Есть ли в небе лисы?

Его нет уже шестой час. Первые четыре я была занята работой, а потом дочерью, но последние два, тянущиеся после того, как Ева уложилась спать, ощущаются, как гвозди. В голову или в крышку гроба нашего брака — не все ли равно? Я сижу на диване в большой гостиной, проект которой от и до создавала сама. Изначально еще пыталась отвлечься, скроллила ленту в проклятой соцсети, читала книгу, играла «три в ряд», но все-таки сдалась. Мысли это никак не успокаивало, только заставляло нервничать еще больше. Разумовский должен был вернуться три часа назад, он обещал мне, обещал Еве, и она очень ждала его. Повезло, что слишком устала и легла спать. Расстроенная, но хотя бы без истерик. А его все нет. Три моих последних сообщения и два звонка так и остались без ответа. Я скидываю тапочки и забираюсь на диван с ногами, обнимаю подушку в виде совы. Это работа, говорю я себе. Он занят, потому что много всего навалилось, ведет очередные переговоры с инвесторами. Он не в окружении других женщин, как пишет часто пресса, и сейчас он не трахает другую, нашептывая ей, какая она восхитительная и сексуальная. Он не прижимает ее к себе после, не клянется в любви и не целует, называя своей маленькой мышкой, не мурлычет ей всякие нежности на французском. Он этого не делает. Я закрываю глаза. Верить в свою мантру с каждым разом становится все сложнее. Я не покупалась на уловки прессы и якобы компрометирующие фотографии раньше, когда но был часто рядом и не забывал про свои обещания. Раньше. Но сейчас его нет, его нет почти всегда, он забил на все, что касается меня, и теперь проделывает то же самое с нашей дочерью. И не верить больше не получается. Проходит еще час, и в тишине огромной квартиры я слышу, как открывается входная дверь. Я не иду его встречать, жду, когда он, довольный и счастливый, зайдет в гостиную и швырнет пиджак в кресло. Не попадет, конечно. Он пьян, и меткость у него страдает. — Дорогая, — расплывается в улыбке Разумовский и разводит руки в стороны, приглашая в объятия. — Я думал, ты спишь. Я не двигаюсь с места. — Ты обещал вернуться раньше, — напоминаю, отложив сову. — Не начинай, — закатывает глаза он и падает в кресло вместо пиджака. — Вечер затянулся, но в итоге закончился удачно. — Вижу, — отстраненно замечаю, остановив взгляд на его рубашке. Это?.. Не может быть. — Ева ждала тебя. — Свожу ее завтра в «Галерею», она забудет про сегодня, — отмахивается Разумовский. — А пока… — Ты издеваешься? — тихо спрашиваю, поднимаясь на ноги. — Ну что опять тебе не так? — раздраженно тянет он, застонав. — Ты, дорогая Ася, в последнее время капризничаешь хуже Евы. Может, — ухмыляется и указывает на мой живот, — там еще один Разумовский завелся? — От святого духа разве что. Потому что ты, очевидно, в последнее время трахаешь кого-то другого. — Не понял? — хмурится он. Я подхожу к нему и сильно дергаю за рубашку. Там, рядом с воротником, отчетливый след красной помады. — Вот ее, как вариант, — предполагаю и брезгливо одергиваю руку. — Ой, да брось, — недовольно ворчит Разумовский и поправляет рубашку. — Об меня для этих фоток сегодня кто только не терся. Странно, что там целого отпечатка лица нет. — Ты меня за дуру держишь? — Сейчас немного есть, да. Ты ведешь себя очень глупо, ma petite. Я, покачав головой, отхожу от него, тру лицо ладонью. Внутри меня с каждым его словом нарастает снежный ком, готовый вот-вот сверзиться вниз, погребая под собой все то хорошее, что у нас было. Я не верю, я не должна верить, он бы не стал. Не стал бы? Или я буду как те наивные жены, которые думают, что стринги в машине — это просто подарок мне был, выпал из пакета? А то, что не по размеру, — перепутал. Потому что сейчас меня жизнь буквально носом ткнула в то, что мой уже явно не благоверный супруг не гнушается сходить налево, может, даже трахнуть случайную знакомую в туалете ресторана. Я не должна верить. Но я и ему больше не верю. И с губ само срывается: — Я так больше не могу. — Как? — лениво уточняет Разумовский. — Вот так. Это не жизнь, а издевательство какое-то. — И правда, — язвительно соглашается он. — Что за ужасная жизнь у жены миллиардера, которая получает все, что угодно, только пальцами щелкнув? А иногда и без этого. Ваза, та самая красивая белая ваза, которая мне так понравилась, летит со стола, задетая моей рукой, когда я резко поворачиваюсь к нему. С таким же треском сейчас разбивается все между нами. Впрочем, не сейчас. Это гораздо раньше случилось, просто я дура и не хотела видеть. — Тебя нет! — громко заявляю, а Разумовский встает с кресла. — Тебя никогда с нами нет! И я молчала, когда ты делал это только со мной, я закрывала глаза на очевидные факты, но сейчас ты и на дочь положил здоровенный болт! — Уймись, — морщится он и подходит. — Долго я должна терпеть все это? Ты изменяешь и даже не скрываешь этого! — Дура, — мрачно цедит Разумовский. — Я не… — Тебя никогда нет рядом, Сережа! Никогда! Раньше ты еще как-то старался выделить нам свое драгоценное время, но больше, видимо, не собираешься, и… — Заткнись, — обрывает он и, схватив меня за руку, притягивает к себе. — Ты сейчас, дорогая, как неблагодарная овца. Я делаю все это ради тебя, ради вас с Евой! — Что ты делаешь ради нас? Крутишь романы? Не ночуешь дома? Пропадаешь? Что из этого ради нас, а? — Все! — взрывается Разумовский, дернув меня еще ближе. — Я все ради вас делаю! Я впахиваю как конь, чтобы у вас было все, что угодно! Я пытаюсь вырваться, но тщетно. — Нам ты нужен! Ты, слышишь?! Не очередное обновление, не инвестор или бизнес, нам нужен ты! У тебя и так банковский счет скоро лопнет, но ты продолжаешь цепляться за работу, будто ничего дороже у тебя нет в этой жизни! И все, что в итоге получаем мы, — откуп, деньги в морду, чтобы не вякали лишний раз! — Когда ты успела стать такой сукой? — зло интересуется Разумовский. — Тогда же, когда тебе стало плевать на нас! Он отпускает меня, но уйти не дает, шагает наперерез, из-за чего я оступаюсь и падаю задницей на диван. Разумовский в бешенстве орет, как все это его достало, какая я неблагодарная дрянь и не ценю все, что он делает, чего добился, не помню, сколько всего сделал для меня и моей карьеры, для Евы, для нашей семьи. В ярости швыряет в стену другую вазу, куда я насыпаю конфеты, которые он и дочь периодически таскают. Заявляет, что даже если он бы и завел интрижку на стороне, то явно имел бы на это право, потому что все, что делаю я, — это выношу ему мозг, и он устал от меня. И тогда, вклинившись в его монолог, я тихо, почти даже не дрожащим голосом, говорю: — Я хочу развода. Разумовский застывает, смотрит на меня так, будто впервые увидел. Я встаю на ноги, отталкиваю его и уже громче, несмотря на текущие по щекам слезы, повторяю: — Я хочу развестись. — Что? — подозрительно спокойно спрашивает он. — Ты слышал. Я подаю на развод. — О, вот как, — протягивает Разумовский, запустив пальцы в растрепавшиеся волосы. Ухмыльнувшись, говорит: — Развод, значит, да? Так, значит? После всего, что я для тебя сделал, ты решила свалить? — Да, — выдыхаю, сжав кулаки. — Да. — Очень интересно, дорогая Ася. А знаешь что? Давай! — Он подходит ко мне и тыкает пальцем в плечо. — Давай. Я согласен. Мне такие отношения на хрен не сдались. Хочешь развод? Будет развод. Только запомни, дура: ты ни хрена от меня не получишь, поняла? — Мне и не нужно от тебя ничего, — говорю я, сглотнув ком в горле. — Прекрасно. В таком случае: пошла вон. Чтобы я не видел тебя здесь больше. И дочь… Он замолкает, потому что ему в голову прилетает плюшевый заяц. Мы дружно отходим на шаг назад, смотрим в сторону, откуда прилетел снаряд. Ева, нахмурившись, подходит ближе. Я делаю над собой усилие, незаметно вытираю лицо и улыбаюсь ей. — Извини, что разбудили, зайка. Возвращайся в кровать. Завтра мы с тобой поедем в гости к бабушке с дедушкой. — Может, она со мной хочет остаться? — выдает Разумовский, сложив руки на груди. — Не подумала? — Я с мамой поеду, — бурчит Ева, обхватив меня ручками. — Не с тобой. — Отлично, — бормочет он, хотя я вижу, как на секунду выражение его лица меняется. Больно, наверно. — Просто отлично. Мне же проще. Разумовский проходит мимо, хватает с пола пиджак и направляется в коридор. Через пару секунд захлопывается входная дверь. Я делаю глубокий вдох. Ничего. Это ничего. Все и так шло к разводу. Мы просто поставили точку. Он всем своим видом показывал, что я не нужна ему, даже особо не скрывал от той же прессы, что тусит с другими женщинами. Это не журналисты козлы, выдумывают. Это он имеет право на интрижку. — Мам, — тихо зовет Ева, дернув меня за футболку. — Вы сильно поссорились? Что теперь будет, мам? — Давай обсудим это завтра, зайка, ладно? — прошу я, глядя в потолок. — Утром мы поедем к бабушке с дедушкой на какое-то время. Все хорошо будет. Я отвожу дочь обратно в ее комнату и заново укладываю, еще несколько раз заверяя, что завтра все объясню. Когда Ева засыпает, плетусь в студию и там, закрывшись, тихо вою, сидя на полу.