Иллюзии

Ветер ронял снежные крошки в тёмную воду канала. Огни дрожали пятнами на чернильной глади, расплывались и вновь собирались в подобие образа. Фонарный свет, такой же холодный, небо, как отверстая чёрная рана... Харт стоял на мосту, впившись в перила пальцами. Боль накатывала, перехлёстывала через него и рекой утекала дальше, а он качался на тёмных волнах. Странный приступ застиг его по дороге к дому, и Харт теперь боялся потерять единственную материальную для него в этом мире вещь — оледеневшие перила, кусающие его пальцы холодом. Мир кружился. Наверное, это была лишь иллюзия, порождённая неверным, чуть мигающим фонарным светом, метелью и холодом, ужасным холодом зимней ночи, который проникал под куртку, выстуживая Харта до самого нутра. Харт закрыл глаза, надеясь, что только на мгновение. Боль не проходила, ни капли не уменьшалась, но как будто становилась привычной, а потому с ней уже можно было дышать, её можно было отодвинуть на задний план. Харт сделал шаг вперёд, но перила так и не выпустил, наверное, глупо было пытаться идти вслепую, и он открыл глаза. Моста больше не было. Харт стоял на лестнице, спускавшейся долго-долго к округлому водоёму, посреди которого застыла печальная статуя, словно проросшая из толщи льда. Всюду был снег, всюду дрожал неверный фонарный свет. Небеса оставались такими же чёрными и роняли снежинки так же безучастно, как прежде. Только города, если это вообще было городом, Харт узнать никак не мог. Он продолжал цепляться за перила, закусив губу от боли, от ужаса и паники, захлестнувших его. Переведя дыхание, он всё же решился спуститься, осторожно перешагивая со ступени на ступень. Каждую надёжно охватывала корка льда, и Харт не хотел поскользнуться, понимая, что так свернёт себе шею. Ветер же злобно подталкивал в спину, но каждый такой толчок приносил облегчение, отпугивая грызшую изнутри боль, которая на миг застывала, не горела так сильно. Харт поймал себя на мысли, что готов сбросить одежду, чтобы холодные пальцы ветра унесли все неприятные ощущения или лишили его чувствительности полностью. Он ступил на плитки, окружавшие водоём. Снег с них кто-то смёл, но новый покров не заставил себя долго ждать, снежинки скапливались между прямоугольниками, составляя слишком яркий контраст с серо-синей поверхностью. Было ясно, что скоро они отвоюют право лежать здесь и перекрасят всю площадку. Оглядевшись, Харт не обнаружил никакого иного пути помимо того, которым добрался сам. Стены вокруг расходились воронкой, они были сплошь покрыты снегом и льдом. Над Хартом переливалось тёмное небо, двигалось как живое, всматривалось в него, сбрасывая снег с лаково-чёрных боков. Среди шороха ветра послышался звук шагов. Харт снова окинул площадку взглядом, но ничего не увидел. И снова испуг всколыхнулся внутри, потеснив боль, свернув её в остроугольный шипастый ком. Харт замер, неестественно выпрямившись, чтобы не потревожить то, что пыталось захватить его полностью. — Если захочешь, то увидишь, — прошелестел ветер. Или голос? Знакомый голос! Харт не мог сосредоточиться, чтобы вспомнить, кому же он принадлежал. Не осознавая своих действий, Харт взмахнул рукой, словно разрубая мир, неверную реальность ребром ладони, рассекая неправильность, холодность, блеклый свет, снегопад. Мир поддался удару. Всё померкло, чернильное небо сорвалось, падая прямо на площадку в снегу, рухнула статуя, раскалываясь и крошась. А Харт опустился на колени, потому что земля под ним вдруг выгнулась, встала на дыбы, рванулась вверх. И не было никакого шума, всё окутала зловещая тишина, только боль выросла до размеров небес, поглощая всё внутри и вырываясь наружу чудовищными щупальцами. Харт потерял сознание, успев решить, что, похоже, ослеп и оглох от неё. *** Он осознал себя в абсолютной темноте. Света не было, никакого совсем, и тела тоже будто бы не было. — Эй, — снова знакомый голос. — Вернись ко мне. Прошу, вернись ко мне. — К тебе? — он едва сумел сказать это. — Я ничего не вижу. — Открой глаза. Харт удивился предложению, попытался вспомнить, что это значит, попытался понять, как это сделать. И минуту спустя увидел свет. В глубине запустился новый механизм, ещё несколько секунд назад спавший. По телу разлилась чувствительность, рассыпалась тысячами иголок. Харт не сдержал стона и поразился тому, как тот прозвучал. — Возвращайся, — произнёс мягкий голос, ласковые руки скользнули по телу, разминая и согревая, хоть тут и не было холодно. Харт осознал наконец, что лежит в постели, укрыт мехом и тот щекочет кожу, что рядом с ним находится Маркус и обнимает так бережно, будто они по меньшей мере любовники. Харт попытался отодвинуться, но тело по-прежнему не слушалось. Пальцы Маркуса, согревая и лаская, исследовали его, и это будто бы помогало вернуть хотя бы иллюзорный контроль. Ещё одну мучительную секунду спустя Харт понял, что совершенно обнажён. — Как? Что? — вопросов оказалось слишком много, и все они хотели вырваться одновременно, мешая друг другу, столпились во рту, обращаясь в кашу. Маркус поцеловал его в губы. Харт с удивлением обнаружил, что желает отвечать на это, ещё и ещё, и ни в коем случае не хочет останавливаться. Он глухо застонал. Маркус успокаивающе погладил его по щеке. — Я забрал тебя, — пояснил он. Харт нахмурился. И Маркус насторожился: — Ты всё ещё не вспомнил? — он сел на постели, и Харт смущённо отвёл взгляд от его наготы. Мир опять начинал раскручиваться по спирали. — Если ты не вернёшься ко мне, я погибну. И ты умрёшь, хотя для других ты и так мёртв, — Маркус помолчал. — Ты и сам понимаешь, — он смотрел куда-то мимо, — я не допущу к себе больше никого и никогда. Только ты отчаянно сопротивляешься, не возвращаешься… Я виноват, не уберёг тебя. Поэтому… — тут он всё же обернулся. — Зачем ты хотел спасти мою жизнь тогда? Твоя намного ценнее! Я даже не могу понять, почему ты не помнишь?! Весь мир, весь мой мир… мёртв без тебя. — Да что ты говоришь такое? — Харт захотел сесть, но снова тело, будто налившееся свинца, отказалось повиноваться. — Что такое я должен понимать и знать? Что такое должен вспомнить? Маркус запрокинул голову, точно сдерживая слёзы. Белые волосы расплескались по его плечам. В этом было что-то очень и очень знакомое. — Объясни мне! — Харт рванулся и сел. Боль разлилась в каждой клетке, ломая волю, но он сдержался, сумел проглотить крик. — Что со мной такое? — Ты пожертвовал собой ради меня, разрушив нашу связь и оставив меня одного, — ответил Маркус на это. — Я нашёл, нашёл! Пусть в другом мире, но всё же. Теперь ты должен выбрать — возвращаешься или нет. И если нет… — Один, а то и оба, умрут, — этот голос мог принадлежать северному ветру, столько в нём оказалось холода. Обладательница была ему под стать — высокая и бледная, точно кожа покрылась инеем. Харт заледенел от одного только взгляда в её сторону. Чёрные волосы, сплетённые в тяжёлую косу, падали до плиток пола, в них искрился серебряный шнур. Платье, застёгнутое под горло, подчёркивало стройность фигуры, в которой не было ни капли женственности. Только холодность стали. — Пойди прочь, Аннари! — словно взбесился Маркус, резко поднимаясь с постели. У Харта закружилась голова, так быстро тело Маркуса скрыли причудливые белые одежды. — Как ты смеешь так говорить со мной, Маркус? Ведь ты отныне принадлежишь мне. Цепляться за этот труп не стоит. Разве ты не видишь, он не хочет возвращаться, а я позаботилась, чтобы ты остался исключительно моим Щитом. Так что… — она улыбнулась, замолчав. Такая холодная. В глазах её словно отражалось то самое живое чернильное небо, которое видел Харт падающим сегодня. А ресницы у неё были белые, как снег. — Этого не будет, — Маркус вздрогнул, отворачиваясь. Харт видел отчаяние и чувствовал себя пешкой, которую передвигают с клетки на клетку. Он ничего не хотел понимать, он готов был раствориться в боли, угнездившейся внутри. Снежный ветер ударил его по щеке, заставив закрыть глаза от колючих льдинок. Реальность опять смазалась и потекла. Харт понял только, что прямо сейчас может выбрать мир, в котором откроет глаза. В своей квартире, на меховом ложе, перед замёрзшим водоёмом, на мосту или в тысяче других мест. Но перед глазами возник иной образ. *** Солнечный свет ложился искристыми бликами на гладь озера, а они стояли на воде спина к спине, сплетая пальцы. — Я — твой Меч, ты — мой Щит, и мы навеки соединены, и связь наша неразрывна, пока Смерть не заберёт у нас свет, — шептали его собственные губы. Их волосы смешал ветер, Харт чувствовал тепло чужого тела, а по его собственному жаром лилась сила. — Я — твой Щит, ты — мой Меч, и мы навеки соединены, и связь наша неразрывна, и я буду твоим до Смерти, в её руках и после того, как она оставит меня, — голос Маркуса звучал спокойно и размеренно. Вихрь брызг обнял их, рассмеялось солнце. — Что ты делаешь? — Я буду принадлежать лишь тебе. Развернувшись, они посмотрели друг другу в глаза. — Лишь мне? Ты понимаешь, что это значит? Ты понимаешь, что ты выбрал? — Да. И их губы встретились в поцелуе. *** Харт резко открыл глаза, твёрдо зная, где должен оказаться. Он рванулся из плена меховых одеял, одеваясь в свет и сияние, заставив Аннари отступить, прикрывая глаза ладонью. — Я ещё не умер, — зло бросил он, положив ладонь на плечо Маркусу. — Ты ещё не вернулся, — фыркнула она, отворачиваясь, но отступив на шаг. — Марк принадлежит мне, — Харт сам не понимал до конца, что говорит, но слова были теми самыми. — Ты, тварь, не смеешь украсть его у меня. — Посмотрим! — она скрылась за дверью, больше не оборачиваясь. — Ты, — Маркус обнял его, удерживая на ногах. — Ты… Харт покачал головой, тяжело опустился на постель. Снова его одолела боль. Он ещё не вернулся, он ещё умирал, что бы это ни означало. Его магия, всё, чем он был, оставалась ему недоступной. — Не понимаю, — прошептал он. — Ничего не понимаю и не знаю, кто ты мне. Кто ты мне на самом деле. — Так позволь мне напомнить! — Маркус опустился на колени перед ним, положив ладони ему на бедра. — Позволь мне… Харт посмотрел на него, а потом, поддавшись порыву, стал целовать его жадно и нежно, и боль растворилась в тепле поцелуя. Снова смешались чёрные и белые пряди волос, сплелись пальцы. Мир закружился, но внезапно обрёл цельность.