Есть ли в небе лисы?

Я жду Разумовского возле аудитории, где у его группы проходит занятия и лениво глазею по сторонам. На самом деле дико нервничаю, потому со мной сегодня будет гулять не совсем Сереже. Точнее, не Сережа вовсе. О том, что его вторая личность собирается сегодня взять контроль над телом и не против, чтобы я присоединилась, мне стало известно вчера. Разумовский заверил, что Птица просто хочет немного познакомиться и ничего плохого сегодня делать не собирается. Я скромно уточнила, что плохое он делает обычно, и получила панические заверения Сережи, что нет, конечно, ничего, просто выражение такое. И вот я жду, хотя есть подленькая мыслишка пойти по своим делам. Разумовскому, конечно, я не показала, что у меня нет особого желания общаться с его второй личностью, но… Но его и правда нет. При этом я понимаю, что придется, если рассчитываю на долгие отношения, так что лучше промолчать. Двери в аудиторию открываются, и в коридор начинают вываливаться студенты разной степени усталости. Заметив Разумовского, собираюсь шагнуть на встречу, но тут меня опережает его однокурсница, с которой Сережа вел у нас пары. Она буквально вешается на него, обхватив за руку. Я удивленно замираю, потому что это вызывает не столько ревность, сколько недоумение, слишком уж наиграно выглядит. Девушка, Света, вроде бы, что-то говорит Разумовскому, многозначительно вскинув брови, кладет ладонь на грудь, смахивает какую-то пылинку с черной толстовки. Окей, вот теперь и ревность есть. Что эта коза себе позволяет? Красивая, но все равно коза. Птица смотрит на нее совершено нечитаемым и вроде бы даже незаинтересованным взглядом. Я настороженно наблюдаю, как он, взявшись двумя пальцами за Светин рукав на запястье, отодвигает от себя ее руку. Получается довольно брезгливо, девушка недовольно хмурится. Выпутавшись из захвата, Птица молча проходит мимо, останавливается возле меня лишь на пару секунд, чтобы обронить: — Идем. — Что это было? — спрашиваю я, когда мы сворачиваем в другой коридор. — Мне откуда знать? Сережу пытай, она не в моем вкусе. Я некоторое время перевариваю ответ, затем уточняю: — А кто в твоем вкусе? Птица насмешливо смотрит на меня и заявляет: — Точно не ты. Не надейся. — Больно надо, — тихо бормочу я с деланным безразличием. Червячок сомнений все равно грызет. До этого мне в голову как-то не приходило, что у другой личности могут быть свои предпочтения, и он вполне хотел бы их реализовать. С посторонним человеком. Я опускаю голову, глядя себе под ноги. М-да, ситуация. Представлять такое совсем неприятно. — Не переживай, мышка, — протягивает Птица, ухмыльнувшись. — Как найду — познакомлю. — Ты… Подожди, ты собираешь встречаться с… с кем-то? Спросить это получилось максимально цензурно, хоть и с заминками, где должны были быть крепкие словечки, так и норовящие соскочить с языка. Затевать ссору мне не хочется. — А ты чего ожидала? — удивляется Птица. — Что я буду тихо дрочить в сторонке, пока ты с ним развлекаешься? Ничего я не ожидала, я об этом всем даже не думала. Закусив губу, молча иду дальше, только потом запоздало сообщаю, что мы с Сережей собирались погулять где-нибудь, а потом пойти в галерею, где будет проходить выставка с моим участием. Необходимо подписать кое-какие документы, а потом я опять свободна. Птица лишь плечами пожимает. Я не сильно сейчас горю желанием с ним беседы вести, поэтому топаю на остановку. Он не отстает. Уже там он оценивающе смотрит на меня и произносит: — Ты обычно разговорчивее. — Я не знаю, о чем могу с тобой говорить, — честно признаюсь, выискивая в приложении нужный автобус. — Я и тебя-то самого не знаю почти. — Твое упущение. Больше похоже на инстинкт самосохранения. Выяснив наконец, что автобус придет только минут через десять, сую телефон в карман и запахиваю куртку. Казалось бы, для Москвы это даже не время, но рядом с данным субъектом все равно что два часа стоять. Именно поэтому я решаю поехать в галерею сразу, чтобы сократить общение в случае, если все так и будет происходить. Ссориться с Птицей я не собираюсь, а уже хочется. И сильно. Вот на всякий случай примем меры, а погулять и там можно, если у него вдруг отпадет желание козлить. Автобус подъезжает не сильно забитый, но свободных мест уже нет. Я собираюсь встать в середине, но Птица, подцепив меня за локоть тянет в конец салона. Ла-а-адно. Он заставляет подвинуться так, чтобы я оказалась зажата в углу между стенками автобуса и ним самим. Понимаю свое положение слишком поздно, поэтому и не возмущаюсь. Птица кладет ладонь рядом с моей головой, а я очень жалею, что выбрала именно этот номер, где такая манипуляция сработала, а не автобус побольше, в котором у него вряд ли получилось бы меня зажать. Не поднимая на него глаз, смотрю себе под ноги. Опять. Быть так близко к Сереже мне бы понравилось, но вот с этим как-то не очень. Совсем нехорошо становится тогда, когда автобус заполняется еще больше, и Птица двигается ко мне. Я по инерции упираюсь сначала ладонью ему в грудь, потом понимаю, что это не от него зависит, и просто держусь за толстовку, делаю вид, что так и собиралась. Рядом останавливается шумная компания из четырех парней, и я успеваю бросить на них только один взгляд, как Птица уже становится так, чтобы закрыть меня спиной. Странновато все это. Когда мы наконец начинаем пробираться к дверям, он крепко сжимает мою ладонь и идет вперед подобно тарану. Люди пропускают его и меня заодно, я же зачем-то гадаю, подаст мне Птица руку на выходе. Ответ оказывается очень прост: он ее и не отпускает, разжимает пальцы только тогда, когда мы немного отдаляемся от остановки. Будто только сейчас вспоминает. Я украдкой смотрю на него и пытаюсь понять, что это все вообще было. Катя бы точно назвала подобное красными флажками, слишком уж от него тянет агрессией. Сережа действует не так, у него получается сочетать в себе мягкость и решительность одновременно. Этот же… Такое чувство, что он видит угрозу буквально во всем, что нас окружает. — Расскажи о себе, — предлагаю, когда молчание затягивается. Птица лишь мажет по мне не слишком заинтересованным взглядом. Ну, ладно. Сам напросился. — Тогда я расскажу. И я именно это и делаю, вываливая на него интересные (на мой вкус, конечно) истории из детства, а потом и из студенчества, в итоге перехожу на рассуждения о разнице между теми или иными красками. Птица разговор не поддерживает, вроде бы даже не особо слушает, зато я теперь меньше нервничаю, и заваливаюсь в галерею во вполне себе пригодном настроении, благополучно все подписываю, общаюсь с помощником организатора и, довольная, выхожу на улицу, где Птица остался меня ждать. Я предлагаю пройтись чуть дальше, и там будет красивый бульвар, как утверждает поисковик. Парень молча идет в указанном направлении. Кажется, я выдохлась немного, поэтому достаю телефон и лезу в мессенджер, где отвечаю на Катины сообщения и благополучно игнорирую те смс, что пришли от Андрея. До этого он молчал после взбучки, устроенной Птицей, а со вчерашнего дня написывает муть какую-то о том, что так просто это не оставит. Я спросила у Сережи, не сможет ли этот придурок устроить ему проблемы, но Разумовский заверил меня, что Птица накопал на него столько всего, что Андрей даже не рыпнется лишний раз. Предложил разобраться, если достает, но я просто кинула дурака в блок. А сегодня он смс-сообщениями балуется. Гуляя по бульвару, мы с Птицей опять молчим. Я периодически отвечаю Кате, у которой заранее начинается мандраж по поводу сессии, иногда задаю вопросы своему спутнику, на что получаю только односложные ответы. Уже собираюсь предложить пойти по домам, когда на мобильник приходит новое оповещение из соцсети. Кто пишет-то? Я захожу в профиль, чтобы рассмотреть фотографию, и вижу там ту самую Светлану, которая сегодня пыталась вешаться на Сережу. Вернее, на Птицу. Не суть. В сообщении она пишет, что хотела бы поговорить со мной. Я отвечаю вопросительным знаком и не убираю телефон в карман. Спустя пару минут читаю о том, что Разумовский меня якобы обманывает, потому что влюблен в другую. Свете стало жаль глупую девчонку, и она решила предупредить. Исключительно по доброте душевной, наверно. Я сую мобильник в карман, искоса смотрю на Птицу. А вдруг он?.. Да нет, вряд ли. Сережа-то точно меня не обманывает, я уверена. Вроде бы. Ну не такой он человек, не похож на козла, который будет встречаться с двумя сразу. Он хороший, добрый, чуткий, заботливый, любимый, но уж точно не подлый изменщик. А вот этот? Еще немного, и от вопросов меня разорвет. В итоге я не выдерживаю, когда мы сворачиваем в сторону автобусной остановки, и интересуюсь: — Ты с кем-нибудь встречаешься? Птица отвлекается от созерцания окрестностей и смотрит на меня, уточняет: — Тебе какое дело? — Ну… просто. Я не… — Чего ты привязалась? Мы два разных человека, и то, что он запал на тебя, не означает, что я должен от чего-то отказываться. Смирись с этим, либо вали куда подальше. Или ты готова мне как-то компенсировать то, что я расстанусь со всеми? Я отвожу взгляд и ускоряю шаг. Обидно. Даже очень. Сама виновата, наверно, должна была выяснить это еще тогда, когда узнала про то, что их двое. Я-то откуда знаю, как такое сосуществование работает? В моей голове Птица полноценным человеком не был, но он себя таковым явно считает. Да и является, если уж на то пошло. И у него вполне может быть кто-то другой на примете, а все будут думать, что это Разумовский крутит романы с двумя. Или больше. «Расстанусь со всеми». Наверно, больше. Интересно, Сережа в курсе? Он ничего не говорил об этом. — Я на этом поеду, — тихо сообщаю, кивнув на подъезжающий автобус. Птица никак не реагирует, и я просто захожу внутрь. Обернувшись, вижу, что он стоит на улицу. Понятно. Я прохожу на заднюю площадку и сажусь на свободное место. Опять пишет Андрей, теперь уже в соцсеть. Блокирую его, даже на три буквы не посылаю. Стоило бы, да черт с ним. Хочется по-детски расплакаться от обиды, но мне ведь никто и ничего не обещал, так? Отношения у меня с Сережей, а не с его второй личностью. Весело. На смену слезам приходит злость, потому что представлять, как моего парня лапает другая девушка, как он целует ее и в постель тащит, — отвратно, хоть и происходит это с другим человеком. Ну почему так сложно-то? Я же не могу ультиматум ему влепить. На своей остановке выхожу и неспешно бреду к дому. Полина сегодня ночует не дома, уехала на три дня в Питер к родителям, поэтому впереди меня ждет только пустая квартира и тишина. Быть одной не хочется, но Катя тоже занята. Я собиралась пригласить сегодня Сережу, а в итоге иду одна. Уже возле дома звонит Андрей. Я отвечаю на вызов машинально, только потом думаю о том, что не надо было. Он уведомляет меня о том, что я охренела не читать его сообщения, и советует зайти в сеть и посмотреть те, что прислал с аккаунта своего дружка, а потом перезвонить. Можно подумать, мне в здравом уме захочется ему перезванивать. О, шантаж подъехал. Я оторопело читаю, что Андрей понаписал, и там в основном угрозы, мол, он тоже умеет находить друзей, и вот мне отфотошопленные порно-картинки с моим лицом, которые завтра разлетятся по всему университету. Ибо Андрей такого обращения не потерпит. Я перезваниваю, слушаю, как он пытается диктовать условия, требует моральную и материальную компенсацию, обещает скостить немного, если я прямо сейчас приеду и поработаю ртом как следует. И теперь уже не только для него, раз я такая сука. Сбрасываю, опять смотрю сообщения. Хочется бросить телефон на асфальт, но потом придется покупать новый и восстанавливать данные. Я сажусь на бордюр, наплевав на то, что тут как раз машины подъезжают к дому. Ничего, просочатся. В груди растет огромное желание спрятаться куда-нибудь, и там пересидеть всю эту жесть, но я отлично понимаю, что нет такого выхода. С Андрея вполне станется разослать эту мерзость, и никакие уговоры не помогут. Нет, он хочет, чтобы я приползла к нему и пресмыкалась у его ног. Слезы я уже не сдерживаю, мне так паршиво давно не было. Андрей опять звонит, и я, пересилив себя, беру трубку. — Разумовскому тоже скину, пусть полюбуется, — заявляет он и ржет. На фоне слышу еще один голос, тоже смеющийся. — Кидай, — говорю я, стараясь держать голос ровным. — Он тебе не поверит. — Ты качество-то видела? Еще как поверит, увидишь. Мы щас еще наделаем, чтобы точно хватило. Ну что, Аська? Думала, что с рук сойдет? Когда тебя ждать-то? — Зачем тебе это все? Моя сестра… — Насрать мне на твою сестру. Пусть че хочет делает, фотки уже все увидят. Прославишься. Я опять сбрасываю, когда чувствую движение рядом. Птица становится передо мной, разглядывает меня, но по лицу невозможно понять, о чем думает. Наклонившись, забирает телефон. Код для него, судя по всему не помеха, он его вводит и смотрит в экран, что-то листает. Я, съежившись, не поднимаю на него глаз. Спустя некоторое время Птица опускается на корточки и протягивает мне телефон, коротко приказывает: — Набери и спроси, что он точно собирается делать. Говорит он это таким тоном, что мороз по коже ползет, и я делаю, что велено. Когда Андрей начинает глумливым голосом отвечать, Птица тут же отбирает телефон, молча слушает. Встав, тянет меня за собой за руку. Я настороженно наблюдаю за его ухмылкой и отсутствующим взглядом, вздрагиваю, когда он рассеянным движением стирает невысохшие слезы с моей щеки, задерживает там ладонь. — А теперь, ублюдок, слушай сюда, — радостно говорит он, когда Андрей, видимо, заканчивает сыпать угрозами в мою сторону. Если подогнать речь Птицы под нормы цензуры, то Андрею звиздец, потому что он тупой и не догоняет даже со второго раза, а значит, все, что будет дальше, — сугубо его проблемы. А проблемы будут большие и начнутся уже сегодня, потому что Андрей только что под запись наговорил себе на статью и сломанную челюсть. Это только начало, потому что впереди у него много, мно-о-ого веселых приключений. Птица сбрасывает вызов, ставит его номер в блок и сует мне мобильник. — Ты за мной следил? — уточняю, рассматривая его — Я за тобой шел. Это разные вещи. Об этом, — он указывает кивком головы на карман, куда я сунула телефон, — забудь. — Спасибо. А… Ты же не собираешься правда ему челюсть ломать? Я не хочу, чтобы у вас были проблемы. Ну, сделает он рассылку, ну и пусть, но… — Не сделает, — заявляет Птица, самодовольно усмехнувшись. — Иди домой. Он собирается отвернуться, но я цепляю его за рукав толстовки и спрашиваю: — Может, поднимешься со мной? Поужинаем, налью чаю. — Что-нибудь крепче есть? — Кофе. Еще крепче только «Доместос». Идем? Птица пожимает плечами и первым направляется к двери. У лифта, рассматривая надписи на стене, говорит: — Не встречаюсь я ни с кем. Спрятав улыбку за волосами, захожу в подъехавшую кабину. *** К Сереже контроль переходит этим же вечером, и я коротко пересказываю ему о том, что за хрень пытается начудить Андрей, а также, глядя в полные злости синие глаза, говорю, что Птица что-то там собирается с этим делать. Разумовский, кивнув, обнимает меня и целует в висок, бережно прижимает к себе. Решив не портить больше вечер упоминанием этого придурка, я предлагаю посмотреть кино и утаскиваю Сережу в свою комнату. Ужин с Птицей прошел… нормально. Удивительно, но и с ним можно поговорить, когда он не напяливает свою эту надменную маску. А может, то не маска, черт его разберет. — После сессии ты… Ты останешься здесь? — негромко спрашивает Сережа, рассеянно следя за тем, что происходит на экране ноутбука. Я ерзаю в его объятиях, зачем-то поправляю плед на разложенном диване. Вздохнув, признаюсь: — Не планировала. А ты? — Тоже, — с облегчением говорит он, улыбнувшись. — Мне бы не хотелось расставаться с тобой даже на эти два месяца. Я сажусь ровнее, целую его в щеку. — Взаимно, солнышко. Сережа поворачивает голову, касается моих губ своими. Фильм плавно отходит на второй план, а потом вообще воспринимается ненужным фоном. Сережа обнимает меня крепче, ладони скользят по спине, осторожно задирая футболку. Я, осмелев, перекидываю ногу через его бедра и сажусь на него, желая быть как можно ближе. Отстранившись, вопросительно смотрю на Разумовского. Сережа, улыбнувшись, целует меня в краешек губ, прошептав: — Я скучал по тебе. — Мы виделись вчера, — напоминаю, поглаживая его по щекам. — Мне все равно мало, — смущенно признается он. — Прости. — Мне тоже, — заверяю его, обвив руками шею. — Слушай… Раз так совпало удачно, что моя сестра уехала, и квартира в нашем распоряжении до послезавтра, то… Может, попробуем что-нибудь еще? — М? Сережа поднимает недоуменный взгляд с моих губ к глазам, и тут до него доходит. Смущается он меньше, чем раньше, ведь в последние дни мы несколько… преуспели в исследовании друг друга. И все равно щеки, наверно, краснеют, в полумраке комнаты плохо видно. Сережа опускает голову, жмется лбом к моему плечу. — Я не брал с собой ничего. — У меня есть. Купила недавно, не волнуйся об этом. — Ася, ты уверена? — уточняет он, невесомым движением пальцев пересчитывая мои позвонки. — Ты не хочешь? — спрашиваю, ласково погладив его по волосам. — Очень хочу, — тихо признает Разумовский. — Просто боюсь, что ты чувствуешь какое-то принуждение или… — Сережа, — удивленно прерываю и, взяв его лицо в ладони, заставляю посмотреть на меня. — Я ничего такого не чувствую. Я… Хочу, чтобы мой первый раз был с тобой. Да и любой другой тоже. Но если ты не готов… Разумовский целует меня и этим будто ставит точку в разговоре, потому что больше мы не спрашиваем друг друга об этом. Его руки забираются под футболку, нежно гладят кожу, а я поднимаю руки вверх, чтобы он мог ее снять. Сережа делает это медленно, словно наслаждается видом того, как ткань сантиметр за сантиметром оголяет кожу. В конце концов, футболка летит куда-то в сторону, туда же отправляет его толстовка. Ноутбук я бережно перекладываю на пол, не желая испортить результаты Сережиных трудов над ним. Заодно вытаскиваю из тумбочки пачку презервативов и тюбик смазки. Повернувшись обратно к Разумовскому, толкаю его на постель, и он послушно валится на подушку спиной. — Ты безумно красивая, — шепчет Сережа, когда я ложусь рядом. Он поворачивается на бок целует меня и продолжает: — Самая лучшая, Ася. Я все еще поверить не могу, что ты со мной. — Я просто продуманная, — сообщаю и послушно подставляю шею под мягкие касания его губ. — Отхватила себе будущего создателя самой крутой социальной сети. — Я люблю тебя, — тихо говорит Сережа, укладывая меня на спину. Я тяну его за собой, и он, нависнув надо мной, обеспокоенно смотрит в глаза. Улыбнувшись, хоть и немного нервно, глажу его по раскрасневшейся щеке и заверяю: — Все хорошо. Давай продолжим. Сережа неспешно спускает вниз к шее, покрывает кожу осторожными поцелуями, находит точки, от прикосновений к которым по спине и плечам бегут мурашки. Я цепляюсь за футболку на его плечах, тяну ее, чтобы снять. Разумовский, прервавшись, помогает и вновь опускается на меня. Это невообразимо прекрасное и желанное ощущение — чувствовать на себе вес его тела. То, как он прижимается ко мне, как идеально устраивается между моих ног, как спускает вниз кружево бюстгальтера и лижет кожу над соском, — все это заводит так, что хочется уже сейчас просить о большем. Ни с кем раньше я такого желания не чувствовала, а сейчас низ живота сводит от одной только мысли о том, какого это будет, когда он войдет в меня. Мысли о боли я отгоняю. Не сейчас, не хочу о ней думать, перетерплю. Я сжимаю Сережины плечи, почти впиваюсь в них короткими ногтями, пока он медленно ласкает языком левую грудь, поглаживая через ткань бюстгальтера правую. Я задыхаюсь от ощущений, настолько все это хорошо, и послушно ерзаю, чтобы он мог снять его вообще. Руки у Сережи дрожат, он явно нервничает сейчас гораздо больше, чем я, но старается этого не показывать. — С тобой так хорошо, — тихо говорю, вплетая пальцы в рыжие волосы. — Скажи, если что-то не понравится, — просит Сережа, поцеловав ложбинку между грудями, и скользит губами ниже, заставляя меня вздрогнуть. Он тут же замирает. — Щекотно, — говорю я. — Все хорошо. — Можно? Разумовский касается пояса моих штанов, и я киваю. Сережа стягивает сначала их, а потом и белье, стоит мне лишь нетерпеливо поддеть лямку трусиков с намеком. Хорошо, что у нас тут уютный полумрак, потому что без одежды я все еще чувствую себя неуютно. Все-таки не очень хочется демонстрировать все свои несовершенства. Впрочем, то, как касается меня Сережа, навевает на мысли, что зрелище ему все равно нравится. — Я не хочу, чтобы тебе было больно, — говорит он, целуя в низ живот под пупком. — Это ничего, только один раз потерпеть. — Я не хочу, чтобы ты просто терпела, — возражает Сережа и оглаживает мои бедра. Я цепляюсь за плед, чтобы держаться хоть за что-то. — Позволь мне попробовать кое-что. Я хочу, чтобы тебе тоже было хорошо в первый раз. — Давай, — хрипло отзываюсь и уже громче и четче повторяю: — Давай. Разумовский спускается еще ниже, и тогда до меня доходит, что именно он имел в виду. Ох. Непроизвольно хочется свети ноги и отказаться, потому что стеснение затапливает меня с головой. Сережа касается сначала пальцами, гладит и давит на клитор, а с моих губ срывается громкий стон, несмотря на неловкость. Я поднимаю взгляд к потолку и смотрю только туда, чтобы хоть как-то побороть смущение, заставляю себя дышать ровнее, когда он двигает палец дальше, распределяет влагу. И все попытки летят к черту, потому что потом он касается клитора языком. Я дергаюсь от ощущений, очень даже приятных ощущений, пока Сережа осторожно и медленно ласкает меня, расширенными глазами смотрю в безучастный потолок. Ладно, это хорошо, это… Боже, это безумно хорошо. Где-то на периферии сознания чувствую запах химической клубники. Разумовский ускоряет движения, а его палец я чувствую у входа, поневоле напрягаюсь от прохладной смазки. Сережа мягко поглаживает, потом плавно двигает его вперед. Поначалу это не сильно приятно, но не больно, да и другие ласки отлично отвлекают. Разумовский вводит палец дальше, делает все осторожно, и я закрываю себе рот ладонью, когда он находит внутри какую-то точку, от стимуляции которой перед глазами комната чуть ли не плывет, а я уже сама подаюсь бедрами к нему в попытках догнать наконец приближающуюся разрядку. Сережа вынимает палец, а потом добавляет второй, вновь сбивая меня небольшим дискомфортом. Застонав больше от разочарования, чем от удовольствия, решаюсь посмотреть на него. Зрелище настолько потрясающее, что я это точно нарисую, когда-нибудь. Сережа медленно двигает пальцами, гладит ими внутри, а языком ласкает снаружи, и мне так много и хорошо, и хочется еще, хочется большего. Оргазм, который накрывает меня от его действий, кажется другим, не таким, как в предыдущие наши вечера. Он сильнее и ярче, и я только и могу, что прошептать: — Пожалуйста, не останавливайся… Сережа слушается, двигает пальцами чуть быстрее и глубже, смешивая все ощущения воедино. На дискомфорт я уже внимания не обращаю, он слишком мелкий по сравнению с тем удовольствием, отголоски которого все еще властвуют над телом. Разумовский приподнимается, жмется лбом к моему животу, продолжая растягивать меня, пытаясь хоть как-то подготовить для себя. Я вплетаю подрагивающие пальцы в его волосы, опускаю ногу, потому что ступня как-то странно немеет. Разумовский большим пальцем ласкает все еще чувствительный клитор, заставляя меня чуть ли не скулить. Сейчас это чувствуется иначе, острее. — Сереж, — зову, чуть потянув его за волосы вверх. — Пожалуйста, я… Я хочу тебя, давай попробуем. Он поднимается вверх, и я без промедления целую его в губы, и мне совершенно не важно, что кому-то это может показаться неприятным. Для меня сейчас наоборот будто упали все барьеры, я слизываю с его губ влагу, с готовностью раскрываюсь, позволяя его языку скользнуть внутрь. Сережа вслепую нашаривает рядом коробку с презервативами, и нам приходится оторваться друг от друга, чтобы он мог снять штаны и белье. Разумовский достает блестящий квадратик, разрывает его и… Ну, да, надеть с первого раза не получается, латекс рвется у основания. Второй презерватив вроде бы сначала нормально идет, но потом Сережа, стушевавшись, садится назад к стене и говорит: — Прости, я… Прости. Не понимаю, почему, прости, пожалуйста… — Что такое? — уточняю, сев. — Я не знаю… Дай мне немного времени, я не… — Ты просто слишком нервничаешь, — предполагаю я, подползая к нему ближе. — Я читала, что так бывает. — Прости, — бормочет он, отворачиваясь. — Я не… — Все хорошо, — заверяю я, коснувшись его щеки, заставляю посмотреть на меня. — Не думай об этом. — Я все испортил, извини. — Тише, — прошу и целую его. — Успокойся. Я рядом, и мне с тобой очень и очень хорошо, и будет еще лучше. — Не замолкая, глажу его по груди, плавно спускаю ладонь на напряженный живот. — Мне так понравилось то, что ты делал, поласкай меня еще, пожалуйста. И позволь помочь тебе расслабиться. Разумовский тянет за руку ближе, опускает колено, чтобы мне было удобно. Теперь уже я сажусь между его ног и аккуратно глажу опавший член. Сережа не поднимает головы, и я не знаю, как убедить его, что ничего стыдного в этом нет, это же первый раз, а он и так постоянно нервничает. Закусив губу, не сдерживаю стона, когда его пальцы вновь кружат по клитору. Стараюсь быть как можно отзывчевее, показать ему, что он делает со мной, как мне хорошо, и продолжаю ласку. И это работает. Сережа смотрит на меня, целует, скользнув пальцами дальше, погружает их внутрь. Плоть под моей ладонью твердеет, и у меня даже мелькает мысль попробовать сидя, но я все-таки ее отодвигаю. Больновато будет, наверно. Его пальцы вновь ложатся на клитор, массируют так, как мне нравится, медленно подводя в краю повторно. — Сережа, — шепчу я, сжимая уже готовый член. — Сережа, я… Я сейчас, пожалуйста… Сережа! Разумовский ловит свое имя с моих губ, целует, продолжая двигать пальцами, потому что однажды мы уже выяснили, что мне это необходимо для полноценного удовольствия. Тихо стонет, и я тянусь за последним квадратиком, разрываю его. Презерватив мы надеваем совместными усилиями, и на сей раз удачно. Я ложусь на спину, а Сережа устраивается между моих ног. Почувствовав головку у входа, развожу их сильнее. Страх возвращается, больше от неизвестности того, как это сейчас будет. — Давай, — прошу я, прикрыв глаза. — Пожалуйста, войди, я так хочу, я… Не договариваю, потому что он слушается и медленно толкается внутрь. Ощущения не очень, и было бы совсем неприятно, если бы он не растянул меня до этого. Я обнимаю Сережу за шею, пережидая это распирающее давление. Разумовский двигает назад и еще немного вперед, повторяет, и уже становится не так дискомфортно, входит глубже. Нет, сейчас определенно ничего приятного, но и не смертельно. Он замирает во мне, чтобы я привыкла, спрашивает, все ли хорошо, не стоит ли ему прекратить. Я прошу продолжить. Разумовский делает все медленно и осторожно, и когда наши тела окончательно соединяются, мне не хочется ерзать и скулить от боли, как это описывается в некоторых романчиках, хоть и приятного мало. Сильно помогают отголоски пережитого удовольствия, и я постепенно расслабляюсь, прошу Сережу двигаться. Сам он напряжен будто струна. — Солнышко, все в порядке, — говорю я, стараясь успокоить его. — Мне не больно, ты все сделал очень хорошо. Ну же, родной, я так хочу, чтобы тебе тоже было хорошо. Я… Да, вот так… Последние слова больше похожи на протяжный стон, потому что Сережа двигается во мне. Он делает это очень плавно, старается никак не повредить, и постепенно немного ускоряется. Вздрогнув, целует меня, переплетая пальцы с моими, толкается чуть резче. Сейчас ощущения немного странные, все еще давящие, но без боли. Мне даже немного хорошо, хоть никаких вспышек, вызывающих желание стонать и кричать, нет. Я даже думаю о том, чтобы имитировать дикое удовольствие, которое везде изображают, но решаю не делать этого. Честность. Между нами должна быть честность. Сережа вдруг входит сильнее, глубже и застывает, застонав мне в шею. Спина под моей ладонью содрогается, он опускается на меня, но тут же вновь пытается приподняться. Я удерживаю его, прижимаю к себе, принимая весь его вес. Пусть, сейчас хочется быть максимально близко. — Я люблю тебя, — шепчет он, будто в бреду. — Я люблю тебя, Ася, очень. — Я тебя тоже люблю, — отвечаю, обвив его всеми конечностями. — Очень.