Always on My Mind

Сатору, не открывая глаз, сползает с кровати и на ощупь бредёт в ванную, еле слышно мыча себе под нос. Лишь умывшись и протерев глаза перед зеркалом, он вспоминает вечер накануне. Сугуру! В спальне его нет, в гостиной тоже пусто, зато из кухни раздаются какие-то звуки. Когда Сатору заворачивает за угол, в глаза ему сразу же бросаются его спортивные штаны, слегка в обтяжку сидящие на чужих бёдрах, а также дракон на голой спине. Его бессознательно тянет вперёд. Руки уже поглаживают твёрдый живот, а нос зарывается в длинные влажноватые волосы. Приходит он в себя, услышав: — Как спалось, Сатору? — Великолепно, — бубнит он, озвучивая, скорее, впечатления от тела под своими руками, чем отвечая на вопрос. — Что это ты делаешь? Заглядывая через плечо, он видит миску с тестом, над которой колдует Сугуру. — Я нашёл у тебя вафельницу, ты не против? — Как я могу быть против того, что ты готовишь мне завтрак? Руки Сатору блуждают по голой коже, сжимают, гладят и стискивают Сугуру в объятии так, словно пытаются просочиться ему под кожу. Лёгкий смешок — и на голову Сатору опускается ладонь. — Кто сказал, что я готовлю его для тебя? — голос дразнит, но пальцы прочёсывают спутанные волосы нежно-нежно. — Неужели я не достоин пары вафелек с джемом? — Сатору ведёт губами по шее, носом сдвигая длинные волосы в сторону и догоняя побежавшие мурашки. — Что ж, я постараюсь заслужить их. Это первый раз, когда он заигрывает с ним и намеренно переводит разговор в область плотских желаний. Восхитительно ощущать, как Сугуру реагирует на его слова: выпускает из ослабевших пальцев лопатку для перемешивания теста, запрокидывает голову ему на плечо, выдыхает через рот, краснеет за ушами. Мгновенно становится твёрдым. Сатору чувствует это под пальцами, что уже забрались Сугуру в штаны и вовсю наглаживают его член. Оказывается, для открытия способности к флирту и приставаниям Сатору всего-то и нужно было переспать с ним. Это ощущается так естественно, что он уже предвкушает, как будет смущать, изводить и возносить Сугуру на пик блаженства по сто раз на дню. Он прижимается поцелуями к гладкому плечу и выглядывает из-за него, чтобы посмотреть вдоль голого торса вниз на то, как его большой палец размазывает по головке смазку, как скрывается и вновь оголяется возбуждённая плоть в его кулаке. Выглядит гипнотически. Но тут Сугуру просит: — Быстрее… И Сатору, ускоряясь, одновременно переключается на созерцание его лица. И это выглядит не менее завораживающе. Изогнутая назад шея, острый угол челюсти, сдвинутые брови и потерявший ясность взгляд в потолок. Сугуру прекрасен. Сатору целует каждый сантиметр от плеча до виска. Зубами прихватывает ухо, и слух его тоже благословлён — тонкие губы выдыхают хриплый стон, когда одновременно с укусом ладонь сжимает член крепче. Сугуру резко опускает голову вниз. Он едва успевает оттолкнуть миску с тестом подальше от себя, когда на её прежнее место прилетают нити спермы. Бёдрами он продолжает толкаться в сжимающий его кулак и ненамеренно трётся задницей о Сатору, а тому похоть застит глаза. Вчера было так хорошо. Хочется ещё. Пальцы отпускают член Сугуру и пробираются между ягодиц. Нажимают на неплотно сжатое отверстие, такое приятное и манящее. Ему так сильно хочется снова оказаться внутри. — Сатору-Сатору, подожди. Мне нужен… перерыв. — Да, конечно, — машинально говорит тот, не разобрав ни слова. Только когда Сугуру, зажатый между его телом и столешницей, напрягается, Сатору будто окатывает ледяной водой и он приходит в себя. — Прости! Прости меня! Он тут же убирает руки и отодвигается, чтобы дать пространства, всё повторяя извинения. А Сугуру, поворачиваясь к нему, слегка морщится. Всего на полсекунды, но Сатору этого достаточно. — Тебе больно? — с беспокойством спрашивает он. — Это из-за меня? — Это с непривычки. Нет, не волнуйся, мне не больно, только чуть-чуть неприятно, — поспешно говорит Сугуру, как только паника начинает разгораться внутри Сатору сильнее, — Просто пощади меня пару дней, ладно? Сатору думает о том, что он не будет щадить Сугуру пару дней. Он твёрдо намерен вообще никогда не прикасаться к нему таким образом, если это приносит только одностороннее удовольствие. — Скажи мне всё честно. Не смей от меня скрывать, если тебе больно и плохо, особенно, — он ловит его лицо руками, не позволяя уйти от ответа, — если я это сделал с тобой. — Ты не сделал мне ни больно, ни плохо. — Сугуру!!! — Что? Я не вру и ничего не скрываю, — Сугуру мягко отнимает ладони Сатору от своего лица, обвивает руками его шею и приближает губы к его уху, чтобы прошептать, — Вчера всё было идеально, Сатору, даже не думай об этом. Мне было очень хорошо. Твой член великолепно ощущался внутри. Я всего лишь прошу дать мне отдых перед тем, как мы попробуем это снова. Перед тем, как ты ещё раз восхитительно меня трахнешь. Сатору услышал достаточно. — Так. Он подхватывает Сугуру на руки и несёт обратно в спальню. Смешки и вопросы о том, что он задумал, Сатору пропускает мимо ушей. Он перекладывает тело с рук на кровать, поправляет подушку и накрывает Сугуру одеялом с напутствием: — Лежи тут. — Эй, я не какая-то принцесса! — возмущается тот и порывается встать. Но Сатору делает страшные глаза и грозит пальцем, а после возвращается на кухню и пялится на подсыхающие капли спермы на столе, прокручивая в голове слова Сугуру. Ему понравилось. Всё прошло замечательно. Сатору чувствует, что начинает алеть, а всё ещё твёрдый член вновь напоминает о себе. Нет, не время для этого. Надо собраться. Он должен позаботиться о Сугуру. Кажется, тот делал вафли? В стороне стоит миска с тестом, а рядом — вафельница, но Сатору не уверен в следующем шаге на пути к вкусному завтраку. — А что делать с тестом? — приходит он обратно в спальню. И подходит слишком близко к кровати, так что Сугуру, притворяясь спящим, хватает его и тащит к себе под одеяло, как добычу в берлогу. Очевидно, ему не понравилось покорно лежать и ждать завтрака, идея которого была так нагло у него украдена. Не то чтобы Сатору жалуется. Он, конечно, просит пощады у Сугуру, чьи руки и рот не дают ему передышки, и превращается в растрёпанный и подрагивающий от переизбытка чувств комочек. Но после жуёт самые вкусные вафли с джемом, которые сделал лучший парень на свете. Его парень. Вот бы ещё вместо того, чтобы сидеть на этом мягком и удобном стуле, усесться к Сугуру на колени… А тот, словно читая его мысли, садится за стол со своей чашкой чая и похлопывает себя по бедру. И Сатору радостно перебирается туда. Он абсолютно счастлив. Сугуру послушно откусывает вафлю из рук Сатору, не сводит с него влюблённого взгляда и молчаливо жмурится, выслушивая комплименты насчёт своих умений в постели и на кухне. Он отвлекается лишь один раз на сообщение в телефоне и неожиданно хмурится. — Что там? — тут же спрашивает Сатору, чувствуя в себе силы разобраться с кем и чем угодно в данный момент. Сугуру медлит. Он словно подбирает слова, а вот это уже настораживает. Но его вопрос как будто бы безобиден: — Ты… давно говорил с Мэй Мэй? — На позапрошлой неделе, кажется? — Сатору возводит глаза к потолку, — Да! Она постоянно пропускает тренировки! Мы давно не занимались с ней нормально, о чём она вообще думает? Скоро же снова чемпионат Азии, а потом чемпионат мира, и я, конечно, уже навёл справки о наших соперниках, и, хотя у нас есть все шансы их победить, должен признать, что они очень хороши и опытны, а поэтому… — Сатору, — перебивает его Сугуру, — а Мэй Мэй знает об этих планах? — Ну, они довольно очевидны, она могла бы сама догадаться, — пожимает тот плечами. — Ну что там у тебя, наконец? Сатору лезет к Сугуру в телефон, а тот показывает ему переписку с Утахиме. Последнее сообщение гласит: «Мэй больше не танцует с Сатору, ты знаешь?» — Чего? — скептично заявляет Сатору. А через два часа он открывает дверь раздевалки ногой, идёт прямиком за ширму девушек, игнорируя недовольные визги, и вперивается гневным взглядом в Мэй Мэй, которая сидит в одном нижнем белье и неспешно достаёт из сумки тренировочную одежду. Впрочем, будь она хоть голой, это не умалило бы его ярости: — Что это, блять, за шутки?! Он ловко уворачивается от тряпки, летящей в его голову откуда-то сбоку. — Никаких шуток. Я больше с тобой не танцую. — А с кем это ты, блять, танцуешь? — Сатору оглядывается, готовый растерзать нового партнёра Мэй Мэй, словно тот может прятаться в женской раздевалке. — Ни с кем. Мэй явно ставит точку в их разговоре. Но уйти просто так, не оставив последнее слово за собой, Сатору не может. Поэтому он стоит и пялится на неё, ожидая объяснений, извинений, каких-то причин хотя бы! И Мэй, лишь недовольно поведя бровью, продолжает диалог в своей флегматичной манере, словно и нет никакой проблемы: — Знаешь, Тору… Почему-то вот это её вечное «Тору» заставляет его сорваться. — Я терпеть не могу, когда меня так называют!!! — Ну, заплачь, — так же безразлично бросает Мэй. Переодевшись, она направляется прочь из раздевалки, но Сатору преграждает ей выход рукой, всё ещё находясь на женской половине и всё ещё не парясь по этому поводу. Ему нужно решить образовавшуюся проблему, и он решит её здесь и сейчас. — Годжо, исчезни отсюда, — толкает его локтем в бок Сёко. Её он тоже игнорирует. — Да что не так, Мэй?! — Я больше не хочу танцевать с тобой, вот и всё. Что ещё ты ожидаешь услышать? — смотрит она снизу вверх. — Или тебе нужны слова благодарности, слёзы и прощальный подарок? В её глазах — лишь та же знакомая отрешённость и холод, которые раньше Сатору принимал за дар небес. Ведь они достигли таких танцевальных вершин благодаря тому, что оба состоят из концентрата эгоизма, тщеславия и безразличия ко всему, кроме самих себя и танцев, в которые вкладывают все силы, не отвлекаясь ни на что иное. Сатору часто наблюдал, как распадаются перспективные пары по каким-то ничтожным причинам: ссоры на пустом месте, несовпадение целей и желаний, решение родителей сменить клуб или вообще отдать ребёнка в другую секцию, и, конечно же, финансовый вопрос — бальные танцы и в самом деле стоят недёшево. Но им с Мэй Мэй это не грозит. Их любовь к танцам одинаково бесконечна, пусть Мэй и не показывает этого так явно, как Сатору, а ещё нет недостатка в деньгах. И всё это перевешивает любые возможные проблемы на пути к их цели. К их общей цели. По крайней мере, так было до сегодняшнего дня. Но теперь, глядя в её равнодушные глаза, Сатору ощущает, как упускает нечто важное, и только сильнее горячится. Мэй просто не хочет? Что это за идиотская причина? — Я не понимаю. Мы стали чемпионами Азии, мы можем закрепить свой статус в этом году и поехать в Европу на чемпионат мира… — А ты спросил об этом меня? — неожиданно сильный толчок в грудь заставляет Сатору отступить назад. И Мэй выходит из-за ширмы, но останавливается на полпути к двери из раздевалки и вдруг начинает тихо плеваться ядом, — Я не хочу никуда ехать с тобой. Я устала от тебя. От твоих вечных капризов и заскоков, придирок на ровном месте, рассуждений о том, какой ты гениальный танцор, и от того, что ты решил за нас обоих, что нам нужно готовиться к идиотскому показательному выступлению по ночам! — Оно не идиотское! — переходит на крик Сатору. — Ах, значит, твой план удался? — усмехается Мэй. — Твоя пассия всё-таки дала тебе? — Сатору, ты не закрыл машину… — на пороге с встревоженным лицом появляется Сугуру. И он просто не мог не услышать последние слова Мэй Мэй, которые в притихшей раздевалке прозвучали весьма громко. Сатору отводит от него взгляд, смущаясь. Но сейчас не время краснеть, поэтому он ругается и кричит сильнее прежнего, чтобы побороть возникшую неловкость: — Охуеть, вот это новости, Мэй! Ты устала? Да последние две недели ты ходишь только на тренировки ансамбля! — и не давая вставить ей ни слова, напирает дальше, — Я не так уж много от тебя требую! А чтобы быть лучшими, нужно чем-то жертвовать, иногда даже сном, представь себе! Или тебе хочется остаться посредственностью? — Посредственностью? — спокойно переспрашивает Мэй Мэй и подходит вплотную. Её ногти-стилеты поблёскивают красным, угрожая впиться ему в глаза, — Хочу тебе напомнить, что я тоже чемпион Азии, как и ты. Но, конечно, это же ты центр вселенной, это же только благодаря тебе мы выигрываем все соревнования. Да, Сатору? — Ну… — пожимает он плечами, — Могла бы хоть раз сказать «спасибо»… Сугуру, так и застывший у входной двери, дёргается, когда Мэй отвешивает Сатору сильную пощёчину. А потом она направляется в сторону кабинета Яги, может, будет жаловаться на Сатору, а ещё, скорее всего, вычеркнет все его упоминания из своей классификационной книжки. Но последнее слово всё равно должно остаться за ним! Жаль, что ему, кажется, отшибло мозги её маленькой, но очень сильной рукой, и хватает его на одно лишь жалкое: — Да пошла ты на хер! А потом он выскакивает мимо Сугуру из раздевалки, хлопает дверью так, что содрогаются стены, и приходит в себя только в машине. Он и в самом деле не закрыл её. Но, не просидев внутри и десяти секунд, Сатору выпрыгивает и направляется обратно. Ну уж нет! Он приехал заниматься, и он будет заниматься, пусть даже опять номерами ансамбля, а не любимой латиной! Если Мэй не хочет танцевать, пусть уходит сама, Сатору же никто, — слышите, никто, — выгнать из зала не сможет! У дверей здания Сугуру перехватывает его, потряхиваемого от праведного гнева и желающего что-нибудь сломать. Лучше бы чей-то нос. Удивительно, как быстро ослабевает это желание, стоит Сугуру взять его за плечи и молча обнять. В тишине пустой раздевалки — все уже ушли на тренировку ансамбля — они вдвоём переодеваются, не проронив ни слова. Это успокаивает. Шнурки на туфлях крепко завязаны, волосы причёсаны, а Сатору за несколько минут вновь приходит в состояние равновесия. Однако в зале его поджидает сюрприз. Он знал, конечно же знал, что Яга не будет переделывать номера и переставлять пары за день до концерта из-за какого-то там конфликта. Но Сатору верил в свою исключительность и в то, что из всех людей в этом зале он-то заслужил право больше никогда не танцевать с предательницей Мэй Мэй. И он пробует возразить, но Яга одаривает его таким тяжёлым взглядом, что Сатору сразу же затыкается. Хотя внутри у него всё опять клокочет, прорываясь наружу в виде испепеляющего взгляда, обращённого на Мэй Мэй. Странно, очень странно, что она не сгорает заживо. А ещё обходится без замечаний и совсем не упрямится. Как профессионал, она привычно встаёт с Сатору в пару и изредка произносит несколько слов сугубо на тему того, что они танцуют в данный момент. Ни слова больше, ни шага в сторону. Сатору же и вовсе предпочитает молчать. Он и так никогда не болтал во время занятий — вся энергия тратилась исключительно на отработку движений — а теперь не произносит и полслова за два часа. На групповых тренировках по стандарту и латине Мэй Мэй держится от него подальше. И то, что она танцует одна, — явление абсолютно обычное, ведь в таком спорте, как танцы, девушек всегда больше, чем парней. А вот если парень танцует в одиночестве, значит, с ним явно что-то не так. О, да. Сатору теперь один из этих странноватых танцоров, что как бедные родственники болтаются по залу между остальных пар, отрабатывают там что-то сами с собой и пытаются извлечь из этого максимальную пользу. А ещё трут свечку для всех остальных. Унизительно! (Хотя Сатору, конечно же, к тёрке и свечке даже и не думает прикасаться.) И разве он, Сатору, мастер спорта и чемпион Азии, не может найти себе другую партнёршу по щелчку пальцев? Может, конечно. Он занялся этим в тот же день, как наорал на Мэй Мэй и получил в ответ пощёчину. Он, признаться, очень удивлён тем, что к нему до сих пор не выстроилась очередь из претенденток на его партнёршу. А просить кого-то встать с ним в пару — не в стиле Сатору. Но ладно, скрепя сердце он сделает над собой усилие. Беда только в том, что хоть Мигель и помогает найти ему новую пару, Сатору невольно сравнивает всех новых девушек с бывшей партнёршей и неизменно их отвергает. Мэй Мэй, оказывается, была лучшей. Он так сильно ненавидит это. Он тоже лучший, но не может поехать ни на чемпионат Азии, ни на чемпионат мира и доказать это всем, просто потому что он — лишь половина команды. Стоило в детстве пойти на одиночное фигурное катание, а не на парные танцы. Ненавидит он и то, что больше не может думать ни о чём, — даже наедине с Сугуру он вспоминает, сколько времени осталось до чемпионата Азии, и холодеет, представив, что так и не найдёт себе партнёршу до его начала. А ещё ненавидит и себя за то, что завидует Сугуру — ведь у того есть Утахиме. Они не топчутся на месте, а каждый день движутся вперёд. Сугуру же поддерживает его, как может. Не обижается на отсутствие у Сатору интереса ко всему, кроме поиска новой партнёрши. Не упрекает, когда тот громко хлопает дверьми зала, злясь на очередную многообещающую, но совсем не подходящую ему партию. Ему нужен кто-то равный. Кого не придётся сначала дотащить до своего уровня, а только потом идти вперёд. На это у Сатору совершенно нет времени! С Мэй Мэй они протанцевали пять лет и, если поначалу между ними и были какие-то различия, то они стёрлись часами тренировок. Но он не готов вновь проходить этот путь. Именно сейчас он находится на пике своей формы и именно в этом году должен завоевать всё, что принадлежит ему по праву. Однако, надежда найти подходящую партнёршу с каждым днём стремительно угасает. Сугуру один раз попытался отвлечь его от неприятных мыслей спонтанным минетом, но был мягко отстранён, даже не успев вытащить член Сатору из штанов. К сожалению, либидо у того резко ухнуло вниз и так и осталось лежать мёртвым грузом. Но Сугуру не обижается и не напирает. А подсознание Сатору, которое, очевидно, умнее его самого, делает ему намёки. Заставляет иногда просыпаться в холодном поту и в мыслях не о своей новой паре, а о Сугуру. Шепчет о том, что вряд ли терпение Сугуру безгранично, вряд ли он доволен тем, как развиваются их отношения, и, если так продолжать, то наверняка он скоро устанет и уйдёт. Бросит Сатору без права на второй шанс. Ведь что Сатору даёт ему? Вечно кислую мину, разговоры об одном и том же и ноль инициативы. Целует и обнимает, но только в ответ. И Сатору страшно потерять его. Так что он делает над собой усилие и приглашает Сугуру на свидание. Заставляет себя шутить, смеяться, забыть обо всём и окунуться с головой в любимые космические глаза. А те смотрят с пониманием. Словно знают, что Сатору притворяется. Но тем не менее с лёгкостью ему подыгрывают, флиртуют, намекают, что приятный вечер может перетечь в не менее приятную и жаркую ночь, которую Сатору, к своему величайшему стыду, не хочет. Но в конце вечера Сугуру лишь оставляет на его лице поцелуи, — несчётное количество поцелуев, словно не может оторваться, и не просит большего. Вместо этого говорит всего пару слов, предлагая своё решение Саторовой проблемы: — Поедем в Сеул. Да, некоторое время они назад обсуждали поездку на сборы в Сеул. И Сатору собирался туда поехать с Мэй Мэй. После её ухода — с новой партнёршей. Но что ему делать там одному? — Наверняка туда приедут девушки без пары, — продолжает Сугуру. — Вдруг среди них есть та, что подойдёт тебе? Так что они едут вчетвером на сборы в Сеул. Да-да, вчетвером — пара Сугуру и Утахиме, взявшие с собой друзей-одиночек — Сатору и Мэй Мэй соответственно. Последняя тоже не нашла себе пару, о чём Годжо совсем не злорадствует глубоко в душе. Путешествие за пределы Японии, новые лица, тренировки с танцорами мирового уровня, а ещё жизнь в двухместном номере с Сугуру, — и Сатору чувствует, как к нему возвращается вдохновение. Здесь в первый же день, как Сугуру и предсказывал, им начинают интересоваться девушки, которые тоже приехали без партнёра, а самые смелые даже подходят на групповых тренировках и предлагают танцевать вместе. Сатору не отказывает ни одной — а как иначе он оценит их мастерство? — и замечает, как бесит этим Сугуру. Ох, его взгляд так и норовит прожечь дыру в каждой потенциальной партнёрше Сатору. Не все, конечно, соответствуют его уровню таланта, — «уровню ненормальности», как выражается Утахиме, которая ничего в этом не понимает, — но он не опускает руки. В нём даже просыпается азарт — найти себе пару быстрее Мэй Мэй, а ещё вновь ощутить мурашки от тяжёлого взгляда Сугуру, словно тот обещает после занятий запереть Сатору в номере, нагнуть и вставить… О. О! Сатору и в самом деле хочет попробовать так. И он привык сразу получать то, что хочет. И первый день выдаётся жутко длинным, особенно для Сугуру с Утахиме, которые поставили себе индивидуальное занятие после всех изнуряющих групповых тренировок. Сатору же с чувством, что сделал на сегодня всё, что мог, удаляется в сторону гостиницы, не забыв шепнуть Сугуру на ухо о том, что его ждёт сюрприз. И когда тот открывает дверь номера, его сразу же сшибает с ног вопросом: — Ты дрочил на меня когда-нибудь? Глаза Сугуру бегают по неожиданному полумраку комнаты, задерживаются на зажжённых по всем поверхностям свечах, и, наконец, останавливаются на Сатору, который сидит в кресле у окна, широко расставив ноги, и ухмыляется. Конечно, он же смог застать Сугуру врасплох! Возможно, тот даже покраснел, но все цвета приглушились темнотой, не разобрать. Впрочем, Сугуру закрывает дверь и спокойно парирует: — Когда бог распределял бесстыдство, тебе, Сатору, он щедро отсыпал целый самосвал. Короткое хихиканье вырывается из Сатору, прежде чем он возвращается к наглому флирту: — Это значит «да»? Или «нет»? Я не обижусь, если «да». Если «нет» … то разрешаю попробовать сегодня. Оба замирают. Столь щедрое предложение даже в голове у самого Сатору, который, к слову, не обзавёлся никаким конкретным планом, кроме «я хочу, чтобы Сугуру меня трахнул сегодня же», порождает целый калейдоскоп будоражащих воображение сцен. Очевидно, на Сугуру его слова тоже произвели впечатление. Он облизывает глазами освещённый колышущимся светом свечей силуэт Сатору: от согнутых в коленях ног до руки, что забралась под футболку и наглаживает живот. Добирается до лица. Сцепляется взглядом. Сатору нарочито медленно проводит языком по губам, не моргая. Его ухмылка расплывается все шире. Сугуру за секунду оказывается рядом, бросив сумку и ботинки где-то у входа. Сразу же забирается в кресло, перекидывает ногу через колени Сатору и садится на них. Обхватывает его лицо руками и стирает наглую ухмылку своим не менее наглым поцелуем. Сатору едва успевает глотнуть воздуха, когда чужой язык пробирается внутрь его рта и кончиком рисует по нёбу. — Да, бывало, — признаётся Сугуру, так же быстро оторвавшись от него. Сатору тянется следом. Ему нужно ещё. Он не сразу понимает, о чём это Сугуру говорит, и зачем говорит вообще, а потому хмурится. — Да, я дрочил на тебя, — поясняет тот и плотоядно улыбается. — Как… Что… На что именно? — хрипит Сатору, буйное воображение которого подкидывает ему картинки того, как Сугуру это делает, и почти отключает способность говорить. Но ему интересно, он жаждет подробностей, которые наверняка добьют его. — Фото в инстаграме? Видео с соревнований? — Нет. Я просто фантазировал. Чаще всего вспоминал наш первый раз у тебя дома. И как мы зажимались в какой-нибудь гримёрке после концерта. Ещё, — Сугуру проводит по его нижней губе большим пальцем, размазывая слюну, — часто представлял, как ты мне отсасываешь. У тебя это очень хорошо получается. Но лучше всего — как ты танцуешь. Только для меня. Один. Обнажённый. Сугуру с каждым словом приближается и выдыхает последнее прямо в губы Сатору, тут же захватывая их вновь. И Сатору, задохнувшись от восторга и сходя с ума от всех сказанных слов, с упоением отвечает. Они давно не целовались так жадно. Ему становится нестерпимо жаль, что по его вине, из-за проблем, которые захлестнули его с головой, он забыл, как сильно ему это нужно, забыл про такую чудесную и жизненно необходимую вещь, как целовать Сугуру. Целовать так, что сознание сжигается в угли желанием стать единым целым, доставить Сугуру удовольствие, услышать и увидеть, что ему хорошо. Ничего, сейчас они всё наверстают. Он сжимает бёдра под своими руками и подтаскивает его к себе повыше, потому что между ними всё ещё слишком много пространства и одежды, а Сатору больше не может терпеть. Руки скользят Сугуру под рубашку, но тот снова разрывает поцелуй: — Мне нужно в душ. Нет, Сатору не может его никуда отпустить. Это выше его сил. Точно не сейчас, когда Сугуру, полностью противореча своим словам, не отстраняется, а начинает об него тереться. Ну, кому нужен этот душ? Да, Сугуру пришёл с многочасовых тренировок, но всё равно пахнет потрясающе, а на вкус — Сатору проводит по его шее языком и выдыхает стоном, — ещё лучше. Да, точно, душ — это совершенно лишнее. — Сатору… — Сугуру сползает с колен, несмотря на мёртвую хватку обвивших его рук. Из Сатору вырывается жалобный всхлип. И отрезвляет его немного. Сугуру должно быть комфортно, и если для этого ему нужно ненадолго — только если действительно ненадолго — отлучиться, то хорошо. Сатору будет терпелив. Он подождёт ещё немного. — Пять минут, ладно? — просит он, разжимая руки, позволяя уйти, но при этом машинально продолжая гладить Сугуру. — Пожалуйста. Иначе я умру. — Я… — Сугуру отводит взгляд, с досадой поджимая губы. — Я не успею подготовиться так быстро. — Тебе не нужно. В этот раз я подготовился. Ты не против? О, видеть, как затуманенные похотью глаза изумлённо распахиваются, как светятся трепетом и благоговением, а затем взгляд Сугуру темнеет, тяжелеет ещё сильнее, стоит ему понять, что значат эти слова, — и член Сатору дёргается, а сердце воспаряет к облакам от радости. Да, Сугуру тоже хочет попробовать так. Хочет взять его. — Конечно, — сипит он, подтверждая всё, о чем уже сказал без слов одним лишь взглядом. — Конечно, не против. Всё, что пожелаешь. И теперь Сугуру — тот, кто с трудом разрывает их объятие и, оглушённый перспективами, нетвёрдой походкой медленно идёт в ванную, словно каждый шаг прочь от Сатору даётся ему с трудом. А у того есть пять — а скорее всего, и того меньше — минут, чтобы задуматься над словами Сугуру. «…как ты танцуешь. Только для меня. Один. Обнажённый.» Почему бы не осуществить это наяву? Для Сатору фантазии Сугуру важны так же, как и его собственные. И ему хочется выполнить всё, что тот ни пожелает, как можно скорее. Так что когда тот возвращается из ванной в одном полотенце вокруг бёдер, он говорит ему: — Сядь. Хочу, чтобы ты смотрел. И теперь Сугуру занимает кресло, а Сатору встаёт напротив и разворачивается к нему спиной. Он разделся, оставив на себе лишь боксеры, потому что, во-первых, стесняется размахивать членом, пока будет исполнять свой маленький перфоманс, а во-вторых, они, белые и тонкие, и так не скрывают почти ничего. Ткань облипает возбуждённую плоть, лишь совсем чуть-чуть оставляя простор для фантазии. Сатору переносит вес на одну ногу, вторую оставляя натянутой в стороне, как стрела. Все мышцы на ней напряжены и должны хорошо просматриваться с места, где сидит Сугуру. Потом начинает поднимать локти, медленно ведя ладонями по бокам. Так, будто готовится танцевать пасодобль. Словно поднимает невидимую тряпку, чтобы раздразнить быка. Мышцы на спине тоже приходят в движение. Он привычно чувствует, как они перекатываются одна за другой, и контролирует каждую. Руки резко взмывают над головой, соединяясь ладонями. В тишине комнаты хлопо́к получается громким. Да, музыки нет. Она не нужна сейчас, она будет лишней, заглушит более важный аккомпанемент: мягкий шорох босых ног по ворсу ковра, свист рассекаемого руками воздуха. А ещё шумные вдохи Сугуру через рот, шуршание сброшенного на пол полотенца, а потом едва слышное постанывание. Сатору улыбается тому, что он слышит за своей спиной. И рад, что Сугуру не стесняется выражать свой восторг от того, что видит, именно так. Но улыбка вдруг сползает с лица, а сам Сатору застывает на месте. Горячая кровь опаляет жаром вены, и нетерпение берёт над ним верх. Ведь он осознаёт, что Сугуру, обнажённый и возбуждённый, сидит позади, совсем-совсем близко, и можно прямо сейчас сократить это ничтожное расстояние, забраться на него, прикоснуться и слиться в наслаждении… Нет, одёргивает он себя, проявляя чудеса выдержки. Ещё рано. Он доделает всё до конца. А вот потом… Сатору наклоняется вперёд медленно, гладя себя по спине, по ягодицам и ногам. Движения слишком откровенны, выходят за рамки того, что позволено в бальных танцах. И танцевать возбуждённым неудобно. Сатору делает пару шагов назад, а те получаются смазанными. Раскрывает руки, поворачиваясь к креслу лицом, а взмах и поворот выходят не такими чёткими, как всегда, но это не имеет значения. Главное, чтобы нравилось Сугуру. И, повернувшись, Сатору видит, что да, тому и правда нравится, настолько, что он даже не дрочит, как ожидалось, а лишь пальцами зажимает член у основания и, поймав взгляд Сатору, тут же зажмуривается. — Открой глаза, Сугуру. Я хочу, чтобы ты смотрел на меня. Тот подчиняется, лицо искажается в сладкой муке, но он смотрит. Он смотрит, а Сатору продолжает танцевать для своего единственного и самого ценного зрителя. Импровизирует, смешивая движения разных танцев, плавно перетекает из одного в другое, из мужской партии в женскую и обратно. Выпады, повороты, ронды, вееры и свивлы — всё они тягучие и медленные, но ловко удерживающие внимание неожиданными акцентами в руках или головой. Дразнящие и откровенные, ведь Сатору танцует всего в полушаге от Сугуру, который облизывает губы, часто моргает, но больше не закрывает глаза и не отводит взгляд. Загипнотизировано смотрит-смотрит-смотрит, как Сатору гладит своё гибкое тело, танцующее для него, только для него, и рука на его члене возобновляет своё скольжение вверх и вниз. Да! Сатору не может сдержать довольной улыбки, наблюдая за этим. Он получает от всего происходящего не меньшее удовольствие. Ему нравится быть объектом такого внимания. Его распаляет этот взгляд Сугуру, блуждающий по каждому изгибу его тела, но чаще всего смотрящий прямо ему в глаза, будто лицо Сатору — это то, что возбуждает его сильнее всего. Он обходит скользящими по телу ладонями свой собственный изнывающий стояк, боясь, что сорвётся, потеряет концентрацию и разрушит магию момента. А танец должен быть закончен. С очередным поворотом он опускается перед Сугуру на колени, широко разводя их в стороны. Руки порхают совсем близко к коже Сугуру, но не касаются, а лишь обдают вихрями воздуха возбуждённую плоть. Сугуру шумно выдыхает. А потом Сатору кладёт ладони на свои бёдра, ведёт выше и выше, очень медленно касается своего члена пальцами, очерчивает от яиц до головки сквозь намокшую ткань — ужасно вульгарно и совершенно неприемлемо по меркам бальных танцев, но так приятно, что он едва сдерживается, чтобы не кончить самому. Сугуру смотрит. И уже явно на грани. Ладони Сатору продолжают свой путь по животу, груди, шее, доходят до подбородка и запрокидывают голову назад, касаются лица, приоткрытых губ и, как в начале, резко взмывают над головой, делая громкий хлопок. Сдавленные стоны Сугуру звучат финальным аккордом его танца. Сатору опускает голову, чтобы насладиться зрелищем залитого румянцем, расслабившегося и чуть растрёпанного Сугуру, раскинувшегося в кресле и смотрящего на него из-под полуприкрытых век. — Тебе понравилось? Он знает ответ, но хочет услышать его. — Очень. Сатору подползает ближе, опираясь руками о его колени. В фиалковых глазах нега мешается с лёгкой усталостью, и он вдруг вспоминает, что у Сугуру сегодня было больше тренировок. Так что прежде, чем забраться на него, он спрашивает: — Хочешь продолжить? Взгляд его при этом падает на сперму на животе Сугуру и, недолго думая, он наклоняется, чтобы слизать. — Я… Ах! — по Сугуру пробегает дрожь, когда язык задевает чувствительную головку. — Да. А ты точно уверен, что хочешь так? — Абсолютно, — небольшая нервозность просыпается в Сатору после этого вопроса, но он знает, чего хочет, и не намерен отступать. А потому сразу начинает действовать: поднимается с колен, стаскивает своё промокшее белье, берёт Сугуру на руки, чтобы перенести на кровать, усаживает его, оперев на спинку, и забирается сверху со смазкой в руке, — Поможешь мне? Поначалу ему странно. Пальцы долго гладят его снаружи, нажимают, обводят, и это приятно. Внутри же… ощущения совсем другие, ни на что не похожие. Но у Сугуру, в отличие от него, выдержка просто железная и стоит Сатору чуть нахмуриться, чуть напрячься или даже как-то необычно вздохнуть, пальцы внутри него сразу же замедляются, губы прикасаются поцелуями, успокаивающий шёпот окутывает целиком. И Сатору тает, расслабляется, закрывает глаза, окутанный безраздельной заботой. Сам не замечает, как начинает подаваться назад, насаживаясь на сколько-то там пальцев, что скользят в нем свободно и, кажется, совсем рядом с чем-то таким… Ах! Его подбрасывает вверх. Да, ему определённо нравится всё это, вот бы Сугуру сделал так ещё раз, нужно только попросить его… Лениво открыв глаза, Сатору с удивлением замечает, что зубы у того стиснуты, вены на висках вздулись, вторая рука крепко вцепилась в его бедро. Оу! Сугуру возбуждён и еле сдерживается, но при этом продолжает нежно растягивать его, не жалуясь. И тогда Сатору говорит другое: — Давай. Я готов. Чтобы не только ему, а им обоим было хорошо. Сугуру, справившись с презервативом дрожащими от нетерпения пальцами, пытается перевернуть Сатору под себя, но тот просит остаться так. Сидя сверху в кольце сильных рук, чувствуя грудью сердцебиение Сугуру, а шеей — его дыхание, он не хочет ничего менять. Ему хорошо именно здесь и именно так. И, расслабленный, он опускается, разъезжаясь коленями по простыни, чувствуя, как немаленькая скользкая головка давит ему на вход, и позволяет ей проникнуть внутрь. С трудом выдыхает, когда та погружается ещё глубже, растягивает, распирает так сильно, вплоть до мысли о том, чтобы прекратить, остановиться, попробовать позже, потому что, кажется, сейчас он больше не сможет… Нет. Сатору отказывается трусить. Для храбрости он вцепляется Сугуру в плечи и пытается насадиться до конца одним махом, но поддерживающие его под бёдрами руки не позволяют. — Тише. Не торопись. И спустя какое-то время, медленно, под контролем Сугуру он опускается до конца, принимая в себя всё, что тот может ему дать. Ноги его дрожат, грудь вздымается от частого дыхания, и каждая мышца напряжена, хотя Сугуру и пытается его отвлечь, целует, гладит, никуда не торопит, спрашивает, хочет ли Сатору прекратить. А тот не хочет. Ментально ему хорошо от осознания того, что Сугуру вошёл в него целиком, и нужно всего лишь привыкнуть к физическому ощущению предельной раскрытости и наполненности. И он очень старается. — Ты справлялся лучше, — произносит он сквозь стиснутые зубы. Потому что, ну, правда, Сугуру же не требовалось так много времени. — У тебя тоже отлично получается, — успокаивает тот и шепчет всякие милые мелочи и комплименты. А потом проводит руками по его спине и произносит неожиданное, — Твоя спина просто создана для стандарта. И Сатору прыскает, чувствуя, как напряжение окончательно покидает его. — Говорила мне мать опасаться таких людей, как ты, — он приподнимается, чувствуя, как член выскальзывает из него и насколько же внизу мокро от смазки. — Завербуют на свои вальсы и танго, не успеешь и глазом моргнуть. Смех Сугуру обрывается стоном, ведь Сатору уже насаживается вновь, и ёрзает взад и вперёд, пытаясь найти удобное положение, а когда находит, то больше не тратит ни секунды впустую. Он наконец-то расслабился и привык к распирающему ощущению внутри и теперь хочет получить от этого максимум обоюдного удовольствия. Он размеренно выпускает из себя член вплоть до головки и вбирает его до конца, до влажного шлепка ягодиц о бёдра. Запрокидывает назад голову и чувствует, как Сугуру выцеловывает ему шею, прикусывает ключицы и стонет в унисон вместе с ним каждый раз, как Сатору опускается. Его собственный опавший от первого проникновения член тоже наливается вновь. Очень скоро ему хочется быстрее. Сугуру считывает его желание мгновенно, подхватывая Сатору под ягодицы и беря часть его веса в свои руки. Он направляет его вниз и тут же вверх, и движения выходят мелкими, спешными, рваными. Сатору дёргается, вновь почувствовав, как теперь уже не пальцы, а член раз за разом проезжается у него внутри так, что заставляет дрожать от макушки до пят. Удовольствие подбирается очень близко. Он и правда сможет кончить так. С членом Сугуру в своей заднице. Немыслимо и восхитительно. — Сугуру, — зажмуриваясь, зовёт он, — Я… И тот, как всегда, понимает. Тут же скользит рукой между их тел, обвивает его член ладонью и быстро-быстро ласкает, а Сатору в последний раз насаживается до упора, выпуская наружу крик. Тело его содрогается, он заваливается на бок, падает и ничего не может с этим поделать. Но самое прекрасное в том, что делать и не нужно, ведь Сугуру ловит его и крепко прижимает его к себе, приговаривая: — Не бойся, держу, я держу тебя, Сатору. Какой ты прекрасный, какой замечательный. Пережив обрушившийся оргазм, тот неохотно отлипает от плеча Сугуру и, чувствуя, как его глаза закрываются, бормочет: — А ты не?.. Член, который он сжимает в себе остаточными судорогами, всё ещё крепко стоит. Сугуру чуть мотает головой: — Мне нужно ещё немного. — Тогда возьми меня, — Сатору ложится на него всем телом, и Сугуру сползает вместе с ним вниз по кровати. И да, вот теперь он и правда трахает безвольно лежащего на нём Сатору так, как тому и хотелось изначально. Сначала осторожно, прислушиваясь к его хныканьям из-за чувствительности после оргазма и шепча всякие распаляющие пошлости о том, какой он тугой и как в нём хорошо. А потом Сугуру загоняет член в него резче, добивая вопросом: — Я заметил, что ты сегодня повеселел, правда, Сатору? Сатору протяжно стонет, пуская слюни ему на плечо. Может ли быть, что Сугуру?.. — Думаю, из-за того, что так много девчонок вьются вокруг тебя. Да, Сатору? Тот чуть не сходит с ума от того, что попал в свою ожившую фантазию, и не может произнести ни слова. Неужели ещё тогда на тренировке, когда Сатору был необычайно учтив со всеми девушками вокруг него, а Сугуру пытался испепелить их всех взглядом, он заметил это внезапно возникшее желание Сатору быть наказанным? Сугуру тем временем останавливает толчки, рассуждая: — Да, думаю именно поэтому. И мне это не нравится. Как считаешь, не стоит ли мне быть с тобой пожёстче? Краем сознания Сатору понимает, что Сугуру завуалированно спрашивает о том, чувствует ли он в себе силы продолжить, хочет ли ещё или им стоит остановиться. И он не знает, что заводит его сильнее — эта игра в наказание или факт того, что Сугуру не сделает с ним ничего без его согласия. — Да… — всхлипывает Сатору, ощущая, как мгновенно твердеет его член, зажатый между их животами. — Да? Уверен? — Да! — с готовностью встречает он возобновившиеся толчки Сугуру, прогибаясь в спине. Тот разводит его ягодицы в стороны, вбиваясь быстрее и лишь чуть грубее, чем раньше. Сатору и не знал, насколько ему нужно это. Чувствовать, как от упадка сил не может пошевелиться, а лишь лежать и принимать член, что растягивает его, приближая очередной пик удовольствия, слышать, как хлюпает вытекающая из него смазка, как бешено бьётся сердце в груди Сугуру, видеть пляшущие звезды перед глазами, когда кончает на очередном толчке. Слышать глухое рычание и стон Сугуру, когда ему хватает того, как сильно Сатору сжимает его в оргазме, чтобы кончить следом. — Я скучал. Я так скучал по тебе такому, — говорит Сугуру, поглаживая Сатору по взмокшей спине. Сатору долго лежит, не двигаясь и не произнося ни слова. Но сказать нужно и он проталкивает сквозь не слушающиеся губы: — Прости меня. Я, как всегда, всё испортил. Не уделял тебе внимания. Прости… — Нет! — перебивает его Сугуру. Он выскальзывает из него и перекладывает их обоих на бок лицом друг к другу. — Нет, чёрт, нет, я совсем не это имел в виду! Нормально, если тебе не до этого, если тебе не хочется из-за каких-то проблем или даже вообще без причины. Я не обвиняю тебя ни в чём, Сатору. Я просто… скучал. — Сугуру, ну почему ты такой… — Сатору сглатывает подступившие слезы. Его тело затрахано, а душа одновременно растрогана. Но если он продолжит рассказывать, какой Сугуру замечательный, то растечётся здесь лужицей, которую будет не собрать. Поэтому просто произносит, — Я тоже скучал. На следующий день у него ноет поясница и между ягодиц тоже ощущения странноватые, и теперь он понимает, почему Сугуру просил у него перерыв. Впрочем, он совсем не жалеет о смене позиций, и даже не может решить, как ему нравится больше. Днём Сатору ходит на тренировки и изучает потенциальных партнёрш, а ночью изучает Сугуру и самого себя. Идеально. И да, он же упоминал о том, что сборы — это жутко весело? Дни стремительно летят в круговерти из шуток, смеха, новых знакомств, новых мест, новой еды — и Сатору порой угощает Сугуру и Утахиме чем-нибудь вкусным, а для Мэй Мэй всегда демонстративно просит отдельный счёт. Платить за неё он отказывается. И даже для него, пока ещё одинокого волка, сборы идут на пользу. Он впитывает, как губка, опыт других танцоров, новые приёмы и свежий подход иностранных тренеров к уже знакомой ему теории и практике. Находит идеи для вдохновения. Про Сугуру и говорить не приходится. Они с Утахиме решили выжать из этих сборов максимум, и при людях Сатору с трудом сдерживает своё восхищение тем, насколько Сугуру стал увереннее, сильнее, опытнее и взрослее, и на фоне всех остальных танцоров даже выглядит несколько устрашающе. Но наедине с ним Сатору, конечно же, даёт волю эмоциям, не стесняется озвучивать всё, что у него на уме, и выражать свой восторг различными способами. К сожалению, к концу сборов он по-прежнему не находит себе пару. Но Сатору запрещает себе отчаиваться и снова впадать в тот транс уныния, в котором пребывал до поездки сюда. Тем более, что у него остался ещё один вариант. Крайний вариант, который подсказал ему тот же Сугуру и который Сатору использует, только если не останется ничего иного. А пока он всё же не настолько отчаялся. Они возвращаются в Токио и стены родного танцевального клуба встречают их теплом, радостным шумом и знакомыми разговорами. Всё возвращается в привычную колею. Сатору преподаёт, танцует концерты с Мэй Мэй, ненависть к которой сменилась равнодушием, ходит с Сугуру на свидания, дождавшись его после всех тренировок, ездит на «смотрины» новых партнёрш в другие клубы. И всё чаще задумывается о своём крайнем варианте. Он пропускает чемпионат Японии, хотя и не планировал на него идти, что с партнёршей, что без неё. Его сейчас заботит турнир покрупнее. Сугуру же от участия ничто не останавливает, и вместе с Утахиме они второй год подряд забирают золотые медали и кубок. Таким образом, Сугуру уравнивает их с Сатору счёт на данном этапе. Теперь они оба — двукратные чемпионы Японии. И Сугуру выигрывает легко и изящно, словно совсем не напрягаясь. И если в прошлом году он был хорош, был одним из лучших танцоров стандарта, то в этом - он заметно превосходит их всех. Сатору до глубины души поражен таким прогрессом, он не может оторвать от Сугуру восхищённого взгляда, а ещё совершенно не может держать себя в руках и после турнира им приходится задержаться и поискать укромное место, ведь Сатору прямо сейчас жизненно необходимо встать перед Сугуру на колени и рассказать ему своим ртом, насколько он впечатлён. В общем, да, Сугуру с Утахиме больше нечего делать на мелких турнирах. Они могут смело завоевать положенный им золотой кубок на чемпионате Азии. В этом не приходится сомневаться. Но потом всё идёт под откос в один миг. Сугуру снова приходит к нему домой, и Сатору уютно устраивается щекой на его груди, пока они смотрят сериал и лениво перебрасываются шутками по поводу клише и дыр в сценарии. Время перевалило за двенадцать и пора спать, потому что завтра с утра Сугуру ждёт работа в автомастерской. Но оба они предпочитают игнорировать этот факт, наслаждаясь теплом друг друга под бормотание телевизора. Телефон Сугуру вдруг издаёт громкую трель, и Сатору вздрагивает, сбрасывая с себя дрёму. — Ну кто это так поздно?! Сугуру тянется к мобильнику, придерживая развалившегося на себе Сатору, но стоит ему услышать пару каких-то слов, которые тот не может разобрать, как он тут же вскакивает на ноги. Он направляется к входной двери, но сразу возвращается, глядя на Сатору широко раскрытыми глазами и с каким-то беспомощным выражением на посеревшем лице. Единственное, что он может из себя выдавить: — Утахиме. А потом срывается с места и Сатору бежит за ним из квартиры, едва успев натянуть кроссовки, а потом везёт их куда-то и понимает, что они приближаются к больнице. Ему вдруг становится жутко страшно. Он идёт хвостиком за Сугуру по длинным коридорам, который что-то у кого-то спрашивает, а он ничего не понимает, только ощущает, как в груди сжимает всё сильнее. И вот они подходят к дверям какой-то палаты, а под ними уйма незнакомых людей, и Сатору бегает глазами, пытаясь найти хоть кого-то знакомого, а находит лишь Мэй Мэй. Морщится и ищет дальше. Сёко тоже тут. Он вглядывается в её спокойное без слёз лицо в поисках ответа, и уже совсем ничего не понимает. Тогда он пытается прислушаться к врачу, который подробно рассказывает какой-то паре — наверное, родителям Утахиме, — о проведённой операции и описывает план реабилитации. Реабилитации! У Сатору сразу же отлегает от сердца. Утахиме жива, что бы с ней ни случилось. И они, наконец, заходят в палату, где та лежит с забинтованным лицом и одной ногой в гипсе от тазобедренного сустава до самых пальцев. Лежит в сознании и плачет. — Сугуру, — глотает она слёзы. Сатору снова ничего не понимает, он же слышал, что всё не так уж и плохо, и вообще, Утахиме жива, а это самое главное! Хотя, может, ей больно? Но тут Утахиме говорит: — Четыре месяца. Четыре, Сугуру. И плачет уже навзрыд, громко, а Сугуру тут же садится рядом. Говорит о том, что всё это неважно и главное, чтобы она поправилась и не думала сейчас ни о чём, кроме восстановления. Мыслительный процесс Сатору сегодня подводит его. Четыре месяца? О чём это она? О! До него вдруг доходит. До чемпионата Азии остаётся три с половиной. А реабилитация займёт четыре. Понятно. Сугуру, очевидно, осознал это сразу, но никоим образом не показал, что этот факт хоть что-то для него значит, в отличие от здоровья Утахиме. Со спокойным лицом он слушает, как она выплёскивает всю свою обиду и печаль, подаёт ей платочки, чтобы вытереть слёзы, и удивительным образом находит для неё успокаивающие слова. Так что уже через несколько минут её рыдания становятся тише. А Сатору за его фасадом из мягкой улыбки и ласковых слов видит еле заметную хмурую складку на лбу, напряженные руки и стиснутые челюсти, где спряталась боль. Они выходят в коридор и молча опускаются на скамейку. Сатору не знает, что сказать и как утешить, и нужно ли Сугуру его утешение теперь, когда мечта стать чемпионом Азии впервые стала так досягаема, но вновь упорхнула из рук. Они столько работали для этого и подобрались так близко, что ждать следующего года просто невыносимо, Сатору понимает. Кто знает, где и в каком состоянии они будут тогда? В итоге Сатору говорит твёрдо, чтобы самому поверить в свои слова: — Мы найдём тебе партнёршу. Ты поедешь на чемпионат Азии. Может, нехорошо обсуждать свои танцевальные планы, ведь они только-только узнали о том, что в автобус, в котором ехала Утахиме, врезался грузовик, но ведь она жива и будет и ходить, и танцевать — врач пообещал это — просто чуть позже. Позднее, чем им нужно. И поэтому Сатору не чувствует себя виноватым, поднимая эту тему сейчас. Сугуру долго молчит. Он смотрит в пол, потом откидывает голову на стену и произносит: — Я как-то давно пообещал Утахиме, что если мы станем чемпионами, то вместе. Боже, чёртово благородство Сугуру! — Хорошо, значит, она успеет поправиться. Да! — воодушевившись продолжает Сатору, — Я найду ей лучших врачей, мы переведём её в другую клинику, я сам прослежу за планом реабилитации и… — Я люблю тебя. Сатору тут же замолкает. Сугуру говорит это так, словно не верит в осуществимость его плана. Не думает, что это возможно. В нём нет ни капли энтузиазма, которым загорелся Сатору. А его слова — как способ выразить бесконечную благодарность за то, что Сатору борется за него, ради него, пусть даже нет уже смысла бороться. Ведь есть тысячи «но» в обоих планах — и с поиском новой партнёрши, и с ускоренной реабилитацией Утахиме. И Сугуру не может закрыть на них глаза и не принимать во внимание. Но он всё равно украдкой сжимает руку Сатору и повторяет: — Я люблю тебя. «Спасибо,» — вместо этого слышит Сатору. — «Но ничего не получится. Это конец.» Но Сатору отказывается сдаваться.