Схождение Первородной

Лорен

Весь день я провела с Исфер. Мы играли в карты, и я жульничала, но она не злилась. Она показала мне семейную библиотеку, от которой я была в восторге. Никогда не видела столько книг и удивлялась: сколько лет нужно, чтобы их все прочесть? Я не была фанатом литературы на незнакомом языке, но совершенно точно осознавала покой и богатства той большой комнаты. Исфер учила меня эльфийским словам и смеялась, когда у меня заплетался язык. А я поняла, что Эрсель был прав. Исфер могла быть хорошим другом. Один день с ней дал полное осознание, какой одинокой она была. Ей не хватало общения, простой компании и радостей жизни. Сначала она пыталась держаться, как положено, а после расслабилась. Так же, как и Эрсель когда-то. Просто с ней это заняло меньше времени. Исфер внушала чувство покоя, но скоро в этом спокойствии можно было прочесть тоску. В ней было столько любви и не было ни единой вещи в этом мире, куда она могла бы её направить. А потому мою компанию воспринимала с особым энтузиазмом. Я не рискнула спрашивать её о сыне, а она сама даже не пыталась о нем говорить, осторожно обходя эту тему, когда мы подбирались к ней слишком близко. Спрашивала меня про Бразанас и с удовольствием слушала мои рассказы о море и великанах. И очень удивилась, когда узнала, что до войны я просто ловила рыбу. Как оказалось, Исфер никогда не видела моря, а я в ответ пыталась вспомнить каждую деталь, чтобы её воображение дало ей картину, что так долго была для неё недоступной. К вечеру мы простились, и Исфер покинула меня в хорошем настроении. А я вернулась в комнату и вдруг вспомнила, что война ещё не кончилась и это затишье — благословение. Эрсель, пропадавший в делах целый день, почтил визитом посреди ночи. Он был полностью одет, будто куда-то собирался или только вернулся. — Вставай, покажу интересное. И бросил в меня дорожный плащ. Выглянув в окно, я вздохнула. Там было холодно и неуютно, нужно было вспоминать, что я не живу в этом доме и дома-то у меня нет. Вспоминать, что я паладин, а не простая женщина, а Исфер не моя подруга. Он ждал меня на улице, выдал в распоряжение лошадь, и мы выехали в ночь. — Если ты планируешь избавиться от меня на каком-то пустыре, то имей в виду: я буду сопротивляться. — Хорошо, что ты не растеряла чувство юмора, — ответил он, поравнявшись со мной. Эрсель немного отошёл и теперь не был похож на каменного идола. В глазах блестел азарт, и я не могла разгадать тайну этой оживлённости. — Исфер от тебя в восторге, — сказал он. — Это взаимно. Она научила меня эльфийской брани. — Неужели? — его глаза смешно округлились, а я засмеялась. — Нет, я шучу. Но это не значит, что я бы не хотела знать. — Я бы научил, если тебе есть чем платить. — Боюсь, твои тайны мне слишком дорого обходятся. — О, руки не отвалились с прошлого раза? — Да тебе только волю дай придумать мне работы. Всё твои генеральские замашки! — Имей уважение к чину! — Эрсель театрально нахмурился, придав голосу командирский тон. Получилось хорошо, если бы мы не играли очередной акт клоунады, я бы даже поверила. — А губа не треснет? — нахально выдала я, слегка склонившись к нему. Лошадь фыркнула, будто осуждая за такое хамство к хозяину. — Не боюсь того, что уже было, — и он с достойным уровнем наглости показал свои разбитые губы, даже приподнял подбородок, чтобы я лучше видела. Поиграл бровями и задорно засмеялся. — В таких случаях трещит кое-что другое. — Если кое-что другое трещит от наглости, то у тебя там должен быть локальный Бунт Стихий. — Это так тебя мама учила с женщинами говорить, да? — Я могу сказать это с поклоном, — совершенно серьёзно выдал Эрсель. — Я запомнила! — и ткнула в него пальцем, чтобы поддержать эффект. Эрсель лишь закатил глаза, но на его лице не было и тени раздражения. — Кланяться каждый раз, когда мы кусаемся, здоровья не хватит. — Я бы ходила в вечном поклоне, — хохотнула я. — А ты со мной на пару. — Это ты и с Исфер так говорила? — Нет, я её пощадила. — Так у тебя ко мне личные претензии, да? — Это особое отношение, — я приложила руку к груди и с притворным трепетом захлопала ресницами. — На самом деле, это всё даже хорошо, — уже без тени улыбки сказал Эрсель. — Хорошо, что ты такая и что общалась с Исфер. Ей очень одиноко, и я рад, что всё так вышло. Она хотя бы улыбалась сегодня. Это был хороший день. — Ты бы и сам мог бы иногда делать то, что делала я. Это не сложно. — Не мог бы, — он резко помрачнел. — Так было не всегда. Раньше мы чаще разговаривали, даже пытались быть мужем и женой. А потом всё пошло к Хадерату, я допускал ошибки, одну за другой, а затем Беллас погиб и всё стало слишком сложно. Она не говорит, но я знаю, что она винит меня в этом. Я был моложе и глупее, слишком носился с традициями и правилами. В какой-то момент долг стал смыслом жизни, и я забыл, что моя жизнь не стоит на одной лишь службе. А Беллас пылал жизнью и не хотел моей судьбы. — И что случилось? — осторожно спросила я, изучая профиль Эрселя. — Можешь, конечно, не говорить, если не хочешь. — Мой сын предал Аварель, — резко развернувшись, сказал он. Сталь снова мелькнула в его голосе, но лишь на одно мгновение. — Почему? — Ради любви, — Эрсель говорил об этом снисходительно, с любовью. Даже когда его сын был врагом целой страны, для Эрселя он по-прежнему был сыном. И он его любил. Спустя много лет эта любовь стала спокойнее, приобрела мрачные оттенки тоски, но не исчезла. — За это его можно простить. Ради любви совершались великие подвиги и великие преступления. Я горд, что у него хватило сил и смелости, но сожалею об исходе этой истории. Они оба погибли в Кровавых Водах, когда Империя начала свой поход почти сто лет назад. — Когда Культ Созидателей убил короля Тейдена, верно? Эрсель лишь кивнул. А я собирала части истории воедино. Теперь был понятен источник напряжения в отношениях Исфер и Эрселя. Возможно, она хотела бы, чтобы их сын имел право выбирать себе жену, а не подчинялся правилам, которые сковали нежеланным браком её саму, а Эрсель настаивал на противоположном. Что бы не случилось дальше, их сын погиб вдали от дома, а Исфер, скорее всего, не имела даже шанса его похоронить. И теперь для всей страны они были родителями предателя. Интересно, сколько времени потребовалось, чтобы смыть это клеймо? Добавить сюда ещё брак против воли и все обстоятельства складывались в слишком удобную почву для любого конфликта. И пусть они не показывали глубины этого конфликта на публике, это не означало, что он не имел места быть. Скорее всего, гнев Исфер, о котором говорил Эрсель, скрывался в банальной нужде найти кого-то, кого можно обвинить. Если она хотела мужем кого-то другого, то Эрсель по умолчанию становился тем, кто был во всём виноват. И никакие доводы рассудка не могли это исправить. Напряжение, недовольство и полное отсутствие выбора, подкреплённые нуждой подчиняться, рождали интересный эффект, который не могла контролировать даже сама Исфер. Эрсель был ей в тягость, являлся прямым напоминанием о долге, ставшем наказанием, но мудрость веков не позволяла ей говорить и показывать это открыто. В своем муже Исфер видела отражение своих несбывшихся желаний и наверное, первое время относилась к нему соответственно. И не важно, сколько хорошего или плохого сделал Эрсель за столько лет, потому что Исфер обращала внимание лишь на второе, ведь это подкрепляло фундамент вины, что она на него возлагала. А первое просто на фоне теряло важность. Сам Эрсель в этой ситуации был в положении не лучше. Он знал, что не вызывает любви у своей жены и нет способа поменять фигуры в этой игре. А если верить его словам, то и он сам не полюбил её за столько лет, а значит, уже и не полюбит. И это заставляло его чувствовать вину. За боль, что он приносил Исфер не по своей воле и за то, что при отсутствии любви в его сердце, он не мог даже достойно ей посочувствовать. И потому оставалось лишь добровольно брать на себя вину за всё: за её страдания, её лишения и за то, что был не тем. В этом было какое-то обречённое достоинство. Эрсель мог бы ненавидеть Исфер, обвинять и даже пытаться силой получить то, на что имел право по законам Авареля, как муж, но не делал этого. А потому оставалось лишь пропадать вдали от дома, чтобы его жена могла свободно дышать. Наверное, и он тоже. Тогда бы он не чувствовал себя таким ненужным. Сила этого бремени отдаляла его от своего же дома, где он постепенно стал чужим. Эрсель позволял Исфер обвинять себя во всем и наверное, уже свыкся с этим чувством. И теперь его молчаливость в стенах дома не была секретом: Эрсель боялся сказать лишнее слово, не хотел обременять жену своим обществом и напоминать ей о том, чего она хотела, но не смогла получить. И пусть Исфер пыталась это скрыть, подслушанный мною разговор давал понять, что скрывать получалось далеко не всегда. Я жалела их обоих. Каждого по-своему. В этом уравнении не было правильных и не правильных значений и позиций. Была лишь боль, которая стала уже настолько привычной, что они перестали её замечать. А смерть общего ребёнка всё лишь усложнила, окончательно сбросив их обоих в пучину обвинений и поиска причин, почему всё так вышло. И всё же, прожить столько лет в таком положении и не возненавидеть друг друга — это было подвигом. Настолько большим, насколько это возможно. Это был подвиг не благодаря чему-то, а вопреки. Исфер была мягкой с Эрселем, не спорила и не обвиняла его открыто, а Эрсель говорил о ней, как о друге, которого ценит и уважает. Если бы они любили друг друга, сумели бы быть хорошей парой. Возможно, между ними и было некое подобие любви, выстраданное, построенное на почве смирения и безысходности, но эта любовь была совсем не той, что заслуживала песен и стихов. Ради такой любви не хочется умирать или жить. Она просто есть, выступая, как этап примирения с реальностью, но такая любовь не заставляет мужчину и женщину трепетать друг перед другом, лишь избегать и в тайне жалеть. Тем временем мы уже приехали. Эрсель не отвлекал меня от мыслей в пути, и я была благодарна за это. Благодаря этому времени я могла лучше понимать его, его жизнь и его жену. И относиться к этим выводам должным вниманием. Он остановился, помог мне спешиться. И почему я не додумалась снова надеть свой доспех? Сухая трава цепляла платье, было жалко, если испортится. — Зачем мы здесь? — Это тропа, ведущая к святая святых. Сюда эльфы приходят, чтобы найти покой и попросить совета у предков. Тех, кого с нами больше нет. Здесь очень тонкая грань между нынешним и прошлым. Наверное, из-за Гремучей реки. Вдоль всего ручья, что лежит прямо за этими горами, можно найти такие места. Просто нужно знать, где искать. И иногда бывает, можно услышать тех, кого с нами больше нет. — Не понимаю. — Ты сказала, что не знаешь своей семьи. Я посмотрела на него очень внимательно, а Эрсель избегал моего взгляда. — Это место священно. В иных обстоятельствах, я не имел бы права показывать тебе это, но в тебе тоже есть кровь нашего народа. И ты заслужила это право кровью и силой. Mar`Alanarte покажет тебе тех, кто связан с тобой узами родства, но больше не ходит среди живых. — Но почему? — этот короткий вопрос не вмещал всего моего удивления, но я была готова броситься ему на шею. Это был дар, достойного сравнения которому не существовало. Айрис часто говорила о моём отце, пылала любовью к нему, но я никогда не видела его лица, не слышала голоса. Мама оставалась тайной всю жизнь и могла ли я отказываться от такой возможности? Скорее всего, это будет первый и последний раз, когда у меня будет шанс хотя бы на мгновение поверить, что я никогда не была одна, а люди, полюбить которых у меня не было возможности, тоже ждут среди звёзд, вместе с Айрис. И тогда, глядя на небо, я бы могла искать и их там. Эрсель заметил мою нервозность, но решил отшутиться. — Слишком часто задаешь этот вопрос. Не на всё есть объяснение, и не везде оно нужно. — Ты сказал, что не имеешь права показывать мне это. Сейчас именно тот случай, когда объяснение существует. — И оно тебе не нужно. Я просто захотел, этого достаточно. Мы вошли в пещеру. Было сыро, но не холодно. Казалось, каменные стены мерцают, шепчут и зовут вперёд. Я чувствовала, что это место пропитано древней магией и даже века и скрытая дорога не могут спрятать эту магию. Скоро перед глазами раскинулась небольшая пещера. Меня окутало странное тепло. Эрсель шёл позади и не мешал мне наслаждаться единением с местом великих тайн прошлого. По стенам пещеры стекала вода, собираясь в небольшой родник, который начал манить меня, как только я его заметила. — Это Родник Первых Слёз, — тихо пояснил Эрсель, поравнявшись со мной. — Говорят, когда развернулась первая война между Азарис и Весифером, а мужья и сыновья Авареля отправились на войну с проклятым богом и первым Созидателем, их семьи прятались в этих горах. А когда им приносили плохие вести, они плакали. Мать чувствовала их боль, и она мучила её, а потому она дала слезам силу и создала такие родники. Чтобы те, кто познал горечь утраты, могли возвращаться сюда и видеть тех, кого потеряли во время великой войны Первородной. Для эльфов это место — дар и благословение. В этих пещерах добывают металл, из которого делают это, — он нырнул рукой под одежду и показал мне кулон. Красивый, изящный, но простой, как и сам Эрсель. — Это символ того, что я принадлежу Исфер перед лицом Матери. Если кто-то из нас погибнет, другой сможет найти облик умершего в этих водах. — Красиво, — выдохнула я, рассматривая лицо Эрселя. Он был печален, но эта печаль не была грузом. Словно он вспоминал что-то хорошее, что уже давно потерял и теперь память мучила его, но он не смел отгонять её от себя. Придя к этой мысли, я добавила: — И грустно. — Исфер приходит сюда, чтобы видеть сына. А я впервые здесь с тех пор, как его не стало. В слабом мерцании огней святой пещеры Эрсель сам казался волшебным. Я подумала, что именно в таких местах могла бы раскрыться его красота, но его чаще окружала грязь войны, чем волшебство природы. Свет отражался в его глазах, бросал нежные тени на скулы и аккуратный, женственный подбородок. Его кожа казалась фарфоровой, как на той картине в его доме. И даже седина не так сильно бросалась в глаза. Именно здесь, в этом месте, его седые волосы были похожи на чистое серебро, что пряталось среди однотонных прядей. Хотелось коснуться этих волос, проверить, будут ли они такими же холодными, как и их оттенок? Пока я рассматривала Эрселя, он стал зажигать свечи и благовония. Наверное, их оставляла Исфер. А потом поманил к воде, но не стал подходить близко. Я села у самой воды, а Эрсель попросил положить руки на поверхность родника. Я выполнила все указания. — Закрой глаза и представь, кого хотела бы увидеть. — Я не знаю, что представлять. Я не видела… — Твоё сердце всё знает. Думай о них, попробуй найти их любовь среди Мрака. И я послушалась. Закрыла глаза и стала искать любовь, которую никогда не ощущала. А Эрсель склонился, над ухом послышался его шёпот. Он просил воду показать мне тех, кого я потеряла. Просил тихо, с уважением и грустью. — А теперь смотри. Ты увидишь их. Я открыла глаза и увидела. На лице расплылась улыбка. Вода не была спокойной, потому что мои руки дрожали. Сначала я увидела женщину. Её круглое лицо и длинные, тёмные волосы. И глаза, прямо как у меня. Она была бледна, но в этой бледности было достоинство. Моя мама смотрела на меня с такой тоской и любовью, что я едва совладала с собой. Мы были похожи только глазами, в остальном я была далека от её холодной, благородной красоты. В её чертах скользила сила и смелость, а я была горда находить эти небольшие сходства. Хотелось коснуться её, но я не могла. И она, наверное, тоже хотела. На мгновение, я совсем забыла, что это лишь мираж и моя настоящая мама не может видеть меня сейчас. Это была тень прошлого, так она смотрела на меня в последний раз прежде, чем мы потеряли друг друга. Справа стал появляться другой образ. Мужской. Я узнавала свои светлые, немного вьющиеся волосы и бесцветные брови. Узнавала уши и оттенок кожи. Мужчина в отражении воды был полукровкой, как и я. И только глаза у него были другие — светло-голубые, как само море. В этих глазах не было никаких эмоций, они были пустые, уставшие и полные боли, которую некуда девать. Нос у нас тоже был одинаковый, я переняла от него так много черт, что сама удивилась. Оказывается, чтобы увидеть отца, мне нужно было просто чаще смотреть в зеркало. На щеке у отца раскинулся шрам, но он его не портил. Его взгляд искал меня, и я почти позвала его, как вдруг вспомнила, что он не может меня слышать. Мне хотелось увидеть его улыбку, услышать его голос и найти покой в его любви. Он бы защитил меня от всего — именно об этом говорил его взгляд тогда. А мама подарила бы тепло. Рука Эрселя внезапно коснулась моего плеча, а я только сейчас заметила, что у меня мокрые щеки. Я отвлеклась всего на мгновение, но этого было достаточно, чтобы лица моих родителей исчезли, словно их никогда там и не было. Руки задрожали, по воде пошла рябь. В тот момент я не додумалась, что Эрсель прервал меня намеренно, ведь он видел то же, что и я. — Нет! — простонала я, потянувшись к воде снова. — Пожалуйста, пусть они вернутся! Я повернулась к Эрселю, но он лишь покачал головой. На его лице было странное выражение: смесь тревоги, страха и сожаления. Только вот чего ему было бояться? Он бросил взгляд на воду и подхватил меня, оттаскивая от родника, когда я уже была готова бить поверхность воды, чтобы выпустить своё недовольство. — Им нужен покой, — прошептал Эрсель, когда я начала вырываться. — Нельзя тревожить мёртвых слишком часто. — Это же просто отражение. — Они чувствуют на той стороне. Эрсель продолжал держать меня, когда я скатилась в истерику. Это должно было когда-то случиться. Я слишком долго и слишком часто просила Салита забрать мою боль и тревоги, но он лишь притуплял их, не способный избавить меня от этой ноши. И это всё сидело во мне долгие годы, и только теперь нашло выход. Мне было больно, но в то же время я осознавала, какой великий дар мне преподнёс Эрсель. Никто во всем мире не мог бы подарить мне ничего более ценного и важного. Вместе с тем чувство одиночества стало слишком явным. Когда не понимаешь масштабы своих потерь, они не терзают тебя. Когда люди остаются безликими образами прошлого, живешь с этим по привычке, потому что эти утраты не болят. Словно этих людей никогда и не существовало, чтобы их можно было терять. Нельзя грустить о том, чего не имеешь, ведь есть лишь факт, но нет понимания. Как только эти образы становятся осязаемыми, приходит осознание. Я видела их лица, могла их запомнить, чувствовала на себе их взгляды, устремлённые ко мне из самого Мрака и только сейчас поняла, чего именно лишилась. Если бы они были живы, моя жизнь могла быть совсем другой. Я бы не бродила по всему свету в поисках хоть какой-то цели или славной смерти. И мне было бы о ком думать, было бы кому подарить свою любовь. Наверное, именно поэтому я считала, что у меня нет дома, ведь дом — это не место, а люди, которые делают любую точку на карте домом. И идти мне было некуда. Они оставили меня много лет назад, а потом оставила и Айрис. С тех пор никто не был мне дорог, и я никому не была дорога. То, что Эрсель остался со мной в такой момент, ни о чем не говорило, но от одной мысли о том, что он все же остался, рыдать хотелось ещё сильнее. Этот простой жест доброты разбивал мне сердце. Я знала, что мне не от кого ждать таких поступков. Я увидела в роднике что-то важное, увидел и он. И это «что-то» объединило нас, но я ещё была далека от понимания, как именно. Я хваталась за его одежду, а он прижимал меня к груди, гладил волосы и что-то тихо говорил на своём мелодичном языке. Когда я стала задыхаться, обнял крепче и прошептал: — Ничего… ничего, дай боли свободу. И я давала ей свободу. Возможно, Эрсель уже не будет видеть меня, как прежде, но разве это важно? Как будто он сам не избегал этого места. Родник приносил боль и ему, а потому он и не спешил искать там лица тех, кого потерял. Эрсель обнимал меня, словно понимал все без слов. От полного одиночества меня сейчас отделял лишь он один. Его поступок, он сам и эта мысль толкнули меня на необдуманный шаг. Я подняла голову, обхватила его лицо руками и врезалась в губы отчаянным поцелуем. Это был глупый жест, я не думала о последствиях, не хотела даже пытаться. Мне только нужно было чувствовать хоть какую-то близость. Сначала Эрсель замер, его руки напряглись на моих плечах, а потом он прерывисто выдохнул и ответил. Жадно, быстро и так же отчаянно. Этот поцелуй был не о любви, даже не о страсти. Этот поцелуй был об одиночестве и крупицах доброты, которую теперь так сложно отыскать, и о благодарности за эту доброту; об отчаянии и боли, что у каждого своя; этот поцелуй был про ненужность, которая не ранила, но заставляла чувствовать себя чужим в своем же доме; о чувстве вины за то, что стал бременем чужой жизни; о потерях, что оставляют после себя пустоту; о нужде почувствовать себя нужным и важным в глазах другого; о жажде тепла и нежности в разгар самого жестокого катаклизма. Этот поцелуй был про голод до обычных чувств, которые были прежде недоступны, потому что на них никогда нет времени, желания и нет никого, кому хотелось бы их подарить. Кроме того, кто хоть немного понимает, что это значит. Этот поцелуй не был о любви и страсти, он был о нас. Обо мне и Эрселе. Я начала этот поцелуй, но он упал в пропасть быстрее, чем я могла предположить. Словно мы оба постоянно ходили по краю и нужно было лишь подтолкнуть, оскорбив этим и его, и мою честь. Его руки крепко обхватывали меня, и я дрожала: от слез, от холода и от его касаний. Горячая ладонь коснулась бедра уверенной лаской, поднялась выше. Он порывисто сжал ткань платья на моей талии и потянул на себя. И я упала на него, а он упал прямо на камни. Его волосы красиво разлеглись на холодном полу, он тяжело дышал, переплетая свой язык с моим. Нежным жестом заставил меня поднять подбородок, чтобы припасть губами к шее и спуститься ниже. Плащ съехал с плеч, и я отбросила его, открывая больше, чем планировала. Он оторвался всего на мгновение, чтобы перевести дыхание, а потом потянул ленты платья вниз, обнажая ключицы и грудь. Почувствовав его пальцы на своей груди, я запустила руку в его волосы оставляя на ещё не зажившей скуле короткий поцелуй. В Эрселе скрывалось столько страсти и жажды любви, что можно было подумать, будто его никто никогда не касался. И теперь он увлекал меня в этот омут следом за собой, потому что я тоже хотела чувствовать себя нужной. Не как солдат, а как женщина. И мне было плевать, что скорее всего, в Эрселе не было ко мне любви тогда, я чувствовала себя женщиной. Одной из тех, на которых хочется смотреть, хочется целовать и совсем не хочется терять. Всё, что происходило, помогало нам заполнить пустоту одиночества, в которой мы оба жили. И пусть это было не про любовь, в тот момент этого оказалось достаточно. В порыве страсти Эрсель слишком резко рванул юбку вверх, послышался треск ткани и прежде, чем я успела пожалеть испорченное платье, он с силой прижал меня ближе. Я покорно прильнула к нему, позволяя его пальцам ласкать внутреннюю сторону бедра, пока горячий язык рисовал узоры на моей шее. Его тело с готовностью отзывалось на эту близость, и я знала, что то же самое происходит и со мной. И чем больше он касался меня, целовал, тем меньше во мне оставалось здравого рассудка. С каждым его и моим движением во мне было все меньше сил остановить и его, и себя. — Эрсель... — простонала я, когда его губы коснулись груди, обжигая кожу, привыкшую к влажному холоду пещеры. — Останови нас, пожалуйста. — Я не хочу, — его голос охрип и был не похож на тот, что я знала. Эрсель был совсем другим, ведь в тот момент вырвалась часть него, что всегда была скрыта под замком. Я сорвала этот замок сама. Бросив новый поцелуй на моё тело, он добавил, едва касаясь меня губами: — И не буду. От звука его голоса, заявлявшего о нежелании отпускать меня, я отпустила все, что когда-то считала важным. Крепко обхватила Эрселя ногами и отстранилась. Окинула его взглядом и внутри все сжалось: он лежал и смотрел на меня из-под полуприкрытых век. Смотрел с восхищением, нежностью и жаждой. Его пальцы осторожно поглаживали меня, но я знала: стоит лишь дать сигнал и эти пальцы будут ласкать меня с уверенностью и жадностью. Губы Эрселя припухли от слишком настойчивых поцелуев, подрагивая в нетерпении, но он ждал. Я ловко спустила платье ниже, обнажаясь до пояса, а потом потянулась к его одежде. Многослойный костюм поддавался легко, и скоро я коснулась его груди, усыпанной созвездиями веснушек. Там было несколько старых шрамов, бугрившихся под пальцами, но они заслужили лишь мою ласку. Его тело было крепким, красивым, его хотелось касаться. В слабом свете догоравших свечей я видела ещё не зажившие кровоподтёки и ссадины на его теле, которые он ревностно прятал ото всех. И никак не пытался даже намекнуть. Когда мои пальцы коснулись синюшных ребер, он вздрогнул, но не от боли. Я склонилась, бросив поцелуй на самый большой синяк, и стала хаотично покрывать его грудь ласками, которые он заслужил и которых так хотел. Дойдя до шеи, я замерла. Эрсель заметил мой взгляд, но ничего не сказал. Вместо этого просто стянул цепочку и откинул в сторону. Рваный стон раздался прямо над ухом, когда я поцеловала его покрытую синяками шею так, как он целовал мою. Пока я наслаждалась звуками его удовольствия, мои руки беспорядочно скользили по его груди, плечам и животу. Я не знала, за что первым ухватиться, потому пыталась коснуться всего и сразу. Поднявшись выше, отметила дорожкой поцелуев его мягкий, аккуратный подбородок, но до губ не дошла. Эрсель сжал моё бедро одной рукой, а второй потянул к себе, придерживая за затылок, и снова ворвался в мой рот настойчивым поцелуем. И тогда уже я была готова стонать. Никто не целовал меня так, как он. Никто не касался меня так, как он, словно боялся причинить боль своими ласками. Эрсель относился к моему телу с уважением и трепетом, а я невольно представила, как бы это всё было, если бы он меня любил? Наверное, в подобном случае я бы никогда больше не смогла думать о ком-то другом. Может и хорошо, что он меня не любил, а я не любила его. Эта мысль заставила меня отстраниться всего на мгновение, чтобы посмотреть в его глаза. Словно искала подтверждения мыслям, которые ещё только собирались появиться в голове. Эрсель нервно облизал нижнюю губу, а я прошептала: — Ты ещё можешь остановить нас. — Я же сказал, что не буду, — ответил Эрсель. — Почему? — спросила я, хотя и так знала ответ. Причины у него были те же, что и у меня. И я все равно спрашивала, хотела слышать его голос, едва касаясь его губ своими. — Часто задаёшь этот вопрос, — выдохнул он. — Но я уже ответил. Я выпрямилась, положила его руки на свою грудь и сместила бедра ниже. Эрсель шумно выдохнул. Его пальцы впились в кожу, там останутся следы, но боль не достигала моего разума тогда. Я чувствовала его желание сквозь слои одежды, и хотела, чтобы он оставался при своём мнении и не останавливался. А потом Эрсель резко поднялся, запустил пальцы в мои волосы и притянул к себе. Моя обнажённая грудь коснулась его, и по телу снова побежали мурашки, пока он забирал остатки разума каждым новым поцелуем. Его рука внезапно оказалась там, где наши тела соприкасались, но не могли соединиться из-за слоёв ткани, которые вдруг начали невообразимо раздражать. Эрсель заставил меня приподняться, а когда я опустилась обратно, меня встретило его пылающее тело. Я ощущала его жар бёдрами, прямо сквозь тонкую ткань. Обхватив его обеими руками, я замерла. А потом нагло улыбнулась. Дразнила его, подначивала. Делала всё, что и прежде, но в другом контексте. Потому что знала, что Эрселю это нравилось, даже если он не признавался. Он вдруг сжал меня слишком сильно, а потом бросил на уже забытый плащ. Даже в этом жесте Эрсель был осторожен. Вместо того, чтобы приложиться спиной о грубые камни, прикрытые лишь одним плащом, я упала на его согнутую руку, которую он заботливо выставил как преграду от случайных синяков. Оказавшись в таком положении, я выгнулась, поддаваясь его страсти, а он сразу же припал губами к моей груди, освобождая от оставшихся преград. Я почувствовала, что он уже готов пересечь границу, после которой ничего уже нельзя исправить и закрыла глаза, отдаваясь его одиночеству, его рукам, его телу. Он горел и был настойчивым, уверенным за нас обоих. Даже если я и сомневалась в глубине души, Эрсель восполнял этот недостаток своей решительностью. Он замер, овладев моим телом, а я едва слышно застонала, невольно откинув голову назад. Эрсель с тихим вздохом коротко поцеловал мою шею — там, где бился пульс, — и сжал меня крепче всего на мгновение. И, наконец, начал двигаться, прильнув щекой к ключицам. Я звала его, хваталась за его одежду, и он точно знал, чего я хотела. С его губ срывались слова, смысла которых я не понимала, но и не пыталась. То, как он это говорил, хорошо показывало все оттенки смыслов. От его уверенных, быстрых толчков тело дрожало, а я сгорала, едва успев поймать глоток воздуха прежде, чем наши губы снова встретились. Волосы Эрселя падали на лицо, щекотали живот, но это лишь разжигало эту безумную страсть. В таком образе Эрсель сводил меня с ума. Когда говорил так, как тогда, когда я видела, как по его груди прокладывают дорожки капли пота, а он целовал меня и осторожно держал в своих руках. Эта осторожность контрастировала со страстью и жадностью, с которой он мною владел, но этот контраст лишь распалял меня сильнее. Я вдруг подумала, что хотелось бы узнать все оттенки его личности. В том числе и те, что раскрывает страсть. Он постепенно ускорялся, пока я осыпала поцелуями его лицо и шею. Тело вдруг напряглось, пальцы неосознанно сжали его плечи почти до боли. Волна приближалась неумолимо, она должна была унести все, что я так отчаянно пыталась забыть в руках Эрселя. И я сама не знала, хочу этого, или нет. Это было бы приятно, но в то же время означало бы, что мне придётся скоро его отпустить. Эрсель не знал об этих мыслях, а потому уверенно приближал нас обоих к разрядке. Всё произошло слишком резко, слишком неожиданно и длилось слишком мало. Я глухо застонала, пряча лицо в складках одежды, которую Эрсель не потрудился полностью снять. Быстрые, сильные движения подводили к краю и Эрселя, он заставил меня отстраниться, но только для того, чтобы поцеловать в последний раз — грубо, жадно и почти безумно. Его стон остался на моих губах и все закончилось. Мы оба тяжело дышали, наши тела оставались в возмутительной близости, но я понимала, что это конец. Сейчас он отстранится и будет делать вид, что ничего не случилось. Буду и я, потому что иного выбора у нас не было. И тем не менее, он не спешил отпускать меня, словно пытался продлить эти последние мгновения, когда все в мире казалось неважным. А потом отпустил. И даже не смотрел в глаза. На его лице была странная смесь удовольствия и боли. А ещё стыда. И я знала, что то же самое можно найти и на моём лице. То, что между нами случилось, не должно было произойти. Мы оба это понимали. Эрсель встал, поправил одежду, а я так и лежала, прикрыв наготу платьем. Он подошёл, подал руку, и я молча поднялась. Не знала, что говорить и как смотреть ему в глаза. Нервы сдавали и я, чтобы не позволить слезам снова предать мою стойкость, сказала: — Какое возмутительное святотатство. Эрсель не улыбнулся, просто смотрел на меня и чем дольше он смотрел, тем сложнее было держать себя в руках. Я чувствовала, как дрожат губы и видела, как на лице Эрселя все явственнее проступает боль. Если все так должно закончиться — моим позором и его болью, — разве в этом был хоть какой-то смысл? Это был глупый, опрометчивый поступок. И я знала, что так будет. А потому просто приняла это как факт, но не знала, что теперь делать. Оставалось только уйти. Я всегда так делала, когда отношения становились слишком непонятными — убегала, пряталась и пыталась о них забыть. Со временем действительно забывала, чтобы в какой-то момент осознать, что во мне никогда не было любви, одна только боль. Может, я и не умела любить? А может, просто не позволяла себе. Эрсель молча направился к выходу, а я пошла следом, не решаясь нарушить его мрачное безмолвие. Да и что бы я сказала? Очередную шутку на грани слёз, чтобы скрыть чувства за привычной маской? Если бы это помогало. Если бы маски работали не только на тех, кто их видит. Он не заговорил, ни на улице, ни в пути. И даже на прощание ничего не сказал. А я, наконец, поняла, почему Исфер так ранило его молчание. Оно было убийственным. Лучше бы Эрсель сказал, что я унизила его, что была недостойна его внимания и тела. Лучше бы он кричал и злился, смеялся надо мной, чем молчал так жестоко и изящно, как умел он один. Лишь оставшись наедине с собой и своим унижением, я дала себе волю. Не просила Салита усмирить мою боль, не надеялась на облегчение. Не ждала, что Эрсель вернётся и скажет хоть слово. Просто сидела в воде, что стала слишком горячей, потому что я не контролировала магию, и желала одного — чтобы вода смыла память о его руках и о том, какой мучительно приятной была близость с ним. Мгновенное помешательство в отчаянии вылилось в проблему, решения которой я не видела. И было только два варианта, как с этим справиться: уйти сейчас или сделать вид, что ничего не случилось. И я склонялась ко второму. Если бы я ушла сейчас, стало бы очевидно, что что-то произошло. Эрселю пришлось бы слушать неудобные вопросы, а я и так уже достаточно вмешалась в его жизнь. А если останусь и доиграю этот спектакль, я имела шанс исчезнуть естественно и без ненужных проблем и подозрений. Лёжа в кровати, чувствуя, как горят на теле поцелуи Эрселя, как сводит ноги от воспоминаний о его горячей, страстной любви, я решила, что все же стоит впервые в жизни не убегать. Я делала это не для себя, а для Эрселя. Мне не навредит факт произошедшего, а вот ему вполне мог. И я была готова потерпеть его молчание, пока все не уляжется. А потом я забуду и его. И снова буду пылать одной лишь войной, а мой покровитель будет бережно хранить мою душу и разум от всего, что делало людей живыми существами, а не бездушной имитацией.

***

Эрсель

То, что случилось у Родника, не должно было произойти. План не включал в себя связи подобного рода. Я в который раз стал предателем, а Лорен только расстроилась сильнее. Я показал ей родителей, убедился в своих подозрениях, а потом плотина прорвалась. Вечно оберегаемая покоем Салита Лорен не выдержала. Я видел, какой уязвимой она была, но не мог оставить её. Кем бы я был, если бы бросил её одну в такой момент? А она поцеловала меня, и я не остановился. Я сам этого хотел — вот так просто, без каких-либо причин. Я хотел чувствовать страсть, нужду. И она тоже хотела. Так почему стало так тошно? Лорен была красивой женщиной. Особенно в том платье, что я слегка подпортил. Она была хорошим другом, верным спутником, а я воспользовался её слабостью, чтобы чувствовать себя лучше. Получилось плохо, но спроси меня кто, я бы сказал, что не жалею. Я ведь и правда не жалел. Стыдился, но без оттенков угрызений совести. А Лорен выглядела так, будто я взял её силой. Кто знает, что было в её голове в тот момент? Я решил принять привычную позицию — отдалиться. Ей будет легче принять все это, а я смогу подумать, что с этим всем делать. Решение было одно — оставить все, как есть. Лорен не казалась человеком, который влюблялся направо и налево, потому можно было просто сделать вид, что ничего не случилось. А можно было окончательно окрестить себя отморозком и воспользоваться этой мимолётной связью. Второй вариант я видел, как удачный ход, хотя и понимал, что это очень грязная игра. Да чего только стоит моя совесть, если на кону вещи куда более серьезные? Учитывая, кем оказался её отец, мне нужно было держать её рядом, чтобы не натворила дел. Мало ли, чего ей в голову взбредёт. И ради этого можно и побыть отморозком. А она не будет чувствовать, что осталась одна, ею будет сложнее манипулировать. Хм, будто я сам не собирался ею манипулировать. Собирался, еще как! Не ради личных целей, исключительно ради общего блага. От этой мысли я ненавидел себя больше, чем когда-либо. А ведь всегда был такой и не первый раз манипулировал людьми. Я топтался на чужих чувствах, разыгрывая свои партии, как генерал. Только те сами пытались играть, а я просто побеждал в гонках на мразность. Лорен не заслуживала такого отношения, но любви во мне не было, к сожалению, чтобы сделать это иначе, с другим мотивом. Если бы я не знал её, не прошёл с ней дорогу до Авареля, все было бы проще. Если бы её подколы и глупые шутки не вызывали мою улыбку — я бы справился и даже не задумался, что делаю что-то не так. Решил взять паузу, ещё раз все обдумать. А Исфер была права. Она была умная и понимала, во что все могло вылиться. Так и случилось. Когда она увидит, что одно из её лучших платьев испорчено, догадается. Лорен вряд ли сможет пояснить, как она умудрилась порвать его сама и откуда на её шее появились багровые следы. И я не смогу, если Исфер увидит моё тело ниже подбородка. По Лорен было видно, что произошедшее выбило её из равновесия и наутро то выражение так и не покинуло её лицо. Она, растерянная и озадаченная, поднимала во мне низменные желания, все ещё без любви, правда. Мне едва ли когда-то нужна была любовь для того, чтобы обладать женщиной, но в её случае это было оскорблением. Она точно не относилась к тому типу девушек, которыми можно играть. В том порыве была не похоть, а что-то совсем другое. То, что подтолкнуло и меня тоже, но из нас двоих только я не мог признать это хотя бы перед собой. Я не собирался каяться за свой поступок, просто хотел, чтобы наша с Лорен связь имела хоть какой-то смысл. Тогда и я бы не считал себя уродом. Если так посмотреть, то мы оба использовали друг друга, но я мог её остановить. И не остановил. Дни потянулись один за другим, Исфер косо на меня смотрела, а Лорен изящно делала вид, что все хорошо. Уверен, даже если Исфер постарается, не сможет выбить с нее ни слова.