний таким же был. А они вон как все вокруг этого тешатся, копошатся да скачут, будто золото из королевы выпало, и его им спешат раздавать.       Он свернул себе за угол, где грязь чуть пореже, а шум значительно тише. День, как день, а хотелось уже провалиться сквозь землю, лишь бы не слышать этой всей трепотни. Ещё пару улиц прошёл, пока к кривой мостовой добрался. Уже почти на самой её середине был, как услыхал за спиной тихий шепот: — Помер.       Рой остановился, обернулся, глянул через плечо. — Мальчонка-то и к вечеру не дожил. И королева тоже. — Да ну. Точно? — Точно, точно. Знающие сказали. — Короли… — пробормотал себе под нос Рой, сильнее расправив плечи. — Один хрен от них толку нет.       Солнце ползло к закату, красное, как открытая рана, и жарило так, что даже пыль на дороге ему горячей казалась, раскаленная, словно зола.       Рой шагал по Нижнему Городу, к дому той, которую, как и прежде называл матерью. А она, как и прежде, ругалась на это называя его стервецом. На спине тянул мешок с инструментом — у мамы опять прохудилась крыша — после дождя всё ручьем потекло. Трещины в досках, дыры, что смеялись в открытое небо, — всё это вызывало у него только дикую злость. Не на дом, не на мать, а на саму жизнь, что не щадит ни людей, ни их крыши.       Она не просила. Она вообще никогда ни о чем не просит. Рой сам ей пообещал. Сам пообещал, а если человек уж дал кому слово — человек делает. Иначе какой к чертям собачьим он человек?       День был, как день, но Рою с утра всё не ладилось. Он плевался о жизни, шагал мимо кривых и дырявых домишек, покосившихся набок сараев и до жути худых собак. На повороте взгляд сам упал на хиленький, ни на что не годный дом Реи. Даже в этой дыре его просто было узнать — давно разбитый забор, окно с ровно треснувшей рамой и маленькое крыльцо, на котором когда-то всегда сидела она. Только сейчас её больше не было видно. Изменилась она теперь. Слепым нужно быть, чтобы это не заприметить. Вот и Рой замечал, у него ведь целых два глаза, и оба к тому же — зрячие.       Тихая стала. Не бойкая больше, не смеётся, в глаза ему не глядит. Будто мышь теперь, а не та девчонка, что лезла всегда на разжон, что могла с ухмылкой кинуть в лицо такое, что у любого бы уши отсохли. Когда в последний раз видел её — выглядела уставшей. На лице опять алый след, на руках какие-то пальцы-царапины. Он тогда было спросил её, что за хрен это сделал, а она отвернулась и опять ему соврала, видите ли — шла за водой и споткнулась. Споткнулась. Он сжал кулаки тогда, но молчал. Знал ведь, что это ложь, знал, кто сделал с ней это на самом деле, но сказал бы — она убежала бы прочь.       «Куда всё делось?» — думал он, потирая шею. Ответ был ясен, как белый день. Но от ответа становилось не легче, а хуже. Рой пнул носком камень и потащился вдоль улицы. Ему не нравилось думать о Рее, о той Рее, какой она стала. Лучше было вовсе не думать. Лучше было выкинуть её из головы, как выкидывают тряпьё из дома, когда заводятся крысы.       Но он всё равно о ней думал.       Раньше зубы скалила, огрызалась на каждое слово, а теперь — будто язык проглотила. Тихая стала, как мышка под веником, и как только его видит — сразу в сторону, да побыстрее прочь.       Он пару раз старался остановить, слова какие-то кинуть, а она смотрит на него своими серыми, как сталь, глазами, да только молчит. Плечи опустит, лицо отведёт — и шагу прибавит. Бежит, будто он за ней с ножом гонится.       «Да ладно тебе,» — думал он, — «ну, поцеловал. Это ж не нож в спину двинул, не убил ведь никого я».       Но всё равно на душе как-то муторно. Днём — работа да дела старика, а вот вечером, когда в тишине сидишь, в голову вдруг как начнёт всё лезть: её глаза эти, как у волчицы; волосы тёмные, как вихрь растрёпанные. И всё думал, что за человек же она такой — с виду хрупкая, будто первым ветром же сдует, а внутри крепкая, как кремень.       Рой подошёл к маленькому домишке, а чувство внутри всё то же, как и тогда, когда ему было пять. Сейчас постучит — мать кисло откроет двери. Нет, сегодня не так.       На пороге дома её стоит уже кто-то. Рой сначала совсем и не понял кто. Спина тонкая, плечи опущены, платок повязан на голове. А потом в ногах будто что-то рухнуло: Рея. Рея. Стояла, словно потерянная. Тёмные волосы спутаны, платье в пятнах, руки к груди прижала, глаза вниз опустила, не глядит. Он только рот раскрыл, чтобы позвать, а она как дёрнулась, будто пчела ужалила. — Рея! — тихо окликнул он.       Да куда там! Юбка мелькнула — и только её и видали. Исчезла за первым углом. Что с ней? Ведь раньше бойкая была, зубастая. А теперь пугливая, как котенок.       Рой зашёл внутрь, нахмуренный, кислый, злой, молча помог стянул бадейку с водой, что натекла из дырявой крыши. Сел, облокотился о стену, всё не выдерживал, глядел на дверь, уставился на порог. — Это кто к тебе тут приходил? — спрашивает. — Чего хотела?       Мать плечом дёрнула, будто говорить с ним сегодня ей лень. — За отваром она приходила. — Отвар? От какого такого? Больна она, или как?       Молчит, лишь глядит на него снизу вверх, а лицо будто стылый камень. Помолчала немного, потом усмехнулась криво. — Больна, — процедила сквозь зубы. — Если это так назвать можно. — Лихорадит?       Мать выдохнула тяжело, посмотрела на него с каким-то тяжким укором: — Знаешь её ты, да? Так отцепись ты от этой девки, слышишь? Не твоего ума дело. Лунный отвар я ей дала, а тебе и знать не нужно, зачем. — Лунный? — Рой ещё больше нахмурился. И хоть сам он в травах разбирался, как свинья в письменах, тут и ума большого не надо. — От бремени?       Мать смотрела на него долго, устало. Не выдержала. — Да, от бремени. Девка-то совсем зелёная, а отчим её… — тут она осеклась. — Что он с ней делает, повторять даже я не стану. Никакого добра она в жизни не видела, а ты ещё хуже сделаешь. Не береди душу девке. Ты думаешь, легко ей? Ты видал, как она живёт? Отчим её, чтоб его черти драли, жизни ей не даёт. Чтоб тебя так любили!       У Роя в груди всё будто вскипевший котел. Он сжал кулаки, пальцы совсем побелели. — И ты её этим поишь? Вместо того чтобы… — Вместо чего? Ну давай, иди, вытащи её из этого дома. Где жить будете? Чем кормить её будешь? — холодно отрезала мать. — Меньше рта разевай, Рой. Жизнь она такая, кого-то в грязь утаптывает, кого-то мимо проводит. Тебя пока мимо вела, радуйся. — Убью его. — Угомонись! — рявкнула мать, стукнув ладонью по столу. — Ты кто такой? Судья? Король? Ты что, мир переделаешь? Живи своей жизнью и не лезь, куда таким, как ты не положено лезть!       Рой ничего не сказал. Просто вышел. На улице ветром сразу в лицо ударило, но ему будто жарко стало. Глаза щипало. Перед глазами всё Рея стояла, тонкая, худая, с этим платком на голове, а внутри крутилось: «Ну как это так? Как?»

***

      Темнело сегодня медленно.       Рой сидел в тени у трактира, прислонившись спиной к стене. Вокруг гудело, пьяные крики да смех перекатывались через площадь. Запахи жареного мяса смешивались с вонью пролитого пива. Он не пил, не ел, только ждал. Ждал, пока тот, кого он терпеть не мог, вылезет наружу, поддатый, охмелевший от пойла и мягкий.       Он ждал, но ждать долго и не пришлось. Тяжелая дверь пивнушки открылась, и из неё вывалился не человек, а скот. Высокий, мощный мужик, весь красный, широкоплечий, и гибкий. Шатаясь, он огляделся, будто в бреду, сплюнул под ноги и направился к переулку.       Рой встал. В груди сердце бухало так, будто сейчас вылетит прочь наружу. Но не от страха, только от липкой злобы. Он даже не думал, как будет драться, выстоит против такого ли. Главное было — ударить.       Он догнал его в темноте. — Эй! — выкрикнул Рой, и голос его дрожал, стал каким-то ничтожно мягким. — Чё, думаешь, самый тут важный?       Мужик замер, развернулся медленно, как медведь на холодном льду. — Ты чё, щенок, мне здесь так громко тявкаешь? — хрипло протянул он, глядя на Роя из-под тяжёлых бровей. — Я тебя тут ещё не видал. — А ты, когда выпьешь, сука — Рой шагнул ближе. — Совсем ничего не видишь. Девчонки от бабы не отличишь.       Мужик как-то хищно прищурился. В глазах блеснул нехороший всплеск. — А ты кто такой, чтобы с меня тут спрашивать? Молоко на губах поди не обсохло ещё — тихо процедил он.       Рой не ждал. Ударил прямо в квадратную челюсть. Мужик отшатнулся, сплюнул вязкую кровь и вдруг заливисто рассмеялся. Вот только смех этот был низким каким-то, гадким, будто тебя окатили помоями да с головы до ног. — Ишь какой, герой ты тут значится? — усмехнулся он, утирая губы порванным рукавом. — Думаешь, я простак? Думаешь, это первый раз, когда сопля на меня вот так лезет? Когда я служил в Вольных городах, таких, как ты, мы сапогами в землю затаптывали.       Рой снова ринулся, но мужик успел схватить его руку. Легко, будто в этой руке вовсе не было силы, только безвольная плоть. А после завернул так, что Рой закричал, заскулил, будто мелкий щенок, которого рвут от мамки. — Успокойся, — шипит мужик ему на ухо. — Иди себе, куда шел. Но я найду тебя, понял? Найду и сделаю так, что от твоей конуры ничего не останется. А если ещё раз рядом с моим домом покажешься, сам пожалеешь, сучонок. А коль возле девки ещё ошиваться будешь — кости переломаю.       Он толкнул Роя так, что тот упал в грязь. А после сплюнул себе же под ноги и побрёл прочь, качаясь, как баржа. Рой валялся в холодной луже, плевался, бранился под нос. Ему хотелось вскочить и догнать его, но для этого нужно собраться и сгрести себя по кусочкам. Внутри всё кипело, но что-то ещё — знакомое, не забытое — засело внутри, кусалось, выло и жгло. Это была не злость. Это была беспомощность.