Тень у престола

      Столбы пыли плясали в полуденном зное. Всё вокруг было будто в неясной дымке, зыбкое, неясное, размытое солнцем и жаром.       Рой сидел на краю узкой и старой бадьи, а вода вокруг чернее выгребной ямы. Тер себя грубой тряпкой, что нашёл в каком-то углу, да всё тер и тер, будто сдирал не грязь, а всю эту жизнь проклятую, злую. Руки уж ныли, плечи горели, но стариков взгляд сверлил в спину, и отступать тут никак. — Чего ты так смотришь, а, дядька? — буркнул Рой, не выдержал, и глянул через плечо.       Старик стал на пороге в дверях, опёршись на косяк своей грубой, шершавой ладонью, как всегда хмурый, будто свет к нему в голову и отродясь не заглядывал. Его взгляд цеплялся за каждую синюю жилу на намыленых руках Роя, за острые ключицы, за лицо — мертвенно-бледное после всей этой безжалостной терки. Рой и сам никогда не знал, что кожа его вот-такая — белющая, тонкая, с сеткой бугристых вен. Он и сам никогда не видал, что на фоне этой белющей кожи — глаза его слишком уж фиолетовые, блестящие, как опалы. — Да выдраялся уж слишком, кому-кому, а тебе так мыться не стоит. Королевичем выглядишь.— глухо сказал старик, и в голосе его слышалось то ли крохи презрения, то ли забота, странная и чужая, будто сам с собой говорил. — Да хоть чертом выгляжу, всё лучше, чем в этой грязище, — лишь огрызнулся Рой, ещё сильнее давя тряпкой по шее, пока кожа не стала красной.       Дядька глухо молчал. Только хмурился ещё больше, так только он умел сводить кустистые брови, чтобы казаться чернее тучи. Рой знал этот взгляд — тяжёлый, цепкий, будто старик видел в нём не его, но и ещё кого-то, кого уже сам не помнил. — Тебе-то что? — снова пробурчал Рой. — Не для тебя ведь моюсь. — Оно и видно, — коротко бросил дядька.       Рой лишь скрипнул зубами. Закончив, выскочил из бадьи, натянул самую чистую из рубашек. Почти без пятен, без дыр и швов. Провел ладонью по отрастающей лысине, глянул в кривое зеркальце на стене, и снова кисло поморщился. — Ну, что? — спросил старика, разворачиваясь. — Похож я на человека? — На утопца похож, — бросил тот почти безразлично. — На мертвяка, что из реки вылез.       Рой только хмыкнул, натягивая штаны на ходу. В животе всё бурлило от нервов, но показывать этого не хотел. Ему-то что стариковы взгляды? Всё равно спешить надо. Рея, наверное, ждет. — Если ты туда, куда думаю, — вдруг отозвался старик, когда Рой уже собирайся выйти, — не глупи там. Слышишь?       Дядька сел на свою захудалую койку, лишь вновь глянул на него так, будто впервые видел. Да и пусть, пусть сидит себе, коль ему не охота поглядеть на напыщенных рыцарей и на Порочного Принца на скаку да во всей броне.       В голове всё шумело от злости и от волнения, но он знал, что сегодня Она точно выйдет. Ради этого стоило хоть в кровь себя оттереть.       К её дому бежал, через рынок, чуть не сломя себе голову. На каждом углу о турнире орали: мол, начало сегодня, в Красном замке лорды и леди уже собрались, Деймон мечом своим там точно махать уж будет. Первый день самым пышным будет — так говорят, а потом ещё семь подряд будут рыцари бошки друг другу проламывать, в честь семерых богов. Рою и самому так охота на это взглянуть, хоть краешком глаза, да не турнир же главный. Главное — Рея. Лорды, леди, доспехи — всё казалось таким далёким.       Добежал, встал перед её убогой лачугой. Дверь скрипучая, вся в длинных трещинах, казалось, что от одного толчка возьмет да развалится тут же. Рой кулаком по ней — раз, другой. Стоит, ждёт. Долго не было, у него аж ноги немели. А потом она вышла… И всё у Роя внутри будто громко рухнуло вниз, а через мгновение — вспыхнуло как огниво на пожаре. Лицо у неё разбитое, губа лопнула, под глазом налитый синяк, словно её волоком всю ночь по полу истаскали.       Он застыл. Глотка ему пересохла, а в голове только: «Как? Зачем? » Она же маленькая, худая, как тростинка, с неё и ветер половину унесёт, а тут…       Рой выдохнул. Он и хотел сказать что-то, вот как-то слова не шли. Только смотрел, как она стоит на этом пороге, тонкая, хрупкая, ломаная-переломанная. — Рея… — тихо протянул он. — Чего встал? — спросила она, низко, тихо, будто каждый звук отдавался болью. — Уходи.       Он ничего не сказал, но зубы так сжал, что челюсти заболели. Да как это, как эта сука старая, опять её измочалила в кровь. Ему не хочется ничего — лишь бы отчиму Реи разорвало его мерзкую глотку от пойла. Чтобы не вернулся он больше домой — загрызли собаки его, чтобы утопился в канаве тащась куда-то с тяжкого перепоя. Чтобы его не стало. Может помочь ему как?       Но взгляд её этот, слишком уставший, будто совсем не злой, словно шепчет без слов: «Не вздумай. Не надо. Напрасно». — Ладно, пошли, — едва ли сказал ей он тихо, крепко хватая за руку.       Она впервые не спорила. Идут молча через людные улицы, через площадь, где толпа собралась, всё о турнире шепчет, всё обсуждает. Кто-то ему на ноги наступил, кто-то плечом толкнул, но он почти не заметил. Всё это шумело, но Рою было плевать. Купил кренделек за медяшку, укутанный в сахарок, сунул ей в руки. Пусть хоть этим потешится. — Ешь, а то глянь, какая худющая.       Она хмыкнула, но взяла, понемногу откусывала, будто жевать боялась.       И они потащились к реке. Туда, где народу нет, только вода шумит да ветер волосы треплет. Она молчала, сидя на камне и глядя на горизонт, а он сел рядом. Глядел вроде бы в ту же, сторону, но смотрел всё равно на неё. Сначала украдкой, а потом и совсем открыто, будто уж и не боялся, что на этом его поймает.       Тощая она, конечно. Плечи острые, как у воронёнка, руки тонкие, будто палки, и синяк на щеке тёмным пятном так и бросается в глаза. Волосы её чёрные, но не гладкие, как у леди, а растрёпанные, будто ветер всю дорогу за ними гнал. Губы потрескавшиеся, словно ветром их выдуло, да и вечно взгляд угрюмый и тяжкий — на всех и на всё.       Но всё равно хороша. Чёрт знает почему, но хороша. Синяк этот, видно, болит, но не жалуется. Только в глазах что-то тёмное, колючее, будто слова все внутри себя держит, боясь кому показать.       Рой и сам не знал, что в ней есть в дурехе такого. Но казалось, что если не увидит её хоть день, то всё — совсем уж тоскливо станет, как будто чего-то важного в жизни нет. Может, леди из замка и краше, и волосы у них гладкие, и руки белые, но вот такой — обычной и настоящей — там ни одной не сыскать.       Закат тушил розоватое небо, заливал его тёмным золотом, а в воздухе пахло сыростью и дымом далёких костров. Рея сидела с ногами, поджатыми под себя. Синяк на щеке под вечерним светом казался ещё страшнее, но она лишь упрямо молчала, уставившись в темную воду.       Рой лежал на спине, положив под голову руки, то и дело косил на неё свой сиреневый взгляд. Опять хотелось сказать ей что-то, но в горле застрял тугой ком. — А я, знаешь, почти утонул тут как-то, — наконец выдавил он, кивая на реку. — Лет девять мне было. Упёрся, дурак, что умею плавать. Ну и шагнул в воду, где было по шею. А дно-то взяло и пропало.       Рея мельком глянула на него, но ничего не сказала, только бровь подняла. — Ну? — буркнула наконец. — Ну и всё, — пожал плечами Рой. — Выплюнула меня река обратно. Решила, видно, что ещё пожить должен. — Ага, чтоб в дерьме своем плавал, — кисло скривилась, но голос звучал не зло.       Рой фыркнул, сел, кинул камешек в воду, глядя, как круги расходятся по поверхности. — А вот ты? — спросил не глядя совсем на неё. — Вспомни, что хорошего было, а? Неужели прям так паршиво?       Она тихонько вздохнула. — Когда мамка жива была, — тихо сказала Рея. — Пела мне перед сном. Голос у неё был… как ветер в поле, знаешь? Такой лёгкий.       Рой не знал, отродясь у него уде не было матери, а та, что была — не пела. — Значит, не всё в жизни гниль.       Она чуточку помолчала, потом с злостью бросила: — А какая теперь уж разница? Всё всё равно сгнило.       Рой посмотрел на неё внимательно. Поднял руку, убрал с лица прядь чернильных волос. Она дёрнулась было, но не отстранилась. Осталась. — Подожди немного. Года два это совсем ведь немного? — сказал он тихо, почти что шёпотом, — Тогда мне шестнадцать будет. И я сразу в стражу пойду. Не будет уж гнили больше, дом будет… и деньги будут. Будет всё, как захочешь.       Она уставилась на него, сначала с недоверием, потом с чем-то похожим на злую растерянность. — Чего ты… чепуху всё несёшь? — прошептала она, но голос внезапно вздрогнул. Рой ничего не ответил, только посмотрел ей прямо в глаза. А потом наклонился и поцеловал. Поцеловал девушку первый раз в своей жизни. Турнир? Пусть горит он в седьмой преисподней. И весь мир пусть горит вместе с ним.