Есть ли в небе лисы?

Я отхожу в угол зала, переговорим с очередным гостем выставки, и оттуда наблюдаю за рыжеволосым мужчиной, застывшим перед моей картиной. Сергей Разумовский, значит, гений, миллиардер и так далее. Буквально несколько минут назад мой агент рассыпался в восторгах по поводу того, что у нас появился такой покупатель, который приобрел одну из моих работ. Правда, Славик выражал некоторую настороженность по поводу возможной огласки данного факта, ведь Разумовский был главным фигурантом дела о Чумном Докторе. Даже вроде отсидел какое-то время за его преступления, но потом случилось возвращение маньяка, пересмотр дела, и Сергей вышел на свободу. Все эти перипетии, конечно, захватывающие и интересные, но меня зацепила не история, а он сам. Не знаю, что именно в нем привлекло сначала, но чем больше наблюдаю, тем больше убеждаюсь, что нашла себе развлечение на вечер и ночь. И ужин. Улыбнувшись засмотревшемуся на меня гостю, неспешно иду вдоль выставленных картин. От Разумовского сложно отвести взгляд. Он выглядит несколько потерянным и явно чувствует себя не в своей тарелке, но это ничуть не умаляет его привлекательность. Особенно притягиваю взгляд рыжие волосы, которые иногда частично закрывают лицо. В сочетании с его бледной кожей местное освещение делает их особенно яркими. И запах. Подойдя ближе, я чувствую ноты свежего парфюма и чего-то отдаленно цитрусового. Обычный человек не сможет уловить ничего другого, но я отчетливо ощущаю и кое-что еще. От него пахнет гарью и кровью, очень тонко, почти незаметно, но все же. Может быть, зря его выпустили на свободу? Впрочем, мне-то что? Я не моральный компас ему вручать собираюсь. У всех есть секретики, этот лишь подогревает интерес. Краем глаза замечаю свое отражение в окне напротив, останавливаюсь. Красное платье сидит просто отлично, подчеркивая грудь, прическа, заключающаяся в свободных локонах, над которыми я билась больше часа, не растрепалась. Довольная видом, поправляю изящное колье и уже привычно проверяю, на месте ли кольцо с черным агатом. Пожалуй, это в образе самое важное, потому что Тири за повторный заказ сдерет с меня три шкуры. Я подбираюсь к предмету своего сегодняшнего интереса со спины, улыбаюсь и произношу: — Сергей Разумовский, я полагаю? Мужчина вздрагивает и оборачивается, на несколько секунд встречается со мной взглядами. Я бы, наверно, залипала на эти синие глаза вечно, но он отводит их в сторону картины. — Да, я… Да. Здравствуйте. Так мило смущается, что хочется прижать его к стене прямо здесь и… — Я Ася Доманская. Простите, но я подслушала разговор своего агента с администратором и узнала, что вы стали нашим покупателем. Решила лично поблагодарить вас за внимание к моему творчеству. — Спасибо, — говорит Сергей и, стушевавшись, бормочет: — Я хотел сказать, что это я должен благодарить вас за подобные работы, они прекрасны. Та, что я приобрел год назад, до сих пор притягивает взгляд, стоит лишь пройти мимо. Я цепляю с подноса проходящего мимо официанта два бокала с шампанским, и один с улыбкой передаю своему собеседнику. Разумовский принимает его, и от меня не укрывается то, как дрогнули его пальцы. Если сосредоточиться, то я наверняка услышу, как быстро бьется сердце. Но людей на выставке слишком много, это отвлекает. — Значит, вы и год назад купили у меня картину, — говорю я, рассматривая краснеющего миллиардера. — Жаль, что тогда мы не встретились. — Да, я… Вы были не одна, я не хотел мешать, — отзывается Сергей, отпив немного шампанского. Я стараюсь не пялиться на то, как его губы касаются бокала, но вряд ли мне удается. Очень уж лакомый кусочек попался. — О, это был мой муж, — говорю я и, заметив, как Разумовский вздрогнул, добавляю: — Бывший. На самом деле, я вдова. Год назад Андрей погиб, его растерзал какой-то дикий зверь. — Мне очень жаль, — робко бормочет Сергей. — Не стоит. Мы тогда уже не ладили, собирались разводиться. Печально, конечно, но такова жизнь. Значит, вас сегодня заинтересовала именно эта картина? Я подхожу ближе и беру Разумовского за локоть, вместе с ним становлюсь лицом к своей работе. Есть в ней нечто особенное. Немного первой отрицательной. Или положительной? Надо же, не помню. Сергей кивает, завороженно разглядывая полотно, пока я разглядываю его. Когда он смотрит на меня, кокетливо улыбаюсь и отвожу глаза, закусив нижнюю губу. Вечер обещает быть отличным. Шампанское явно помогает Разумовскому немного расслабиться, и, как только его бокал пустеет, я тут же вызываюсь принести ему второй. Сергей сначала отказывается, но я очень прошу составить мне компанию, и он неуверенно соглашается. Мы неспешно прогуливаемся по галерее, разговаривая и обсуждая выставленные работы, в процессе чего в ход идет и третий бокал, после которого Разумовский уже не кажется таким зажатым, смотрит в глаза и не дергается, когда я случайно его касаюсь. А я касаюсь, так и тянет к нему. Держу за руку, заправляю челку за ухо, смахиваю с щеки несуществующую ресничку. Обнимаю, чтобы позировать для фотографа. От того, как в этот момент ладонь Сергея ложится на мою спину, по коже бегут мурашки. Четвертый бокал дает Разумовскому еще больше смелости, и я то и дело замечаю, как его взгляд скользит к моему декольте, пока мы обсуждаем, почему мне нравится «Цветущие ветки миндаля» Ван Гога. Улыбнувшись, шагаю ближе, поправляю воротник синей рубашки. Сергей смотрит на мои пальцы, потом на губы. Я забираю у него пустой бокал, ставлю на ближайший столик и без слов тяну за собой в сторону коридора. Он не сопротивляется, идет следом. Здесь все еще много гостей, а вот за углом уже не очень. Прислушавшись, определяю пустую комнату, к ней и направляюсь. Она, конечно, заперта, но это не такая уже проблема. Здание старое, и далеко не все здесь отремонтировано так, как нужно. Я берусь за круглую ручку, с силой ее поворачиваю, надеясь, что Разумовский в силу своего уже слегка поплывшего состояния, не заметит до странного громкий щелчок замка. Помещение оказывается чьим-то кабинетом, небольшим и темным. Едва мы оказываемся внутри, как я притягиваю Сергея к себе за воротник и целую. Разумовский застывает на мгновение, потом быстро отвечает. Получается у него сначала немного робко и даже неловко, но он довольно успешно входит во вкус. Алкоголь берет свое. Сергей, отстранившись, шагает вперед, вынуждая меня отступить. Уперевшись задницей в стол, сажусь на него и вновь хватаю Разумовского за рубашку. Другого приглашения ему и не требуется, он целует меня, руки скользят по талии, не пытаясь даже под платье забраться. Зато пробую я, только не под платье. Улучив момент, когда Сергей спускается ниже и начинает покрывать мягкими и такими чувственными поцелуями мою шею, провожу ладонью по его животу и цепляю за пряжку ремня. — Нет, — шепчет Разумовский, тут же отодвинувшись. Взгляд поплывший от возбуждения, зацелованные губы так и манят к себе, но он качает головой. — Не здесь. Я… — Поехали к тебе, — предлагаю, убрав руку от ремня. Глажу Сергея по щеке, поймав смущенный взгляд. В кабинете темно, но я-то его отлично вижу, чувствую жар, исходящий от тела. — Я не против. Разумовский открывает рот, вздрагивает, стоит мне лишь слегка задеть ногтями его шею. — Поехали, — тихо говорит, взяв меня за запястье. Умница какой, даже не пришлось ничего внушать. Мы поправляем одежду и выходим в коридор, двигаемся в сторону выхода. Я крепко сжимаю подрагивающую ладонь, едва дожидаюсь когда Сергей заберет нашу верхнюю одежду из гардероба. Он помогает мне надеть пальто, свое просто вешает на руку, и мы выходим из здания. Разумовский неуверенно говорит, что написал водителю, и он уже подъехал, но если я не хочу на его машине, то он вызовет такси или… На этом «или» я и сообщаю, что меня вполне устраивает его авто, и мы садимся в черную, явно дорогую, тачку. Салон приятно удивляет отсутствием вычурности и поднятой перегородкой. Как я понимаю, настрой у Разумовского может слететь в любой момент, а мне очень уже не хочется использовать ментальные фокусы раньше времени. Я подсаживаюсь ближе, беру Сергея пальцами за подбородок и поворачиваю к себе. Разумовский смотрит, как я провожу языком по губам, слегка прикусываю нижнюю. И не выдерживает, приникает в поцелуе. Мне только это и нужно, я сама сбрасываю с себя пальто и перебираюсь к нему на колени. Платье задирается до неприличия, ладони Сергея мягко скользят по бедрам, поднимаясь все выше. Но останавливаются. — Прости, — выдыхает он мне в губы, а я понять не могу, за что он извиняется. — Все хорошо? Ты правда этого хочешь? Если я перехожу грань… — Ты сейчас серьезно? — уточняю, глянув вниз. — Я же сама на тебя залезла фактически. — Прости, я не хочу, чтобы ты чувствовала себя обязанной из-за картины или… Я затыкаю его рот своим, и это действует. Странный какой. Заметив, что слишком жадные поцелуи его больше с толку сбивают и чересчур смущают, касаюсь медленно, стараясь его расслабить. Скользнув ладонями по груди, одной расстегиваю несколько пуговиц на рубашке, а другой нежно глажу алеющую щеку. Пальцами очерчиваю линию ключиц и больше никуда не тороплюсь, заметив, что это действует. Разумовского от такой ласки ведет гораздо сильнее. Он запрокидывает голову, позволяя поцелуям перейти на шею, и будто не знает, куда деть руки. В конце концов, вновь касается бедер, сжимает, тихо застонав, когда я несильно прикусываю кожу. — Ты такой сладкий, — шепчу, лизнув место, где только что побывали мои зубы, обычные. — Можно я буду называть тебя Сережей? — Можно, — выдыхает он, помедлив. Я касаюсь его подбородка, несильно давлю, заставляя взглянуть на меня. Легко целую, двигаюсь ближе, чувствуя, насколько он возбудился. — Как ты хочешь? — спрашиваю, убирая волосы с его лба. — Можем начать прямо здесь. Я расстегиваю его ремень, а потом и молнию на брюках. На сей раз он не сопротивляется, только вздрагивает, когда я касаюсь его через белье. — В офисе, — тихо говорит он. — Я… — Разумовский закрывает глаза, прикусив губу, потому что моя ладонь слегка сжимает его. — Живу в здании, где офис. Ася… — Тише, — прерываю его, коснувшись другой рукой губ. — Не кусайся, сладкий. Я тебя поняла. Нам еще долго? — Минут двадцать, — отвечает Сережа, целую мои пальцы. — Тогда… Давай я помогу тебе расслабиться. Разумовский лишь кивает и подается к ласкающей его руке, отвечает на пьянящий тягучий поцелуй. Я не тороплюсь исполнять задуманное, даю ему время насладиться нежностью, к которой он тянется, словно бездомный котенок. Да и чего греха таить, сама немного плыву от того, как мягко он целует, как осторожно гладит щеку и прижимает к себе. И я играю по его правилам, хотя, это даже не правила, больше мольба. Он поддается желанию медленно, словно опасаясь своих же действий, прикосновения становятся все более откровенными и жаждущими, поцелуи смелее. Жар расползается и по моему телу, вонзить в его шею зубы хочется все сильнее. Но не здесь. Я едва дожидаюсь, когда машина остановится возле здоровенного небоскреба с надписью «Vmeste». А Разумовский не шутил. Зато сейчас отчаянно краснеет, пока я застегиваю на нем брюки. На его счастье, в холле пусто, и мы добираемся до лифта без лишних свидетелей. Там он уже сам прижимает меня к стене, но целует все так же нежно, будто опасается навредить или вновь вспоминает ту самую грань. Или ему действительно нравится именно так. Я не против последнего варианта, это даже заставляет на некоторое время поверить в то, что ему может быть не все равно. Печально, что все равно мне. Мы вваливаемся в его офис, и лишь отстраненно отмечаю, как тут все устроено, отвлекаюсь на мгновение, чтобы глянуть на здоровенную копию Боттичелли на стене. Разумовский садится на диван, предлагает принести какие-нибудь напитки, но я вместо ответа кидаю маленькую черную сумочка на большой журнальный стол и расстегиваю молнию на платье и снимаю его, оставив на полу. Сережа завороженно смотрит, как я сажусь на него, послушно стаскивает пиджак. Целуя его, расстегиваю оставшиеся пуговицы на рубашке, да так ее и оставляю. Припав губами к шее, чувствую, как его ладони несмело скользят по моей спине вниз, сжимают бедра и поднимаются обратно. Вновь дергаю пряжку ремня и молнию. Приподнявшись, стягиваю брюки вместе с бельем ниже, освобождая наконец твердый член, что так шикарно ложится в руку. Сережа, запрокинув голову, выдыхает мое имя, пока я вожу ладонью по стволу, дергается, стоит лишь задеть большим головку. — Хочу попробовать тебя, — шепчу, сползая с его колен вниз. До Разумовского доходит не сразу, я уже успеваю стащить с него брюки и белье окончательно, швырнуть их к платью. — Ася, не надо, — как-то даже испуганно говорит он, вздрагивая от того, как мои ладони скользят по его бедрам, но послушно раздвигает их шире, чтобы я могла сесть между ними. — Ты не обязана, я не… Что не? Не любит такого? Не хочет? Не приемлет? Понятия не имею, потому что он осекается, стоит лишь коснуться губами его члена. Выдохнув сквозь зубы, скребет ногтями обивку дивана, несдержанно толкается мне в рот. Я беру его, опускаюсь, насколько могу, и поднимаюсь, ласкаю языком уздечку. Разумовский стонет, опять не знает, куда деть руки. Да что с ним такое-то? Если скажет, что девушка ему ни разу не отсасывала, я посмеюсь. Молодой, красивый, обеспеченный донельзя, да на него пачками вешаются наверняка, и, зная подобный контингент, я уверена, что он не отказывается. Чего сейчас так нервничает? — Расслабься, — прошу я, отстранившись. Поймав его руку, что пытается сжать обивку дивана, кладу ее себе на голову. — Если не хочешь кончать так, просто останови меня, когда соберешься. — Ася… — Расслабься, — повторяю, проводя ладонью по члену. Я применяю ту же тактику, что и в машине, не тороплюсь и не давлю больше. Покрываю поцелуями ствол, поглаживая его подрагивающее бедро, медленно ласкаю языком, успокаивая. Разумовский убирает ладонь с моей головы, даже не попытавшись направить или надавить. Глядя ему в глаза, беру в рот головку, медленно опускаюсь ниже. Сережа смотрит на меня, закусив губу, откидывается на спинку дивана. Рукой осторожно прикасается к моим волосам, вплетает пальцы, но так и не решается взять хотя бы крупицу контроля. Я продолжаю в таком же ритме, больше уделяя внимание движениям языка, потому что успела заметить, что это Сереже нравится больше всего. И мне, как ни странно, тоже. Я рассчитывала сегодня на секс пожестче, но такой вот нежно-дурманящий процесс заинтересовал даже больше. Разумовскому не хочется внушать, нет, наоборот, я с удовольствием посмотрю, как он теряет голову с чистым сознанием. И, пожалуй, укушу лишь в конце. Сережа чуть сильнее сжимает руку в моих волосах и тут же расслабляет, хватает за плечо и тянет вверх. Я отстраняюсь, шарю рукой по столу. Беременность мне не грозит, но Разумовскому об этом знать не обязательно. И появляется еще одна возможность подразнить его немного, пока я надеваю на него презерватив. Вернувшись к нему на колени, чуть-чуть касаюсь губ и тут же получаю поцелуй, на сей раз не такой нежный, в нем все больше голода. Как и во мне. Я привстаю, беру его член в ладонь. — Подожди, — выдыхает Сережа и двигается ближе, покрывает поцелуями ключицу. Он жмется к ней лбом, пряча пылающее лицо. — Ты же… Я хочу доставить удовольствие и тебе, но я… Прости, у меня не так много опыта, но если скажешь, как тебе нравится… — Мне и так нравится, — говорю я и опускаюсь на него. Входит немного туго, от чего ощущается острее и больше, но я так и хотела. Разумовский крупно вздрагивает, замерев во мне. Я беру его лицо в ладони, опять подмечаю неловкие попытки пристроить куда-нибудь руки. И все-таки спрашиваю: — Ты девственник? — Прости, — чуть слышно отзывается Сережа. — Нужно было сказать, но я так сильно хотел быть сегодня с тобой. Я так обычно не делаю. Я пойму, если… — Боже, да заткнись, — прошу я и целую его, начинаю неспешно двигаться. Скользнув губами по подбородку, добавляю, чтобы котенок окончательно не расстроился: — Я же не в укор. Мне все равно. Когда он в очередной раз оказывается полностью во мне, останавливаюсь, подхватив Сережины руки, лежащие у меня на бедрах. Сам Разумовский на меня даже смотреть не пытается. Я подношу его ладонь к губам, целую внутреннюю сторону, постепенно спускаясь губами к запястью, где бьется вожделенная вена. Нет, не так, не сейчас. Лизнув вожделенное место, опускаю его руку себе на грудь, сжимаю пальцы. Вторую ладонь опускаю вниз, вместе с ним касаюсь пальцами клитора. — Вот здесь, — говорю, прильнув губами к щеке. — Не ошибешься. И расслабься. Ничего страшного в отсутствии опыта нет. Я все равно очень хочу тебя сейчас и… — Я, застонав, отпускаю его руку. Длинные пальцы массируют клитор, как я показала, а Разумовский поднимает на меня взгляд. Выдохнув, целую его. — Умница, вот так, не останавливайся. Мне так нравится чувствовать тебя внутри, котенок. Просто восхитительно, ты чудесный. Так и хочется оставить тебя себе и всему научить. Сережа целует меня сам, продолжая двигать пальцами, другая рука сдвигает ткань бюстгальтера, обнажая грудь. Я вновь двигаюсь на нем, прошу не останавливаться, и вот сейчас… Сейчас просто отлично. Он слушается беспрекословно, пальцы играют со мной в нужном мне ритме. Сережа ловит беспорядочные поцелуи и наконец сам подается мне навстречу, подстраивается под мои движение. Я не могу отвести взгляда от его лица, от почти мучительного излома бровей, закушенной губы. Вопреки изначальным желаниям, нежно обнимаю и сама не сдерживаю стонов. В какой-то момент Разумовский входит слишком резко, и я вскрикиваю. Он застывает и тут же спрашивает: — Больно? — Нет, котенок, — шепчу я, коснувшись губами его подбородка. — Мне хорошо. Ты можешь не сдерживаться, я безумно хочу тебя. Давай, подвигайся, как требует тело. Можем поменять позу, если тебе так будет легче. Сережа послушно продолжает, возвращается в прежний темп, а после толчки становятся сильнее и быстрее. Пальцы возвращаются на клитор, и мне хватает всего пары мгновений, чтобы тело сдалось подступающему оргазму. Я, не сдерживая голоса, склоняюсь к его шее, пока удовольствие сбивает с ритма. Но не кусаю. Не сейчас. Хочу посмотреть, как он сам дойдет до финала. Сережа под конец отпускает себя еще немного, только продлевая мое собственное наслаждение. Я чувствую, что он уже на грани, целую нежную кожу в изгибе шеи и шепчу: — Давай, котенок, еще вот так. Кончи для меня, мой хороший, я сделаю тебе еще лучше… Да, сильнее, пожалуйста… Разумовский входит последний раз и, застонав громче, чем до этого, замирает, а я чувствую, как он пульсирует внутри, смотрю на него, тяжело дышащего, с закрытыми глазами. Его руки нежно прижимает меня к себе, и я, прильнув ближе, целую подставленную шею. А потом, отодвинувшись, выпускаю клыки и вонзаю из в податливую плоть. Сережа испуганно дергается, но застывает, будто статуя. Укус действует быстро, боль от него минимально, потому что удовольствие накрывает жертву так, что сравнить его не с чем. Даже оргазм не подходит, это сильнее и острее, безумнее. Я пью его кровь, которая кажется слаще любого нектара, она же стекает вниз по шее к плечу. Наслаждение в процессе обоюдное, но сейчас оно ощущается еще лучше, ближе. С трудом, но я не даю себе полностью упасть в эту бездну. Убивать его мне не хочется. Еще буквально пару глотков, и я отстраняюсь. Не удержавшись, слизываю кровь с кожи, только потом выпрямляюсь. Укусив себя клыком за нижнюю губу, целую совершенно потерянного Сережу, языком размазываю свою кровь по его губам. — Ты чудесный, — повторяю, скользя пальцами по его лицу. — Оближи губы, котенок. Я не хочу, чтобы на тебе остались укусы. Давай, не заставляй меня ранить себе запястья. Разумовский слушается, глядя в потолок, сглатывает. Вот и хорошо, сейчас все затянется. А потом… Потом можно действительно подумать, чтобы задержаться рядом с таким сладким, отзывчивым котенком. Сережа вздрагивает, медленно выпрямляется и смотрит на меня. И я даже не успеваю пискнуть, как его рука оказывается на моем горле. Растерявшись, позволяю опрокинуть себя на диван. Это что еще за новости? Откуда такая сила? Он человек, кровь человеческая! Я удивленно смотрю, как Разумовский нависает надо мной, встречаюсь взглядами с желтыми глазами. Желтыми? — Ты еще что за дрянь? — насмешливо спрашивает он, впиваясь когтистыми пальцами в спинку дивана.