***
Место за баром рядом с Сону, впервые за долгий вечер, перестаёт быть пустым, и это едва не доводит до злобного шипения.
Но Сону задыхается внутренне, замечая знакомый андеркат с волнистой платиновой чёлкой.
Рука на автомате дёргается к джинсовке, но опадает на барную стойку. Потому, что к пояснице не прижимался так знакомо и привычно его излюбленный кольт, а портупея с тонкими лезвиями не сковывала торс. Он оставил все свои примочки и защиту дома, желая хотя бы один вечер пожить простым смертным, а не наёмником.
Только вот виски горчил не как нужно, музыка в баре была настолько убогая, что хотелось прямо стаканом колонки выбить, и народ на редкость мерзкий, дурной и слишком громкий по углам этой забегаловки, в которой Сону спрятался дождливой ночью. Всё было здесь не так. Теперь было не так с привкусом желчи и металла на языке.
Ему даже не нужно поворачивать голову, чтобы краем глаза заметить, как на него смотрят тоже. С какой-то странной тоской.
— То же, что и ему, — указывает татуированный палец на его стакан с виски, и Сону только сейчас делает глубокий вдох.
Он хочет, чтобы тот получился раздражённым, вкладывает в него всю злость, но вдох получается судорожным, обрывистым и таким, будто тот, кто выпустил его — вот-вот расплачется.
Сону плакал последний раз в жизни год назад.
Больше такой роскоши он никому и никогда не подарит.
А потому, без помощи собственных лезвий или пистолета, он успевает вытянуть из подставки за барной стойкой нож для колки льда и воткнуть его аккурат меж большим и указательным пальцами Джея, потянувшегося к его стакану.
Сухой смешок неприятно врезается в голову, будто остриём Сону попал не в лакированное дерево, а ровнёхонько себе в затылок.
— Рад же ты меня видеть, — цыкают языком, плавно убирая ладонь подальше.
— Был бы сказочно рад, увидься мы на твоей могиле, ублюдок, — шипит Сону, отшвыривая нож за стойку, прямо под ноги к подпрыгнувшему в ужасе бармену.
Возмущений не следует лишь потому, что Джей, «поправляя» мотоциклетную куртку, светит рукоятью s&w в нагрудной кобуре, после взмахивая ладонью и призывая поторопиться с напитком.
— Ну, ты можешь прийти на мою могилу в любой момент, — хмыкает Джей, зачем-то так нагло оказываясь ближе. Опираясь рукой о деревянную спинку неудобного стула и почти
касаясь поясницы Сону рукавом куртки. Понижая голос и почти
обжигая дыханием неприкрытую шею. — Но ты ведь и так мотаешься туда каждое воскресенье, не так ли, Лисёнок?
Остатки алкоголя вспыхивают топливом в крови, подпаляя и без того тонкие, как волоски, нервы. Сону трезвеет мгновенно, хватая Джея за грудки и разворачиваясь на стуле так, что оказывается с ним носом к носу. Он ещё пожалеет об этом секундами позже, но, пока ярость и боль так опасно смешиваются внутри него, словно коктейль молотова, он выплёвывает со всей желчью, что скопилась:
— Ты потерял право называть меня так.
— А по твоей реакции не скажешь, — кривая ухмылка, как вырезанная ножом.
Сону ранится о неё, откидывая Джея от себя и желая отвернуться, но лицо его вновь поворачивают, грубовато обхватив сухой ладонью пылающую щёку. Он и правда горит уже изнутри, ещё не взорвался, но так близко…
— Не трогай меня.
— Если бы ты правда не хотел — сломал бы мою руку в трёх, минимум, местах, — Джей пытается заглянуть в тёмно-серые глаза, спрятанные сейчас за каштановой чёлкой. Хочет отвести мешающиеся волосы назад, но предпочитает выждать. Сону поднимет глаза всё равно. Он слишком зол, он слишком эмоционален, он…слишком скучал.
И он ненавидит, что его читают, как открытую книгу.
Глухой стук стакана о столешницу звучит, как ещё один забитый в крышку гроба самообладания Сону гвоздь.
— Людей полно, — старается ворчливо проговорить он, ведя плечом. — Не хочу разборок с легавыми в выходной.
Он ещё раз пытается увернуться от касания, но лишь делает хуже, потому что теперь, чужая рука зарывается в волосы и ненавязчиво, по старой
грёбаной привычке, потирает большим пальцем мочку уха с небольшим колечком в единственном проколе.
— Ты ведь знал, что я жив. К чему этот цирк? — Джей спрашивает его так мягко, словно ребёнка натворившего что-то. Словно это не он тот, кто инсценировал свою смерть год назад, не удосужившись даже предупредить об этом Сону. Но, конечно, кто же он ему для этого…
— Мы считай что чужие люди, а ты лапаешь меня на глазах у всего бара.
— Уже нашёл себе кого-то?
Сону правда пытается разглядеть хоть что-нибудь живое и искреннее в черноте глаз напротив. Но это всё равно, что с завязанными глазами смотреть в чащу леса тёмной ночью.
— Просто убери руку. Я правда не в настроении драться, — вздыхает он, снова скрываясь за волосами и прилепляясь взглядом к дыркам на своих джинсах.
— Даже, если я скажу, что вернулся к тебе?
Но, вообще-то, именно в ту секунду, как сказанное раскрывается в его сознании, отравляя мозг, Сону очень в настроении драться. В настроении убивать. Заполнить ненастоящую могилу настоящим трупом. И ведь не узнает никто даже, случись что…
— С меня хватит, — мотает он головой, так легко сбрасывая с себя чужие прикосновения и соскальзывая со стула, что даже часть его разочаровывается. Его даже всё-таки не держат?
Но это Джей всегда был тем, кто читал его, как открытую книгу.
Никогда не наоборот.
Поэтому, когда Сону, прижимаясь затылком к стене на задках бара и глотая сигаретный дым и слёзы, пытается смолчать всхлипы и до боли сжимает зубы, его так легко находят. Сдерживать новые слёзы — не равно мгновенно спрятать те, что уже исполосовали щёки, отливая кровью в красноватом свете покосившегося фонаря за углом. Как внутри. Темно — с одним единственным кровавым просветом, к которому приближаться не хочется.
Он почти стонет от обречённости, слыша глухой стук массивной подошвы по влажному асфальту, и отлепляется от стены, затягиваясь дымом так, будто это последний раз. Или он пытается задохнуться им навеки.
— Подышал свежим воздухом? — звучит совсем не насмешливо, но очень на это похоже.
Сону никогда так сильно не мечтал потушить сигарету о чьё-нибудь лицо, даже когда был на заданиях и имел полную свободу действий в наказаниях. Сейчас — это принесло бы какое-то особенное облегчение. Прожжённая дыра была бы не только в его сердце — один-один.
— Решил всё-таки заработать пару сломанных рёбер? — парирует Сону, щелчком пальцев отправляя недокуренную сигарету в ближайшую лужу. Отражение красного света рябит, как и всё перед глазами, по мере того, как Джей медленно приближается.
— Я хочу поговорить.
— Не умею говорить с мертвецами, извиняй.
Он так и стоит боком, спрятав руки в карманы джинсовки, чтобы не было видно, как сильно пальцы сжаты в кулаки. Как сильно ногти впиваются в ладони и кожа едва ли не трескается от костяшек. Как же сильно хотелось стереть их об острые скулы за весь этот год, полный…
— Тебе ведь передали, что я жив, не так ли?
— Наверное, — бросает Сону. — Я не засоряю память всяким дерьмом.
— Какая неприкрытая ложь, — морщится Джей, оставляя между ними не больше пары шагов. — Помнится, раньше я порол тебя за ложь, Лисёнок.
Сону сглатывает яд, ползущий по горлу из самого сердца, и, сжав покрепче зубы, оборачивается, цедя сквозь них:
— А я, помнится, похоронил всё это чёртово «раньше» — вместе с тобой год назад.
Его разрывает. И, кажется, немного трясёт.
От желания сделать вид, что он Джея совсем не знает и ринуться прочь из этой подворотни, болезненно задевая плечом. До колющего желания разрыдаться, бросаясь прямо в когда-то родные руки, и шептать ещё не забытое и не остывшее на губах «люблю».
Потому что именно это он и делает, приходя каждое воскресенье на могилу.
Зная, уже больше полугода, что в ней никого нет.
Того, кто стоит перед ним сейчас.
Но там тот, кого он всё ещё любит.
— Давай вернёмся в бар? — делает ещё один пробный шаг Джей, но Сону пятится двумя назад, опасно щуря глаза. — Закажешь любую выпивку в этой дыре, или можем поехать в другое место и…
— Какой же ты… — Сону не находится со словом. Вообще никак, потому что на языке крутится тысяча ругательств, когда как в груди расцветает «не изменившийся», «желанный», «необходимый». Он встряхивает головой, отходя назад ещё немного, он точно помнит — там, в сторону красного фонаря, есть небольшой проход на узкую улицу к Китайскому райончику…
— Это шестой бар за ночь…
— Разбогател на том свете?
— …где я, наконец, нашёл тебя.
— Замолчи…
У него даже нет сил закричать и обрушиться с кулаками, всё ещё плотно сжатыми в карманах.
Джей видит их, натянувших карманы потёртой джинсовки,
его джинсовки, которую Сону частенько надевал, выходя покурить на балкон после секса или, когда спускался рано утром за молоком для кофе.
С вечно вздёрнутым подбородком, горделивый и фыркающий на всё, что не нравится, словно настоящий дикий лис, так удачно попавшийся однажды в руки Джея. С огненно-рыжими волосами, падающими непослушными прядками на серые глаза, в которые не насмотреться было, как в грозовое небо.
Волосы Сону сейчас — каштановые, лишь из-за фонаря отливающие запёкшейся кровью. А глаза настолько тёмные, что и зрачков не видно.
Он шагает вперёд ещё.
И ещё, протягивая руки, пока Сону не врезается спиной в сетчатый забор, жмурясь крепко.
Вот бы он упал и тогда…
— Я надеялся, что ты будешь рад, — поджимает губы Джей, не доходя жалких полшага. — Думал, будешь ждать меня…
— Всё, чего я жду, — выдыхает Сону, — это каждого воскресенья, чтобы поехать на могилу к тому, кого я люблю.
Теперь и глаза Джея закрываются, перебрасывая его в ту ночь, когда он видел Сону, после похорон, рыдающим на лестничной клетке у их квартиры. Неспособного открыть дверь, повисшего на ручке и упавшего на колени, с ключами, зажатыми в слабых пальцах. Воющего, как раненный зверь.
Находящегося в двух пролётах всего.
Тьма того дня сменяется на искрящееся солнце, танцующее на острых лопатках. На победный смех и звонкое хихиканье. Бледную кожу, тёплую и сладкую. Раньше Сону ждал каждого задания, потому что они частенько оказывались на них вдвоём. Раньше Сону ждал пятничные вечера, потому что после тренировок по стрельбе, они закупались самой вредной хернёй, которая только существовала, и запирались дома на все свободные выходные. Еда оставалась почти не удел, они вполне насыщались друг другом, но…
— Любишь? — прикусывая внутреннюю сторону щеки, глупо переспрашивает Джей.
— Того, кто там похоронен, — выделяет намеренно Сону, —
да.
— Но…
— Того, кто бесил меня невероятно, сломал мне на тренировках пару рёбер и постоянно, постоянно был лучшим, никогда не уступая, — запальчиво шепчет он, облизывая пересохшие губы и вновь тряся головой, потому что воспоминания один за одним, так больно начинают крутиться в голове. Так… — Того, кто признался мне в любви, будучи залитым чужой кровью с ног до головы. Того,
кого больше нет, ясно тебе?
Сону жалеет, что поднимает вновь затуманенный от слёз взгляд.
Потому что Джей слишком близко. Потому, что лицо его в дрожащих ладонях по-прежнему кажется идеальным. Потому, что то, как отчаянно их губы сталкиваются, ощущается слишком правильным.
Сону плакал последний раз в жизни год назад.
И думал, что больше такой роскоши он никому и никогда не подарит.
Но вот он, придавленный осязаемым и всё ещё родным телом к грязной стене бара, цепляется, словно утопающий, за широкие плечи, целует, как каждый раз во снах, после которых просыпаться совсем не хочется. И плачет. Плачет, как не позволял себе даже дома, даже зарываясь с головой в две подушки. Мешает неприятную соль, горечь дыма, осевшего на губах и языке, остатки хренового алкоголя.
Чувства былые, чувства убитые, чувства живучие, расползающиеся новым ядом по его венам.
Джей так сильно не хочет, но вынужден разорвать долгожданный, горящий на губах и отдающийся трепетом в груди поцелуй, тут же сгребая Сону за талию и прижимая к себе ещё крепче, зарываясь лицом в пахнущую ванилью и теплом шею. Пальцы в его волосах до болезненного стона привычно перебирают прядки. Успокаивая, как и раньше, когда выдавались слишком тяжёлые задания.
Он знал, что всегда будет Сону, под боком которого безопасно.
Но…
— Я должен был умереть на год ради твоей безопасности, Лисёнок, — слова отпечатываются на ключицах, не скрытых растянутым воротом футболки. Сону сглатывает очередные слёзы и бьётся затылком о стену, не желая открывать глаза. Как только кончился поцелуй, перенёсший его ненадолго в момент счастья, — реальность вернулась. И ударила по лицу наотмашь.
— Ты умер на год, а я на весь остаток жизни… — ругательство путается на языке, застревает между зубов…но преобразовывается в итоге в тихое и болезненное: — Джей-я…
— Ты ходишь на могилу, ты никого к себе не подпускаешь, я так надеялся, что ты…
— Жду тебя? — грустно усмехается Сону, коротко кивая. — Я жду. Жду, когда тот ты придёшь и заберёшь меня с собой.
— Сону…
Резко отстраняясь, Джей ожидает увидеть в графитовых глазах, что угодно. Слёзы, боль, отчаяние, мольбу, тоску…
То, что горело в Сону яростью потухло от пролитых слёз и застыло холодным пеплом.
…пустоту.
Словно стекло в ночи. Тёмное, надтреснутое, но пустое.
— Я так ждал тебя, Джей-я, — срывается на шёпот Сону, перемещая похолодевшую ладонь на чужую щёку. Джей даже не ластится к ней, замерший под неживым взглядом. — Каждый чёртов день, после того, как мне сказали, что ты жив. Я готов был простить тебя, я готов был понять твой поступок и то, что ты умолчал, я…
ждал.
— Я…
Привставая на цыпочки, Сону тянется вперёд и оставляет на распахнутых губах Джея короткий поцелуй, глотая оборванный вдох.
— Я ждал, — повторяет он. — А потом просто понял, что ты действительно умер. Для меня.
На этот раз, когда он, кутаясь в джинсовку и обгрызая до крови губы, выходит к остановке из проулка — за ним никто не идёт.
***
Сону смахивает с небольшого надгробного камня сухие золотистые листья, меняет в пластиковом надтреснутом стакане букет искусственных белых пионов, и отходит назад. Привычно убирая замёрзшие руки в карманы джинсовки, щуря глаза против ясного, но без солнечного, неба, глядя на безликий камень с одними лишь прозвищем и неверными датами рождения и смерти.
Но думая лишь о поцелуе трёхдневной давности.
С которым
прощался с Джеем.
По-настоящему.
— Он был вашим другом? — раздаётся за спиной. Сону дёргается, словно в затылок упирается дуло пистолета, но не оборачивается, кое-как выговаривая:
— Нет, — и добавляя чуть слышно: — я
любил его.
Тихие шелестящие шаги по листьям становятся ближе. Чёрные лакированые ботинки ровняются с его белыми мартинсами. На уровне пояса тянется рука в кожаной перчатке.
— Он был моим лучшим другом, — гремит над ухом хрипловатый голос, пока рука машинально тянется пожать предложенную. — Чонсон.
— Сону, — с ветром доносится до чужого слуха.
— Вам кто-нибудь раньше говорил… — пальцы крепче сжимают его ладонь; воздух застревает в горле. — …что вы безумно похожи на Лисёнка, Сону?
Когда глаза их встречаются — грозовое небо находит свою стылую землю.
