Есть ли в небе лисы?

— День гамбургера! — радостно сообщает Разумовский, едва переступив порог квартиры. Мне хочется швырнуть в него детским ботинком, но я лишь натянуто улыбаюсь и говорю: — Как интересно. Зайка, иди одевайся. Ева, наобнимавшись с отцом, уносится в спальню, а я… Я подготовилась. Рассматривая свои ногти, замечаю: — Сегодня еще день брюнеток. Поздравил свою? — Поздравил бы, но у меня блондинка, — ничуть не растерявшись, парирует Разумовский. — Ася… Поехали вместе. Погуляем, проведем время втроем. Мы же семья. Опустив руку, мрачно смотрю на него. Кивнув, он продолжает: — Я наговорил тогда дерьма. Ты же знаешь, как я отношусь ко всему этому. Поехали, а? Пожалуйста. — Ма-а-ам, ты ведь поедешь? — с надеждой спрашивают сзади. Обернувшись, вижу Еву, скромно потупившую взгляд, даже ножкой шаркающую. На Разумовского смотрю еще угрюмее. Манипулятор чертов. — Хорошо, зайка, — цежу, незаметно показав бывшему кулак. — Но вам придется ждать, пока я соберусь. — Конечно, дорогая, — лыбится Разумовский. — Мы подождем. Козел. Я отправляюсь в спальню. С момента моего испорченного свидания прошло несколько дней, и все это время я очень старалась держать нейтралитет. Даже ни разу не двинула Разумовскому еще раз за нелепый фарс с похищением. Перед Денисом извинилась, сославшись на проблемы с бывшим и нежелание втягивать его в них. В общем-то, втянута в них теперь половина Питера, да и за его пределами люди, все благодаря видео, разлетевшимся по интернету, где Разумовский падает передо мной на колени. Можно подумать, этот развод мало обсасывали. Я даже видела пару роликов, где девушки рассматривали нашу ситуацию и говорили, что вот они бы никогда не вернулись, а также желали мне закрыть страницу абьюза в моей жизни. Видимо, то, как я врезала Разумовскому по роже, не засняли. Разборов на нас все равно сделали столько, что за день не пересмотреть. Создается ощущение, что куда ни плюнь — в семейного психолога попадешь. Я особо не стараюсь наряжаться. Правда. Оно само. От восхищенного взгляда Разумовского хочется вернуться в спальню и надеть пижаму. Впрочем, пижама ему не мешала так смотреть на меня. Раньше. Запланирован у них с Евой сегодня поход в парк, а потом в кафе, ибо день гамбургеров же. Я примерно прикидываю, как все это сложится с моим собственным расписание, потому что Славик точно выполнил указания и загрузил меня по полной программе. Ладно, есть еще ночь, а в ней парочка незанятых часов. Зато я не думаю к концу дня о Разумовском. Я думаю о том, что вот-вот свалюсь, и это лучше, чем альтернатива. В парке прогулка длится ровно до большой детской площадки, куда Ева убегает играть. Мы обходим ее по периметру, находим свободную скамейку. Я отодвигаюсь к другому концу. По-детски, да. Разумовского это ничуть не смущает, он невозмутимо пересаживается поближе. — Руку отгрызу, — предупреждаю, заметив, что он собирается меня обнимать. Тот, вздохнув, садится ровно. Некоторое время мы молчим, наблюдая за дочерью, затем я интересуюсь: — А что же с твоим обновлением? Ты, кажется, вообще его забросил. — Не то чтобы, — скромно бормочет он. — Я серьезно спрашиваю, если что. Без издевки. Вряд ли стоит давать нашей драме влиять на компанию и пользователей. — Ну, я кое-что сдвинул. — Спишь хоть? — Иногда. Мы замолкаем и отворачиваемся друг от друга, ведь есть отличный повод: нужно присматривать за Евой. Это хорошо, потому что я не знаю, о чем говорить еще. Как-то не сильно хочется выслушивать очередной поток бесполезных оправданий. И кажется неправильным делиться чем-то, что у меня происходит. Да и вести светские беседы тоже так себе идея. — Мама… Светлана Владимировна говорила, что ты тоже много работаешь, — негромко замечает Разумовский. — Ой, да брось. Она тебя обожает и влепит полотенцем, если назовешь по имени-отчеству. И да, я много работаю. — Зачем? — осторожно уточняет он. — Потому что хочу. Исчерпывающе, поэтому мы опять молчим. Не стоило соглашаться. Нужно было найти предлог и отправить их вдвоем, не было бы этой неловкой тишины. — Ася… — Не надо, ладно? — прошу я, махнув рукой. — Все эти оправдания уже до чертиков надоели. И толку от них нет. — Хорошо, — отзывается Разумовский. — Тогда скажи, от чего толк будет? Потому что я не отступлю. — Я не знаю. Не знаю, понимаешь? Я не верю тебе, я не могу точно сказать, когда и почему все пошло по звезде, но я не верю тебе, Разумовский. Я подозревала, я чувствовала себя брошенной, и все шло по накатанной, а в тот вечер… Ты говорил… Кричал… Я отворачиваюсь, не имея ни малейшего желания сорваться сейчас. Скрестив руки на груди, закусываю губу и смотрю на ближайший куст, пересчитываю листочки. Сейчас они очень красивого цвета, молодые и свежие, мне всегда такое нравилось. — Кричал отвратительные вещи, — тихо заканчивает Разумовский, когда понимает, что продолжать я не собираюсь. — Я даже так не думаю, Ась. Я… Я правда устал тогда. И не заметил, как тебе плохо. А когда ты про развод заговорила… Мне так горько стало, что после всего вот так, и я вывернул единственную защиту, которая у меня есть, — нападение. Я… Я подумал потом еще, что у тебя есть кто-то, раз ты легко согласилась на развод и ничего не сделала. — Мудак, — сквозь зубы сообщаю я. — Знаю. И знаю, что в этот раз должен был делать я. Ася? Мне не нужен развод. Я люблю тебя. — Свидетельству о расторжении брака это скажи. — И скажу! — взвивается он и вскакивает на ноги. Оглянувшись на дочь и убедившись, что она не смотрит, достает из кармана какой-то листок. Демонстрирует мне, а потом с остервенением рвет наше свидетельство о разводе, швыряет в урну рядом. Я скептически наблюдаю за ним. Реветь расхотелось. Ласково уточняю: — Ты дурак? Это так не работает. — Да брось, красиво же было, — закатывает глаза Разумовский и падает обратно на скамейку. Клоун, елки-палки. — Я все исправлю, — нахохлившись, заявляет он. — Верну доверие, и ты снова меня полюбишь. Снова. Точно клоун. — Только… Не встречайся пока ни с кем, ладно? — бормочет Разумовский, глянув на меня. — Дай мне этот шанс. Нам. По морде бы ему дать. Снова. Я встаю и, оставив его без ответа, иду к дочери. *** Чего я не ждала в два часа ночи, так это долбежки в дверь. Еще меньше я ждала, что за порогом окажется Разумовский. Ева-то у родителей, дома только я и Леша. Открыв дверь, уточняю: — Ты спятил? — Привет, Серег, — зевая, произносит брат и проплывает мимо на кухню. — Вот. Разумовский сует мне свой телефон, агрессивно тыкая в него пальцем. — Вот, смотри. Это видео из ресторана, тот вечер, когда… Когда мы поссорились. Ася, посмотри, пожалуйста. Он оттесняет меня и заходит в коридор, опять сует под нос телефон и включает воспроизведение. — Я вскрыл те камеры. Чего раньше не додумался? Ладно, не суть. Смотри! Видишь? Вот тот момент, с помадой. Вот эта су… — Девушка, — мрачно подсказываю. –Да. Вот эта девушка, это жена одного из инвесторов. Видишь? Прижимается для общего фото. А с другой стороны ее муж. Ну видишь же? Вот, ее толкают, и она вписывается лицом в меня. Если увеличить, то там будет ее бляд… — Красная. — Красная помада. Видишь? — спрашивает он, глядя на меня сверкающими от перевозбуждения глазами. — Ася, я же говорил, ничего такого не было, никогда не было, Ася, честно. Я прислал тебе видео, посмотри полностью и… — Отлично. — Я сую ему телефон обратно. — Теперь найди запись, где тебя на протяжении месяцы в офисе к батарее пристегивают, чтобы ты домой не шел, и колесами поят, чтобы смотрел флегматично на меня, как на пустое место. И сразу пойдем жениться. — Ася… — Слушай, проспись, а? И другим не мешай. Я выталкиваю его обратно в подъезд, и Разумовский не сопротивляется, не пытается препятствовать тому, что дверь захлопывается прямо перед его носом. Только смотрит. Обернувшись, вижу Лешу, который от одного моего взгляда поднимает вверх руки и уходит к себе. — Сука, — шепчу я, а потом распахиваю дверь. Разумовский понуро ждет, когда приедет лифт. Я подхожу к нему, радуясь, что надела тапочки, хватаю за воротник и заставляю нагнуться. Нюхаю, пока он настороженно изучает меня. — Вроде не пил, — резюмирую, отпустив. — Ты в адеквате? Машину сможешь вести и не врезаться? Давай я тебе лучше такси вызову. — Я в норме, — возражает Разумовский, перехватив мою руку. Прижав ее к губам, шепчет: — Я просто хотел показать… Не смог дождаться утра. Ася, ну ты же видела? Ничего не было и… — Ага. Тогда. Езжай домой, а? И на нормальной скорости. — Я найду видео с каждого вечера, — решительно заявляет он и, пользуясь моим замешательством, обхватывает лицо ладонями. — С каждого, когда меня не было. Какой таймлайн? Месяц? Два? Давай два, так надежнее. Я все тебе отправлю, Ася, ладно? Докажу. Разумовский тянется, чтобы поцеловать меня, но я отступаю, и он не удерживает. Стукнув по кнопке на стене, киваю на снова открывшийся лифт. — Иди. На нормальной скорости, ясно? И отпишись, как домой приедешь. Он кивает, и я ухожу первая, спешу закрыть дверь, чтобы отрезать себя от него. По коже все еще бегают мурашки от прикосновений, от взгляда, от всего. Леша опять в коридоре, делает вид, что ему во второй раз что-то срочно понадобилось в кухне. Я даже не кидаюсь в него ничем. Вот это выдержка, согласна. Потерев висок, иду к себе, по пути проверяю Еву. Леша временно переехал в гостиную, чтобы у племянницы была своя комната, никакие мои заверения в том, что мы с ней и в одной нормально поспим, не подействовали. Брат только заявил, что я ребенка красками травану, поэтому не обсуждается. Забравшись под одеяло, откладываю ноутбук, на котором повис проект, и беру с тумбочки телефон. Действительно прислал. Бред какой-то. Что это вообще докажет? Всего один вечер-то. Но я открываю видео и просматриваю от и до. В середине приходит сообщение от Разумовского о том, что он дома. Выдохнув, смахиваю уведомление. *** Звонок от мамы настигает меня как раз по пути домой. Там я собиралась забрать две картины, чтобы отвезти их в галерею, а потом рвануть дальше по работе, но планы несколько меняются. Дочь сегодня должен был забрать Разумовский, однако в трубке с слышу: — Сережа не приедет сегодня за Евой. — Почему? — уточняю, не отвлекаясь от дороге. Хвала тому, кто придумал громкую связь. — Заболел. — Н-да? — бормочу я, представляя, скорее, запой, а не простуду. — Да, голос такой хриплый был, — сообщает мама, вздохнув. — Бедный мальчик, совсем, похоже, разболелся. — Переживет. Скоро буду. Зараза. Если мама не согласится побыть с Евой сама, то весь день полетит в топку. Я не стану таскать дочь к заказчикам и на объекты, придется перекраивать расписание. Разумовский, блин. Нашел время. Наверняка, азарт отцовства и семьянина угас, и опять пошли отговорки. Ладно, черт с ним. Разберусь. Первый раз, что ли? Позвоню в агентство, где нам всегда няню подбирали, на крайняк. Дома мама на вопрос о том, сможет ли она посидеть с Евой, отвечает: — Конечно, у меня сегодня не было планов. Ты же заедешь к Сереже? — Что? — замираю я с картиной посреди коридора. — Проведать его, — говорит мама и улыбается. Получается совсем без давления. — Мальчик там один совсем, ты же знаешь. Вы не чужие другу другу люди, так что это было было бы разумно с твоей стороны. Разумно с моей стороны было послать его на хрен много лет назад. — Предположим, — бормочу я, отправляясь за второй картиной. — Заедь, — повторяет мама тоном, уже не терпящим возражений. — Ладно, — мрачно отзываюсь и спешно покидаю квартиру, пока она не стребовала с меня обещание сварить ему куриный супчик. Визиты к Разумовскому в мои планы сегодня совсем не входили. Пару дней назад он скинул мне целый архив видеозаписей, все датированные внутри. Я перестала смотреть после той, где он у себя в офисе устало рухнул за стол и минут пять сидел, закрыв лицо руками, едва не заснул и не свалился со стула, а потом гладил пальцем одну из фотографий в рамках. Я знаю их все и знаю, которая заинтересовала его в эти мгновения. Там мы с Евой. Было это полтора месяца назад. Благополучно решив, что с меня пока хватит, я отложила архив до лучших времен. Мне пока в голову не пришло, что делать с этой информацией После галереи я звоню Славику и прошу его что-нибудь сдвинуть или перенести, потому что возникло срочное дело. Агент, и без того находящийся в перманентном стрессе от моей производительности, пообещал все сделать. Деваться некуда, и я еду к нам… К Разумовскому. Возле дома долго сижу в машине, собираясь с мыслями. С духом. С чем-нибудь. Ладно, вдох-выдох, и погнали. Но я опять сижу. Выругавшись, распахиваю дверцу и решительно выхожу на улицу. Ключи у меня есть. Я сунула их в почтовый ящик ранее, но Разумовский вернул маме. Она передала мне. Сюр какой-то. Стабильный. Чего я вообще прусь туда? Может, он не дома? Может, не ждет никого? Может, вообще не один? Тьфу ты. Я не открываю своим ключом, жму на кнопку звонка. Чувствую себя идиоткой. Почти надеюсь, что его нет дома, но слышу, как шурудят замки, и дверь распахивается. На пороге стоит удивленный Разумовский. В любимом нами обоими леопардовом халате, растрепанный, уставший, с синяками под глазами. Так и хочется спросить, замазывал ли он их тоналкой все это время? — Мама сказала, что тебе нехорошо, — оправдываюсь, переминаясь с нога на ногу. — Я решила проведать. Извини, надо было позвонить. Я не вовремя? Тогда… Разумовский мотает головой и отступает, пропуская меня в квартиру. Блин. Вот заходить я не планировала. Хотела через порог спросить, что и как, и отчалить. Но сейчас это кажется совсем глупым. Я прохожу в коридор, останавливаюсь. Не планировала, потому что все здесь родное, мое. Любимое. Я смотрю на Разумовского, уточняю: — Так… как ты себя чувствуешь? — Сносно, — тихо говорит он, чуть улыбнувшись. Мама права, голос хриплый. — Я боялся Еву заразить. — Какая температура? — Нормальная? — неуверенно предполагает он. — Я не мерил, если честно. Решил, что раз с вами все равно пока не увижусь, то кое-что доделаю по работе. И тогда я протягиваю руку к его лицу, но пальцы застывают в каком-то сантиметре ото лба, потому что не решаюсь коснуться. Все это так глупо со стороны, наверно. Разумовский высокий, гораздо выше меня, и держит себя в форме, я рядом с ним действительно мышью кажусь. И сейчас ею себя чувствую, замерев. Мне кажется, что если трону его, то все мое душевное равновесие полетит в задницу. Я ведь не железная. Я люблю его, люблю настолько, что сейчас чувствую себя полнейшей тряпкой. Не нужно было приходить. Разумовский, осторожно взяв меня за запястье, тянет чуть дальше. Лоб горячий, сразу понятно, что здоровьем тут и не пахнет. — Нужно… Нужно померить, — говорю я, сглотнув ком в горле. — Где градусник? Разумовский смотрит на меня, закусив губу. Окончательно стушевавшись, бормочу: — А, ну да. Тогда… Подожди в гостиной. Я принесу? Если можно. Он в ванной должен быть. — Ася, — шепчет Разумовский, так и не отпустив моей руки. — Зачем ты спрашиваешь? Это твой дом. Здесь все твое. И я тоже. — Ладно… Тогда я за термометром. Высвободив руку, иду в направлении одной из ванных. Я стараюсь не сильно глазеть по сторонам, но ничего не могу с собой поделать. И в большом, светлом помещении все равно рассматриваю каждую черточку, силясь уловить намек на пребывание кого-то другого здесь. Прислушиваюсь. Вдруг этот кто-то в другой комнате? В спальне, например. Но ничего подозрительного я не обнаруживаю и, достав аптечку из шкафа, направляюсь в гостиную. Здесь тоже все по-прежнему, ни одной лишней вещи. Только вазы на столе стоят, целые, ни трещинки. И ровно такие же, какие были. — Я заказал новые, — заметив мой взгляд, хрипло говорит Разумовский. — Нашел по фоткам. — Понятно, — бормочу я, присаживаясь рядом. Сунув ему градусник, закрываю пока аптечку. — Ева не сильно обиделась? — спрашивает он, поправив халат. Под ним заметны штаны, и на том спасибо. — Нет, она ж не совсем кроха. Понимает, что к чему. — Хорошо, — вздыхает Разумовский. Он молчит некоторое время, а потом интересуется: — Искала чужие вещи, да? Я пожимаю плечами, открываю аптечку и начинаю в ней рыться без особой цели. — Ася, — зовет он, вновь взяв меня за руку. — Я скинул тебе все ролики, какие достал. Там материалы с каждого дня. Ась? У меня только ты. — Была, — поправляю, хмыкнув. — И поэтому после суда ты радостно поскакал по другим. — Прости, — чуть слышно произносит он, но хотя бы оправдываться не пытается больше. — Я думал… Не важно. Я виноват перед тобой. — Слушай, давай не сейчас, а? Очень вовремя раздается писк, и мы проверяем температуру. Тридцать восемь и шесть, блин. Я сую градусник обратно в аптечку, отбираю несколько таблеток и иду на кухню, чтобы взять воды. В раковине два бокала. Я присматриваюсь. Помады нет вроде. — Оба мои, — хрипит Разумовский, и я вздрагиваю, обернувшись. Становится немного стыдно. Много. — Вино. Вчера. Забыл сунуть в посудомойку, а горничная сегодня не приходила. У нее выходной, ты же знаешь. Угукнув, подхожу к холодильнику и останавливаюсь, потянувшись к ручке. Как-то странно. Я же тут не живу больше. Чужая, по идее. — Ася, — шепчет Разумовский, успевший приблизиться. Он обходит меня, вымученно улыбается, а потом плавно сползает на пол, опять на колени, елки-палки, опять обвивает меня руками, жмется горячим лбом к животу. — Ася, пожалуйста… — Да что ты, блин, делаешь, а? Вставай, пол холодный же. — Не веди себя так, — просит он, не реагируя. — Будто чужая здесь. Пожалуйста. Это твой дом, и… У нас же снова однажды все станет хорошо. — Встань, — повторяю и тяну его вверх за ворот халата. — Я поняла тебя, поняла, ладно? А теперь вставай. — Сейчас, — выдыхает он, не отпуская меня. — Чуть-чуть. Ладонь поневоле ложится на лохматую голову, потому что все это привычное, родное, и тело реагирует раньше, чем мозг вспоминает, почему все порушилось. Я неловко глажу, а потом опять прошу: — Вставай. Нужно лекарства выпить. Давай, вот так. Он поднимается, смотрит на меня. Тянется к лицу, но я отхожу и, взяв его за руку, веду к стулу. Усадив, возвращаюсь к холодильнику, достаю воду. Он не любит теплую, чтоб его за ногу. Сцепив зубы, сую ему бутылку и таблетки, жду, пока все послушно проглотит. — Я поняла, что ты опять ушел в рабочий запой, но давай ты все-таки полежишь сейчас? — предлагаю я, глядя на его осунувшееся лицо. Реально тоналкой мазался, что ли? Впрочем, зря удивляюсь. — Тебе пора ехать? — грустно спрашивает Разумовский. Вообще-то, не помешает. Но я обещаю посидеть с ним еще немного, и мы отправляемся в спальню. Дверь я открываю решительно. Даже если там чужая косметика на моем столе, даже если лифчики разбросаны, даже если голая тетка на кровати — плевать. Решительно. По крайней мере, сорву пластырь резко. Но спальня пуста и чиста, и вообще все тут выглядит так, будто он и не ночевал в ней. — Ты где спал? — прямо спрашиваю, сдергивая покрывало с кровати. — В офисе. В кабинете. В гостиной иногда. — Что так? — Я бы двинулся, если бы лег сюда спать без тебя, — отстраненно признается Разумовский и кидает халат в кресло. Под ним еще и футболка, вообще хорошо. — Ты спал тут без меня. — Это было не так. Тогда ты не уходила. — Ложись. Разумовский снимает тапочки и послушно лезет в постель, а я накрываю его сверху одеялом. Сажусь в другое кресло, из которого он не устроил свалку. Неловкость виснет на шее неподъемным камнем. — Ася, — зовет Разумовский. Я поднимаю на него взгляд. — Я люблю тебя. Опять двадцать пять. Нахмурившись, советую ему поспать. — Прости меня, — не унимается он. — Я смотрел камеры. Я наговорил тогда столько… И толкнул тебя, я… — Прекрати, а? — прошу, встав. Направившись к окнам, приоткрываю верхнюю половину, чтобы немного проветрить. — Не время, явно. — Почему ты не сказала раньше? Когда поняла, что тебе так не нравится, что некомфортно? — Я говорила. Просто ты мимо ушей пропустил. Он закрывает глаза и натягивает одеяло по самый нос. — Я привык, что ты относишься к этому легко. Не увидел, что тебе плохо. Прости. Я, проклиная себя за слабость, преступную и непростительную в нашей ситуации, сажусь рядом с ним на кровать. Потрепав по волосам, говорю: — Забыли пока, ладно? Ты не в себе сейчас, температура и все такое. — В себе я, — бурчит Разумовский. — Ага. Поспи. Я… побуду пока с тобой. Могу побыть. Если хочешь. — Если я никого другого не жду, да? — угадывает он и мрачно смотрит. — Я нашел тебе все доказательства. Никого. Нет. Кроме. Тебя. — Да, рассказ о том, как у тебя не встал на другую, — шикарное доказательство. — На тебя всегда встает, — еще угрюмее заявляет он, скрывшись под одеялом окончательно. — Хоть сейчас проверяй. — Отлично чувствуешь момент, Разум, — усмехаюсь я, сдергивая одеяло обратно. — Не делай так, нельзя сильно закутываться. — Ася, — очень серьезно произносит он и даже приподнимается на локте. — По имени. Пожалуйста. Ты совсем меня по имени не зовешь. И то верно. Само собой получается. Я смотрю в расстроенные синие глаза. Честно отвечаю: — Попробую. Ложись. Повинуясь легкому толчку в плечо он падает обратно, а я накрываю его одеялом снова. Больше Разумовский ничего не говорит, закрывает глаза и через какое-то время засыпает. Я же пытаюсь понять, что мы сделали со своей жизнью.