Есть ли в небе лисы?

Елки зеленые. Примерно с такой мыслью я и просыпаюсь. Поначалу даже думаю, что все мне приглючилось, но потом смотрю в зеркало в ванной. Нет, глюки не оставляют такие засосы, и я отлично помню, как сама просила Сережу «еще, пожалуйста, сильнее». Поначалу меня захлестывает стыд, и я, оперевшись руками о раковину, перебираю в голове все произошедшее. Можно было бы списать все на алкоголь, но… Я этого хотела. Очень. И не чувствую ни капли сожаления. Впрочем, нет, жалею о том, что не продолжили. От этого только еще больший сумбур внутри. Разве так можно? Я едва разошлась с Андреем, и… И знаю Разумовских много лет. Это был вопрос времени, и так затянувшийся. Но все же. Я слабо представляю, что будет дальше. Поэтому не тороплюсь выходить из комнаты, медленно и обстоятельно привожу себя в порядок. В конце концов, становится уж просто нечего делать, разве что нанести какой-нибудь убойный вечерний грим. Но, пожалуй, обойдемся без этого. Я медленно собираю косметичку и все-таки выползаю в коридор, а потом двигаюсь к кухне, так и не решив, хочу я мимикрировать под стенку или идти с гордо поднятой головой. Благо, разыгрывать клоунаду не для кого, в помещении пусто. Выдохнув, проверяю воду в чайнике, щелкаю по кнопке нагрева. — Доброе утро. Блин. Стоило ожидать, что долго тут побыть одной мне не дадут. — Доброе, — отзываюсь, глянув на Сережу. — Как ты себя чувствуешь? — спрашивает он, остановившись рядом. На меня не смотрит, тоже достает себе кружку. — Голова не болит? — Нет. Я же говорила, что не настолько пьяна была. Да, но хватило на то, чтобы чуть не залезть на них обоих. Этого я вслух не говорю, шутка не совсем уместная. Да и не шутка вовсе. Я так и не выстроила у себя в голове будущую линию поведения, решив, что сориентируюсь по обстоятельствам. Обстоятельства краснеют, бледнеют, находятся в шаге от сердечного приступа, но упрямо стоят рядом. Так себе подсказка. Я заливаю чайные листья с кусочками фруктов в заварнике кипятком, и закрываю крышкой. Действий больше не остается, и тишина вот-вот задушит нас обоих. — Ты голодна? — спрашивает Сережа, отвернувшись. — Я заказал завтрак, который не нуждается в разогреве. Садись, я сам… — Я не жалею. Разумовский застывает, едва коснувшись дверцы холодильника, и, видимо, благодарит небеса за то, что стоит ко мне спиной. — Вот как? — бормочет Сережа, не оборачиваясь. — Я… Хорошо. Да, хорошо. Я бы не хотел, чтобы ты чувствовала себя неловко. — Сереж… — Все это ни к чему тебя не обязывает, не волнуйся. — Знаю. Ты говорил, что вы обсуждали вариант, в котором мы втроем… Ну, вместе. Без выбора. — Да, обсуждали. Я подхожу ближе, потому что меня изрядно достает вести задушевные беседы с его затылком. — Но ты не сказал, каково было ваше отношение к этому варианту. Сережа, выдохнув, упирается лбом в холодильник. Я осторожно отцепляю его пальцы от ручки, сжимаю и не тороплю, хоть и безумно хочется выяснить все сию же секунду. Но с Сережей так нельзя, это не сработает, только замкнет его еще больше. Поэтому я выцарапываю со всех щелей терпение и жду, поглаживая дрожащие пальцы. — Это отличный вариант для нас, Ася, — тихо говорит Сережа. — Лучший из всех, хоть Птица в него и не верит. — Почему не верит? — Не думает, что в здравом уме ты можешь и его рассмотреть в подобном ключе. — Серьезно? Вчера не было заметно. Разве что в конце. Когда он просил не ненавидеть его. Да за что, елки-палки? Мне в жизни не было так хорошо ни с кем. — Как я уже сказал, мы тебя не торопим, — говорит Сережа и разворачивается так, чтобы снова встать ко мне спиной. — Хватит бегать, — мрачно требую, дернув его за руку. — Я начинаю думать, что тебе это на хрен не сдалось. Если так, то наберись смелости сказать вслух. Разумовский оказывается ко мне лицом в мгновение ока, смотрит испуганно и заверяет: — Нет, Ася, ты не так поняла! Я… Я знаю, что веду себя не так, и все это ощущается странно, но… Я просто не знаю, как нужно. Как тебе будет лучше. Удобнее. — Сережа, — прерываю его, коснувшись пальцами красных щек. — Хватит думать, как мне будет удобнее. Почему просто не делать так, как хочешь? Он закрывает глаза, двигается ближе и наклоняет голову. Я не заставляю его смотреть на меня, просто глажу, потому что это прикосновение сейчас нужно нам обоим. Я тоже в замешательстве, тоже в смятении, хоть и отыгрываю тут сейчас такую уверенную в себе. И то, как он льнет к моим рукам, внушает хоть немного настоящей уверенности. — Больше всего я сейчас хочу не разговаривать, — шепотом признается Сережа. — А поцеловать тебя. Поставить точку этим. Как заявление о том, что между нами начинаются другие отношения, настоящие. На самом деле, я просто очень хочу поцеловать тебя снова. — Отлично, — выдыхаю и опускаю руки на ворот футболки, тяну его вниз. Разумовский наклоняется и наконец делает то, о чем говорил, целует, прижав меня к себе. Это намного лучше, чем под градусом вчера. Сейчас мысли в голове не скачут в хаосе, я полностью осознаю, что происходит между нами, и с готовностью растворяюсь в процессе, в прикосновениях его губ и осторожной ласке, которую дарят обнимающие тело руки. Мне хорошо и спокойно, хочется не останавливаться и не думать ни о чем другом. Это действительно точка, большая и бескомпромиссная, и с нее мы начнем. И у нас получится, я уверена, что получится. Я люблю их и не хочу больше прятать это чувство за маской дружеского. Сережа отстраняется, продолжает меня обнимать. Ткнувшись носом в щеку, шепчет: — Я люблю тебя очень сильно, Ася. Если… Если ты говорила про тот вариант не просто так, то… Птица на крыше. — Хорошо, — киваю и перед тем, как отодвинуться, целую его еще раз. — Сейчас схожу за ним. — Я займусь завтраком, — бормочет Сережа, нехотя выпуская меня из объятий. Если бы не Птица, мы бы вряд ли сейчас вспомнили про еду. — По шкале от одного до десяти на сколько он загнался? — уточняю, уже стоя на пороге. — Двадцать, — обреченно сообщает Сережа. Ну, не сорок — уже хорошо. *** Когда-то Сереже очень понравилась моя идея о том, чтобы сделать на крыше полноценную зону отдыха со стеклянной беседкой, легкими занавесками, столиками, подвесными креслами, диванчиками и так далее. План был реализован в рекордные сроки, и сейчас я начинаю думать, что не только из-за того, что так сильно зашел самому Разумовскому, а потому что я светилась от счастья и энтузиазма, когда рассказывала об этом. Открывать новую мотивацию немного странно, но… приятно. Нет, я все еще считаю, что они два придурка, понастроившие между нами сложности из ничего, И один из них сейчас стоит возле стеклянных ограждений и, опираясь на них, курит. Я останавливаюсь неподалеку, пока не заявляя о себе, перевариваю ощущения. Не по себе. Страшно даже немного. Я ведь вчера клеилась к нему как последняя кошка, буквально умоляла меня взять, а потом… Душевное равновесие мне Птица восстановить не дает, оборачивается. Заметив вторжение, отталкивает от ограждения и подходит, по пути натягивая на голову капюшон толстовки. — Давно стоишь? — спрашивает, смерив меня оценивающим взглядом. — Нет, только вышла, — отвечаю, поежившись. Саша снимает куртку и накидывает мне на плечи, скептически пробормотав: — Ну да. — Поговорим? — предлагаю я, уже сама не сильно уверенная в этом, но он кивает и направляется к беседке. Здесь тепло, но куртку я все равно не снимаю, слишком нравится запах сигарет, смешанных с парфюмом. Саша падает в кресло у стеклянной стены, я занимаю второе напротив. Между нами черный столик с забытой на нем книгой, а еще множество недопониманий, недомолвок и опасений. — С Сережей виделась? — спрашивает Птица, рассматривая ловец солнца над нами. — Да. — И как? — Поговорили. Поцеловались. Все отлично. — Хорошо, — кивает он, не отрывая взгляда от кусочков цветного стекла. — Это хорошо. — Саш… — Успокойся. Я не дурак, мышка, все понял. — Что ты понял? — настороженно уточняю, медленно зверея от того, что он даже в глаза посмотреть мне не может. Уже жалеет? Может, реальность оказалась хуже, чем он представлял? Или не надо было все-таки засыпать, а тоже что-нибудь сделать? Или я повела себя не так? Или дорвавшись до того, что так хотел, потерял интерес? — Ты обещала, — негромко говорит Птица. — Что? — Ты обещала вчера. А, вот он о чем. — Дело не в ненависти. Я тебя сейчас совсем не понимаю. — Я рад, что ты теперь с Сережей. С ним тебе будет хорошо. Вздохнув, запахиваю куртку плотнее. — Ты был не прав. Ты все-таки дурак. — Наверно. — Почему ты думаешь, что я хочу оставить тебя в стороне? — А ты не хочешь? — Нет. — Ну да. Очень содержательно. Охота кинуть в него книгой. Птица наконец отрывается от ловца солнца, горбится, опираясь локтями о бедра, скрещивает пальцы. Капюшон и опущенная голова не дают нормально рассмотреть выражение лица. — Ты задумывалась о том варианте, где мы вместе втроем? — спрашивает он, когда пауза затягивается. — Да. И… мне нравится. Я бы хотела так. Можно хотя бы попробовать. Саша усмехается, не особо весело уточняет: — И надолго? — Ты о чем? — Ну, как быстро ты вспомнишь о том, какой я есть и каким был, мышка? Книгу я все-таки кидаю, но так, чтобы он точно поймал. — Я, Саша, прекрасно знаю о том, каким ты был и какой есть, и мне плевать на это. Всегда было. А еще знаю, что хочу попробовать. Что вчера мне было хорошо с вами, с тобой, и я не жалею, не ненавижу тебя и не чувствую того, что ты там себе придумал. Но если у тебя другое мнение на этот счет, то выскажи его, блин, сейчас. Выдохшись, откидываюсь на спинку кресла. Птица молчит некоторое время, сверлит взглядом пол. Вроде. Не видно отсюда. Вдруг резко встает, отпихивает ногой столик назад, чтобы не мешал, а сам падает на колени передо мной и обнимает, утыкается лицом в ключицу. Совсем как вчера, но так неожиданно, что я едва не вскакиваю. Саша затихает, а я немного теряюсь от его рваных реакций, которые и в мирное-то время прочитать непросто. Но сейчас что-то делать надо, и я доверяюсь собственным желаниям. Обнимаю его в ответ, стягиваю с головы капюшон и вплетаю пальцы в рыжие волосы. Дурак. Какой же дурак боже. — Как быстро ты передумаешь? — чуть слышно спрашивает Птица. — Я не передумаю, — отвечаю, и сама понимаю, что говорю правду. — Ты мой. И я от тебя не откажусь. — Мышка, — шепчет он, но больше ничего не говорит, только обнимает крепче. А потом внезапно отстраняется и лезет в карман джинсов, достает оттуда какую-то сложенную вчетверо бумажку и сует мне в руки. — Держи. — Это что? — недоуменно уточняю, разворачивая ее. — Справка, — говорит Саша, постукивая пальцем по пончику на моих штанах, чуть выше колена. — Я чист. Неделю назад сделал. На всякий. — Он обводит рисунок, не поднимая взгляда. — Я бы не притронулся к тебе вчера, если бы не знал наверняка. — Понятно, — бормочу я, сунув бумажку обратно ему в руку. — Я тебе верю. Эй, ну ты чего? Я беру его за завязки от толстовки, потому что он собирается отодвинуться, и тяну обратно. Птица качает головой, зачесанные назад волосы падают на лоб. — Каждый раз в подобные моменты я понимаю, насколько тебе не подхожу, — как-то отстраненно замечает он. — Это ведь правда. И раньше не подходил. Особенно раньше. С Сережей тебе будет лучше. — Саша. Ты меня любишь? — в лоб спрашиваю, коснувшись его лица ладонями и заставляя на поднять голову. — Люблю, — отвечает он, взяв меня за запястья. — Безумно, мышка. — Вот и заткнись тогда, — прошу я и целую его. Благородство покидает Птицу в ту же секунду, потому что он охотно отвечает.