μεταμόρφωσις

опять ты, моисей. ныне меня не впечатлит метаморфоз жезла...

      трещина. трещина. трещина. небо скорлупками. дурной поступок. тримурти. небо распальцовкой, многоножкой из пальцев. юркой. потрескавшейся. облакастая сколопендра. отделов много. потрясающе много. как хлебница. и в то же время ты кнут. маленький, мякишный ребенок завернут в рябистые облака. мать ашера голодна, она отщипывает куски от его личика. пропадают в ее пасти. цветет, когда ест. ребенок не плачет, лишь плотнее кутается в небо, что — трещина. мать — кликуша. рваная. порванная. ашеров сарафан большой и фиолетовый. с левиафанчиками. он спадает с нее, спадает с хилого плеча. ашера абсолютно безумна. и голодна. ее голова — один большой шрам, бородино лоботомии. ее глаза — вертикальные прорези. ее шея — крест на висельной веревке, потерянный раз и навсегда. томик с молитвами Архангелу торчит из гребенькового лона, там же мешанина плаценты с дыбистым. как ритуальные лепешки для сиамских близнецов. младенца становится все меньше, желудок — все урчее. ашера не знает, как убежать от демиурга. никогда не знала. а голод гонит. в прорезь. в трещину. в молчаливый рот ребенка. как в нору. мышиную, кротовую, человеческую. у нее грязные ступни, непростительно грязные для Прямого Пути.

***

      в подвале душно, курино. как в бульоне — наваристом. краски ссохлись в чернослив и морщины кураги под нижними веками. — в глазах у вас обязано быть только красное дерево. суета. гул. мычание. почти кудахтанье. предбульоние. — а жемчуг ваш должен быть самой высокой, самой дробной, самой возбуждающей пробы. чтобы из него можно было делать гильотины. вот такой! — бородатый пивонец выбросил вверх волосатую лозой руку, — и выше!       связанные крылья очень зудели и затекали. воняли под каждым перышком. жемчужинки пота были сплошь селитрянка. прыщи в форме бесовских рож. ржаной кисель на соде. ноги — сводит, голос — сведен до колебательных ритмов, волново — упрощен. пахнет зарусской водкой. первичный бульон из сотен головок детдомовских ангелов смотрит глазами-квазарами на пивонца. —во-о-от такой! — вновь тупорыло затягивает пивонец. — эй! — толкается связанной рукой русый, гладковыбритый ангел. его сосед молчит, так как сведен, и лишь удивленно глядит на русого. — голос‐с-а-а! — восклицает вмиг завибрировавшее пространство. — да, это мой голос, — еле-слышно произносит русый, дрожа в такт пространству. — встань! — так развяжи. — нет. сам падал — сам вставай.       ангел пытается встать на связаных лапках, но его попытки вызывают лишь насмешливое кудахтанье вибрациями, он звучно падает на коленки. — я вам не ангел! — обиженно восклицает русый, — мой бог — диаметрально Иной! — ха-ха-ха, был у нас тут один такой, Люцифер звался, — нервно хихичет хищное пространство, — где он сейчас? ГДЕ ОН СЕЙЧАС? — подвал сотрясается от грома вибраций, — ГДЕ ОН СЕЙЧАС?! — я не знаю, — на глазах русого ангела наворачиваются теплые слезы, он эмбрионничает, обхватывая руками колени, и начинает медленно раскачиваться, напевая тихонько: — а между нами любовь, и ма земля, ма земля-я-я...       и тут же его сводят до небытийных шумов. последнее, что он успевает подумать: в раю русско. очень русско.

***

      лошадь бежит по небу. не лошадь она вовсе — конина без кожи. и пахнет уже специями. небо все та же трещина, а копыта конины вязнут. мимо сыпятся колесницы, Левиафаны Прямоходящие, головы аврелиев, брутов, пилатов — все несется конина. было у нее три головы, три жеребенка — теперь лишь нагие мышцы. и те — подгнивают уже. как сальные хвостики гиполицен этого неба. конина бы хотела заплакать, но конины не плачут о том, о чем плачут лошади. поэтому выбивает она вихри звездного дыхания из-под сломов неба. и-го-го. а взамен только кровью харкает. и та — лимфа. вот уже и лимб. Начало скоро. конец — еще скорее. перед кониной светило далекое, черное. и вся конина пред ним — угольки, угольки, угольки. — ты пешка, ты черная пешка, во имя знамений бога της μεταμόρφωσης.