Иллюзии

Харт слушал тревожный осенний ветер. Тот шелестел в листве вязов за окном, звенел балконными стёклами, гонял по двору мусор. В пику всему Харт выключил компьютер, отключил смартфон и теперь ждал прихода ночи с банкой пива и пачкой сигарет. Он сидел на подоконнике, распахнув окно, и ёжился под порывами ветра, но даже не думал одеться теплее или закрыть створки. Харт обычно не курил, но сегодняшний ветер принёс на крыльях такое настроение, когда вечер без сигарет кажется совершенно пустым. Прожитым без всякого смысла. Впрочем, на самом деле Харт уже давно подозревал, что так можно охарактеризовать всю его жизнь. Снова задребезжали стёкла, задрожали мелко-мелко, будто чего-то опасаясь, будто волнуясь и страшась чего-то неотвратимого. Знакомый звук вдруг показался чуждым, инородным, вовсе не тем, каким должен быть. Обрушившимся из чужого мира. — Странный вечер, странный ветер, — произнёс Харт, будто продекламировал строчку стихов. И не узнал ни своей интонации, ни собственного голоса, словно он исказился, отразившись от тысяч кривых зеркал. Разом погасли лампы. Исчезли звёзды недавно пробудившихся фонарей, каменный колодец двора погрузился в глубокую темноту. Наверное, это опять был ветер, оборвал линию, сорвал провода, открывая путь настоящему мраку. Харт пожал плечами, закурил, ничуть этого не боясь. Однако его пальцы немного дрожали. Он, конечно, постарался думать, что виновата прохлада, именно она, а не разраставшаяся в груди мятежная тревога, такая же порывистая, такая же холодная и озлобленная, как этот ветер. Так уже было. Мысль показалась непрошенной и несвоевременной, жестокой гостьей, которая ни в грош не ставит хозяев. Сигарета погасла. Харт выругался и сжал зубы, выпуская её из пальцев. Мрак заглотнул её, точно ничего и не было. Это ни капли не помогло усмирить тревогу, на свете, казалось бы, не было ничего, способного остановить её, уничтожить эту раковую опухоль. Спрыгнув с подоконника, Харт с силой закрыл окно, задвинул защёлку, морщась от внезапной ненависти к простым деревянным рамам. Он уселся на диван и закрыл глаза, словно вслушался в ночь. Постарался дышать размеренно и спокойно. Дребезжание оконных стёкол, которое словно бы только усилилось, вдруг стало похожим на отдалённую музыку, странный повторяющийся мотив, который заставлял прислушиваться изо всех сил, затаиться, чтобы не спугнуть. Но чем дольше Харт слушал, тем тревожнее ему становилось. Перед глазами сами собой понеслись непонятные картины, будто кто-то внутри его головы начал прокручивать киноленту. *** Он видел себя со стороны, и от того тревога почти переросла в панику. Точно он вышел из собственного тела и теперь наблюдал, как оно ведёт себя. Или, быть может, такое можно ощутить, если кто-то продемонстрирует запись, сделанную скрытой камерой. Но настораживало даже не это, больше всего нагоняло ужас, сродни суеверному, понимание, что это действительно он — но в городе, которого никогда не видел прежде. По улицам которого никогда не ходил. Но вот сейчас, под звенящие от ветра стёкла Харту приходили образы воспоминаний, где он стоял на площади. И тут всё было неправильно, нехорошо, нарастало напряжение, весь мир готов был полыхнуть или взорваться. Рядом же замер Маркус. Он осматривался так, словно выбирал направление, а затем потянул его в боковую улочку, почти неприметную, узкую и оттого напоминающую ущелье. Харт не заметил, в какой момент ощущение наблюдения со стороны сменилось чувством полного присутствия. Он больше не сознавал, где находится на самом деле, или, если точнее, Харт ощутил себя внутри чужого города, среди серых стен, где ветер остервенело носился по узким проходам, где он ударял в грудь настолько ощутимо, что перехватывало дыхание. Ветер схватил его за волосы, оттягивая голову, и Харт удивился только тому, что забыл постричься. Было так холодно, так невыносимо сыро, но согреться тут не представлялось возможным. Маркус шёл впереди, целеустремлённый и невероятно упрямый. Глядя ему в спину, Харт подумал, что Маркус всегда был именно таким. Всегда — в этом слове не затесалось ничего инородного, Харт знал Маркуса так давно и так хорошо, что оно было уместным. Невольно Харт залюбовался прямой спиной, волосами, что не сдались ветру, едва заметным сиянием… Но как бы там ни было, он почувствовал заранее нарастание воздушной волны. Он ощутил её, предвидел и кинулся на чистом инстинкте, прижимая Маркуса к стене, укрывая его собой, вжимая так сильно в ледяной камень, как только мог. — Ты… Что ты делаешь?! — воскликнул Маркус, в его необычных глазах плескалось удивление, смешанное с непониманием. У Харта не было ни единого шанса объяснить, никакой возможности успокоить. Воздух ударил его. Это был не ветер. Что-то другое, невидимая сила, которая обожгла болью, будто бы стёрла ему спину, обнажив позвоночник. Каждая клетка тела закричала, взорвалась изнутри, Харт задохнулся, но из его горла не вырвалось даже вздоха, точно рот ему зажала чудовищная прозрачная ладонь. Он готов был задохнуться от нестерпимой боли, но Маркус обнял его за талию, бережно удерживая. Понял ли он, что произошло? — Боги! Ты что?! Так нельзя, что ты делаешь? — его голос весь дрожал от тревоги. Харт даже не понял, кричит ли Маркус или только шепчет. Мир разваливался на куски, вокруг плясало пламя, и всё скрывалось за алыми пятнами. Мостовая под ними была густо-красной от крови, стены украсились кровавыми разводами, а может, Харт впадал в беспамятство и видел на грани между осознанием и полной темнотой галлюцинации. Он ничего больше не понимал и не знал, но сумел усмехнуться, точно уверенный, что предотвратил нечто очень и очень страшное. То, за что всегда готов был отдать жизнь, не рассуждая. Он не мог объяснить. Глаза Маркуса переполнились слезами, и Харт не успел сказать ему: «Не плачь». Потому что совершенно точно умер. *** Сбросив оцепенение, Харт огляделся, с удивлением понимая, что находится в собственной квартире. В нём не гнездилась боль, рядом не было никакого Маркуса. И он не был, чёрт возьми, знаком с ним тысячи лет. Невольно выдохнув, Харт поднялся, собираясь пройти в душ и умыться. Сколько он провёл в этом бреду? Время вообще будто бы исчезло и перестало течь, за окном шаталась тьма, где даже мелких искр звёзд было не разобрать, ничего не работало — компьютер, смартфон. Всё вдруг потеряло заряд. А механических часов Харт не заводил никогда, но был уверен, что и те бы остановились. Харт ощущал себя на берегу общего потока жизни и никак не мог найти способ войти в него. Добравшись до ванной, он долго стоял на пороге, отчего-то испугавшись небольшого и абсолютно тёмного пространства, но всё же сориентировался наощупь и открыл кран. Вода лилась, её было слышно, но Харт не видел струи. По привычке он поднял глаза туда, где должно было находиться зеркало, если мрак не сожрал его вовсе. И увидел там Маркуса. Тот стоял, уставший и издёрганный, опираясь о стену плечом так, точно его только что ударили. — Ты ведь вспоминаешь, — прошептал он. И Харт не поручился бы, что на самом деле только прочёл по губам. По слишком белым губам. — Ты! — Харт стиснул зубы, внутри него всё затрепетало, но он не мог осознать истинного корня этих чувств. Это было так похоже на ярость, на гнев, на безудержную ненависть. Но тогда зачем в своих воспоминаниях он пытался спасти того, кого до отчаяния ненавидел? Маркус смотрел на него молча, и от того Харт только больше запутывался и сильнее жаждал разбить зеркало. — Ты мне нужен, — Маркус едва обозначил слова, их нарисовало движение губ, но никакого звука не последовало. Со злостью завернув кран, Харт опустил голову, чтобы не видеть Маркуса. Харта колотила дрожь, он весь трепетал, точно ветер добрался до него и здесь, бросался на него в жажде подхватить, как осенний лист. — Ты помнишь меня, не отрицай! Но вспомнил ли, что я значил для тебя? — сорвался Маркус, от его вскрика, фальшивя, задребезжало зеркало. Харт качнул головой, закрывая глаза, топя в себе непонятные чувства. — Не понимаю, о чём ты. Он вышел, оставив Маркуса в темноте зазеркалья. Прикрыв даже дверь в ванную, чтобы Маркусу точно было не выбраться. Внезапный слишком резкий порыв ветра ударил во все стёкла разом, и они дрогнули, не устояли перед таким натиском, рассыпались мелкими осколками, стеклянной пылью, разлетелись, впустив осень в комнату. Харт замер на пороге гостиной, шокированный до глубины души. Всё, что окружало его, вдруг стало ненастоящим, поплыло, изменяя очертания. Растворилось в темноте. Дыхание у него перехватило, он с трудом удержался на ногах. Вцепился во что-то, что должно было быть косяком двери, но не являлось им больше. А мир вокруг продолжил превращаться в хаос. Харт бессильно сполз на пол, обхватил колени руками, переставая понимать, что вообще происходит, а что только чудится ему. Осколки стекла кружились по комнате вместе с осенней листвой, ветер танцевал и звенел. Но было так темно, что Харт не мог бы этого видеть. И внутри, в груди разливалась боль, может, он надышался стекла и то крошило его лёгкие, а может, это была боль совсем другого рода, но она нарастала, становилась такой нестерпимой, что Харт закричал, а потом потерял сознание. *** Он пришёл в себя от тепла и нежности, казалось, что он спал в облаке. И выплывать из забытья, с его темнотой и ужасом, было удивительно приятно. Открыв глаза — веки так отяжелели, что пришлось постараться, Харт обнаружил себя в объятиях Маркуса. Тот гладил его по волосам — внезапно длинным, удерживал его на коленях как ребёнка, и вырываться, уходить от ласки не хотелось. — Снова ты, — сказал Харт, но в его интонациях не было и капли той ненависти, что недавно чуть не разорвала его на мелкие части. — Да, — Маркус слабо улыбнулся, в глубине его глаз всё ещё была тревога и недоверие. — Что со мной? — Харт попытался пошевелиться, но обнаружил, что это не в его силах. Он и не чувствовал никакого тела. — Ты умираешь, — ответил Маркус с горечью. — Умираю? — Харт не сразу поверил в то, что расслышал правильно. — Да, — Маркус отвёл взгляд, видно, это признание далось ему не так-то просто. Харт закрыл глаза — веки послушались, как будто от него и осталась только голова. Внутри раскрутился вихрь эмоций, море вопросов, из которых громче всего звучали «как», «почему» и «что произошло». — Где мы? — спросил он, словно это было самым важным — понять, в котором «здесь» они оба находятся. — Я ничего не понимаю. — Тс-с… — Маркус мягко поцеловал его в губы, помешав говорить. Харт не сумел бы воспротивиться, даже если бы захотел, но он и не желал. Отвечать на поцелуй оказалось просто и естественно, а затем его опять обняло пламенем. Вот только на этот раз пламя не выжигало его, не вскрывало его, подобно скальпелю, а разрасталось внутри, танцевало и согревало. Ах, как было холодно ещё минуту назад. Но не теперь. Маркус оторвался от его губ, и, может быть, это была иллюзия, однако в глазах его мелькнула надежда. — До встречи, — сказал Маркус. Харт собирался возмутиться или потребовать объяснений, только мир вокруг опять погас, или рассыпался, или исчез, стёртый темнотой. Одно томительное мгновение Харт не понимал, где он находится, а затем обнаружил, что сидит на диване. Всю комнату засыпал тонкий слой мелкой стеклянной крошки, сияющей в первых солнечных лучах подобно свежевыпавшему снегу. Ни одного целого оконного стекла не осталось. Осенний воздух, очень свежий и холодный, гулял по квартире.