Есть ли в небе лисы?

Сидя на кровати, я лениво вожу карандашом по бумаге и поглядываю на разворачивающуюся передо мной картину. В другой руке держу наполовину пустой бокал с вином, которое совсем не способствует концентрации. Собственно говоря, зрелище напротив этому тоже изрядно мешает. — Ты будешь уязвим в этой форме, — говорит Разумовский, махнув своим бокалом, вино из которого едва не выплеснулось на светлый пушистый ковер. — Перья все равно дают хоть какую-то защиту. Вспомни Сирим. — С чего ты взял, что я собираюсь кидаться на подобную тварь вот так? — насмешливо уточняет Птица, поводя плечами. Это движение повторяют и массивные крылья за его спиной. — Так, эксперимент. — Удачный эксперимент, — бормочу я, скользя взглядом по обнаженному торсу, кое-где расчерченному черными полосами. Может, нам и не стоит так нагло проверять возможности печати и нового тела, но мы и так достаточно долго соблюдали осторожность. Пока никто не помер, поэтому постепенно заходим все дальше и дальше. Видеть Птицу с крыльями, но почти без перьев, непривычно. Просто непривычно и непривычно горячо. Я стучу карандашом по скетчбуку, продолжая бессовестно глазеть на него. Кожа на шее осталась сплошь черной, ближе к плечам светлеет, оставляя лишь редкие темные прожилки. Полосы на лице сохранились, как и крылья, они такие же большие и восхитительные. Перья сохранились лишь на руках, там жесткая черная кожа начинает от локтей и примерно на середине предплечий она покрыта мелкими, плотно прилегающими перьями. И когти. Я закусываю губу, от воспоминания о том, как эти когти игриво проходятся по телу, не царапая, бегут мурашки. — Обещай, что не выйдешь вот так ни с кем драться, — просит Сережа, с беспокойством глядя на пернатого. — Ладно, — легко соглашается он. — Рубашку точно надену. — Птица! — Мышка, угомони его. — А? — Я поднимаю глаза от вроде бы обычных ног. В полноценной крылатой форме на них тоже когти. — Все же нормально вроде. Сейчас-то на нас никто не нападает. Птица выразительно смотрит на Сережу. Разумовский качает головой и спрашивает: — Зачем тогда вообще нужна эта форма? О, я могу придумать пару-тройку вариантов. — Просто так, — рассерженно фыркает Птица. — Смотри, ей нравится. Он указывает когтистым пальцем в мою сторону, я заторможенно киваю. Еще бы не нравилось. И алкоголь тут ни при чем, во мне всего половина бокала. Просто вот эта вот форма, крылья и прочее… Наводит на определенные мысли, которым явно не место, когда нас тут трое. Чтобы избавиться от мыслей о том, как здорово будет поцелуями спуститься по вон той черной полосе от плеча до груди, приходится приложить усилия. Тряхнув головой, опускаю взгляд на рисунок, больше даже набросок. Сережа садится рядом и ставит пустой бокал на тумбочку. — Я волнуюсь, — со вздохом поясняет он. — Мы уже чуть не потеряли тебя один раз, я не хочу, чтобы это повторилось. — Зануда, — бормочет Птица. Я отодвигаю скетчбук и сажусь ближе к Сереже, успокаивающе глажу его по спине. — Мы будем осторожнее, — обещаю, зыркнув на Птицу. Тот нехотя кивает. Разумовский кивает, а я целую его в щеку. Он поворачивает голову, чтобы легко прикоснуться губами к моим. — Эй, — недовольно зовет Птица и усаживается на кровать с другой стороны от меня. Крыло задевает тумбочку, и с нее падает будильник, телефон и пара флаконов с мистами, а пернатый ругается сквозь зубы. — Второй будильник, — вздыхаю я, присмотревшись к несчастному устройству. — Дай-ка. — Птица забирает у меня бокал и залпом осушает его, после чего отдает Сереже, чтобы поставил со своей стороны. — Новый куплю. — Да черт с ним, — бормочу я. — Давай просто уберем отсюда эту тумбочку, чтобы тебе свободнее было. — Так нравятся мои крылья? — урчит мне на ухо он. — Ты же знаешь, что да. Довольно хмыкнув, Птица обвивает рукой мою талию и пристраивает подбородок на плече. Я бросаю обеспокоенный взгляд на Сережу, но никакой негативной реакции на его лице нет, поэтому расслабляюсь. Разумовский ласково гладит по бедру, выводя пальцами рассеянные узоры, и говорит о том, что сегодня удалось неплохо так насолить культу, обрубив несколько их счетов. Птица, кажется, и не вслушивается, целует мое плечо и водит по другому бедру когтями. От всего этого мысли уплывают совсем не туда. — Пойду курить, — бормочу я и пытаюсь высовободиться из его рук. Не отпускает. — Птиц. Я на балкон и обратно. — Останься, — шепчет он, поглаживая теперь уже внутреннюю сторону бедра, из-за чего я вздрагиваю и свожу ноги. — Нет уж. Хочу на воздух. — Не хочешь, — возражает он, даже не думая убирать руку. — Что ты делаешь? — недоуменно спрашивает Сережа, глянув на него. — Не даю ей сбежать. — Отпусти, — строго говорит Разумовский и берет меня за руку, тянет к себе. Птица ворчит, но слушается. Сережа гладит мою щеку и уточняет: — Все нормально? Что-то не так? — Все это становится немного… слишком, — честно признаюсь, поцеловав его ладонь. Он хмурится, пытаясь понять, что я имею в виду, переводит взгляд на Птицу, потом опять на меня. На лице мелькает понимание. — Прости, любимая, — тихо говорит Сережа. — Мы не хотели, чтобы ты чувствовала себя некомфортно. — Но тебе же комфортно, — недовольно возражает Птица, снова придвинувшись ближе. Положив ладонь мне на талию, не сжимает, просто осторожно гладит. — Что не так? — Я больше о вас беспокоюсь, — говорю я, глядя на Разумовского. — О тебе, Сереж. Я люблю вас обоих, но не знаю, как ты воспримешь что-то… иное. — Мы были с тобой одновременно в одном теле, — напоминает Птица, коснувшись губами моего затылка. — Это другое, — говорю я, не оборачиваясь. Сережа продолжает молчать, о чем-то сосредоточенно думает, рассеянно поглаживает большим пальцем по щеке. Вдруг подается вперед и целует, а я по инерции подаюсь ему навстречу. Отстранившись, он шепотом спрашивает: — Чего ты хочешь? — Вас, — без раздумий отвечаю, чувствуя внутри неприятную пустоту без его поцелуя. — Но… Разумовский вновь наклоняется и прерывает оправдания, готовые сорваться с языка, находит ему гораздо более приятное применение. Одновременно когтистые пальцы возвращаются на бедро, продолжают гладить, чуть сгибаясь, будто вот-вот поцарапают. Птица касается губами плеча, другой рукой оттягивая ворот футболки. Я отвечаю на Сережин поцелуй, обхватив его лицо ладонями, и прислушиваюсь к себе. Нет, никакого отторжения происходящее не вызывает, совсем наоборот. Это, наверно, был лишь вопрос времени, но мне необходимо знать, что думает Разумовский. Мысли Птицы весьма категорично упираются мне в поясницу, когда он прижимается ближе. От неосторожного взмаха крыла с тумбочки летят оставшиеся вещи. Определенно надо ее выкинуть. — Сережа, — шепчу я, отстранившись. Он смотрит на меня несколько поплывшим от возбуждения взглядом. — Ты делаешь это, потому что сам хочешь? Или из-за нас? — Я… — Конечно, он сам хочет, — насмешливо говорит Птица и, подцепив мою руку за запястье, опускает ее вниз. Пальцы по инерции слегка сжимаются на твердом члене, поглаживая через ткань домашних штанов. Сережа вздрагивает, прильнув своим лбом к моему, тихо говорит: — Потому что хочу. — Точно? — шепчу я, за что получаю игривый укус от Птицы в то место, где плечо соединяется с шеей. — Да, — повторяет Разумовский, и вот теперь мне достаточно. Я снова целую его, пока когтистые руки пробираются мне под одежду, гладят по ребрам. Сережа опускает ладони на талию, ведет от нее к бедрам и обратно, цепляет футболку и снимает ее. Птица пользуется этим, осторожно касается пальцами груди. От ощущения жесткой черной кожи на сосках из горла вырывается несдержанный стон, который Разумовский встречает губами. Чуть улыбнувшись, целует еще раз, после чего спускается на шею. Я цепляюсь за его плечи и не знаю, куда себя деть от удовольствия, в котором нет никакого чувства неправильности. — Не больно? — спрашивает Птица, мягко сжимая нежную кожу так, чтобы не задеть когтями. — Нет, отлично, — выдыхаю я, вплетая пальцы в Сережины волосы. — Хорошо, — довольно мурлычет пернатый и опускает одну руку ниже, ведет по обнаженному животу до пояса штанов, но останавливается, продолжает гладить. Тут же раздраженно шипит, потому что крыло опять впечатывается в уже пустую тумбочку. — Иди сюда. Сережа отстраняется и тянет за руки к себе. Я следую за его движением и становлюсь на колени. Он, придерживая за талию, кивает Птице на подушки. Пока пернатый устраивается и пытается расправить крылья так, чтобы можно было нормально сидеть, я стаскиваю с Разумовского футболку и успеваю поцеловать аж четыре родинки на груди. Сережа мягко подталкивает меня назад, опуская прямо в когтистые руки, тут же оплетающие талию. Я вздрагиваю, когда в спину упирается твердый обнаженный член. — Все хорошо? — тут же спрашивает Сережа, заглядывая в глаза. Судорожно киваю. Слова куда-то деваются, потому что когтистые пальцы возвращаются туда, где хозяйничали до этого, снова мягко сжимают грудь, перья приятно проходятся по коже. Не выдержав, запрокидываю голову, чтобы встретиться губами с Птицей. Сережа покрывает поцелуями плечо, спускается на ключицу и ниже. Пернатый опускает одну руку на живот, и Разумовский тут же касается языком соска, лижет, заставляя меня дернуться и застонать в поцелуй. Сдвинуться с места Птица не позволяет, держит крепко, играя когтями. Я цепляюсь за Сережино плечо, пальцы другой руки вплетаю в его волосы, чуть сжимая. Контраст горячего языка на одной груди и жесткой кожи на другой сводит с ума, внизу живота скручивается спираль. — Птиц, — прошу я, прикусив его губу. — Руку ниже… Пожалуйста… — Когти, — напоминает он и давит пальцами на сосок чуть сильнее, отчего я почти задыхаюсь. — Ася, — зовет Сережа, слегка потянув за пояс штанов. — Можно? — Да, — чуть слышно бормочу я. — Умница, мышка, — шепчет Птица, дразняще проводя языком по моей нижней губе. Я ерзаю в его руках, пытаясь поймать новый поцелуй, пока Сережа стягивает с меня оставшуюся одежду, но пернатый продолжает играться. Разумовский мягко давит на мои бедра, гладит кожу, и я с готовностью развожу ноги шире. От первого прикосновения к клитору дергаюсь, и только руки Птицы удерживают меня на месте. Он продолжает ласкать грудь, пока Сережа неспешно двигает пальцами по чувствительной точке. Я больше не пытаюсь сдерживать голос, слишком все это ярко и хорошо. Все еще слабо представляю, как будет дальше, но сейчас мне и не хочется ни о чем думать. Птица опускает ладонь на внутреннюю сторону бедра, проводит когтями и слегка давит, чтобы я развела ноги еще немного. — Поцелуй меня, — едва слышно прошу, протянув руку к Сереже. Он касается губами сначала моих пальцев, а потом целует так, как я хотела, одновременно ускоряя движение на клиторе. Разумовский отстраняется быстро, слишком быстро, но я не успеваю возмутиться. Он двигается назад и заставляет меня сползти чуть ниже. Без каких-либо предисловий, склоняется и целует низ живота. Я вскрикиваю, потому что в следующую секунду чувствую его язык на клиторе и пальцы у входа. Птица удерживает мое бедро, на другое ложится Сережина рука. Не в силах больше думать, просто отдаюсь этому вихрю чувств, запрокинув голову, и обнимаю одной рукой пернатого за шею, второй хватаюсь за простынь под нами. — Громче, мышка, — шепчет Птица, прикусив кончик уха. — Громче, ну же. Вашего пса сегодня нет, не сдерживайся. — Сережа, — выдыхаю я, застонав. Разумовский входит одним пальцем, медленно двигает продолжая ласкать клитор языком именно так, как мне больше всего нравится. Птица целует шею, тут же кусает, сжимая сосок между пальцами, и это все настолько хорошо, что я точно охрипну к концу вечера. Или сойду с ума. В принципе, сейчас я согласна на оба варианта, особенно после того, как Сережа добавляет второй палец и двигает ими быстрее. Птица продолжает держать меня, создавая иллюзию беспомощности, я же целиком и полностью окунаюсь в отчаянное и такое желанное удовольствие. Низ живота сводит и все внутри вспыхивает ярким финишем, тело выгибается навстречу. Сережа не останавливается, пока я не обмякаю в их руках. Он отстраняется, продолжает целовать низ живота, медленно убирает пальцы. — Понравилось, мышка? — спрашивает Птица, успокаивающе поглаживая меня по бедру. — Хочешь продолжить? — Да, — шепчу я, не доверяя особо голосу. — Да, хочу. Сережа всматривается в мое лицо, продолжая водить руками по телу, расслабляя после сильного оргазма. Я притягиваю его к себе, чтобы поцеловать, обнимаю, пока мозг лихорадочно соображает, как быть с крыльями. В голове вспыхивает образ настолько откровенный и сногсшибательный, что низ живота снова тянет. Я пробираюсь рукой в Сережины штаны и несильно сжимаю его. — Как ты хочешь? — спрашивает Сережа, вздрогнув, и покрывает легкими поцелуями мой подбородок. — Скажи нам, — вторит ему Птица, водя когтями по плечам. — С твоими крыльями у нас небольшой разбег, — говорю я и разворачиваюсь в его руках, оказываясь к нему лицом. Горящие желтые глаза встречаются с моими. Наклонившись, шепотом озвучиваю ему свои мысли, пока Сережины ладони гладят меня по пояснице. — Мне нравится, — тихо отвечает Птица, чуть рычащим голосом. — О чем вы? — спрашивает Разумовский. Я выпрямляюсь, прижавшись к нему спиной, завожу руку назад, касаясь каменно стоящего члена, под аккомпанемент тихого стона сжимаю пальцы и провожу от головки до основания. — Ася, — выдыхает Разумовский, обняв меня за талию. — Войди, — прошу я, прогибаясь в пояснице. — Пожалуйста, Сережа, сейчас. Прошу тебя. Птица встает на колени, расправляет крылья. Со второй тумбочки падают на пол оба бокала, но вроде не разбиваются. Прижавшись ко мне спереди, давит пальцами на клитор, осторожно двигает так, чтобы не задеть когтями. — Сережа, пожалуйста, — выстанываю я, чувствуя, как он водит головкой у входа. Разумовский, придерживая меня за талию, плавно входит сначала наполовину, давая привыкнуть, но уже следующим толчком заполняет полностью. Поза непривычная, но угол получается просто крышесносный. Я цепляюсь за Птицу, который продолжает массировать клитор, впиваюсь ногтями в его плечи, потому что знаю, что он очень даже за. Сережу я никогда сильно не царапаю, не могу даже представить, как делаю это, и в особенно сильных порывах лучше вопьюсь пальцами в простынь или подушку. — Ася, — хрипло зовет Сережа, неспешно двигаясь во мне. — Не больно? — Нет, — бормочу я и вскрикиваю, когда Птица давит на клитор чуть сильнее. — Нет, все хорошо, можешь жестче. Разумовский слегка ускоряется, входит сильнее, заставляя меня застонать громче. Пернатый вплетает пальцы мне в волосы и целует, сразу глубоко и жадно, упиваясь моим голосом, который я не сдерживаю. Ему же достается разочарованный выдох, потому что Сережа останавливается и выходит, прижимается губами к моему плечу. — Ты спину завтра не разогнешь, если продолжим так, — шепчет он, продолжая держать меня за талию. — Не хочу, чтобы тебе было больно. — Он прав, — кивает Птица. — Давай так, как ты хотела. — Как? — уточняет Разумовский. — Ложись, — говорит пернатый, указав на подушки. — Давай. Я выпутываюсь из их рук, а Птица отодвигается. Взяв Сережу за руку, укладываю его на кровать. Нависнув сверху, целую, успокаивающе глажу по груди. — Я хочу вас обоих, одновременно, — объясняю, не прерывая контакта. — Но для чего-то глобального мы не готовились. Поэтому… Я плавно сползаю вниз, покрываю поцелуям низ его живота и поднимаю взгляд. Сережа смотрит на меня расширенными глазами, но в них нет ни испуга, ни отказа. Я спускаюсь еще немного, касаюсь языком влажной головки. Снова смотрю на Разумовского и спрашиваю: — Хочешь так? Сережа облизывает пересохшие губы и кивает, шепнув: — Да. Я встаю на четвереньки, веду языком от головки до основания и обратно, неспешно беру его в рот. Птица оглаживает когтистыми руками мои ягодицы, давит ладонями на бедра. Я послушно расставляю их шире и не удерживаюсь от стона, почувствовав горячий язык у входа. Об этом мы не договаривались, но никакие возражения даже родиться не успевают. Сережа сжимает пальцами уже изрядно смятую простынь, затем кладет руку мне на голову, собирает волосы, но не давит и никак не направляет. Это пока, он уже вполне освоился. Я продолжаю ласкать его, двигаюсь, не забывая использовать язык. Птица отстраняется, заставляя почти захныкать от тянущей пустоты, но ненадолго. Он держит меня за бедра и входит одним плавным толчком до конца. От остроты ощущений мне приходится на секунду прерваться. — Мышка? — зовет Птица. — Еще, — прошу я и вновь опускаюсь ртом на член. Сережа дергается, стонет и немного толкается вверх. Вплетает пальцы в волосы, слегка меняет угол. Никаких страхов или волнения нет, он отлично знает, насколько глубоко я могу его принять. И знает, что мне нравится, когда он расслабляется и берет контроль в свои руки. Птица двигается медленно, но входит в такой позе очень глубоко, каждый раз заставляя меня стонать и выгибаться ему навстречу. В конце концов, мы находим нужный темп, в котором комфортно всем. Пернатый наклоняется, шепчет всякие непристойные глупости, вполне подходящие моменту, целует покрывшуюся испариной спину и заводит руку вперед, находит клитор. Но довольно быстро убирает пальцы. — Боюсь тебя поранить, — говорит он, останавливаясь совсем. Я не отвлекаюсь, понимаю, в чем дело только тогда, когда Птица возобновляет движение, входит быстрее и вновь касается клитора пальцами, на которых уже нет когтей. — Ася, — выдыхает Сережа, сжимая пальцы в моих волосах. — Я… Улучив момент, глажу его по бедру. Разумовский крупно вздрагивает и сдается первый, со стоном изливаясь в мой рот. Я продолжаю двигаться, пока его накрывает оргазм, хоть сама уже на грани. Еще пара движений ловких пальцем, и я падаю следом, уткнувшись лбом в Сережино бедро. Получив полную свободу, Птица делает несколько сильных и быстрых толчков и замирает во мне, тяжело дыша. Спустя пару долгих мгновений и попыток восстановить дыхание и способность шевелиться, Сережа осторожно садится и тянет меня вверх. Птица помогает лечь и падает рядом, вновь вписавшись крылом в тумбочку. Разумовский жмется ко мне, целует и спрашивает, все ли в порядке, не перегнули ли палку и так далее. Я заверяю его, что все отлично, но до ванны не дойду, ноги не держат. Птица тихо смеется, уткнувшись лицом в мою спину. — Эту проблему мы сможем решить, — бормочет он, погладив меня по бедру. — Я люблю вас, — торжественно сообщаю, и только после этих слов беспокойство уходит из Сережиных глаз. — И это было просто нереально круто. — Лучше, чем в одном теле, — насмешливо замечает Птица. — Лучше, — тихо признается Сережа.