Есть ли в небе лисы?

Ася

Я захожу в башню и машу свободной рукой девушке на ресепшене, она же, улыбнувшись, кивает мне и вновь возвращается к разговору с посетителем. Перехватив поудобнее подставку с тремя кофейными стаканами, нажимаю кнопку лифта и жду, нетерпеливо притоптывая ногой. День сегодня был отличный, надеюсь, вечер тоже не подкачает. Не знаю точно, кто сейчас в офисе, но сценарий у меня есть и для Сережи, и для его взбалмошного двойника. Если там первый, то будем обниматься и смотреть новый сезон детективного сериала, как и собирались, если второй, то надеюсь, что не откажется провести со мной немного времени и просто пообщаться. В последнее время мы с Птицей неплохо ладим, особенно после того, как он заснул в моих руках на диване. А позже даже не стал отказываться от попыток позаботиться о нем, когда народного героя догнала обычная простуда. Это ли не прогресс? Надо фамилию поменять. Ася Запашная, звучит, а? Я тоже думаю, что звучит. На выходе из лифта сумка окончательно сползает с плеча, приходится ее придерживать свободной рукой, а дверь открывать чуть ли не одним мизинцем. Надо предложить Сереже поставить сюда раздвижную автоматическую. Я заваливаюсь в офис, чуть не споткнувшись об свою же ногу, улыбаюсь и с порога выдаю: — Привет, думала, что Славик меня уже не отпустит, я… Впрочем, улыбка довольно быстро пропадает, несмотря на все мои попытки ее удержать при виде шикарной брюнетки, сидящей на диване. Птица, стоящий возле рабочего стола, поворачивает голову и смотрит на меня. Я же пытаюсь отколупать упавшее сердце из пяток, но возвращаться оно категорически не хочет, разве что по кускам. Слишком уж говорящая сцена. Освещение слегка приглушено, бутылка вина на столе, уже неполная, закуски из кофейни, в которой я обычно делаю заказы, один бокал держит Птица, другой как раз та самая брюнетка. Красивая, аж глазам больно. Классические брюки и расстегнутый пиджак насыщенного красного цвета, короткий черный топ, выгодно подчеркивающий грудь, туфли на тонкой шпильке. Отстраненно думаю, что я бы в таких ноги поломала. — Извините, — наконец заставляю себя сказать и иду к рабочему столу. — Не хотела мешать. Я ставлю туда подставку, забираю свой стакан и направляюсь обратно к выходу. Спина горит, готова поклясться, что взгляд Птицы буравит ее между лопаток. И я жду, жду, когда он окликнет, что-то скажет, заявит, что я глупая и надумываю, все совсем не так. Дверь за мной совсем тихо закрывается. Сжав стакан, иду к лифту и очень пытаюсь усмирить обиду, которая выворачивает наизнанку, призывая ввалиться обратно в офис и устроить сцену с битьем посуды. Нет уж, до такого я не опущусь. Прислонившись спиной к стене лифта, делаю глубокий вдох, который еле дается из-за перехваченного спазмом горла. Нет, нет и нет, я не стану останавливать кабину, чтобы реветь тут на полу, нет. Хочется, конечно. — Может, все и не так, — бормочу, выходя на своем этаже. А если и так? Я останавливаюсь возле двери в студию и упираюсь в нее лбом. Ну? Если и правда так? Что мне сделать? Устроить скандал и обвинить Птицу в неверности? А он мне что, обет безбрачия давал? Такого уговора не было, а я эту тему и не поднимала, почему-то решила, что ему и не нужно ничего такого, он же к противоположному полу равнодушен от слова совсем. Или все же нет? Я все-таки захожу в студию, ставлю стакан на тумбочку и рассеянно прохожусь вдоль шкафов. Если бы там был Сережа, я бы сейчас вряд ли соскребла себя с пола от увиденного. Вот только желание забиться в угол и рыдать все равно готово вот-вот разломать остатки самоконтроля, сколько бы я в уме не повторяла, что не должна злиться, ведь имею дело со взрослым мужчиной, у которого есть определенные потребности, и он не должен мне верность хранить. Но это же мой… Да нет, не мой. Я продолжаю ходить по студии, не зная, куда себя деть. Кажется, что только движение удерживает меня от истерики. А если они там?.. Боже, только от этой мысли тошнит. Стоит лишь представить, как чужие руки скользят по родному и любимому телу, и сразу охота бежать в уборную. Да нет, Птица бы не стал. Он же знает все, он отлично понимает, что подобная выходка сделает со мной. Не стал бы. Я уверена. Я уверена? Тихо заскулив, опускаюсь на диван и закрываю лицо руками. Он установил здесь камеры? Хотя, какая разница? Вряд ли у него сейчас есть время на сталкерство. С такой-то компанией. — Козел, — задушенно шепчу, не в силах больше держаться. Успокаиваюсь я довольно быстро, вновь и вновь повторяя в уме, что это не Сережа, Сережа бы так никогда не сделал, а с Птицей у меня не было договоренностей. Сама дура, раньше надо было думать. Да и как бы это выглядело? «Можешь, пожалуйста, нести целибат? Большое пожалуйста»? — Смешно, — вяло бормочу я и плетусь в ванную, чтобы умыться. Ничего, вот вернется Разумовский и… Боже, если там действительно… Мысль о том, каково будет Сереже, когда он узнает, буквально разбивает вдребезги и вызывает желание подняться в офис прямо сейчас. Останавливает лишь инстинкт самосохранения. Я не хочу видеть, не смогу. А может, и нет там ничего такого. Деловая встреча. Вечером. С вином. Ну, а что такого? Да, вечером, да, с вином, да… Я с ума сойду. Выдохнув, возвращаюсь в студию и зову Марго, спрашиваю: — А Сергей сейчас в офисе с кем-то? — Сергей один, — сообщает ИИ. Я, уставившись в стену, считаю. Да нет. Вряд ли так быстро. Нет, нет, тело-то одно, точно не так быстро. Блин, да о чем я думаю-то? Стыд какой. И все же?.. Нет, я уверена. что не успел бы. Немного устаканив душевное равновесие, я сгребаю со стола коробку с карандашами, скетчбук и, прихватив остывший кофе, иду к окну. Усевшись на пол, располагаю все так, чтобы случайно не опрокинуть напиток, и смотрю на горизонт. Да не успел бы, сто процентов. А если?.. Тряхнув головой, хватаю карандаш и начинаю рисовать, чувствуя себя несчастным чукчей из отвратительных анекдотов. Что вижу — о том пою. Вот и я так. Когда дверь в студию открывается, я чуть не рву бумагу, настолько сильно давлю карандашом. Не Сережа. Он бы постучал или как-то еще дал о себе знать. Я, закусив губу, рисую кривую линию, которую потом придется исправлять. — Ты не договорила, — произносит Птица, останавливаясь позади. — Были проблемы с выставкой, душа моя? Тамбовский волк тебе душа. — Нет, — коротко отвечаю. Голос вроде нормально звучит. — Никаких проблем. Просто долго. Я очень жду, что он уйдет. Но нет. Птица не просто не уходит, он садится на пол прямо за моей спиной, уверена, что нас разделяет буквально сантиметр. Он настолько близко, что от него становится тепло, и я чувствую аромат духов. Не женских, его. Узел внутри немного расслабляется. Пернатый двигается чуть в сторону, чтобы видеть мое лицо. Я делаю вид, что мне внезапно надо смотреть в другую сторону. Птица на это не покупается, касается пальцами моего подбородка и давит, заставляет повернуться к нему. — Что ты уже надумала, душа моя? — вкрадчиво интересуется он, рассматривая меня. Встречается взглядом, хмурится. Глаза что, еще красные? — Ничего, — тихо отвечаю и хочу отвернуться, но пернатый не дает. Проводит большим пальцем по щеке, уже сухой. — Я не… — Убежала так быстро. Неужели подумала?.. — А что я должна была подумать, по-твоему? — раздраженно спрашиваю и отталкиваю его руку. — Хм. Например, что я пригласил Селиванову в офис, чтобы не светиться на публике рядом с женщиной, имеющей репутацию очень сведущий в вопросах офшоров. И прочих не совсем легальных делах. Еще ты, душа моя, могла подумать, что это единственная причина, по которой она была в нашем офисе. О, и конечно, ты не стала бы подозревать меня в иных связях с ней. Как тебе варианты? — Нормально, — бормочу я, уткнувшись взглядом в скетчбук. — Как в твою дурную голову вообще могли подобные мысли заползти? — мрачно произносит пернатый. — Это же смешно. — Не так уж, — тихо отзываюсь, отложив карандаш. — Я… Не знаю, Птиц. Просто подумала… Ты же не говорил, что… Окончательно стушевавшись, замолкаю. Мысли, что терзали меня ранее, сейчас кажутся такими глупыми. Ну серьезно, он меня-то еле терпит. Я вздрагиваю, когда Птица проводит пальцами по моему плечу. Его рука тут же замирает. Он, похоже, до сих пор принимает все это на свой счет. Я двигаюсь чуть ближе и убираю волосы на другую сторону, чтобы не мешались. — Я говорю это сейчас, — негромко, но твердо произносит Птица, возобновляя движение. — Никто. И никогда, душа моя. Я сморю в окно, радуясь, что он не видит сейчас, насколько ошарашили меня его слова. Я же правильно поняла?.. Пернатый, кажется, не собирается больше ничего объяснять, продолжает осторожно водить по моему плечу. Я тоже молчу. С каждым невесомым прикосновением дрожь внутри утихает, а ее место заполняет какое-то другое чувство, очень знакомое и родное, но в то же время другое. Оно уже почти не пугает, не вызывает ужаса от того, что его не должно быть. Между нами осталось так мало барьеров, последний держится едва-едва. Птица что-то шепчет, настолько тихо, что мне приходится переспросить. — Мы с ней больше не работаем, — говорит он, и я почему-то уверена, что это совсем не то. — С Селивановой? — уточняю, и Птица кивает. — Почему? Он двигается ближе, окончательно убивая расстояние между нами, на ухо сообщает: — Не сошлись характерами. — Очень смешно, — бормочу я и подаюсь чуть назад, чтобы прижаться к нему еще немного. — Пожалуй. Мне интересно, как ты себе это представляла? Думала, что я вот так просто открою правду о себе еще кому-то? — Знаешь, не обязательно светить огнеметами перед каждой женщиной, с которой собираешься переспать. — Вот как? — уточняет Птица. — Думаю, ты права, стоит проверить твою теорию. Он слегка отстраняется и делает вид, что собирается вставать. Я же делаю вид, что купилась на это, и, повернувшись, хватаю его за руку. Пернатый, усмехнувшись, садится обратно, а я иду на риск и прижимаюсь к нему уже так, вполоборота, ткнувшись лбом в шею, глажу по руке и уже привычно жду, когда он перестанет быть таким каменным. Птица кладет ладонь мне на поясницу и не отстраняется. — Расскажи про свой день, душа моя, — предлагает он. — Ну, никто тебя за язык не тянул…

Птица

— Привет, думала, что Славик меня уже не отпустит, я… Мышка застывает на пороге, и совсем не сложно понять, куда она смотрит. Птица же не может отвести взгляда от нее, что уже привычно, и даже почти не ненавидит себя за эту слабость. В основном потому, что вовремя удается подавить совершенно неподходящую ему улыбку. Девушка спешно извиняется и идет к столу, чтобы оставить там подставку со стаканами. Птица следит за тем, как ее пальцы выхватывают один из них, засматривается на обилие мелких колец, которые придают им еще более хрупкий вид. Отстраненно думает о том, каково это, — коснуться губами загорелой кожи на тыльной стороне ладони. — Не хотела мешать, — бормочет мышка и направляется обратно к выходу. Птица провожает ее недоуменным взглядом. Когда дверь закрывается за ней, приходит осознание, приходит слишком поздно. Селиванова продолжает говорить с того места, где их прервали, а двойник окидывает задумчивым взглядом офис, пытается представить, как это должно было выглядеть для его мышки. Морщится. Очень однозначная картина. Птица ставит бокал на стол и берет стакан из подставки. На нем черным фломастером нарисована ворона с веточкой мяты, и он отлично знает, что мышка изобразила ее своей рукой. — Сергей Викторович? — зовет Селиванова, на что Птица кивает, не глядя на нее. Нет. Его мышка вряд ли решила, что здесь происходит что-то иное, нежели деловая встреча. Конечно, нет. Она не станет думать, что он может клюнуть на кого-то другого. На кого-то, кроме нее. Двойник продолжает слушать Селиванову, но без особого внимания, рассматривает ворону на стакане. Мышка застала их на середине разговора, и Птица намерен завершить его сегодня, чтобы не эта женщина не мелькала лишний раз в их башне. Могут пойти ненужные слухи. Он вообще не собирался встречаться с ней сегодня, двойник ждал свою мышку, намеревался провести вечер с ней, раз уж Сережа так удачно отключился. Селиванова перенесла встречу из-за своего отъезда, а ждать еще две недели Птица не собирался. И поэтому теперь все выглядит так. Дерьмовая ситуация, мягко говоря. — Меня устраивает, — говорит Птица, едва женщина замолкает. — Договор можете прислать в понедельник. — Замечательно, — улыбается Селиванова и встает. Поставив бокал на стол, она неспешно идет к двойнику. — С вами приятно иметь дело, Сергей Викторович. Птица отстраненно кивает, продолжая держать в руке стакан с уже остывшим кофе. Когда женщина подходит, он поднимает на нее взгляд и говорит: — Больше не задерживаю. Договор в понедельник. — Само собой, — кивает она и тянет к нему руку. Птица с трудом подавляет желание перехватить и вывернуть ее, чтобы больше не смела к нему прикасаться без разрешения. Ей нельзя. Никому нельзя, за одним лишь проклятым исключением. Но Сергей Разумовский не позволил бы себе такое, поэтому двойник лишь холодно смотрит на руку, что слишком долго смахивает с воротника его рубашки несуществующую соринку. — Мне уже нравится работать с вами, — говорит Селиванова и шагает ближе, кладет ладонь ему на грудь. Птица, выгнув бровь, бросает на нее презрительный взгляд. — Я бы хотела остаться с вами подольше. Обсудить… детали. Может быть, обсудить еще что-нибудь. — Договор, — ледяным тоном напоминает двойник. — В понедельник. Сережа должен ему по гроб жизни за сдержанность. — Конечно, в понедельник, — соглашается женщина и снова растягивает пухлые губы в улыбке. — Но сегодняшний вечер мы могли бы не заканчивать. Или ваши сотрудницы могут вломиться к вам в любой момент? — Это не сотрудница, — говорит Птица и ставит стакан на стол, после чего двумя пальцами берет Селиванову за запястье и отстраняет от себя. — Это моя девушка. Не делайте вид, что вам неизвестно о ней. — Известно, — пожимает плечами она. — Но в таких вопросах я не слишком принципиальна. — Вижу. Договор не нужен, я более не заинтересован в вас. — Что? — удивленно переспрашивает Селиванова. — На этом все. Не задерживаю. Птица проходит мимо, не обращая внимания на оскорбленную женщину. Его мало волнует, что она говорит, он дожидается ее ухода, чтобы спросить, где сейчас мышка. Некоторое время смотрит на сгорбленную фигуру на полу возле окна и отправляется за ней в студию. Сережа бы постучал сначала, но Птица не станет, он хочет, чтобы она знала, кто к ней сейчас подходит и спрашивает: — Ты не договорила. Были проблемы с выставкой, душа моя? Мышка ежится и отвечает: — Нет. Никаких проблем. Просто долго. Голос, интонация, все не то. Птица хмурится, отказываясь верить в то, что она расценила встречу в офисе именно так, как он и опасался. Похоже, следовало сразу пойти за ней и расставить точки. Двойник опускается на пол за ее спиной, совсем близко, одно неверное движение, и расстояния между ними не останется. Мышка не поворачивается, и тогда двигается Птица. В ответ она лишь смотрит в другую сторону. Неужто думает, будто он поверит, что ей нужен пейзаж за окном? Двойник осторожно касается ее подбородка и заставляет смотреть на него, стараясь не давить слишком сильно. Вид покрасневших глаз ему не нравится. Она что, из-за него?.. — Что ты уже надумала, душа моя? — спрашивает Птица, нахмурившись. — Ничего, — чуть слышно отвечает мышка и пытается отвернуться, но двойник продолжает держать. Мягко, как он надеется. Не успевает остановиться и проводит большим пальцем по ее щеке. — Я не… — Убежала так быстро, — говорит он, хмыкнув. — Неужели подумала?.. — А что я должна была подумать, по-твоему? — возмущенно уточняет она, отталкивая его руку. — Хм. Например, что я пригласил Селиванову в офис, чтобы не светиться на публике рядом с женщиной, имеющей репутацию очень сведущий в вопросах офшоров, — предполагает Птица и едва удерживается от усмешки при виде того, как меняется выражение лица его мышки. — И прочих не совсем легальных делах. Еще ты, душа моя, могла подумать, что это единственная причина, по которой она была в нашем офисе. О, и конечно, ты не стала бы подозревать меня в иных связях с ней. Как тебе варианты? — Нормально, — пристыженно бормочет она, опуская взгляд на свой рисунок, состоящий сплошь из злых и резких линий. Ясно. Все, как он думал. — Как в твою дурную голову вообще могли подобные мысли заползти? — говорит Птица и качает головой. — Это же смешно. — Не так уж, — угрюмо шепчет мышка, кинув на пол каранадш. — Я… Не знаю, Птиц. Просто подумала… Ты же не говорил, что… Она замолкает, так и не закончив предложение. Птице приходится делать это за нее в уме. Значит, посчитала, что он решил развлечься и привел другую для этих целей. Глупо. Двойнику так безумно хочется сказать, что ему не нужен никто, только эта глупая мышка, которая по какой-то одной ей ведомой причине так отчаянно пытается пробиться через все шипы. Птица хочет верить, что не только из-за Сережи и их чудесного совместного будущего. Он ненавидит ее за это, жаждет ненавидеть, ведь так ему привычнее, проще. И сам себе боится признать, что не может больше отыскать в себе ненависти к ней, да и не было ее. Птица не понимает, как она это сделала, как задурила ему голову своими словами и редкими прикосновениями, что за такой отвратительно сладкий фокус заставил его испытывать подобное. Он так безумно хочет, чтобы все было, как в первые дни их знакомства. И одновременно желает большего, позволяет себе пугающую мысль о том, что она больше не считает его болезнью, принимает вот такого, сотканного из отравленных эмоций и обид маленького Сережи. Но Птица ведь старается. Знает, что постоянно ошибается, и все равно старается, учится быть другим. Быть с ней. Он касается ее плеча, от чего мышка вздрагивает. От неожиданности? Или из-за того, что это он? Девушка ерзает, убирает волосы, чтобы они не мешали. Птица ведет дальше, не в силах прервать этот простой контакт. Тело выгорает изнутри от желания большего, того, что доступно сейчас лишь Сереже. Дело не в сексе. Дело в том, как она смотрит на Разумовского, как прикасается, как целует, как улыбается ему. Двойник не может даже перед собой признаться, что хочет так же. — Я говорю это сейчас, — произносит Птица, прервав молчание. — Никто. И никогда, душа моя. Хочется верить, что этих слов достаточно, что мышка поймет, что он имеет в виду. Потому что если продолжит говорить, они оба пожалеют. Двойник продолжает гладить ее плечо кончиками пальцев, вновь и вновь сходя с ума от того, как восхитительно и больно это ощущается. Он собирается действовать постепенно, приучать мышку к своим прикосновениям медленно, не давить и не пугать. Хочет завоевать ее внимание. Не отвоевать, нет, двойник не намерен рушить то, что есть между ней и Сережей. Нет, ему нужно, чтобы она приняла их обоих, была с ними. Птица опускает голову. Вряд ли у него получится. Все испортит, как и обычно, в один прекрасный момент эмоций станет слишком много, и он их уже не удержит, выльет на девушку, потеряв остатки сил. И будет гореть. — Глупая мышка, — на грани слышимости шепчет двойник. — Что же ты наделала? — Что? — переспрашивает мышка. — Мы с ней больше не работаем, — говорит Птица как ни в чем ни бывало. — С Селивановой? Почему? Птица двигается ближе, наклоняется и у самого ее уха отвечает: — Не сошлись характерами. — Очень смешно, — вздыхает мышка. Она не пытается отстраниться, наоборот, подается ближе к нему. — Пожалуй, — кивает Птица. — Мне интересно, как ты себе это представляла? Думала, что я вот так просто открою правду о себе еще кому-то? — Знаешь, не обязательно светить огнеметами перед каждой женщиной, с которой собираешься переспать, — недовольно замечает мышка, вызывая у него ухмылку. — Вот как? Думаю, ты права, стоит проверить твою теорию. Он отстраняется и притворяется, будто собирается встать. Она включается в игру и разворачивается, цепляется за его руку. Птица, насмешливо глядя на нее, садится в прежнее положение. Мышка секунду неуверенно смотрит на него, а затем жмется к нему и сначала замирает, уткнувшись лбом в район шеи. Застывает и Птица, потому что все инстинкты вопят о том, что это уловка, ведь она не станет лезть к нему просто так. Мышка осторожно проводит пальцами по его руке вверх и вниз и молчит. Двойник кладет ладонь ей на спину, чтобы удержать, если надумает отстраниться сейчас, потому что ему до одури нужны еще хотя бы пара мгновений ее близости. — Расскажи про свой день, душа моя, — говорит он, глядя поверх ее головы на город. — Ну, никто тебя за язык не тянул, — весело предупреждает мышка и начинает. А Птица думает, что катастрофа неизбежна. Потому что он уже горит заживо.