Есть ли в небе лисы?

Звонок мобильника с трудом пробивается через сон. Я слишком устала, такое чувство, что легла минуту назад, и просыпаться совсем не хочется. Но и ночью до меня обычно не пытаются докопаться по телефону. Обычно. Глаза распахиваются, и я хватаю мобильник, быстро отвечаю. Сзади раздается ворчание мужа, тоже разбуженного таким поздним звонком. Я даже не успеваю сказать банальное «алло», когда в трубке раздается: — Ась, помоги, пожалуйста. Сон слетает мгновенно, потому что знакомый и родной голос звучит испуганно и как-то даже обреченно. Я сажусь на кровати и спрашиваю: — Что случилось, Сереж? — Опять он, — раздраженно стонет Андрей и тянет руку, чтобы забрать у меня телефон. Оттолкнув его, встаю и босиком иду в коридор, пока Сергей Разумовский, молодой гений, миллиардер, основатель самой популярной соцсети и по совместительству один из моих лучших друзей, рассказывает о том, что его придурочный брат не приходит домой третий день. Падла рыжая. Опять. Я наливаю воду, пока слушаю о том, что морда козлиная додумалась выключить геолокацию, и отследить его стало очень сложно, но есть два варианта. Залпом осушив стакан, ставлю его в раковину и предлагаю: — Давай один адрес, я туда поеду. А вы… — Нет, — слышится в отдалении голос Олега Волкова, второго в списке лучших друзей. — Чокнулась совсем? Там притон какой-нибудь и шизик этот тебя явно не защитит, даже если найдешь его. — Мы заедем, если ты не против, — переводит на вежливый Сережа. — Ты не обязана, я ни в коем случае… — Ой, да брось, — морщусь я. — Давай, иду одеваться. — Я позвоню, как мы подъедем. Не спускайся пока, ладно? Не хочу, чтобы ты ночью одна на улице была. — Хорошо. Я отключаюсь и возвращаюсь в спальню, сразу иду к шкафу. — Что там? — бурчит Андрей. — Мне нужно уехать. Птица не выходит на связь третий день и… — С дуба упала? — раздраженно цедит он. — Куда ты, дура, собралась в два ночи? — Есть пара вариантов. — Ты серьезно думаешь, что я отпущу свою жену шляться по притонам, чтобы доставать оттуда ее шизанутого дружка? — Андрей садится, мрачно смотрит на меня. — Хрен тебе. Достали. Пусть сами разбираются, а ты вернись в кровать. Сейчас же, Ася. Ты тупая или чем? Не слышишь? Я сказал тебе, что не разрешаю это! Пока он говорит, я продолжаю одеваться, не тратя время на то, чтобы спорить. Исход все равно один, я в любом случае пойду искать гребаного Александра Разумовского. Не важно, что Андрей против. Да хоть Папа Римский возражать будет, мне по барабану. До супруга просто не доходит до сих пор, что моя связь с Разумовскими нерушима. Это как пытаться отвадить девушку от ее лучшей подружки. Просто в моем случае подружек чуть больше, и они мужики. Началось все задолго до Андрея, еще в школе, и я не собираюсь отказываться от такой дружбы. Пусть один из них и вечно влипает во все, что можно и нельзя. Особенно в то, что нельзя. — Ася! — рявкает Андрей, успевший уже встать. Он хватает меня за руку, не давая выйти из спальни в коридор. — Я же сказал, что ты не поедешь! Я поворачиваюсь к нему, смотрю в глаза. В голове проносится одно недавнее событие. Мы с Птицей сильно поссорились несколько дней назад, когда он вывалил передо мной фотки и переписки, как доказательства измены моего мужа. Сереже тоже досталось за пособничество, но чуть-чуть. На него я никогда не могла злиться. А вот с Сашей мы хорошо поорали друг на друга, послали на три буквы напоследок. Я не поверила. Не поверила, но… — Как там Маша, Андрей? — спрашиваю, улыбнувшись. Пальцы на моем запястье разжимаются. — Какая Маша? — удивленно уточняет муж. — При чем тут Маша? — Секретарша твоя, Маша. Понравился ей букет? Саша сказал, что ты сэкономил на бедной девочке. Серьезно, Андрюш? Хоть бы розы, а не гипсофилы. Она ж не такая двинутая, как я, могла и не оценить. — Ты че за бред несешь? — досадливо морщится он. — Опять тебе шизик этот какой-то херни наговорил, а ты веришь? Я не знаю, зачем сейчас об этом заговорила. На самом деле, нет, не поверила. Тогда. А сейчас, сказав об этом, вижу не очень приятную правду. Нервничает, тему переводит. На фразе о гипсофилах чуть ли не испугался. Твою-то мать. Я отворачиваюсь и выхожу в коридор. Больно и реветь охота, но сейчас совершенно не время. Я сосредотачиваюсь на Птице, на том, что он мог опять уйти во все тяжкие, и обуваюсь. Чего его повело снова? Нет, он идеальным поведением никогда не отличался, достаточно вспомнить, как его вышвырнули с первого курса театрального за то, явился на занятие бухим просто в драбадан. И загулы-запои были, встречи с полицией, да много чего было, а мы неизменно его вытаскивали. Но он довольно долго никуда не влипал, а теперь… — Ася! — разъяренно кричит Андрей, выскочив в коридор. Дальше идет отборная волна мата в мою сторону, я же все думаю. Не мог же Саша из-за той ссоры так?.. — Это последняя капля! — рычит муж и вдруг резким движением сталкивает все, что было на полке под зеркалом. Вздрогнув, смотрю на разбившиеся духи. — Если ты уйдешь сейчас, то все, это конец, слышишь?! Че ты смотришь, ты глухая? Или я или они, выбирай! — Маше привет передай, — говорю я и выхожу за дверь. Он меня не останавливает. Надо полагать, все сказал, и выбор ему понятен. Я сбегаю по ступенькам и открываю подъездную дверь. Пока никого. Сережа просил, конечно, ждать его в квартире, но мне не хочется продолжать ссору. Я достаю из кармана прихваченную в последний момент электронку и щелкаю по кнопке, затягиваюсь. Значит, те переписки были правдой. Закрыв глаза, прислоняюсь лбом к холодному полотну двери. Я в этой истории тоже не ангелочек. Достаточно глянуть на ситуацию, что произошла пять минут назад. С одной стороны, я понимаю, что ни одному человеку не понравится, когда вторая половинка среди ночи подрывается по звонку другого мужчины и летит искать с ним его брата. И это не единичный случай. Но разве я заслужила, чтобы вот так, за спиной? Он мог бы сказать, что хочется расстаться. Да, больно было бы, но вполовину не так обидно, если б обсудили все как взрослые люди. Машину Разумовского я узнаю сразу. Все это время жду на лавке рядом с подъездом и встаю, когда черная Ауди останавливается рядом. Передняя дверца распахивается, и оттуда появляется взъерошенный Сережа, подбегает мне навстречу. — Зачем? — выдыхает он, быстро обняв меня. — Я же просил не спускаться, пока… — Забей, — говорю я, и мы вместе идем к машине. — Расскажи подробнее, что случилось. За рулем Волков, и это логично, потому что Сережа предпочитает сам не водить. Мы садимся, и Разумовский повторяет все то, что сказал по телефону, только добавляет, что геолокацию засранец вырубил не сразу, а на второй день. Сначала заявил, что идет развлекаться на открытие нового клуба. Саша ходил перед этим очень мрачный, а потом вот так пропал, и Сережа понял, что мероприятием дело не ограничилось. Они с Олегом обзвонили полицейские участки и больницы, связались с владельцами клуба, но ничего так и не нашли. В итоге Разумовский пошел взламывать городскую систему видеонаблюдения. Снова, да. Грешит человек. Слепых зон в городе много, но по итогам расследования Олег сузил круг и вычислил два возможных места. — Прости, — шепчет Сережа. — Я не стал бы тебя звать, я понимаю все… — Успокойся, — говорю, взяв его дрожащую руку в свои. — Я же не ругаю тебя. — Если… Если он не совсем… Он послушает тебя, поэтому прости, пожалуйста. Да, если он не совсем в невменозе, Саша послушает меня. Сережу с Олегом Птица еще может послать куда подальше, но за мной пойдет с первой просьбы. Есть, конечно, вероятность, что он в таком состоянии, что и проползти не сумеет. Придурок. — Все будет хорошо, — улыбаюсь я и протягиваю к Сереже руку, приглаживаю растрепанные волосы. — Мы его найдем. Я обнимаю Разумовского, отлично зная, как для него это важно сейчас. Уткнувшись мне в плечо, он чуть слышно говорит: — Спасибо, Ася. …”Спасибо, Ася». Я просматриваю последнее сообщение трижды, потом убираю телефон. Прямо перед этими двумя словами был адрес нужной мне больницы, и теперь я смотрю на нее. Вроде та. У меня, конечно, топографический кретинизм, но не настолько. Переложив пакет в левую руку, иду ко входу. Противный мелкий дождь начался утром, да так и не закончился. В холле снимаю капюшон, отряхиваю его, чтобы не сдавать в гардероб мокрую верхнюю одежду. Ношу свою кладу на коричневую скамейку и расстегиваю молнию, стаскиваю шапку. В белом пакете мужская черная куртка, еще кое-какие вещи. Под ними другой пакет, туда я уложила разрешенные фрукты и печенье. Сережа сказал, что уже можно, а приходить к людям в больницу с пустыми руками кажется мне странным и неприличным. Сдав куртку, беру пакет и пристаю к первой попавшейся медсестре, прося объяснить, в какую сторону мне топать дальше. А началось все… Странно началось. Я, как истинный рыцарь, заступилась за мальчишку. Тогда множество факторов совпало, на самом деле. Братьев Разумовских и их друга Волкова перевели в нашу школу в этом году, потому что та, где они учились ранее, закрылась на капитальный ремонт. Детей, которых родители не пожелали определять сами, раскидали по ближайшим СОШ. У Разумовских и Волкова, как потом выяснилось, родителей не было, но новая школа хотя бы была не сильно далеко от их детского дома. И так вышло, что с одноклассниками они не поладили, вообще. Но задираться на мрачного Волкова, по которому видно, что он даст в глаз и не спрашивать не будет, и на Александра Разумовского, вечно бродящего в черном и явно совершенно отбитого, себе дороже. Зато можно отыграться на Сереже, когда он останется один. Этот Разумовский не выглядит опасно, так почему бы и нет. И вот в один непрекрасный день Сережа пришел в школу один. Птица, как я потом узнала, загулял и прогулял, а Волков повредил руку, и его на день оставили в детском доме. По большей части одноклассники с этой троицей просто не общались, но были трое придурков, которым они прямо поперек горла встали. Те и решили воспользоваться ситуацией, наехали на Разумовского прямо в классе. Подумали, наверно, что за детдомовца ругать все равно особо не будут. Собственно, Сережа-то молча их наезды терпеть не стал, высказал все, что думает об одноклеточных индивидах и, видимо, приготовился драться. Точнее, получать по шее, потому что их трое было. Еще была я. С Разумовским мы на тот момент не общались, но терпеть вопиющую несправедливость, когда три бугая зажимают одного парнишку у стенки, — выше моих сил. Вступились еще три девочки, но я, как обычно, вылезла вперед. И у меня была перцовка, потому что, по словам моего старшего брата, девчонке нельзя выходить из дома без перцовки. Он и подарил на день рождения, а я всегда ношу ее. На крики сбежались учителя. Нет, я не успела распылить содержимое баллончика. Я просто громкая и вредная и устроила красочную ссору, угрожая этой самой перцовкой. В итоге к директору потащили меня и Разумовского. Еще и баллончик забрали, родителям моим позвонили. Зря, конечно. Примчавшийся папа разнес там всех, когда понял, что случилось, а пока ждали, мы с Сережей успели даже пообщаться. Сразу после того, как он извинился за то, что втянул меня в это. Я была в некотором недоумении, ведь сама влезла, но ладно. Слово за слово, и мы разговорились. А потом, притихнув у кабинета, слушали, как мой отец орет на директора, завуча и классного руководителя, угрожая прокуратурой, инспекцией и черт знает, чем еще. Ибо где это видано, чтобы так за дисциплиной не следили, да еще и тех, на кого напали, во всем обвиняли. В тот день нас освободили от оставшихся уроков, и папа, все еще горящий праведным гневом на «эту долбанную систему», подвез сначала Сережу, потом меня. Вечером принес мне новый перцовый баллончик, а я уже вовсю переписывалась с Разумовским. Так все и завертелось. Сережа познакомил меня с Олегом, представил Саше, когда тот соизволил зайти все-таки в школу. А еще мне одноклассники бойкот объявили, но было уже все равно. Видя, что реакции нет, этот бред сошел на нет довольно быстро. Лезть на Волкова по-прежнему всем было страшновато. С Сашей, которого все звали Птицей, мы не то чтобы не поладили, просто не общались. Он появлялся редко, часто прогуливал и выглядел в целом не сильно безопасно. Все эти шипы, черная одежда, откровенно паскудный характер. В общем, не срослось. А сейчас я стою возле четыреста восьмой палаты, хирургического отделения, куда его положили с аппендицитом. Сережа и Олег не могут выйти из детского дома, их посадили на карантин. То ли грипп, то ли какая-то похожая дрянь, а Сашу увезли ночью, даже куртку не взяли. Вчера Сережа умолял помочь и занести его брату вещи, потому что этот дурак таскается курить в одной футболке. Это как минимум. Переодеваться ему тоже во что-то надо. И вот я здесь, в больнице. Даже не в детской, Птицу положили во взрослую, потому что ему семнадцать. Выдохнув, захожу в распахнутую дверь. Палата на шесть человек, совершенно стандартная. Здесь довольно прохладно, кстати. Птица, сидящий на койке у стены, поднимает на меня взгляд. На плечи накинуто тонкое больничное одеяло, сам он бледный с синяками под глазами. И все равно смотрит насмешливо. Ну и я не из робкого десятка. — Привет, — говорю и подхожу к нему под заинтересованные взгляды троих мужчин, делящих с ним палату. С ними тоже здороваюсь. — Я от Сережи, вещи привезла. Он сказал, что предупредит тебя. — Ага, — кивает Птица. Выглядит все равно очень уставшим. — Предупредил. Еще сказал, что бошку мне оторвет, если я обижу тебя как-то. — Я сама тебе ее отгрызу, если ты меня обидишь. Вот, держи. — Я ставлю пакет к нему на кровать. — Тут одежда и… — Что, мышь, уже порылась в моем нижнем белье? — ухмыляется придурок. Я опускаю взгляд на свой свитер, где изображена милая мышка, и вздыхаю. — Мне твое нижнее белье, Саш, даром не сдалось, если честно. Сверху вещи, снизу фрукты и печенье. Сережа сказал, что можно. Если нужно еще что-то, то говори, я принесу. — За сигаретами сбегай, — веселится он. — На хрен сходи. Реально нужно или выпендриваешься? — Выпендриваюсь. Ты клоп, тебе точно не продадут. — Ясно. Короче, если что, пиши Сереже. Их на семь дней в карантин заперли. Ладно, пойду. Мне еще домашку доделать надо. Пока, Саша. До свидания. Последнее обращено уже к его соседям по палате. Я выхожу в коридор и вспоминаю, в какой стороне лестница. Сзади раздается: — Эй, мышь! Обернувшись, вижу, что Разумовский меня догоняет. В куртке, штанах и футболке, зато с босыми ногами в тапочках. Идти старается быстро, но видно, что ему больно. Операция была все-таки. — Пошли покурим, — говорит он, останавливаясь рядом. — Я не курю. — Врешь. Я видел. — Не вру, мне не понравилось. — Еще бы, — закатывает глаза Птица. — Какой нормальный человек яблочный Кисс курить будет. Давай, мышь, рядом постоишь. Идем. — Во-первых, не называй меня так. Это обидно. — Ладно… мышка, — лыбится придурок. — Во-вторых, надень носки хотя бы. Там холодно и дождь. — Да нормально, погнали. — Саша, пожалуйста, — останавливаю его за руку, когда он пытается пройти мимо. — Надень. Я не хочу, чтобы ты заболел в итоге. Осложнения пойдут. Надень, пожалуйста. Он угрюмо смотрит на меня, упрямый и уверенный в том, что бессмертный. Потом разворачивается и уходит в палату. Возвращается в синих носках. Из-под штанины выглядывает мордочка мопса. Птица бормочет про гадского Сережу и, глянув на меня, предупреждает: — Ни слова. — Не бесись, — говорю я, улыбаясь, и иду с ним по коридору. — У того мопса вроде ошейник с шипами, все по образу. Птица стонет про то, что его окружают одни идиоты…