Always on My Mind

На Сатору — промокшая от пота футболка из-за того, что он таскал на себе Мэй Мэй, за пределами маленького танцевального зала — тишина и темнота, а над зданием их клуба — давно взошедший полумесяц. А на часах — полночь. За час они не сдвинулись дальше нескольких первых движений. — Да что не так? — Сатору недовольно пинает каблуком шатающуюся плашку паркета. — Я падаю, — преспокойно отвечает Мэй Мэй, отходя попить воды, — Ты перебрасываешь меня за спину, и мне нужна хотя бы секунда, чтобы приземлиться и поймать равновесие, а ты хочешь, чтобы я в то же мгновение встала на ноги и развернулась к тебе лицом. Это просто невозможно. Она, как всегда, невозмутима. А ещё слегка пассивно-агрессивна — её совсем не привела в восторг идея тренироваться по ночам. С тех пор, как прошёл чемпионат Азии, у них появилось много свободного времени днём, так что́ же мешает учить и отрабатывать банальный показательный номер в нормальное время? Сатору промолчал по поводу «банального показательного номера» — для него он таковым не являлся, но у него не было в планах раскрывать карты Мэй Мэй. И вообще посвящать кого-либо в подробности своей задумки. Смысл этого танца предназначается только для одного человека. В Сатору опять начинают ворочаться страхи, снова и снова вгрызаясь в его внутренности, шепча ему в уши о том, насколько это всё неправильно и эгоистично по отношению к Сугуру; о том, что он собственноручно забивает гвозди в крышку гроба их дружбы. Но Сатору отмахивается. Не позволяет сбить себя с выбранного пути откровения. В конце концов, помимо двух очевидных сценариев: тот, в котором Сугуру отвечает ему взаимностью, и тот, в котором он не желает его больше знать, — существует и третий. Сугуру грустно улыбнётся, сетуя на судьбу, что так несправедливо обошлась с сердцем Сатору, положит ему руку на плечо и скажет, что будет рядом с ним несмотря ни на что. Сатору ведь уже неоднократно убеждался в чуткости и доброте его души. Да, такой исход вполне возможен, и он проливает бальзам на его разрываемое сомнениями сердце. А с Мэй Мэй Сатору умеет быть убедительным, всё-таки он знаком с ней не первый год. Он пообещал ей оплатить курс массажа и каких-то там косметических процедур, как компенсация за то, что она не высыпается по ночам и недополучает мелатонин. Но, хоть она и согласилась, ночные тренировки явно не пошли на пользу её холодной язвительности. С первого же занятия она никак не может удержаться от замечаний в сторону Саторовой вариации. «Ты придумал это, когда был пьян?» «Это слишком… просто слишком.» «А тебе обязательно нужно трогать меня за лицо здесь?» Обычно Сатору спустя несколько таких комментариев не выдерживает, закипает и уходит из зала, хлопнув дверью. И возвращается не раньше, чем на следующий день. Но не сейчас. Конкретно для этого танца его запас терпения безграничен. Он стойко сносит все придирки Мэй Мэй и, конечно же, по её просьбе вносит некоторые изменения, чтобы им обоим было удобнее. От этого зависит, насколько идеально всё получится, а Сатору очень заинтересован в том, чтобы всё прошло безупречно. — Давай попробуем ещё раз, — примирительно говорит он. — Можешь опереться на мою руку, когда будешь приземляться. А потом подождать слов и повернуться на них. Он снова усаживает Мэй Мэй к себе на согнутое колено и считает: — Семь, восемь, и! Мэй Мэй в его руках превращается в вихрь, закручиваясь и смещаясь ему за спину. Только что была здесь с Сатору — и вот уже исчезла, оставила его одного. Продолжая считать, он смотрит в зеркало на то, как одной рукой он придерживает Мэй Мэй за лодыжку, а на вторую позволяет ей опереться. И думает, что так даже лучше. Больше смысла. Мол, даже если покинешь меня, мои чувства не изменятся, и я не перестану тебя поддерживать. Боже, какой стыд. Сатору смотрит себе в глаза и ощущает себя малолетней девочкой, которая во всём ищет подтекст, связанный с её любовью. Но глубоко внутри него что-то удовлетворённо урчит. Сатору лет с пятнадцати знал, как самостоятельно придумать очень красивую, гармоничную, цепляющую взгляд и не грузящую мозг хореографию. А теперь, он уверен, у него — у них обоих — получится нечто особенное, что сможет привлечь не только праздные взгляды, но и дотронуться до души зрителя. И если бы Сатору мог отбросить все страхи по поводу Сугуру, то он был бы в экстазе от самого себя и получал бы безмерное удовольствие от каждой такой ночной тренировки. Впрочем, он всё ещё может сосредоточиться лишь на этом, если постарается как следует. А после выступления будь, что будет. Ещё через час и пару-тройку хлёстких замечаний Мэй Мэй они одолевают полминуты танца и решают закругляться. — Надо же, — Мэй Мэй изучает Сатору взглядом прищуренных глаз, — Ты влюбился. Вот именно по этой причине они тренируются по ночам. Сатору не готов слушать от всех случайно заглядывающих в зал людей такого рода комментарии. — Нет, — машинально отвечает он. Но Мэй Мэй поднимает бровь и складывает руки на груди, как бы говоря о том, что её не проведёшь. И он выдыхает устало, — Это настолько очевидно? Её усмешка даёт весьма однозначный ответ. — Ну-ну. Чего ты так расстроился? Или мне нужно тебя утешить? — Мэй Мэй игриво проводит кончиками пальцев по его щеке, копируя движение из танца. Сатору отпрыгивает, а Мэй Мэй смеётся. — Расслабься, я шучу. — Ты можешь просто… — Сатору вяло машет руками, — Станцуй со мной это, пожалуйста. Мне очень нужно. — Раз уж ты так просишь. И что, твоя пассия придёт посмотреть на тебя? Сатору кивает. Сугуру спрашивал про выступление и даже остался допоздна в клубе, чтобы посмотреть на репетицию. Но, конечно же, ему не дали взглянуть и одним глазком. Сатору объяснил, что хочет сохранить всё втайне вплоть до самого выступления, и заставил Сугуру поклясться, что он не станет подглядывать. Тот удивился, но, не задавая лишних вопросов, твёрдо пообещал не шпионить и, видимо, списал всё это на прихоти и капризы Сатору, которых и так было хоть отбавляй. Так что Сугуру точно придёт посмотреть. Хотя бы из чистого любопытства, которым вспыхнули фиалковые глаза в ответ на эту необычную просьбу. Несмотря на то, что к ночи в клубе остаются лишь трое: сторож, Мэй Мэй и Сатору, — последний, потакая своей паранойе, всё равно выбирает зал на последнем этаже со смотрящими в тёмное небо окнами в крыше и даже запирает дверь на ключ. Никто ничего не должен узнать раньше времени. Больше всего он ненавидит, когда что-то идёт не по его плану. В один из тёплых солнечных дней они с Сугуру забираются на машине всё дальше на запад от Токио. Сатору везёт их навстречу маленьким деревушкам и поросшими лесом холмам, оставляя позади небоскрёбы и шумный город. Когда Сугуру не за рулём, он отвечает за музыку, но сейчас он просто включил их общий перемешанный плейлист, пригревшись на солнышке и закрыв глаза. Да-да, у них появился их плейлист, в котором уживаются пост-хардкор — Сатору теперь известны и такие термины — и ритм-н-блюз, рок-н-ролл и соул, альтернативный рок и что-то околотанцевальное. Он пытается не придавать этому слишком большое значение. Хотя то, как Сугуру составляет этот плейлист, не может не очаровывать. Сатору даже не замечает, как на одних песнях он бездумно качает головой и тихо подпевает чему-то, что раньше он бы посчитал слишком тяжёлым, а на других — слегка морщится. Но Сугуру подмечает абсолютно всё. Одобренные песни идут прямиком в их плейлист, забракованных же Сатору больше никогда не слышит. Он украдкой бросает на Сугуру взгляд. И не может не улыбнуться при виде его такого — сложившего на груди руки и сползшего по сиденью с кое-как нахлобучившимся на голову капюшоном чёрного худи, спутавшего все волосы. Колени упёрлись в стойку между сиденьями, и Сатору даже может коснуться левого, если ему вдруг понадобится отрегулировать температуру кондиционера… Кхм, в общем, Сугуру дремлет. А Сатору вздыхает, возвращая внимание дороге. Он уже хочет сделать музыку потише, чтобы она не мешала, но начинается следующая песня. И Сатору от неожиданности резко давит на тормоз, шины взвизгивают, инерция неприятно сдавливает внутренности. — Что случилось?! — тут же подскакивает Сугуру. Блять! Как?! Эту песню Сатору узнал бы с середины, с конца, с любой секунды и даже задом наперёд. Он слышит её уже на протяжении двух недель, пока они с Мэй Мэй вдумчиво и не торопясь ставят под неё номер; она постоянно играет у него в голове, так что он удивляется, почему его ещё не тошнит. Но как она оказалась здесь? Десятки панических мыслей бьются о стенки его черепа. «Как Сугуру узнал? Кажется, я однажды забыл закрыть дверь в зал. Он всё же подсмотрел? И всё понял? Или нет? Неважно, теперь ничего не выйдет, танцевать это бессмысленно, всё бессмысленно. Я никогда ему не признаюсь.» Сатору настолько погружается в свою локальную пучину отчаяния, что пугается и чуть не выпрыгивает на улицу, когда рука Сугуру ложится ему на плечо с вопросом: — Всё нормально? — Я… Мне показалось, что… Лиса перебегала дорогу, — единственное, что приходит Сатору на ум. — Не хотел задавить. Извини. Он виновато моргает и робко улыбается. А в песне начинаются слова, и Сатору точно знает, о чём они. И он столько раз представлял себе, как под эту мелодию и мягкий голос будет смотреть на Сугуру издалека, откуда-то с центра паркета, а не так, как сейчас — близко-близко, совсем рядом. Но Сугуру прекрасен с любого расстояния, и, раз уж план с показательным номером пошёл под откос, то Сатору полюбуется им хотя бы сейчас. И Сугуру тоже смотрит на него. Только сначала он мельком оглядывает дорогу, наверное, в поисках той мифической лисы, но потом полностью сосредотачивается на Сатору. И тот с готовностью окунается в словно предназначенное только для него тепло фиалковых глаз. Сугуру смотрит серьёзно и как будто немного печально, и Сатору тут же чувствует необъяснимую ответную печаль. Он забывает, где они находятся и что делают; прямо сейчас сердце говорит ему утешить Сугуру, какова бы ни была причина его грусти. Поэтому Сатору бездумно тянет к нему руку, но в последний момент вместо того, чтобы коснуться его щеки, заправляет за ухо длинную прядку волос, будто и хотел изначально лишь этого. Сугуру позволяет. Но спустя мгновение моргает и неожиданно дёргается, но не от руки Сатору, а навстречу к ней, касаясь щекой его ладони, а потом в другую сторону, словно испугавшись. А затем кашляет и делает резкий вдох, чтобы поспешно сказать: — Поедем дальше? И они едут дальше, словно ничего не случилось, будто и не было той бесконечно растянувшейся минуты, когда мир сузился до них двоих. Песня всё звучит — боже, какая же она длинная, — а Сатору то и дело посматривает на Сугуру и вспыхивает каждый раз, наткнувшись на ответный взгляд. Единственный вопрос, который мучает его, — знает ли Сугуру о его влюблённости, которая достигла таких размеров, что её всё сложнее прятать? И если да, то что теперь делать? Но вплоть до финальных аккордов у Сатору не хватает духу спросить и произнести хоть слово. Всё, что он может — молчаливо переглядываться с Сугуру, да и после того, как песня заканчивается, он нарушает тишину совсем не тем вопросом: — Как ты нашёл её? То, что Сугуру нарушил обещание не подсматривать за ним на репетициях, невероятно так же, как если бы солнце вдруг решило не взойти. — Утахиме скинула. Блядство, Сатору совсем забыл про Утахиме! А ведь у него когда-то была теория о том, что Сугуру в неё влюблён. Что, если он всё ещё влюблён? А Сатору, как всегда, навоображал, что все мысли Сугуру вращаются вокруг него одного. Может, тот просто вспоминал её во время песни и потому грустил? И может, это даже хорошо, что Сатору не влез между ними и они обошлись без нелепого любовного треугольника? Ещё и эта песня… — Красиво, правда? — тихо спрашивает Сугуру. — Угу. — Обычно я такое не слушаю, но в ней есть что-то магическое. И немного печальное, — всё так же задумчиво добавляет он. Быстрее, чем успеет обдумать свой вопрос, Сатору выпаливает: — Вы с Утахиме встречаетесь? Сугуру издаёт крякающий смешок, вмиг сбрасывая меланхолию и возвращаясь к своей обычной манере диалога. — Нет. Нет и никогда не встречались, — он снова фыркает так, будто ничего глупее в жизни не слышал, — К тому же… — Сугуру кусает губу и смотрит прямо перед собой, прежде чем спросить, — А ты встречаешься с кем-то? — Нет! — отвечает Сатору, чувствуя себя жалко от своей поспешности. Будто для Сугуру и правда имеет значение встречается ли он с кем-нибудь. — Я бы тебе рассказал. — Вот и я о том же. Ты бы знал, если да. Да, он бы знал. У них нет друг от друга секретов, если не считать одного громадного секрета Сатору, но это другое. Его дедуктивные способности подсказывают, что наверняка Мэй Мэй прислала эту песню Утахиме, а она в свою очередь — Сугуру. Что ж, Сатору сам виноват — он не сказал своей партнёрше прямо, что стоит держать это в секрете. Хорошо, что он хотя бы догадался запретить ей снимать видео во время тренировки. Но тогда выходит, что Сугуру не видел его танца, а значит, первоначальный план остаётся в силе! Ладно. Сатору чувствует облегчение от того, что его труды не пропадут даром, радость от того, что эта песня нашла место в сердце Сугуру и их плейлисте, а ещё — привычный страх открыться, но с ним он уже научился бороться. Он ведь ничего не собирается требовать от Сугуру. Ему просто нужно «рассказать» о своих чувствах, чтобы наконец сдвинуться с этой мёртвой точки, на которой он завис на долгие месяцы, и как-то дальше жить эту жизнь. И они с Мэй Мэй продолжают по кусочкам собирать свой танец в единое целое. Конечно, как бы Сатору ни сдерживался, он всё равно иногда выходит из себя, когда что-то не получается и срывается на своей партнёрше, хоть и извиняется перед ней после того, как остынет. И вот за неделю до выступления он показывает своё творение Мигелю от начала и до конца, чтобы тот посмотрел со стороны и исправил недочёты. После того, как заканчивается музыка, Мигель некоторое время сидит, сняв очки, и задумчиво трёт подбородок. Наконец, он произносит: — Для меня честь быть вашим тренером, ребята, — а затем обращается к Сатору, — Пожалуй, это лучшее, что ты когда-либо придумывал. А ты великолепна, Мэй Мэй. Ты идеально попадаешь в настроение этого танца. Осознав, что задерживаться в зале больше нет смысла, — за окном снова ночь, — Мэй Мэй тут же радостно убегает домой, и только тогда Мигель спрашивает Сатору: — Это ведь не для неё? Не для Мэй Мэй? — Нет. — Я так и думал, — вздыхает Мигель, пока они вдвоём неспешно идут по пустым и тёмным коридорам и холлам в раздевалку. Помолчав немного, он добавляет: — Это не моё дело, но… ты точно хочешь танцевать это перед всеми? Ты хорошо подумал? Во время танца ты становишься таким открытым и уязвимым и… мне бы очень не хотелось, чтобы из-за любовной драмы ты ушёл из танцев, Сатору. Тот устало улыбается, испытывая дежавю: — Это настолько очевидно? — А разве ты хотел скрыть свои чувства? Справедливо. Сатору должен быть рад тому, что он очевиден. — Я хочу танцевать это. — Хорошо. Но знай, — полушутливо добавляет Мигель, — одному твоему тренеру будет очень грустно, если из-за разбитого сердца ты бросишь то, в чём исключительно хорош. — У тебя не выйдет так скоро избавиться от меня, Мигель, — в том же тоне вторит ему Сатору. Если Сугуру не поймёт, отвернётся, разорвёт с ним общение… Что ж, у Сатору всегда останутся танцы. За два дня до выступления он просыпается с болью в горле. О, нет. Сатору не помнит, когда последний раз болел, но, видимо, сбитый режим сна и хождение в тонкой куртке на холодном ветру сделали своё дело. Ладно, ещё полно времени, он успеет выздороветь. Репетиций больше не предвидится, и он со спокойной душой сидит дома и лечится всем, что найдёт. Но следующий день встречает его температурой и кашлем, а на пороге, узнав о его состоянии по хриплому голосу в телефонной трубке, появляется Сугуру. — Болеешь? — риторически спрашивает он, скидывая кроссовки в прихожей и вручая Сатору пакет с загадочным содержимым. Сатору хочется спать. Он чувствует слабость во всем теле, и, открыв дверь, немедленно плюхается на кресло в прихожей, забираясь в него с ногами и твёрдо намереваясь остаться тут на ближайшие пару часов. — До завтра должно пройти, — говорит он и ужасается собственному голосу. — Ну… — с сомнением тянет Сугуру, присаживаясь на корточки и кладя руку на лоб Сатору. — Где у тебя кухня? Ох, точно, Сугуру же первый раз у него в гостях! Но Сатору не уверен, что сможет сейчас провести ему экскурсию, так что просто машет рукой: — Направо и ещё раз направо в арку. Тот поднимается, чтобы пойти в указанном направлении, но останавливается, оборачиваясь: — А ты… — он с беспокойством смотрит на то, как Сатору вяло ворочается в кресле, принимая позу эмбриона, — Может, мне отнести тебя туда? Или в спальню? Сатору знает, что у него на щеках нездоровый румянец и слава богу, что за ним можно скрыть своё смущение. Сугуру понесёт его на руках куда-то? Может даже в спальню? Он этого не переживёт. — Нет! — испуганно хрипит он. — Я дойду сам. Чтобы не быть голословным, он резко вскакивает, хватаясь за стенку. Голова кружится и в глазах темнеет. — Ты ведь не собираешься завтра куда-то идти в таком состоянии, правда? — с надеждой в голосе спрашивает Сугуру, подхватывая его с одной стороны. Сатору, конечно, не хочет его разочаровывать, но придётся. — До завтра должно пройти, — упрямо повторяет он, — Я буду танцевать. — Как ты себе это представляешь? У тебя же температура… — Да к чёрту эту температуру, я выпью жаропонижающего! — начинает злиться Сатору, — Мне нужно! «Мне нужно сказать тебе, насколько сильно я тебя люблю, потому что больше не в силах держать это в себе. Но не могу выразить это словами.» — Сатору, не надо, пожалуйста, — пытается воззвать к его разуму Сугуру, — Ты же еле на ногах стоишь. — Ты не понимаешь! Мне нужно. — Я просто беспокоюсь о тебе. Неужели внимание зрителей важнее собственного здоровья? «Только твоё внимание. Мне нужно только оно. И в своей жизни я знаю лишь один верный способ его получить — станцевать для тебя.» Даже с поддержкой Сугуру ему тяжело стоять, но если он ещё и свалится тут в прихожей, то тот запрёт его дома и никуда не выпустит. И весь месяц подготовки к самому важному выступлению в его жизни пойдёт насмарку. Поэтому Сатору выпутывается из-под его руки и говорит то, чего никогда бы не сказал Сугуру в любой другой ситуации: — Уходи. Сугуру всё ещё тянет к нему руку, чтобы помочь, но застывает и ошарашенно спрашивает: — Что? — Уходи, — твёрдо повторяет Сатору, смотря в пол. — Сатору… — Я хочу, чтобы ты ушёл! — хрипит Сатору, пытаясь выглядеть злым, но на деле чуть не плача от безвыходности ситуации. Проходит несколько невыносимо долгих секунд, прежде чем Сугуру делает шаг по направлению к двери. Кажется, он впрыгивает в кроссовки, даже не завязывая их, и исчезает за дверью. Только тогда Сатору позволяет себе съехать по стене на пол. Прекрасно, просто замечательно! Он опять тестирует их дружбу на прочность. В принесённом пакете оказываются лекарства, фрукты и куча сладостей. Сатору ощущает себя последним мудаком, жуя купленные Сугуру моти и запивая их его же отваром для горла. Он не может ждать завтрашнего дня, чтобы извиниться, — это слишком долго, — поэтому перед тем, как провалиться в лечебный сон, пишет:

«Спасибо за сладости и лекарства. И прости меня, пожалуйста. Со мной всё будет хорошо, правда. Я заеду за тобой завтра?»

Ответ приходит почти мгновенно: «Не надо.» Сатору пялится на это сообщение целую минуту. Что-то внутри него медленно распадается на кусочки. Это всё? Вот такой будет их конец? Чёрт, чёрт, чёрт! Пока он обдумывает, как же быть, приходит ещё одно сообщение: «Пожалуйста, не садись за руль. Возьми такси. Я доберусь сам.» Ох. Сатору, видимо, был святым в прошлой жизни, раз в этой ему достаётся столько незаслуженной заботы от самого прекрасного в мире человека. Он выдыхает с облегчением. Сугуру придёт. Придёт. А значит, Сатору ещё раз как следует извинится за своё мерзкое поведение. А ещё признается в любви, но это уже детали. На следующий день он чувствует себя чуть менее отвратительно, но все ещё далеко от нормального. Закинувшись жаропонижающим, он приезжает не к началу турнира, а только к перерыву перед финалом, куда поставили блок шоу. Их с Мэй Мэй номер — завершающий, а перед ними ещё три выступления. И время несётся ужасающе быстро. Он подозревает, что его восприятие реальности слегка нарушено обилием лекарств, но это не помешает ему танцевать. Сугуру встречает его, сходу спрашивает Сатору о самочувствии и рассказывает об успехах юниоров, а тот даже не успевает ничего ответить. Не успевает даже глазом моргнуть, как уже оказывается посреди паркета с Мэй Мэй, неподвижно стоящей к нему спиной в струящемся и переливающемся платье. Свет погашен, а на них направлен луч прожектора. Все в зале притихли в ожидании. Вот оно. Сейчас всё случится, и Сатору отпустит все свои переживания на волю. И ему полегчает. Мэй Мэй начинает медленные движения одними лишь руками, аккуратно, нежно. И вот, когда первый аккорд музыки разбивает тишину, Сатору одной рукой осторожно подхватывает Мэй Мэй, которая прогибается в спине, как красивая статуэтка, и ложится к нему на плечо, запрокинув назад голову. Он кружит её вплоть до первых слов: Maybe I didn't treat you Quite as good as I should have А потом усаживает к себе на колено и прижимает к себе, словно желая остаться так навечно, отгородиться от остального мира. Но Мэй Мэй, согласно вариации и своей роли, выскальзывает из его рук. В это мгновение Сатору впервые поднимает взгляд, чтобы сходу найти в толпе Сугуру. Сугуру, который, кажется, не моргает и смотрит расширившимися глазами на него в ответ. Maybe I didn't love you Quite as often as I could have Мэй Мэй уворачивается от касаний, уходит поворотами и плавными скользящими шагами, всегда находясь чуть впереди Сатору, который догоняет и снова отстаёт, и безмолвно умоляет остаться, вернуться, позволить быть рядом, ведь это — единственное, о чём он просит. And I guess I never told you I’m so happy that you’re mine И Сатору, предусмотревший каждую деталь и мелочь своего выступления, вроде бы смотрит только на Мэй Мэй. Но на деле намного чаще он смотрит на Сугуру, на единственного человека, для которого он танцует сейчас, на суд которого отдаёт всего себя. But you were always on my mind Они танцуют долго, всю песню от начала и до конца, но Сатору кажется, что всё пролетает за одно мгновение. Мелодия замедляется и Мэй Мэй тоже останавливает свой бег, вдруг разворачиваясь к Сатору и направляясь к нему. Тот видит это краем глаза, не в силах оторвать взгляда от Сугуру, у которого на щеках расцвёл бледный румянец. Такое Сатору наблюдает впервые. Стоило станцевать для него хотя бы ради лицезрения этой необыкновенной красоты. You were always on my mind Подойдя вплотную, Мэй Мэй кладёт руки ему на плечи, и Сатору приподнимает её над полом, прижав к себе. Он закрывает глаза. Да, эта вымышленная история имеет счастливый конец, а какой у Сатору будет в реальности?.. Ты всегда в моих мыслях, ты — всё, о чём я думаю. Музыка стихает и наступает непривычная тишина. Лишь когда Сатору ставит Мэй Мэй обратно на пол и начинает делать поклон, зал взрывается аплодисментами. Сквозь них слышен громкий свист Юджи. Сатору выходит с паркета, ведя Мэй Мэй за руку. К губам приклеивается дежурная улыбка в ответ на все похвалы и восторженные замечания, он пьёт воду из бутылки и смотрит куда-то вниз, лишь бы не встречаться глазами с Сугуру. Он и так пронзал его взглядом, пока танцевал. Сатору спрашивает что-то незначащее у Мигеля по поводу вариации, а может и не о ней, а вообще о чём-то другом. Тот отвечает, но Сатору даже не слышит. Он не управляет своим телом. Оно само там как-то двигается, жмёт кому-то руки, рот открывается, чтобы что-то сказать. Всё что он ощущает — его гулко бьющееся сердце. Не столько от физической нагрузки, сколько от осознания того, что он сделал это. Он признался. Признался в своих чувствах Сугуру так, как умеет. А понял ли тот? Страшен любой ответ на этот вопрос. Быть по́нятым вызывает такую же дрожь в коленях, как и остаться непо́нятым. Сатору моргает от вспышки на чьём-то телефоне. Улыбался ли он там или все его внутренние переживания отразились у него на лице? Да какая разница. Что действительно важно — то, как толпа рассасывается. Юниоры уходят, чтобы размяться перед финалом, тренеры идут за ними. Кто-то занимает место за столами вдоль паркета, а кто-то — трибунах, все разбредаются по своим делам, и Сатору начинает паниковать. Что ему теперь делать? Идти домой? Он бредёт к раздевалке, уткнувшись взглядом в пол. Ему страшно. Он не готов увидеть в фиалковых глазах ответ на своё признание в любви. Для всех остальных — это была красивая румба, где Сатору с Мэй Мэй играли свои придуманные роли. Только Сатору не играл. Для него этот танец — отражение его реальности. Дойдя до раздевалки, он находит взглядом свои вещи и почти бегом приближается к ним, как путник в пустыне, нашедший оазис. Ему нужно зацепиться за что-то, перевести дух, успокоиться, заземлиться… — Сатору. Он вскидывает голову от сумки, на которой непонятно, как долго, закрывал и открывал молнию. Сугуру стоит у закрытой двери. — Это было очень красиво, — и снова это серьёзно-печальное лицо. — Ты молодец. Сатору вдруг прошибает осознанием ошибки. Они не обнялись после выступления. Это их традиция, а он забыл. Но Сугуру, как всегда, читая его мысли, разводит руки в стороны, приглашая её продолжить. Сатору встряхивается, улыбается как можно искреннее и подходит ближе, стараясь унять дрожь в теле. — Спасибо, я… Остаток предложения скомкано оседает у Сугуру на губах. Не может быть… Кажется, лекарства стали давать обратный эффект — Сатору перестал соображать. Он стоит в ступоре, руки его зависли в воздухе, так и не завершив объятие. Сугуру ведь поцеловал его! Да? Или они просто случайно столкнулись лицами? Сугуру как будто и сам чувствует некоторое недопонимание и незавершённость и делает вторую попытку. Его губы смыкаются на нижней губе Сатору и слегка тянут, и это уже чуть больше похоже на поцелуй, и если бы ещё Сатору мог на него ответить… — Нет?! — Сугуру задыхается от паники. — Я всё не так понял?! Он понял. Сугуру понял и отреагировал так, как можно только мечтать. И Сатору нужно ответить, пока его лучший друг не стал заниматься ненужным самобичеванием. Пока не сбежал, стыдясь своего поступка так же, как когда-то сбежал от него Сатору. Так что он мотает головой, а потом, на всякий случай, кивает, потому что уже забыл, что за вопрос-то ему задали, и, больше не тратя впустую ни секунды, целует Сугуру в ответ. И в этот раз всё ощущается в разы прекраснее. Неважно, насколько беспорядочно и неловко это выходит. Они пока не синхронизировались в таких делах, но Сатору будет счастлив, даже если Сугуру просто решит облизать ему лицо. Главное, чтобы он хотел этого. И он очень хочет, судя по тому, как вжимается в Сатору и обтирает им стену раздевалки, и сгребает в кулак его рубашку на спине, и — о, боже, — заставляет его запрокинуть голову, чтобы переместиться с поцелуями на шею. А вдруг… — Ты же… Ты же не делаешь это потому, что чувствуешь себя обязанным? — Сатору гордится тем, насколько длинное предложение он смог выговорить, пусть и чуточку невнятно. — Я признался тебе, но это не значит, что ты должен… — Болван, — возвращается к его губам Сугуру. А потом прогоняет всякую недосказанность между ними, — Я делаю это, потому что хочу, — и оскаливается чуть хищно, — А ещё потому, что ты мне это позволяешь. И Сатору хнычет ему прямо в рот от того, в насколько же невероятной и восхитительной ситуации он оказался. Но вдруг снова приходит в себя, чуть отталкивая горячее тело: — Постой! Тебе нельзя меня целовать. Сугуру шумно втягивает носом воздух, пытаясь, видимо успокоить сердце. Сатору чувствует, как быстро оно бьётся под его рукой, слегка споткнувшись на его словах. — Почему? — Я же болею. Ты заразишься. — Ах, неужели всё-таки болеешь? — язвит Сугуру, — Ещё какие-то причины? Больше причин останавливаться нет, а потому они вновь с упоением целуют друг друга. Сатору надеется, что они никогда не прекратят предаваться столь прекрасному занятию. Но то, что он возбуждается, наталкивает его на ещё кое-какие мысли, которые требуют озвучить себя прямо сейчас: — Выходит, мы больше не друзья, да? — Чего? — Теперь между нами вот это всё, и мы будем ходить на свидания и целоваться, а это не то, чем занимаются друзья, а значит, тебе нужно найти нового лучшего друга… Сугуру больше не делает попыток заткнуть его поцелуем. Вместо этого он берёт лицо Сатору в свои руки, прислоняется лбом к его лбу, оглаживает ему скулы большими пальцами и произносит: — Нет, Сатору, ты мой лучший друг и я буду ходить на свидания с тобой и целовать тебя… — он вдруг запинается, словно осознав, что наговорил лишнего. И поспешно добавляет, — Только если ты хочешь всего этого… — Конечно, хочу! — с жаром заверяет его Сатору. Сугуру улыбается. Улыбается так счастливо и так близко, и Сатору — причина этой улыбки. В это всё ещё трудно поверить. А потом Сугуру как бы невзначай спрашивает, но очевидно, что вопрос не настолько легкомысленный, каким он хочет его выставить: — Так значит, ты ещё не присмотрел себе нового лучшего друга? — Это невозможно. — Тогда всё в порядке. Оказывается, стоять просто так и дышать одним воздухом — тоже замечательно. И на самом деле Сатору нужна небольшая передышка, иначе он просто умрёт от счастья. Он все ещё пытается осознать произошедшее, и успокаивающие поглаживания Сугуру и лёгкие прикосновения его губ к щекам, носу и подбородку Сатору помогают утихомирить всё буйство чувств внутри, от которых даже становится слегка больно, настолько они остры. — Прости за вчерашнее. Прости за то, что я тебя выгнал. — Всё в порядке. Я ужасно расстроился поначалу, но позже я понял, что у тебя были какие-то причины так сделать, о которых ты не хотел говорить. Просто до этого момента я не знал, какие именно. Сатору снова просит прощения, и ещё раз, и обнимает Сугуру до хруста костей, пока обещает, что больше такого не повторится. И Сугуру говорит, что верит ему. А ещё: — Ты был великолепен. Ты всегда великолепен, Сатору, — отрываясь от его лба с явной неохотой, он напоминает, — Нам надо идти. Посмотреть на юниоров. — Точно. Как я выгляжу? — Как человек, который только что целовался. — Это настолько очевидно? — Сатору трогает свои губы и лицо. Всё горит. — О, да, настолько, — фыркает Сугуру. — Не парься, можем сказать, что подрались, если спросят. — Тогда поцелуй меня ещё. С трудом оторвавшись друг от друга, они идут смотреть на юниоров. Только перед этим Сатору заставляют переодеться в сухое и вручают ему в руки термокружку с имбирным чаем. Тот пытается не заплакать. А ещё осознаёт, что теперь может благодарить Сугуру за всю его заботу поцелуями, и они застревают в раздевалке ещё на неопределённое время вплоть до тех пор, пока не объявляют выход юниоров. Только тогда они наперегонки бегут к паркету. Они останавливаются в толпе позади тренеров. Сугуру находит незанятую чаем руку Сатору и гладит его запястье. А потом скользит в ладонь и переплетает свои пальцы с его, а тот вскидывает вопросительный взгляд. Сугуру так же вопросительно смотрит в ответ. «Можно?» — будто спрашивает он. Сатору лишь сжимает ладонь сильнее. Боже, пусть это будет не сон. Пусть такой Сугуру, держащий его за руку, обещающий ходить с ним на свидания и целовать его, будет реален. Грудная клетка расширяется до предела, потому что эмоции давят изнутри, их так много, что Сатору не уверен, что они не сломают ему ребра. Сугуру отрывается от наблюдения за юниорами и ласково говорит, заметив его состояние: — Выдохни, Сатору. Всё хорошо.