Есть ли в небе лисы?

— У тебя на лице все написано, — мрачно говорит Птица. — Неужели? — широко улыбаюсь я, отодвигая его рабочее кресло. Пернатый, недовольно хмыкнув, с трудом садится, ставит два современных супер-навороченных костыля рядом. Я ловлю их, когда они начинают сползать вниз, пристраиваю к столу так, чтобы держались. Дать бы ему деревянные, чтобы полностью прочувствовал, каково это. — Ну говори, — машет рукой Птица. — Я же вижу, что хочешь. — О, так мне можно? — искренне удивляюсь я. — Что, вот прямо правда можно? Точно? — Мышка, — цедит сквозь зубы он. — Понимаешь, позавчера я говорила своему любимому человеку, что не стоит устраивать побегушки за маньяком по заброшенному, давно неремонтированному, зданию. В итоге он сверзился почти с третьего этажа. Хорошо еще, что маньяк не решил вернуться и добить. А вчера я говорила, что такая боль в ноге и отек — это ни черта не «отлежусь, пройдет», и надо бы показаться врачу. И что ты думаешь? Я указываю на его загипсованную ногу и развожу руками: — Перелом. Представляешь? Вот я и решила, что мое мнение не такое уж значительное. — Я закажу тебе цветы, — говорит он, улыбнувшись. — В качестве извинений. — Инстинкт самосохранения себе закажи, — советую, направляясь к автоматам за водой. — А лучше два, они у тебя теряются часто. Взяв бутылку, возвращаюсь к столу и ставлю ее перед Птицей, который сидит с мрачно-страдальчески-виноватым видом. Потому что я права. И он это знает. Знает и то, что я была права еще два дня назад, а он, великий и ужасный Чумной Доктор, просчитался и теперь месяц будет ползать в гипсе. Более того, гипс достался не только ему, но еще и Сереже, который вообще не при делах и точно не заслужил подобных неудобств. — Вот. Я вытряхиваю из рюкзака две пачки с таблетками, достаю по блистеру из каждой и преувеличенно услужливо уточняю: — Проверять будешь? — Я полностью тебе доверяю, душа моя, — заискивающе протягивает Птица. — Иди в задницу, — вздыхаю, выдавливая на его ладонь две таблетки. — Пока проблематично, — вздыхается Птица, и я даже не выливаю на него воду из бутылки. — Сейчас, немного освоюсь… — И готовь свою, — мрачно заканчиваю я, наблюдая за тем, как он глотает таблетки. Собственно, на этом моя злость пока выдыхается. — Кофе сделать? Пернатый, откинувшись в кресле, кивает, пытается поймать меня за руку, но я отхожу. Пусть скажет спасибо, что без всяких неприличных жестов оставляю его в офисе. И даже без комментариев. У меня просто фантазия закончилась. Пока что. Я запускаю кофемашину и думаю о вечном. О том, что это сейчас Птица такой смирный, потому что конкретно накосячил. Даже не из-за самого перелома, а потому что вчера всеми конечностями отбрыкивался от моих попыток настоять на визите в больницу. Пройдет пара дней, и он будет ворчать вдвое больше обычного, потому что скучно станет. Ладно, главное, чтобы срослось нормально. Заткнуть его сейчас не проблема. Проблема заставить сидеть на месте. Это я понимаю, когда слышу характерный стук костылей в коридоре. Выглянув, убеждаюсь, что Птица осваивает новый вид передвижения. — Вторую ногу хочешь сломать? — деловито интересуюсь, открывая дверь шире. Птица, закатив глаза, затаскивается в кухню. Я иду следом, ненавязчиво толкаю его в сторону обычных стульев, а не барных у островка. Пернатый садится, опять пытается пристроить рядом костыли. Я поправляю, когда они начинают сползать в сторону. Птица, печально вздохнув, притягивает меня к себе за талию и торжественно произносит: — Сердце мое. Ты была права. — Ну охренеть теперь. Полегчало. Так и передам Сереже. Я отхожу, чтобы закончить с кофе, сердито ставлю рядом с кружкой бутылку с мятным сиропом. Сзади опять раздается стук костылей. Я правда жду грохота, которым будет сопровождаться триумфально падение, и надеюсь только, что до островка он еще не дойдет, дабы голову не разбить. Спустя пару секунд костыль прислоняется к столешнице, а Птица обнимает меня со спины одной рукой, впечатывается подбородком в плечо. Я отодвигаю кружку, чтобы не заработать себе билет в ожоговое отделение, и осторожно поворачиваюсь. Козел пернатый. Он таки мило заглядывает мне в глаза, проводит ладонью по щеке. И я сдаюсь. В принципе, все, что хотела, уже высказала. — Сильно болит? — спрашиваю, убирая волосы от его лица. — Терпимо, — отвечает он, усмехнувшись. — Сядь. Не напрягай здоровую ногу. — Надолго ты уедешь к агенту? — Я отменила все дела на сегодня. — Вот как? — улыбается Птица еще шире. — Моя мышка будет за мной присматривать? — За Сережей. Он-то не виноват в том, что нога теперь в гипсе. Игривость испаряется, будто ее и не было. Пернатый, нахмурившись, выпрямляется и отстраняется. Я притягиваю его за рубашку обратно, глажу по щекам и говорю: — Шутка. Конечно, и за тобой тоже. Извини. У меня уже просто подколы за сегодняшнее утро закончились. Надо остановиться, но я все никак не могу. — Обняв его, негромко добавляю: — Дурак. Я очень испугалась за тебя. — Больше не буду делать тебе персональную трансляцию, — прохладно замечает Птица, но на объятия отвечает сразу, хоть и одной рукой. — Ну, месяц точно не будешь. — Не все подколы закончились, значит. — Выжимаю последнее. Так, все, садись. Не нужно так долго стоять, вторая нога заболит с непривычки. Я провожаю его обратно к стулу, прихватив кружку. Когда он садится, ставлю ее на стол и двигаюсь ближе, целую все еще недовольно поджатые губы. Разыгрывать обиженного Птица перестает сразу, потому что я все еще права и потому что отказать мне в подобной близости у него сил не хватает. Я переступаю через его здоровую ногу, ловлю костыль, который опять собирается упасть. Взгляд кошки, грация… Чумного Доктора, блин. Пристроив костыль так, чтобы он в итоге не съездил Птице по дурной голове, возвращаюсь к прерванному занятию. Счастье мое пернатое только за. *** — Болит? — спрашиваю, когда Разумовский садится на диван и вытягивает загипсованную ногу. — Почти нет, — говорит он, опуская костыли. — Непривычно немного. — Ну, знаешь, мало для кого гипс — привычное дело. Я отдаю ему таблетки и воду, устраиваюсь рядом. Сережа, выпив их, тянется, чтобы поставить стакан на журнальный стол, морщится, по привычке двинув больной ногой так, будто она здоровая. Я перехватываю стакан и делаю это сама. Надо будет позже подвинуть стол ближе. Или нет? Это чудо в перьях умудрится запнуться об него и сломать себе что-нибудь еще. — Прости, — виновато улыбается Сережа. — Я в порядке, любимая. Ты не должна со мной возиться. — А говорили, что сотрясения нет, — задумчиво протягиваю, глядя на него. Забавно слышать эти слова от человека, который караулил меня возле дверей ванной, когда я растянула лодыжку. — Это другое. — Ну да, — киваю я и ласково глажу его по волосам. — Не переживай, котенок, мне не в тягость о тебе заботиться. Особенно, если разрешишь сделать пакость. — Пакость? — уточняет Разумовский и подсаживается ближе, ныряет в объятия. — Разрисовать хочу. — Меня? — Тебя я уже разрисовывала. И тебе понравилось. В этот раз гипс хочу разрисовать. Можно? — Что угодно, — отвечает Сережа, поцеловав меня в щеку. Он вздыхает, с тоской смотрит в сторону рабочего стола, из чего я делаю вывод: — Гениальным программистам больничные не дают, да? — Не дают, — признается Разумовский. Я прижимаю его к себе и заявляю: — Знаешь, Сережа, ты очень мало времени со мной проводишь из-за своей работы. Может, на ней и женишься? Только спину твою и вижу. Обидно. Он смотрит на меня, целует и говорит: — Я повелся на это первые десять раз. Уже не действует. — Жаль. Ладно, топай за свой стол. Сделаю тебе кофе и что-нибудь перекусить. Даю три часа, потом утащу на постельный режим. На это Разумовский, подумав, соглашается, а я ставлю таймер на телефоне, чтобы наверняка. Жизнь научила, что три часа у Сережи легко превратятся в двенадцать, если отвлечься и не напомнить. Марго тоже напоминает, но от нее ему проще отмахнуться. В итоге я все оставшееся время занимаюсь своими делами в студии, а потом вламываюсь обратно в офис с сообщением о том, что все, часы пробили полдень. Разумовский, едва оторвавшись от клавиатуры, просит еще минут пять. Я подкрадываюсь ближе, кладу ладони ему на плечи и мягко давлю на нужные точки. Сережа держится еще пару мгновений, а потом сдается, убирает руки от клавиатуры и наклоняет голову, чтобы я могла пройтись пальцами по уставшей шее. В действительно напряженные и загруженные дни я бы не стала к нему лезть, только бы еду подсовывала, чтобы в голодный обморок не свалился, но сегодня ничего глобального у него нет. Ангелина так сказала, а она все знает. — Идем, — шепчу я, обняв его за плечи. — Поваляемся вместе. Потом притащу тебе ноутбук. — Идем, — кивает Сережа, и я отстраняюсь, чтобы он мог развернуться в кресле, после чего подаю ему костыли. Разумовский управляется с ними чуть лучше Птицы, главным образом потому что делает это осторожнее. Я все равно держусь рядом, на случай, если все эти противоскользящие примочки подведут. В спальне Сережа ерзает, пока я подкладываю ему подушку под загипсованную ногу. Можно даже не спрашивать, нутром чую, что в его голове вертятся мысли о том, как страшно он меня напрягает. — Тебе принести что-нибудь попить? — спрашиваю, сев рядом. Разумовский нервно улыбается и качает головой. — Нет, Ася, спасибо. Тебе необязательно со мной нянчится. Ты можешь заниматься делами, а не сидеть тут со мной. — Могу. Но можно все-таки с тобой полежу? — Конечно, — отзывается Сережа и тянет меня к себе за руку. Я осторожно перебираюсь через него на другую сторону, задерживаюсь на нем только для того, чтобы сказать: — Мне в кайф о тебе заботиться, потому что я безумно люблю тебя. Так что цыц. Сережа мужественно не возражает. Точнее, откладывает возражения на другой раз, слишком уж хорошо его знаю. Я устраиваюсь рядом, укрываю свое сокровище одеялом, долго расправляю на загипсованной ноге, чтобы нигде не цеплялось, и мы вместе выбираем, под какое видео будем валяться и иногда делать вид, что следим за экраном. Угнездившись, я жмусь к Сереже и обнимаю его, расслабленно выдыхаю. Проходит минут десять, и он виновато отодвигается, пробормотав: — Я принесу попить. — Сиди, — говорю я, постучав его по бедру. — Сама принесу. — Не надо, Ась, все нормально. Ты же спрашивала, и я… — Тогда не хотел, — прерываю его, чмокнув в щеку. — А сейчас хочешь. Успокойся, мне не сложно. Завтра будешь осваивать самостоятельность на костылях, когда я поеду к Славику. Разумовский смущенно кивает и садится обратно, а я, уточнив, что именно он хочет, отправляюсь к автомату и потом обратно. Вручив Сереже банку, вновь ложусь рядом и смотрю, что там происходит в видеоролике. Разумовский обнимает меня, притягивает ближе к себе, и я с удовольствием кутаюсь в его тепло, наслаждаясь нежными прикосновениями его губ и рук. — Люблю тебя, — шепчу в перерывах между поцелуями. — И я тебя, любовь моя, — отзывается Разумовский и привычно пытается подвинуться так, чтобы в итоге оказаться надо мной. Останавливается, вздохнув. — Осторожнее, — прошу, погладив его по щеке. — Не тревожь ногу. Сережа кивает и целует меня в лоб. А потом перетягивает на себя. *** Я, прикусив кончик языка, вывожу на белой поверхности синюю линию, вырисовывая кита. Сопровождает это щелканьем клавиш ноутбука. Пока Сережа продолжает работу, пристроив ногу на пуфик, который сюда специально притащил Олег взамен предыдущего, который куда-то пропал еще в начале наших отношений, я исполняю задуманное. И пусть Птица скажет спасибо, что это не карикатуры на Чумного Доктора. Исключительно из опасений навлечь лишние подозрения. Взяв другой фломастер, рассматриваю получившуюся композицию. Кривовато, но на гипсе нормально рисовать так себе получается. Я переползаю на другую сторону и там изображаю мультяшную мышь, которая держит охапку сердечек. Сережа, оторвавшись от ноутбука, смотрит поверх него и улыбается. — Птица говорит, что на тебя похожа, — сообщает он. Мешкает, но все-таки произносит: — Можно мне энергетик? — Мгм, — утвердительно мычу, делая последний штрих. Вытащив изо рта еще один маркер, сую использованные обратно в коробку и иду к автомату. Птица просто не видел на подошве ворону, которая изображена в поскользнувшейся об банановую кожуру. Надеюсь, к тому моменту, как он посмотрит, рисунок уже подсотрется. — У тебя зеленая полоса на носу, — говорит Разумовский, когда я сажусь рядом с ним. — Могу сделать тебе фиолетовую, — игриво предлагаю, обняв его. Сережа наклоняется, чтобы поцеловать меня, но нас прерывает Волков. И первое, что он видит, — ворона и банан. Другой причины, почему Олег так бессовестно ржет, привалившись к двери, я не вижу.