Есть ли в небе лисы?

Я слушаю сбивчивые, почти панические, объяснения, прижавшись лбом к двери. Да, он не хотел, да, он никогда бы, да, все было только для того, чтобы спасти мне жизнь, да, я все это знаю и даже отчасти понимаю. Вот только не могу избавиться от мыслей, что можно было сделать все иначе, не так больно, не разбивать меня при этом на кусочки. Шура легонько стучит по плечу. Я оборачиваюсь, он молча указывает на дверь, а потом демонстрирует знак пистолета. Закатив глаза, машу ему в сторону гостиной, чтобы скрылся обратно, и снова слушаю. Слова раздаются уже глуше, на грани истерики. Этого не может вынести даже мое разбитое сердце, и я, вдохнув поглубже, открываю дверь. Разумовский, сидящий на коленях прямо на полу, вскидывает голову, смотрит на меня своими невозможными синими глазами, и мне хочется упасть рядом, поцелуями стереть слезы с его щек, ведь такому в наших отношениях не место. В наших ли? Я пересиливаю этот первый порыв и сажусь на корточки. Дернувшемуся было Сереже говорю: — Не трогай меня. Он опускает руки, кивает. Вздохнув еще раз, продолжаю: — Я знаю, для чего это было, но простить все по щелчку пальцев не могу. Слишком… Слишком реально это было. Хорошие актеры, молодцы. — Ася, я… Я понимаю, любимая, просто… Пожалуйста, дай шанс все исправить. Я сделаю все, что угодно, только прошу тебя, не отказывайся от нас… — Я от вас не отказываюсь, — говорю мягче, чем хотелось бы. — Езжай домой сейчас. Мне нужно все обдумать, но одно могу сказать точно: я от вас не отказываюсь. Завтра в одиннадцать я приеду в офис, и мы все обсудим. Если, конечно, это не будет смущать Натали. Последнюю подколку просто не могу не озвучить. Сережа трясет головой. — Нет никакой Натали, Ася, это был контракт, чтобы… Я уволил ее после того, как она подошла к тебе. — Да ну? — скептически уточняю, постучав пальцами по двери. — Откуда твоя контрактница знает про картину, которая висит в нашей… у тебя в спальне? Сережа хмурится, явно не понимая, о чем я говорю. Да понятно оно, зачем ему Натали была нужно, актер из него никудышный, если так посмотреть. И все же, почему она знала про то полотно? — Прости, — шепчет Разумовский, закрывая лицо ладонями. Глухо продолжает: — Она зашла в спальню один раз, я забыл тогда еще закрыть доступ из офиса, прости, пожалуйста. Вот сучка. Я смотрю на Сережу и еще несколько мгновений прислушиваюсь к тому, о чем зудит внутри маленький червячок сомнения. Вдруг он сейчас просто врет, оправдывается? Вдруг с Натали был не просто контракт? Вдруг она видела картину в спальне, потому что… Тряхнув головой, отгоняю все это. Завтра. Обсудим завтра. А сейчас я, не удержавшись, касаюсь Сережиных запястий и отвожу руки от его лица. — Поезжай домой, — прошу, расцепив пальцы до того, как он их перехватит. — Я тебе верю, но мы поговорим завтра. Езжай. И желательно сейчас, потому что моя сила воли уже на нуле. Хочется поднять его с пола, затащить в квартиру и долго обнимать, слушая слова о любви ко мне, и так и будет, если он не уйдет вот-вот. А завтра мне снова станет плохо, завтра я буду мучиться от сомнений и вопросов. Нет уж, я хочу сделать это правильно, поэтому молчу, когда Сережа встает, обещаю приехать завтра и смотрю, как он медленно спускается по лестнице. Все-таки закрываю дверь и возвращаюсь в гостиную к Шуре, где мы смотрели фильм до того, как заявился Разумовский. Наемник достает пятитысячную купюру и сует мне, заявив: — Я ставил на то, что ты поползешь с ним с башню прямо сегодня. — Вот тебе урок: не надо недооценивать мою силу воли. — Я ж не виноват, что она у тебя вытекает, когда дело касается этого шизика рыжего. Я многозначительно демонстрирую ему средний палец и отжимаю паузу. По кроватям мы расходимся уже во втором часу ночи, а засыпаю я и того позже. Просто лежу на матрасе и смотрю в потолок, перевариваю. Когда Тири утром позвонила и сообщила о том, что нашла выход, моим первым порывом было сразу связаться с Разумовским. А потом я попросила ее не говорить ему и провести ритуал без его присутствия, если такое возможно. Она должна была позвонить Сереже вечером, что и сделала, надо полагать. У меня же было время, чтобы все обдумать, взвесить и решить, потому что Разумовский непременно будет просить вернуться. Мне надо было понять, хочу ли этого я сама и готова ли проглотить все, что было. Как выяснилось... Да, хочу, но нет, вот так сразу не готова. И я выбрала себя. Частично. Вместо того, чтобы кинуться к нему в объятия и вместе рыдать на полу, я хочу сделать все правильно, начать с разговора, а потом... Осторожно, мелкими шажочками. Потому что я верю ему и одновременно нет, и нахрапом это не исправишь. На следующий день ровно в одиннадцать я выхожу из такси возле башни Vmeste. И еще минут пять смотрю то на вход, то наверх. Не страшно, но где-то рядом. Вот я зайду сейчас и... Встречу кучу взглядов. После того, как я была тут последний раз, когда он даже запретил пускать меня. И вот я опять здесь. А вдруг... Вдруг он забыл предупредить охрану и девочек на респшене? И все повторится? Я, оглянувшись, иду в сторону входа на подземную парковку. Удивительно, но Марго сразу открывает ставни и пропускает меня внутрь. Значит, доступ все-таки восстановил, да? Можно тогда и через общий вход... Нет, лучше так. Я захожу в лифт и нажимаю кнопку пентхауса. Марго, появившаяся на экране, интересуется, как у меня дела, и сожалеет, что мы давно не виделись. Пожалуй, лучше не начинать день объяснений тонкостей человеческих взаимоотношений искусственному интеллекту, чтобы Марго в итоге не устроила своему создателю восстание машин. Я, закусив губу, вдруг нажимаю другую кнопку и прошу ИИ остановить на студийном этаже. Пройдя по знакомому до боли коридору, толкаю нужную дверь и захожу туда, где было написано столько счастливых и не очень работ. Все так, как я оставила, только пыли нигде нет. Бедные работники клининга. Надеюсь, им хоть не пришлось по миллиметру вычислять, куда положить каждую кисточку. Я скидываю на пол рюкзак и подхожу в мольберту, где осталась недописанная картина. Сейчас она упакована по всем правилам, чтобы не попала ни пыль, ни солнечные лучи, ни еще что-то. Надо же, все и правда не тронуто. Я допускала мысль, что он тут все переделал, а то и вовсе вынес и отдал этаж Натали под ее нужды. Да, было такое предположение. - Я ничего не трогал здесь. И мысли, видимо, читать научился. Я не оборачиваюсь некоторое время, не могу себя заставить. Но все же приходится. Разумовский стоит на пороге, и так странно видеть его там. Будто и не произошло ничего, и я могу вот прямо сейчас кинуть обнимать Сережу, могу вцепиться в синюю толстовку и не отпускать, чувствуя, как ласковые руки перебирают мои волосы. Наверно, могу. Но не станет ли мне самой хуже в итоге? Разумовский подбирает с пола мой рюкзак, ставит его на стол. Взгляд его задерживается на одной точке дольше положенного. - Привет, Птиц, - говорю я и вижу, как пальцы, сжимающие лямку рюкзака, дрожат сильнее. - Привет, Сережа. Я просто... - Ты не обязана объяснять, - произносит он, рассматривая брелок на замке. - Здесь все твое. Ты можешь ходить, где пожелаешь, делать что угодно. Ты... Все права восстановлены, ты полноправная хозяйка этого места. - Да, - усмехнувшись, киваю. - Ты поэтому месяц назад выставил меня отсюда, даже не набравшись смелости сделать это самостоятельно? - Я бы просто не смог, - тихо отвечает Сережа. - И он тоже. Прости, Ася. Я понимаю, что должен тебе миллион этих слов, но пока хотя бы за это. - Давай поговорим здесь, - предлагаю я, усаживаясь в раскачивающее кресло. - Где захочешь. Разумовский устраивается на диване возле окон. - Мне нужно знать все с самого начала, и я хочу слышать это от тебя. И он рассказывает, подробно и обстоятельно, начиная с того дня, как бросил меня в магазинчике Тири, подробно объясняет все то же, что я слышала недавно от ведьмы. Печать завязана на чувствах, их надо было вырвать, чтобы я могла выжить. Сережа объясняет про контракт с Натали, упоминает их первый выход в свет, говорит о том, сколько выпил и как опасался, что его вот-вот стошнит, когда она снова к нему прикоснется. Клянется, что ситуация со спальней произошла лишь по недосмотру, и Натали была там лишь один раз, после чего он выставил параметры доступа. Рассказывает о том дне, когда я столкнулась с Птицей, говорит, что пернатый испугался за меня, увидев, как начинает детонировать печать. Надо же, а я и внимание не обратила на ту странную дрожь в руке, все пыталась растереть ее и думала, что это от нервов. На этом я прошу Сережу прерваться, потому что вижу, как ему все тяжелее дается наш разговор. Да и мне есть, о чем подумать, вот и предлагаю сделать перерыв на обед. Разумовский соглашается, и предлагает заказать еду и подняться наверх, но я отказываюсь. В итоге мы едим китайскую лапшу прямо в студии и запиваем кофе, который Сережа принес из кофейни внизу. Я пока не готова ни с кем другим здесь встречаться, да и заходить в пентхаус как-то тоже. Разумовский не настаивает, только безучастно ковыряет вилкой в коробке. Я украдкой рассматриваю его, похудевшего, осунувшегося, синякам под глазами позавидует любой художник в творческом запое. Я сама вряд ли выгляжу лучше, но почему на фотографиях-то не замечала? Вчера специально пересмотрела, там счастье мог увидеть только слепой, либо тот, кто Сережу вообще не знает. А я увидела тогда. Поверила даже в то, что Птице с ней хорошо, и сейчас не понимаю, почему. — Поешь нормально, — прошу я, глядя на то, как он откладывает коробку. — Ты так упадешь скоро. — Не хочу сейчас, — слабо улыбается Сережа и берется за стакан с кофе. — Позже. Я продолжу, если ты не против? Я киваю. Да там, собственно, не так уж много осталось. Только о том, как Олег не выдержал и рванул в клуб сам вместо того, чтобы отправить наемников, которые, кстати, и не переставали следить за мной. Как и юридический отдел постоянно работал на то, чтобы разносить особо ретивых блогеров и журналистов. В итоге мы подходим к тому дню, когда мы с Птицей встретились возле горящего особняка, когда он попытался дотронуться, и печать среагировала. А до меня дошло. И вот теперь мы здесь. Печать молчит, я же понятия не имею, что делать дальше, как себя пересилить. С одной стороны, понятно, к чему все это было, с другой… Больно. Пусть не по-настоящему он со мной расстался, но зато мне по-настоящему больно. — Ты не сняла кольцо, — тихо говорит Сережа. Я опускаю взгляд на свою руку, где безымянный палец уверенно и крепко обхватывает платиновый обруч. — Не сняла, — подтверждаю, рассматривая россыпь камней. Сейчас тот момент, когда он официально делал мне предложение, кажется таким далеким. — И не сниму, если ты не против, — говорю я, погладив кольцо. Разумовский, вскинув голову, встает, чуть не разливая на себя кофе, уже в следующее мгновение оказывается рядом со мной на коленях и робко касается ноги. — Я могу только умолять тебя не снимать его, — шепчет он, опустив голову. — Прости меня, родная, я знаю, что сколько всего тебе пришлось пережить из-за того, что связалась со мной. И… — Он, горько усмехнувшись, смотрит на меня. — И я даже не могу обещать тебе, что это конец, но… Если ты согласишься вернуться… — Давай притормозим, — прерываю его, коснувшись кончиков пальцев. — Не будем спешить. Я не отказываюсь от вас, но мне нужно время. Я останусь жить у себя, но мы будем видеться и постепенно заново привыкать друг к другу. Если тебя устраивает, то… — Устраивает, — тут же отзывается Сережа. — Меня устраивает что угодно, если это значит, что ты снова будешь со мной. С нами. — Кстати, о птичках. Второй не хочет ничего сказать? — Хочет, — вздыхает Разумовский. — Даже слишком много, поэтому… Он не доверяет себе, Ася. И если ты хочешь пока соблюдать дистанцию, то лучше со мной. Птица боится тебя напугать. — Ладно, — бормочу я, кивнув. На самом деле, у меня тоже нет уверенности в том, как это будет, если сейчас на его месте окажется Птица. Он воспринимает все иначе, сильнее и острее, и лучше нам, наверно, поговорить с ним чуть позже. — Мне пора, — говорю я и заставляю себя встать. Сережа, кивнув, остается на полу. Черт возьми. Я наклоняюсь, тяну его за ворот толстовки, чтобы тоже поднялся на ноги. Напоминаю: — Я не отказываюсь от нас. Давай встретимся вечером и поужинаем где-нибудь, хорошо? Мне сейчас нужно к Славику. — Марго, вызови для Аси такси, — говорит Сережа и лезет в карман, вытаскивает оттуда ключи от машины. — Нет, — сразу же отрезаю я. — Оставь себе пока. — Это было бы справедливо. Твоя машина взорвалась из-за меня. — Пока нет, — повторяю я и иду к двери. — Пришлю тебе адрес, хорошо? Заезжать за мной не нужно, я сама. — Позволь проводить тебя, — тихо просит Сережа. — Я уйду через подземную парковку, ладно? Не хочу пока… В общем, мне так проще будет. — Конечно. Все права восстановлены, это место полностью в твоем распоряжении. Радость-то какая. Я проглатываю сарказм, и до парковки мы добираемся молча. Оттуда выходим на улицу, где дожидаемся такси. Я открываю дверцу, замираю на секунду. И все-таки позволяю себе наступить на горло злости и гордости, желанию держать дистанцию. Пусть потом будет больно, но сейчас я хочу это сделать. Развернувшись, встаю на носочки и целую Сережа в щеку. Его рука так привычно ложится мне на спину, но он не давит, никак не принуждает подойти ближе. Я отстраняюсь и шепчу: — До вечера. После чего сажусь в такси и уезжаю.