Есть ли в небе лисы?

Дома нас уже ждет Олег, который выглядит так, будто добирался сюда пешком через полосу препятствий. Насколько я помню, у него сегодня были свои планы, так что, возможно, нечто подобное и происходило. Всю дорогу от машины до квартиры Разумовский держит меня за руку, словно опасаясь, что я испарюсь, стоит лишь отпустить. Я же понять не могу, чего он так взбудоражен. Ничего же страшного не произошло. Такое чувство, что я упускаю нечто важное, но никак не получается ухватить непослушную мысль за хвост. Я оставила записку, там все объяснила, с чего он вообще решил, что я собираюсь дать деру? — Что за цирк вы устроили? — устало спрашивает Волков, захлопывая за нами дверь. — Ты Олега-то зачем выдернул? — интересуюсь и снимаю кроссовки, выпутав наконец свою руку из цепкого захвата. — Случайно, — бормочет Разумовский и тоже разувается, потому что урок «не хрен топтаться по полу в обуви» усвоил довольно быстро. — Я подумал, что ты решила уехать, а потом забыл ему позвонить и объяснить. Улучив момент, когда Сережа поворачивается к нам спиной, смотрю на Олега, он лишь плечами пожимает и пальцем у виска вертит. Да это-то и так понятно. Вопрос в том, почему его сегодня так повело. — А я сказал ему, что ты от него не уедешь, — мрачно заявляет Волков, когда мы проходим в гостиную. — Если бы хоть кто-то из нас мог это сделать, то сделал бы еще тогда. Что за панику ты развел? — Ничего, — бурчит Разумовский и падает в кресло в гостиной. — Не надо было тебя дергать, Олег. Зря позвонил. Нам с ней нужно поговорить. — Неужели? — картинно удивляется Волков. — Что, просто взять и поговорить? — Олег, — укоризненно зову я. Получается, правда, больше виновато. — Что «Олег»? Я просил вас обоих по отдельности поговорить друг с другом, обсудить, что вас так дергает, но оказывается, надо было просто взять за шкирку одного и вторую, усадить на диван и объяснять все как маленьким детям. — Подожди, — подбирается Разумовский, с подозрением глядя на Волкова. — Ты ей тоже что-то советовал? Я поворачиваюсь к Сереже и уточняю: — Тоже? — То же самое, что и тебе, — мрачно отвечает Олег. — Я просил ее поговорить с тобой, потому что ты, очевидно, не можешь вдруг собрать смелость в кучу и начать первым. А теперь, я собираюсь вернуться в кафе, где меня ждут, и приеду только завтра, возможно, к вечеру. И очень надеюсь, что вы используете это время, чтобы обсудить эти отношения до того, как они вас и меня заодно окончательно уничтожат. Потому что ваша молчаливая драма уже в печенках, ребят, честно. У меня в этом чертовом мире только два близких человека, и я не хочу смотреть, как они мучаются из-за того, что разучились открывать рты. До завтра. Позвоните мне раньше утра, и до следующего месяца будете жрать местный аналог Доширака. Волков смотрит сначала на меня, потом на Сережу, проверяя, видимо, дошло ли до нас, а потом разворачивает и уходит. Я медленно сажусь на диван. Да уж. Полностью утонув в своих переживаниях по поводу Разумовского, я забыла, что мы тут не одни живем, и Олег вынужден ежедневно наблюдать за моей кислой мордой. Надо полагать, не только за моей. Похоже, Сережу он тоже убеждал поговорить со мной и все рассказать честно. Рассказать о том, что мы больше не можем быть вместе так, как были, но Разумовский не нашел в себе смелости начать. Что ж. И правда, хватит уже. — Сереж, давай действительно поговорим, — выдавливаю я, сцепив пальцы на коленях в замок. — А давай, — отзывается он, вальяжно развалившись в кресле. — Расскажи мне, дорогая Ася, с чего ты взяла, что меня отталкивают шрамы? — Я же не слепая, Разумовский. Слушай, то, что ты больше не чувствуешь ко мне того же, что и до всей этой истории, не делает нас чужими людьми. Тебе необязательно цепляться за меня только из страха, что я от тебя отвернусь. — Ты, ma petite, с ума сошла? — вкрадчиво интересуется Сережа и, не выдержав, вскакивает на ноги. — Напоминаю, что душевные болезни в нашем трио — моя прерогатива. — Послушай… — Нет, это ты меня послушай. Вернее, ответь четко: почему ты думаешь, будто меня отталкивают твои шрамы? Почему вдруг решила, что я… Что я что, Ася? Что я не люблю тебя? Черт бы все это побрал, Ася! Меня коробит даже произносить такое! Я смотрю на него исподлобья и пытаюсь сформулировать мысль. Фраза «потому что ты со мной не трахаешься» звучит не очень, как и все ее производные. Не просто «не очень», а до предела унизительно, и вот сейчас я совсем не готова к этому. — Ася, — тихо зовет Разумовский и присаживается рядом со мной на корточки, берет мои руки в свои, расцепляя одеревеневшие пальцы. — Ася, что происходит? Расскажи мне. Я думал, что… Думал, что ты простила меня хоть немного, но… — Тебя не за что прощать, — говорю я, покачав головой. — Ну, точно не за то, что случилось в Венеции. Про твой чудный сад… — Тогда в чем дело, любимая? — спешно перебивает Разумовский, чертов лис, как и всегда, когда дело касается проклятущего сада. — Я не… Не знаю, Сережа. Прошло уже несколько месяцев и… Боже, как же это тупо, — шепчу я, опуская взгляд. — Прошло уже несколько месяцев, а ты ни разу не… Ай, ладно, позориться, так до конца. Между нами не было ничего, кроме поцелуев и каких-то простых прикосновений, и ты ни разу не пытался зайти дальше и не реагировал на мои попытки. И я… Разумовский хмурится и оседает окончательно на пол. — И я не обвиняю, — добавляю, глядя на его растерянное лицо. — Совсем нет, Сереж, я понимаю, что смотреть на это может быть тяжело, а прикасаться еще тяжелее… — Смотреть на что? — тихо уточняет он. — Ну… На меня. — На тебя, — тупо повторяет он, не сводя глаз с моей коленки. Вернее, с пустоты перед ней. — А из-за чего? — Из-за шрамов… Разумовский резко встает и отходит от меня, а я с трудом удерживаюсь от того, чтобы схватить его за руку и просить… О чем угодно просить, потому что это явно тот самый момент, когда будет поставлена точка. Все сказано, незачем больше притворяться и изображать интерес. Внутри все холодеет. Вот… Вот и все? — Шрамы, — бормочет Разумовский, расхаживая по комнате. — Шрамы… А я все думал, почему… Думал, что ты пока просто не хочешь плавать или еще что, думал… — О чем ты? — подаю голос, когда окончательно теряю нить. — Об этом месте, Ася, — задумчиво продолжает Сережа. — О том, что я из кожи вон вылез, чтобы найти идеальную квартиру, которая находится рядом с пляжем и с бассейном в комплексе, и чтобы обязательно вид отличный из окна, плюс климат, и я все понять не мог, почему ты торчишь дома, почему не спускаешься даже вниз, чтобы поплавать. А еще… Сиди здесь. Разумовский стремительно выходит в коридор, окончательно выбив меня своим поведением из колеи, и возвращает с охапкой одежды. Моей. По очереди швыряет каждую шмотку на диван. Все они довольно закрытые и с длинными рукавами. — Я думал, что рубашки — это чтобы не обгореть, а плавать ты не идешь, потому что не хочешь, и не носишь все то, что я покупаю из-за того, что… Я там много причин себе придумал. А ты… — Он кидает последнее платье, почти полностью закрытое и смотрит на меня. — А ты ведь и на свидания с мной ходила в этом. И я… И я дурак. Разумовский опускается на диван рядом с ворохом одежды, которая теперь нас разделяет, и выглядит так, будто все силы его разом оставили. Я встаю и обхожу низкий журнальный стол, сажусь ближе к Сереже, который потерянно смотрит на свои руки. — Я не думал… Тебя же они не беспокоили. — Не беспокоили, — киваю, сжав его ладонь. — Пока мы не помирились. И тогда не сразу начали. Но время шло, и ты… Ты будто не замечал ничего, и я решила, что мое тело перестало тебе нравиться после всего. Ну и как-то завертелось. Я не могу это объяснить, я прячу их даже не всегда специально, но мысль о том, чтобы выйти куда-то в открытой одежде и ловить на себе эти взгляды… Мне было все равно, я не показывала тебе шрамы, чтобы не травмировать еще сильнее раньше времени, а потом… Потом ты увидел, и все вроде было нормально. Мы помирились, я… Запнувшись, смотрю на наши сцепленные руки. Рукав рубашки поднялся, и на предплечье выглядывает полоска. Я тянусь, чтобы одернуть ткань, но Сережа перехватывает мои пальцы. Прикосновение твердое, но в тоже время нежное и такое родное, что сердце заходится от ужаса, от мысли что я потеряю все это вот-вот. Собрав себя в кулак, совсем тихо говорю: — Я заметила, что больше не интересую тебя в физическом плане. Это ничего, я… — Ася, — стонет Разумовский и утыкается лбом в наши руки. — Почему ты просто не сказала? Почему молчала, когда я показывал тебе квартиру, когда первый раз повел на пляж? Да в любой момент! Почему? — Не хотела слышать ответ, — сдавленно шепчу, зажмурившись. — Какой ответ, Ася? А? Какой? Что я люблю тебя больше жизни и уж точно не меньше, чем раньше? Что считаю самым прекрасным созданием в своей жизни? Что никакие шрамы, вообще ничего, не повлияет на это? Какой ответ ты боялась услышать, Ася? — Я что, экстрасенс, по-твоему? — вспыхиваю и поднимаюсь на ноги, стряхнув его руки. Злость на эти слова, непонятно откуда взявшаяся, перекрывает все остальные чувства. — Я мысли не читаю, Сережа! Я вижу, что человек, которого я люблю, больше не смотрит на меня так, как раньше, на находит желанной и привлекательной и напрочь игнорирует все попытки сблизиться, так что я должна думать? — Что я боюсь сделать тебе больно, — негромко отвечает Разумовский. — Сделал как раз, — криво улыбаюсь и иду на кухню. — Олег прав, хватит уже мучить друг друга. Я уеду завтра, попробуем как-то… Что мы там попробуем, я не договариваю, потому что Сережа явно не собирает дать мне уйти просто так. Схватив за руку, разворачивает к себе лицом и тут же двигается в сторону, прижимает меня спиной к стене. Синие глаза лихорадочно блестят, взгляд не просто испуганный, испуганный до смерти. — Ты не уедешь, — говорит он, обхватив мое лицо руками. — Ты не уедешь, Ася, ты сказала, что останешься со мной, ты обещала. — Я не… — Ты обещала, и ты понимаешь все неправильно. Я люблю тебя, люблю безумно, с любыми шрамами, Ася, особенно с этими, ведь я… — Не ты, — прерываю его до того, как он произнесет это, и твердо повторяю: — Не ты. Сережа жмурится, прижавшись свои лбом к моему. — Не я, — выдыхает Разумовский и кусает нижнюю губу. Просунув между нами руку, касаюсь ее пальцами, и он перестает. — Я люблю тебя, ma petite, люблю. Я дурак, Ась, я лишь хотел дать тебе время… Я же вспоминаю все больше, я помню, как он… И после того, как он напал на тебя, я думал, что нужно время, чтобы ты привыкла ко мне, читал эти дурацкие гайды в интернете, как с таким справляться, лазил по сайтам с психологами. Я так боялся, что испугаю тебя, он же… Сережа отворачивается, прижимает меня к себе крепче, чуть не стукнувшись головой о стенку позади моего плеча. Я хочу обнять его тоже, поднимаю дрожащие руки к спине, но мысли так хаотично скачут в голове, что я спустя секунду забываю, зачем это сделала. — Я вспоминаю, многое, вспоминаю, как ты просила его остановиться, как он заносил нож, что говорил, и до всего, еще раньше, все, что он делал… — продолжает лихорадочно шептать Разумовский. — Ася, я бы никогда так с тобой… И я не могу избавиться от мысли, что ты тоже вспоминаешь все это, стоит мне к тебе прикоснуться, ведь ты думала, что это я… — Почему ты даже не попытался поговорить со мной? — спрашиваю, когда он замолкает. Опомнившись, все-таки обнимаю его. — И дать тебе повод? — надломленно усмехается Разумовский. — Я каждый день жду, что ты уйдешь от меня, Ася. — Я не уйду, Сережа. — Я и не отпущу. — Хорошо. Но ты должен дать мне два четких и однозначных ответа. Он отстраняется и смотрит на меня повлажневшими глазами, решительно кивает, и это так не похоже на взрослого и серьезного мужчину, что мне хочется засмеяться, но я сдерживаюсь. Смех точно будет неуместным сейчас. — Тебя отталкивают мои шрамы? — спрашиваю, изо всех сил поддерживая зрительный контакт. — Нет, — без раздумий отвечает он. — Ты любишь меня именно так, как раньше? Как… — Как любовь всей своей жизни, Ася! — не выдерживает Разумовский и, стушевавшись, видимо, вспоминает про мою просьбу о четких ответах. — Извини. Да. Как раньше. Нет, подожди, нет. Да, но еще сильнее. — Ладно, — медленно протягиваю я и легко отталкиваю его от себя. Видно, что отодвигаться он не хочет, но слушается. — Давай возьмем небольшую передышку. На пару минут. Пойдем кофе выпьем или еще чего. И Сереж… — Разумовский смотрит на меня, а я, поддавшись порыву, тянусь и приглаживаю растрепавшиеся рыжие волосы. — Я от тебя не уйду. Я не смогла это сделать даже за все то время, когда думала, что отталкиваю тебя, и уж точно не смогу в дальнейшем. И Олег не сможет. — Ася, — хмурится Сережа и вновь привлекает меня к себе, обнимает уже не так отчаянно, как минуту назад. — Не говори так. Про отталкивать. Такого не будет, слышишь? Я хотел сделать все правильно, но в итоге опять чуть не разрушил. Я напоминаю про кофе и не добавляю, что все равно не верю в это. Слишком уж тяжело принять тот факт, что все мои страхи были ложными, что виной тому просто недопонимание. И все же. Я знаю, что ему часто снятся кошмары, он ведь тоже много раз отправлял мне эту спасительную точку в диалог. Но я даже подумать не могла, что его могут мучить именно такие сны, что он раз за разом вспоминает то, что сделал другой, слышит, как я кричу его имя и далеко не от страсти. Чтобы разгрести этот бардак, вечности не хватит, но придется пробовать. *** — Олегу написал, — сообщает Разумовский, когда я ставлю перед ним кружку с какао. От кофе было принято решение отказаться. Я его не очень-то и люблю, а Сережа и так вечно взбудоражен, ему лишняя доза ни к чему. — Сказал, что никто ни от кого не уходит, и мы разговариваем. — Про первое он и так знал. Пусть развлекается человек, надеюсь, что удачно. — Ну, удача у него двойная сегодня, так что раньше завтрашнего вечера его точно лучше не ждать, — фыркает Сережа. Я сажусь рядом с ним, поправляю зефирку на сливочной шапочке в своей кружке и делаю фотку. Социальные сети я не бросала, несмотря на то, что в Питере меня, кажется, объявили в розыск. Здесь всем глубоко фиолетово, что там в Питере объявили, но вот мои картины взлетели по стоимости до небес, о чем Славик постоянно поет мне в мессенджер и призывает не теряться надолго. Все остальное его не смущает, похоже. Я и с семьей пыталась контактировать, родителей удалось убедить, что все со мной нормально, просто временно я побуду не в России. Насколько временно — не уточнялось. С Полиной сложнее, она не поверила ни единому слову о том, что все в порядке и Разумовский меня просто выкрал, а потом отпустил. Отложив телефон, я смотрю на Сережу, который очень внимательно разглядывает зефирки в своей чашке. — Часто тебе снится то, что он делал? — спрашиваю, подвинув стул ближе. — С моим участием. — Не только снится, — отстраненно усмехается Разумовский. — Я… Думал, что тебе понадобится время. Не хотел испугать или оттолкнуть после всего. — Сережа, — зову, толкнув его плечом. — Я не воспринимаю его как тебя, даже не как часть. В начале еще было, да, но после того, как я увидела второго… Разница слишком явная. На меня напал совершенно посторонний психопат, и он получил по заслугам. Я не до конца понимаю, что там было в Сибири, но верю тебе. — Спасибо, Ася, — бормочет Разумовский, не отрывая взгляда от какао. — Я знаю, что дурак иногда. Но я так старался подобрать для тебя идеальное место, кучу всего отмел, а в итоге… Даже не подумал про то, что тебе может быть некомфортно здесь. — Я сама виновата, надо было сказать. Еще вопрос. Как часто ты не звал меня, когда тебе снилась эта и подобная ересь? — Я не могу постоянно тревожить твой сон, дорогая Ася, — протягивает Разумовский, пытаясь вернуться к своему вечному уверенному тону. Не получается, но я ему об этом не говорю. Он стучит пальцами по кружке и уже не так высокопарно предлагает: — Мы можем обратиться к специалисту по поводу шрамов, ma petite, раз уж я погубил твою уверенность в себе вместо того, чтобы поддерживать ее. Любой психотерапевт примет тебя, только пальцем укажи. — Не хочу, — качаю головой и отпиваю немного какао. Сережа, будто в зеркале, повторяет это движение, а взгляд не отрывается от губ. — Не хочу ни с кем говорить об этом. С тобой могу только. — Тогда говори, — просит он. — О чем захочешь. Я… Мы можем переехать, если тебе так будет проще. Можем хоть на крайний север, если захочешь. — Давай не надо, — бормочу я, поежившись. — Мне здесь нравится, просто… Я привыкну. Говорю же, я не заморачивалась по шрамам до того, как… — До того, как я не заставил, — произносит Разумовский, горько усмехнувшись. — Мы друг друга не поняли, — мягко поправляю, коснувшись его руки. — Так у всех бывает. Просто обычно не в таких масштабах. Нас прерывает мой телефон, который разражается пронзительной трелью. Тихо выругавшись, иду в гостиную, а потом повторяю эпитеты, но уже мысленно, потому что Олег имеет полное право проверять, не разругались ли мы тут вдрызг. Причем без отрыва от основной деятельности с очень мелодичным женским голоском. Мне бы так смеяться, а то как конь, честное слово. Я выхожу на террасу, где мы обычно проводим свои свободные вечера, и объясняю, что все нормально, мы более-менее разобрались. Никто никуда не едет, только если втроем. — Аминь, — бормочет Волков и вешает трубку. Разумовскому, появившемуся в дверях, я сообщаю, что Олег просто волнуется. Кивнув, Сережа проходит на террасу и садится рядом на диванчик, задумчиво смотрит на меня. — Что? — интересуюсь, кинув телефон на стол и едва не сбив вазу с сухоцветами. — Я не понимаю, Ася, — говорит он, нахмурившись. — Как ты могла подумать, что можешь меня не привлекать? — Ой, отстань, — бормочу я, запахнув рубашку, и откидываюсь назад, глядя в начинающее темнеть небо. — Я и раньше-то не могла понять, чем так зацепила кого-то вроде тебя. — Ну да. Ты поэтому продинамила меня на первом свидании? — Сереж, то, что ты подкатил ко мне на выставке в той вырвиглазной леопардовой рубашке и заявил, что завтра в семь мы идем ужинать с продолжением, — это было так себе предложение. Вот я и не пошла. — Зато пошел я, — заявляет Разумовский, фыркнув. — Ага. Ко мне домой, помню. А перед этим еще и напиться умудрился, от расстройства, видимо. Залез на пожарную лестницу, перепугал меня до чертиков и чуть не отдал богу или еще кому душу, когда почти навернулся с нее. Пришлось затащить тебя внутрь и оставить отсыпаться на надувном матрасе. — Это была судьба, ma petite, — с ухмылкой говорит он. — Это был коньяк, Сережа. И моя мысль о том, что хотя бы не будет скучно. Плюс в мои планы не входило сесть в тюрьму за то, что оставила чудаковатого поклонника в опасности, а он скопытился. — Ты жестока, дорогая Ася, — смеется Разумовский и двигается ближе. Я, поднырнув под его руку, прижимаюсь к теплому боку. — Я был не настолько пьян. — Ты был мертвецки пьян, Сережа, но заливал про любовь до гроба и с первого взгляда, только сначала перепутал гроб и взгляд местами, так что да, было эффектно. — Видишь? У тебя не было ни единого шанса устоять. — Не было, — соглашаюсь, и атмосфера неуловимо меняется, место веселья занимает все та же грусть. Подняв голову, признаюсь: — И я не жалею. Эти отношения стоят всего, что пришлось пройти ради них. Сережа смотрит на меня так, будто ждет продолжения, какого-нибудь зловредного «но», которое всегда все портит в подобных разговорах. Вместо этого я тяну его к себе за ворот футболки и целую, с трудом отгоняя мысль о «вынужденной ласке». Она не вынужденная, он же сам сказал. Разумовский обнимает меня, шепчет слова любви сквозь поцелуй и мягко заставляет оседлать его. Выбор там не велик: либо подчиниться, либо не удержать равновесие и влететь носом в подлокотник дивана. Я, к удовольствию обоих, выбираю первый вариант. Разумовский отстраняется и как-то совсем по-детски спрашивает: — Правда не жалеешь? — Правда, — честно отвечаю и хочу еще что-то сказать, но следующий поцелуй напрочь прогоняет желание беседы вести. Такое чувство, что только в этот момент Сережа наконец отпустил все, что его сдерживало до этого, и теперь делает именно так, как хочет, не думаю о том, что напугает или оттолкнет как-то иначе. Я цепляюсь за его плечи, послушно раскрываю губы навстречу языку и… думаю. А придумав, отстраняюсь. — Что? — настороженно спрашивает Разумовский, шаря взглядом по моему лицу. — Я не хочу, чтобы мы делали что-то только из-за того, что я сказала про близость и… — Ася, — стонет он, запрокидывая голову назад. Схватив меня за запястье, опускает руку вниз и выдыхает сквозь сжатые зубы, когда пальцы натыкаются на откровенный стояк. Всего от пары поцелуев. — Твои слова тут вообще ни при чем. Я столько раз представлял этот момент с разных ракурсов… — А что именно представлял? — спрашиваю, закусив губу. Руку даже не думаю убирать. — И что делал в процессе? — Представлял, что это твоя рука, — шепчет он, притянув меня ближе к себе. — Хотя бы рука. Думал о том, как буду целовать тебя все ниже, как ты закинешь ноги мне на плечи, когда я буду медленно сводить тебя с ума языком. — Сереж, — выдыхаю я, расстегивая пуговицу у него на джинсах. — Представлял, как войду в тебя, как в тебе будет идеально тесно и горячо, как ты будешь выстанывать мое имя и царапать спину, как… — Он сжимает мою рубашку в кулаке и тихо добавляет: — Как скажешь, что не боишься меня. Я, мазнув ногтями по низу его живота, замираю, а потом отодвигаюсь, потянув джинсы и белье вниз. Слезать с него мне не хочется, поэтому пока не снимаю, только освобождаю твердый член, от прикосновения к которому Разумовский вздрагивает и выдыхает: — Ася. — Можно я немного изменю твою фантазию? — спрашиваю, оставив легкий поцелуй на губах. Сережа заторможенно кивает, чему немало способствует моя ладонь. Наклонившись к его уху, шепчу: — Я не боюсь тебя. У той пернатой дряни не вышло нас оттолкнуть друг от друга. Я люблю тебя, Сережа, доверяю всецело и не боюсь. Разумовский с тихим «спасибо» запускает руки мне под рубашку, дергает ее, но тут же замирает, потому что замираю я. — Нет? — спрашивает он. — Не знаю, — отмечаю, помедлив. — Не здесь. Мы… Мы вроде как не должны привлекать внимание. Разумовский смотрит в сторону соседнего дома, кивает. Если кто-то выйдет там на верхнюю террасу, то совершенно точно заметит, что тут происходит. Еще и заснять на телефон может. Тогда мало того, что о фейковой Сережиной смерти можно забыть, так еще и от Олега по первое число отхватим за такой тупой слив. Я поправляю на Сереже джинсы и встаю, он же застегивать их явно не собирается, из-за чего они дразняще висят на бедрах, едва прикрывая каменный стояк. Взяв меня за руку, Разумовский заходит в квартиру, а потом направляется в коридор, уточняя: — К тебе или ко мне? — Ко мне. У тебя половина кровати наверняка в книгах и заметках. — Туше, ma petite. Тогда… Разумовский плечом открывает мою дверь и затягивает меня внутрь, захлопывая ее ногой. Я хочу возмутиться таким отношением к чужой собственности, но он так смотрит, что слова кажутся совершенно лишними. Сережа протягивает руку и спускает мою рубашку с одного плеча до тех пор, пока не появляется первый шрам. Я опускаю голову, но Разумовский касается моего подбородка, молчаливо прося не отводить взгляда. И я смотрю на него, пока он снимает ткань со второго плеча, пока медленно снимает рубашку совсем и отпускает ее, уронив к моим ногам. Синие глаза, почти черные в тусклом свете, льющимся из окон, скользят по отметинам. Я ежусь, ничего не могу с собой поделать, берусь за правый локоть другой рукой. Сережа перехватывает запястье и отводит в сторону, медленно отступает и тянет меня за собой к кровати. — Я люблю тебя, ma petite, — говорит он и забирается на постель даже не глядя. Я следую за ним и сажусь. Повинуясь его рукам, двигаюсь ближе. — Люблю настолько сильно, что это кажется невозможным, нереальным. Люблю каждый шрам, даже тот, что оставила на твоей ноге бешеная дворняга. — Не была она бешеной. — Я люблю все в тебе, Ася, — продолжает Сережа, не обращая внимания на мои попытки уточнить, отвлечь, потому что все его слова одновременно смущают и бьют прямо в очень болезненную цель. — Ты прекрасна, совершенна, и у желтоглазого ублюдка не вышло уничтожить это, как бы он ни старался. А он старался. Он мог бы просто убить меня, мог бы посадить в ту клетку, но нет, тварь устроила целое шоу с кольцом, сердцем в коробке и ножом. Похоже, сильно я его достала. Он максимально показательно рассправился именно с теми двумя людьми, кто мог представлять для него угрозу. Тряхнув головой, я увлекаю Сережу в поцелуй, не желая больше думать о его чокнутой субличности. Разумовский послушно замолкает, осторожно опускает меня на подушки и ложится рядом, даже не пытается навалиться сверху. Я сама его тяну на себя, потому что мне хочется почувствовать тяжесть его тела, его самого. Ощутить, как он вжимается в меня и судорожно выдыхает от контакта. — Я не боюсь, — снова повторяю, зная, что сейчас эти слова будут гораздо острее признания в любви. — Не боюсь тебя, Сереж. Ты можешь… Разумовский может и делает, целует мою шею, так призывно подставленную под ласку, скользит губами к плечу и спускается ниже, туда, где шрам на груди. — Уже не чувствуешь его? — тихо спрашивает, не касаясь. Этот рубец зажил не очень хорошо, и еще некоторое время награждал меня странными ощущениями, когда до него что-то дотрагивалось. Будто под кожей что-то ползает. — Нет, — отвечаю, пытаясь стянуть с Сережи футболку. — Ничего такого больше. Разумовский садится и снимает ее сам, медлит. Я протягиваю к нему руки, и только тогда он вновь опускается на меня, давая возможность легко провести ногтями по его коже, пока он оставляет невесомые поцелуи на шраме. Одном из многих. Я не выдерживаю, закрываю глаза и замираю, и тогда Сережа поднимается выше и припадает к губам. — Это лишь отметина на коже, Ася, — тихо говорит он в перерывах между легкими поцелуями, призванными больше успокоить, чем возбудить. — И я люблю ее, как люблю тебя. Ты сказала, что веришь мне. Ты… Ты же сама чувствуешь. Последнее он шепчет, вжимаясь в меня пахом, и, да, очень даже чувствую. И это работает. Секундная паника, вызванная таким пристальным вниманием к шраму, сходит на нет. Я сама меняю темп поцелуя, и Сережа с готовностью делает его глубже, скользнув ладонями под майку. — Сними, — прошу я, заерзав под ним. Разумовский отстраняется и помогает мне избавиться от майки. Ничего больше под ней нет, и, казалось бы, мы столько всего друг с другом делали, что смущение сейчас вряд ли уместно. Но оно есть и касается далеко не только самой наготы. Теперь видно вообще все шрамы, кроме того, что на спине. Я не успеваю сказать об этом и попросить вернуть обратно одежду. Разумовский целует рубец на плече, обводит его языком, от чего я вздрагиваю, застонав. Это приятно не в физическом плане, совсем нет. То, как он ласкает губами каждый шрам на левой руке, носит совершенно иной смысл. Как и следующий поцелуй в губы, когда Сережа приподнимается. Я бедром чувствую, что он все еще возбужден, слышу, как он тихо стонет, стоит мне лишь слегка двинуться ему навстречу. Ладно. Это убедительно. Разумовский хочет перейти ко второй руке, но я удерживаю его за плечи, толкаю, чтобы повернулся на спину. Собрав остатки решимости, усаживаюсь на него сверху, являя картину полностью. Шрамы открыты, их не скрывают даже волосы, слишком уж короткие, чтобы дотянуться хотя бы до одного. Разумовский гладит меня ладонями по бедрам, рассматривает так… так восхищенно, будто дефекты на коже и правда не играют роли. Я приподнимаюсь, дергаю его джинсы вниз, мне нужно, чтобы мы сделали это прямо сейчас, иначе… — Тише, ma petite, тише, — шепчет Сережа, перехватив руки, и сам расстегивает мои брюки. — Не сходи с ума, я же говорил, что это моя прерогатива. — Он переворачивает нас, уронив меня обратно на постель, и избавляет от оставшейся одежды. — Я не хочу, чтобы завтра ты мучилась, дорогая Ася. Ну, да. Разок было, мы так соскучились друг по другу после его двухнедельного отсутствия, когда я не смогла поехать с ним, что начали сразу, как только за нами закрылась дверь квариры. И было круто и горячо, а вот на следующий день уже не очень. Нет, горячо было, но от раздраженной слизистой, а не от страсти. Сейчас прошло гораздо больше, чем две недели. Сережа прав, без нормальной прелюдии завтра будет болеть. — Все хорошо? — спрашивает Сережа, замерев надо мной. — Да, — киваю и целую его, потому что в задницу слова, я не хочу сейчас ничего говорить и обсуждать. Сережа со мной солидарен, он неспешно касается моих губ своими, дразнит и усмехается, когда я пытаюсь его укусить. А потом использует зубы сам, но уже на шее, отлично зная, как меня ведет с этого. Работает безотказно, я уже не думаю ни о чем, кроме того, что происходит прямо сейчас. Мысли сосредотачиваются только на его ладони, ведущей по животу. Задевающей шрам от раны, призванный меня убить. Не сработало только потому, что «надо было выше». Случайно промахнулся? Или рука дрогнула? — Почему ты терпела? — спрашивает Сережа, оглаживая внутреннюю сторону бедра. — Если верила, что я отношусь к тебе… так, как ты думала? Почему просто не врезала мне по лицу? — Потому что мне было больно даже от мысли, что я это лицо больше не увижу. — Ася, — шепчет Разумовкий, ткнувшись лбом в мое плечо. — В следующий раз лучше сразу бей. После разберемся. — Не буду я тебя бить, — сердито заявляю и отталкиваю его. Сережа послушно ложится рядом, но руку не убирает, наоборот, давит на бедро, чтобы не пыталась свести ноги. Я и не пытаюсь, чем Разумовский пользуется, коснувшись наконец пальцами там, где нужно. Вздрогув, я шумно выдыхаю и запрокидываю голову. Сережа тут же целует шею, продолжая медленно двигать пальцем, срывая с губ все новые стоны. Кажется, что хватит всего пары прикосновений, чтобы накрыл финиш, ведь у меня так давно не было полноценного секса, не было его. Разумовскй убирает руку и, не слушая возражений о том, что я хочу быстрее, сползает вниз, после чего качать права мне уже не хочется. Я и пары слов в кучу не соберу, на губах живет одно лишь его имя, и оно звучит выкриком, когда тело содрогается от долгожданной разрядки. Я цепляюсь за простынь, выгибаясь от последних прикосновений, и могу только радоваться, что Олега дома нет, потому что останавливаться на достигнутом Разумовский не собирается, несмотря на то, что и самому хочется. Он, конечно, говорил как-то про хорошую звукоизоляцию, но вряд ли она до такой степени хороша. — Помнишь выставку? — хрипло спрашивает Разумовский, ткнувшись носом мне в живот после того, как столкнул за край еще раз. — Ту, где были отличные балконы. — Ту… — Я делаю глубокий вдох, потому что голос срывается от того, как его пальцы продолжают двигаться во мне. — Ту, где нас кто-то снял на том балконе?.. — Точнее, снял, как ты стонешь мое имя, закинув ногу мне на плечо, пока я стою перед тобой на коленях. — Сережа поднимается выше, и я целую его, слизываю с губ остатки влаги. — Тот эпизод… Я вспоминал очень часто, пока держал дистанцию. — Я потом родителям месяц в глаза не могла смотреть. — Ты отыгралась за мою несдержанность тогда, ma petite, — ухмыляется Сережа. — Сполна. — Раздевайся, — командую я, стукнув его по плечу. — Презервативы в тумбочке. Пока он сдергивает с себя джинсы и боксеры, я сама лезу за защитой и оказываюсь потом в кольце его рук. Сережа покрывает поцелуями мою спину, дразняще проводит по груди и отстраняется, потянув за собой. — Хочу видеть тебя, — шепчет он, когда я разрываю ураковку. Он касается губами моей щеки, с каким-то отчаянием добавляет: — Так скучал по тебе, Ася. Думал, что ты никогда больше… Я прерываю его поцелуем, а потом толкаю в грудь, чтобы лег на спину. Разумовский слушается, смотрит, как я сажусь на него, гладит пальцами бедра, сжимает и продолжает смотреть, смотреть так, будто не верит до конца в происходящее. Закрой глаза, и все исчезнет. — Осторожнее, — произносит он, когда я приподнимаюсь. — Скажи, если больно, попробуем по-другому. Последнее слово срывается тихим стоном, обоюдным, потому что я опускаюсь на него, и это чувство, такое знакомое и одновременно нет, кружит голову. Сережа не дает насадиться сразу, отлично зная что самоконтроля у меня в этом деле нет, придерживает от слишком резких движений. Я не пытаюсь быть тише, мне все равно, услышат ли нас соседи. Слишком хорошо от его осторожных движений, от того, как он смотрит на меня. Не так, как раньше, нет, сейчас в его взгляде всего намного больше. — Не больно? — уточняет Разумовский и, получив ответ, разрешает мне двигаться самой, взять медленный, но глубокий темп. Ноги дрожат от напряжения, когда я двигаюсь на нем, все тело дрожит от удовольствия и… от взгляда, который он так и не отвел. Разумовский, застонав, надрывно просит: — Поцелуй меня, ma petite. Я наклоняюсь к нему, касаюсь губ своими почти целомудренно, если не учитывать, как он толкается вперед, заставляя меня застонать в этот поцелуй. Разумовский мягко меняет нас местами и нависает сверху, водит головкой по клитору под мой умоляющий скулеж и наконец входит до конца, заткнув мне рот поцелуем. Двигается быстрее и резче, пытается приподняться, отлично зная, что мне нужна внешняя стимуляция, но я обнимаю его и не даю этого сделать. — Так, — прошу я, тяжело дыша. — Хочу так. Потом остальное. — Люблю тебя, — шепчет он и все-таки слегка меняет угол, от чего я вскрикиваю и чуть не вцепляюсь ногтями ему в спину. Сережа повторяет и, явно довольный собой, замечает: — Нашел. Он входит быстрее, подхватив мою ногу под коленом, чтобы получилось еще глубже, а я теряюсь в ощущениях, могу только двигаться в такт, пытаясь угнаться теперь уже и за своей разрядкой, потому что этот невыносимый черт совершенно точно знает, как заставить меня кончить в любой позе. И пользуется этим. И я не против. Я вскрикиваю, все-таки вцепившись ему в спину, и чувствую, как он дрожит, вогнав себя последний раз, и застывает, почти даже не удерживает свой вес. — Он не заберет тебя у меня, — шепчет Сережа, едва восстановив дыхание. — Никто не заберет, слышишь? Я люблю тебя, Ася, с любыми шрамами, какую угодно, люблю настолько, что… — Я не испугаюсь, — негромко отзываюсь, вжимаясь в него. — Я готова получить эти семнадцать раз снова, если повернуть время вспять, лишь бы мы… — Восемнадцать, — поправляет Сережа, вздрогнув. Я чувствую, как по плечу стекает крохотная капля, и обнимаю его сильнее. — Их восемнадцать, Ася. Я целую взмокший висок. И правда восемнадцать. Заметил же ту мелочь на пальце. Я глажу дрожащие плечи и лишь повторяю все то, что уже говорила. Другого больше нет. Это был не ты. Я люблю тебя и не жалею ни о чем. Пернатая мразь будет вечно жариться на адской сковороде. На последнем мы смеемся оба, я с долей злорадства, Сережа сквозь слезы, которые его все-таки накрыли.