Есть ли в небе лисы?

В больнице лучше не становится. Рыжеволосого парня пугает абсолютно все, и мне приходится долго его уговаривать хотя бы на базовый осмотр врача. Незнакомец дергается, отчаянно цепляется за мою руку и пребывает в перманентном ужасе от вида медицинских инструментов, да и от людей вокруг. Ну хоть больничную робу надеть на него разрешил. Рядом только доктор и медсестра, но и этого с лихвой хватает, чтобы парня трясло от каждого их движения. Что-то тут явно не так, и я начинаю подозревать, что пережил он в своей жизни нехилое такое дерьмо и оказался на пляже голым не просто так. Очень не хотелось бы, чтобы с ним произошло что-то подобное, но факты говорят сами за себя. А вот парень не говорит. Совсем. Не может физически или это какой-то психологический блок — неизвестно, навскидку доктор сказать не может, а провести полное обследование будет затруднительно. Об этом он мне намекнул, но и так понятно, что парнишку хватит инфаркт, если он останется тут один. Эту проблему я обдумать не успеваю, потому что приезжает полиция, и хождение по мукам начинается заново. С ходьбой у нас, кстати, тоже проблема. Незнакомец почти не может передвигаться, еле ногами шевелит. Такое чувство, что каждый шаг доставляет ему очень болезненные ощущения. Врач осмотрел ноги, предположил застарелую травму в правой, но опять же нужно нормальное обследование. Впрочем, с этим не мне долбаться, так что я-то что парюсь? С полицией все еще сложнее. Отвечать на вопросы парень не может, написать ничего тоже. Не умеет? Врач, глядя на это, предположил что ему отшибло память, и сильно. И снова нужно обследование. Веселые деньки будут у местных медиков. Или не у них. Когда полицейские требуют, чтобы я вышла и дала им поговорить с пострадавшим наедине, парень мне даже отойти не дает, держит за руку и отчаянно мотает головой из стороны в сторону. Стражи правопорядка разрешают остаться, но допрос все равно ни о чем, ибо, как уже упоминалось, ни сказать, ни написать незнакомец ничего не может. Вот и вопрос встает: что с ним делать дальше? Он напуган, дезориентирован, и о нем ничего не известно. Даже имени нет. В конце концов, полицейские уходят, обещая работать над его делом не покладая рук. Сомнительно, конечно, ибо на все вопросы о возможном насилии над ним парень качал головой. Что-то я не уверена, что местные полицейские будут носом землю и песок рыть, чтобы узнать, откуда взялся у них чувак с амнезией. После полиции всплывает очередная проблема. Мне нужно уходить. Дима и Саша поехали за «Скорой» и теперь ждут в холле, а я не могу вечно торчать в палате незнакомого человека. Об этом и пытаюсь ему мягко сказать. Эффект получается сногсшибательным. Парень открывает рот, хочет что-то сказать, но ничего не получается. Он морщится, едва ли не плачет от разочарования, пытается объяснить жестами, но тоже как-то ни черта не понятно. В конце концов, вскакивает с больничной койки, чуть не наворачивается и падает на колени. Спасибо моей реакции за то, что коленные чашечки остались целыми, я успеваю придержать его немного и опускаюсь рядом. — Послушай, — прошу я, взяв его за дрожащие плечи. Он, низко опустив голову, так, что волосы закрыли лицо, тяжело дышит. — Тебе нужно остаться здесь. Я понимаю, что страшно, но необходимо медицинское наблюдение и, возможно, лечение, да и… Парень качает головой, наклоняется и лезет обниматься, ни в какую не желая внимать логике. Я понятия не имею, что с ним делать, поэтому успокаивающе глажу по вздрагивающей спине и пытаюсь придумать еще аргументы. Он затихает в моих руках, но спираль паники закручивается вновь, когда в палату возвращаются доктор с медсестрой. У последней в руках шприц, а из рваных английских объяснений первого я понимаю, что он хочет вколоть пациенту успокоительное. Истерика начинается опять. Еще немного, и парень под койку заползет. Я разворачиваюсь так, чтобы закрыть его от медиков и машу им рукой, призывая отвалить. Кое-как достаю телефон из кармана и звоню Диме, прошу подойти. Брат влетает в палату с подозрениями о том, что меня тут обижают, но обижают как раз не меня. Я коротко обрисовываю ситуацию. Из-за спины Димы выглядывает Саша, сочувственно смотрит на незнакомца. — Спроси у них, могу ли я его забрать пока, — говорю я, вздохнув. — Серьезно? — мрачно бормочет Дима. — Да. Ты же видишь. Ему страшно тут и… Не знаю. На нем ни ран, ни синяков, ни крови нет. Если что-то пойдет не так, тут же вернемся в больницу. Дим, может, он вообще из рабства сбежал? — Ага, а ты у нас… Кто там рабство отменил? — Линкольн, — любезно подсказываю я. — Дима, пожалуйста. Ну сделай что-нибудь. Ради меня. Прием запрещенный, потому что в детстве он положил на мое существование болт. Более того, я его крайне раздражала этим самым существованием. Лет в двадцать пять в нем проснулась совесть и осознание того, что я его любимая младшая сестренка, а он дундук. Сейчас мы оба делаем вид, что у нас всегда было все прекрасно. — Зараза, — рычит Дима и выходит из палаты, позвав за собой доктора. Пока брат разбирается с медиками, а потом и с полицией опять, мы с Сашей усаживаем парня обратно на кровать. Я пытаюсь выяснить, как его зовут, но по жестам ничего не понятно. Они нервные, рваные и едва ли можно их разобрать, если он даже букв не помнит. Но раз меня понимает, а я говорю по-русски, то этот язык он знает, так? Родной или выучил — не ясно, но лучше, чем ничего. Нужно обратиться в посольство в Ханое. Дима возвращается, угрюмый, но с победой. Нас отпускают всех вместе, но с условием регулярных визитов к местному психотерапевту, который будет пытаться выяснить, что же случилось с памятью парня. Поскольку тот, в сущности, сам отказывается от медицинской помощи, настаивать никто не планирует, но полиция все равно требует работы со специалистом. На это мы соглашаемся. Саша, взяв у Димы ключи, мчится домой, чтобы взять для незнакомца какие-нибудь вещи, а я пока уговариваю его полежать спокойно. Заодно перебираю имена, потому что своего он не помнит, а называть его «эй, ты» как-то не тянет. Поскольку он понимает русский, я начинаю с наших имен. Стопоримся мы на Сергее. Незнакомец вскидывает голову, некоторое время обдумывает его, а после того, как я говорю, что могу называть его Сережей, кивает. Ему, похоже, нравится. Не знаю, его это имя или просто по душе пришлось, но хотя бы так. Он вообще немного успокаивается, когда понимает, что в больнице я его не оставлю. Чудной какой-то. Зачем я вообще в это лезу? Ну вкатили бы ему пару кубиков успокоительного, и валялся бы тут как миленький. Но представлять это… неприятно. Ему было так страшно от людей вокруг, даже из-за Димы нервничал, поэтому я выгнала брата в коридор. С парнем явно поступали плохо, раз так отложилось, несмотря на амнезию. С Сергеем. С Сережей. От этого имени как-то даже тепло. Полицейские обещали пробить его по своим базам, посмотреть, не ищет ли кто, даже отпечатки сняли. Может, что-то из этого выгорит? Вернувшийся Саша деликатно стучится в дверь и заходит, передает мне пакет с одеждой. Я вытряхиваю вещи на кровать и говорю, что выйду, дабы Сережа смог переодеться. Он растерянно перебирает шмотки. Да вы издеваетесь. Судьба, должно быть, неслабо надо мной посмеяться решила. Припомнив свое детство с младшим братом, терпеливо объясняю, что и куда надевать. Там всего-то футболка, джинсы и тапки, должен справиться. Сережа неуверенно кивает, и я выхожу. — Из всех твоих затей эта — самая безумная, — заявляет Дима. — Чем ты думаешь, а? Это ж не бездомный котенок, Ась, это мужик посторонний. — Ага. И что? Опасаешься, что он начнет ко мне приставать? Так я не то чтобы против, Дим. Он хоть симпатичный. — Знаешь, что? Я ему скажу… — Не скажешь. Отвали от парня. Ему и так, похоже, хреново пришлось. Не лезь. — Постелим ему в гостиной? — встревает Саша, как обычно растаскивая нас в стороны. Я собираюсь согласиться, но потом вспоминаю, что эта комната проходная, а бедняга и так от каждого шороха дергается. Качаю головой и произношу: — У меня пусть спит. Я матрас возьму. Он же еще нормально надувается? — Нормально, — мрачно отзывается Дима. — Но мне эта идея не нравится. — А мне двадцать пять, я плачу аренду и могу делать что-то, не оглядываясь на запреты родственников. — Понял, принял, — бормочет брат, вздохнув. — Ася права, Дим, — говорит Саша, поглядывая на дверь в палату. — Сергей очень нервничает, и ему будет тяжело в проходной комнате. Вот поэтому я люблю этого человека. — Сергей? — повторяет Дима, выгнув темную бровь. — Опытным путем выяснили, — отвечаю и иду к двери. Постучавшись, жду несколько секунд, потом захожу. В принципе, справился. Только джинсы не застегнуты, тапок в руках. Сережа сосредоточенно рассматривает липучку, будто видит ее впервые. Подняв взгляд на меня, робко улыбается, сражая меня этим буквально наповал. Красивый, елки-палки. Мысль хоть и неуместная в данных обстоятельствах, но никуда от нее не деться. Вспомнив про больные ноги, подхожу ближе и предлагаю: — Помочь тебе надеть обувь? Сережа смотрит теперь неуверенно, потом кивает и отдает мне тапок. Я присаживаюсь на корточки, осторожно надеваю его на бледную ступню, стараясь не трогать лишний раз. Глянув вверх, вижу, что парень сидит, сжав пальцами края койки, и жмурится, закусив губу. Нет, нужно все-таки уговорить его вернуться в клинику и пройти обследование. Чуть позже. Понятия не имею, чего он так прицепился ко мне и только ко мне, но не бросать же его тут. Я проделываю то же самое со второй ногой, преисполнившись силой матери Терезы, застегиваю джинсы на нем и помогаю ему встать. Некоторое время мы не двигаемся, пока он привыкает, потом делаем аккуратные маленькие шажочки. — Терпимо? — спрашиваю, поддерживая его под локти и идя спиной вперед. — Может, все-таки останешься в клинике и дашь себя обследовать? Сережа качает головой, крепче сжимает мои руки. Ясно. Синдром утенка у него, что ли? Мы медленно выходим в коридор. Саша, глянув на все это дело, куда-то убегает, а потом возвращается с инвалидной коляской и медсестрой. Она помогает усадить Сережу в каталку, а потом провожает нас туда, где нужно забрать выписку и поставить подписи об отказе от медицинской помощи. Наш новоявленный подопечный лишь вертит ручку пальцами, непонимающе смотрит на меня. Я пытаюсь доходчиво объяснить, что делать, в итоге он ставит несколько раз какую-то одинаковую закорючку (первую разглядывает около минуты), и мы выкатываемся к машине. Коляску передаем медсестре, Сережу усаживаем в машину на заднее сиденье, я устраиваюсь рядом. — Все хорошо, — говорю, заметив, что он опять нервничает и испуганно озирается по сторонам. — Мы домой сейчас поедем. Там ты отдохнешь, ладно? А потом подумаем, что делать дальше. Дима, к его чести, вслух больше не ворчит, молча заводит мотор. Сережа вздрагивает и кидается ко мне, прячет лицо в основании шеи. Н-да, это будет крайне весело. Я успокаивающе похлопываю его по спине, глажу по спутанным волосам и вслух проговариваю все, что сейчас происходит, вплоть до того, как двигатель работает. Разве может так у человека память повредиться? Что с ним сделали, после чего ее напрочь отшибло? Загадка. Всю дорогу Сережа не поднимает головы, а я болтаю всякую дичь, чтобы как-то его отвлечь. Поездка сильно пугает парня, настолько, что я даже думаю о перемещениях во времени. Может, он из какого-нибудь седьмого века? Хотя, вряд ли он бы тогда был таким симпатичным. Кхм, не о том думаю, знаю. Возле дома становится чуть лучше. Пока Дима загоняет машину в гараж, мы с Сашей ведем Сережу внутрь. Он осматривается, выглядит все еще настороженным, но хотя бы не пребывает в перманентном ужасе. В глазах даже мелькает интерес, когда он скользит взглядом по клумбе с цветами, за которыми Саша старательно ухаживает. В самом доме для Сережи тоже все будто в новинку. Я уточняю, не хочет ли он пить или есть, и на первое он кивает, а на второе качает головой. Моя комната находится на втором этаже, и только сейчас я понимаю, что это вообще не удобно. Ладно, придумаю что-нибудь позже. Попрошу Диму с Сашей поменяться, например. Пока только прихватываю по пути наверх бутылку воды из холодильника. В спальне нас ждет светопредставление. Солнце как раз в нужном месте и три ловца работают на совесть. Стеклянные подвески рассылают по комнате разноцветные пятна, играющие на стенах и потолке, даже на полу немного. Сережа потрясенно застывает, широко открытыми глазами осматривая помещение. Саша обещает найти матрас и вернуться, оставляет нас одних. Я подталкиваю своего временного сожителя к кровати, одной рукой спускаю одеяло к изножью и усаживаю все еще завороженного Сережу на постель. Он даже не сразу замечает, что я зову его и протягиваю открытую бутылку. Едва не облившись, делает пару осторожных глотков, потом еще. Полупустую отдает мне, я оставляю ее на тумбочке рядом. — Полежишь немного? Ты выглядишь очень уставшим. Скорее всего, полиция опять вот-вот явится, так что воспользуйся моментом и отдохни. Он отрывает взгляд от стены и смотрит на меня, открывает рот. Губы шевелятся, но не издают ни звука. Сережа, съежившись, опускает голову, выглядит очень расстроенным. Ясно, слишком много слов. Я повторяю: — Приляжешь? Он, помедлив, кивает. Я поправляю подушку, потом помогаю снять тапочки. Спрашиваю: — У тебя болят обе ноги? Снова кивок. — Так. Врач сказал, что есть старая травма. Обе были повреждены? Сережа качает головой. — Правая? Кивок. — Понятно. Но болят сейчас не только из-за той травмы? Качает головой. Н-да, на одних таких жестах мы далеко не уедем. Я встаю и жду, пока он ляжет. Все его движения очень скованные, настороженные. Такое чувство, словно он забыл действительно вообще все, и теперь любое действие и вещь для него что-то новое и неизведанное. В том числе и кровать. Сережа ежится, ощупывает пальцами подушку. Осторожно кладет на нее голову, выдыхает. Я аккуратно накрываю его одеялом. — Чтобы было теплее, — поясняю, видя, как он весь сжался. — Работает кондиционер все-таки. Убрать одеяло? Он качает головой. Я собираюсь отойти, но тут Сережа удерживает меня за запястье. — Посидеть с тобой? — уточняю и после очередного кивка, пристраиваюсь на краю кровати. Погладив его по плечу, советую: — Отдохни. Врач сказала, что ты вымотан совсем. Потом я отведу тебя в душ и принесу что-нибудь поесть. Он все еще держит мою руку. Закусив губу, ерзает, потом садится. Я не успеваю ничего спросить, он просто двигается ближе и обвивает меня руками, прижимается со спины. Я так замираю, не зная толком, что делать. Сережа утыкается мне в плечо, шумно дышит. Все это очень странно и немного нервирует. Впрочем, если ему так сильно повредило память, то может, он и о каких-то банальных нормах поведения теперь не в курсе? Например, не знает, что нельзя вот так лихо липнуть к малознакомым людям, еще и без разрешения. Я поглаживаю его по рукам, скрещенным у меня на животе, а потом аккуратно расцепляю их и укладываю Сережу обратно, вновь укрываю одеялом и напоминаю про отдых. Все равно странно. Почему он так ко мне тянется? Остальные пугают его, а я нет, получается. Или в гноме ростом сто пятьдесят сантиметров он угрозы не видит? Все равно не особо понятно. Он ведет себя так, будто знает меня, но я раньше его не встречала. Уверена, потому что точно запомнила бы. — Поспи, — советую, поправив одеяло. — Я буду рядом. Сережа кивает и доверчиво закрывает глаза.