Always on My Mind

Сатору невольно охает, когда Сугуру седлает его бёдра, придавливает своим весом к кровати. Сатору обнажён. Он смотрит на то, как тёплые большие ладони скользят по его животу от косых мышц и вверх, плавно, неспешно. Оглаживают бока — совсем не щекотно, так, что он окончательно расслабляется. Поднимаются по груди к плечам, кончиками пальцев проводят по шее, а Сугуру с ласковой улыбкой наклоняется к нему. Ниже и ниже. Сатору не сразу понимает, что не может дышать. Буквально не может, ведь руки Сугуру сжимают ему шею, совсем не шутливо давят на горло, пережимая доступ к кислороду. — Ты зачем это сделал? Зачем?! Он слышит голос Сугуру, но губы напротив не шевелятся, а продолжают нежно улыбаться, и от этого становится совсем жутко. Сатору пытается вырваться, сказать, что ему очень жаль, что он не хотел, что он дурак и был неправ, и что он больше не будет, никогда-никогда, честно-честно. Но Сугуру не нужны никакие оправдания, он продолжает его душить, намереваясь покончить с этим здесь и сейчас. Кардинально решит проблему, избавившись от него. Сатору открывает глаза и пытается вдохнуть. Воздуха нет совсем, ему жарко, а ещё почему-то ничего не видно. Где он? Что с ним? С паническим, жалобным стоном он пытается выбраться из своего заточения. Борьба с намотавшимся на голову одеялом, наконец, выиграна, и Сатору откидывает его прочь, обводя глазами спальню. Сон. Всего лишь кошмар. Он здесь один. Лицо его, кажется, опухло, голова чешется и гудит, а на часах уже двенадцать дня. Точно. Чемпионат Азии. Они с Мэй Мэй заняли первое место, а потом Сатору пришёл домой и завалился спать, не раздеваясь. Кажется, посреди ночи он просыпался и плакал, судя по тому, как ему от соли стягивает лицо и жжёт глаза. На телефоне десяток звонков от Мэй Мэй, отца, Яги и Сугуру. Ещё есть куча сообщений, уведомления о которых Сатору смахивает, не глядя. Он собирается выключить телефон, потому что ему слишком о многом нужно подумать и, желательно, в тишине и одиночестве. Он чувствует себя словно пазл, на который наступили ногой и потоптались, и детальки рассыпались и помялись. Хочется как можно быстрее упорядочить этот хаос, как снаружи в виде плохо промытых, склеившихся волос и грязной одежды, так и творящийся в его голове. Он чувствует каплю вины перед Мэй Мэй за то, что исчез так внезапно, но у него сейчас нет сил разговаривать. Он сможет извиниться перед ней позже. Она поймёт. Сатору всё же делает один единственный звонок отцу, чтобы в двух сухих словах рассказать, где он и что с ним. Если он не перезвонит в течение двадцати четырёх часов после пропущенного звонка от родителей, ему придётся разбираться с последствиями. А у него сейчас нет никакого желания иметь дело с полицией, которая нагрянет к нему домой, чтобы отыскать пропавшего отпрыска Годжо. Такое уже бывало. Да, если человек пропадает, то для начала обзванивают его друзей. Обычно. Но Сатору — случай исключительный. Из друзей у него лишь Сугуру, да и тот уже может быть не… Так, хватит. Сатору выключает телефон, и первым делом идёт приводить в порядок своё тело. Душ, завтрак, кофе. Всё время, пока ест, он старательно не думает о клубке переживаний внутри себя. Потому что начни он тянуть за ниточку — и весь накопившийся со вчерашнего дня груз эмоций просто погребёт его под собой. К такому нужно подготовиться. Так что он пялится в окно и думает о птичках, пока пьёт кофе и грызёт шоколад. И вот когда больше не остаётся причин и дальше откладывать переосмысление своей жизни, Сатору с несчастным стоном валится обратно на кровать лицом в подушку. Для глубинного анализа своего помешательства на чемпионате ему хватает десяти минут. Он приходит к логичному выводу, что во всем виновата совокупность внешних факторов. Это всё свет софитов, громкая музыка, аплодисменты, эмоции, ликование от победы, и, в общем, такое состояние, в котором хочется любить весь мир, вот Сатору и… Да, Сугуру здесь ни при чём. Был бы там кто угодно другой, он бы сделал то же самое. Поцеловал бы, скажем, Нанами… нет, может, не Нанами. Или допустим, Хайбару. Хайбара тоже как-то… ну, такое. Мигеля? Хигуруму? Сомнительно. Из совершеннолетних мужчин в их клубе остался только руководитель Яга, но в его сторону Сатору даже думать не хочет. Ладно, а как насчёт Мэй Мэй? Если бы она не убежала в таком же порыве счастья к своей семье, то стал бы он целовать её? Сёко? Юки? Утахиме, на худой конец? Сатору пытается убедить себя, что да. И что ему совсем не противно об этом думать. Перебрав в голове всех знакомых, он уже на трезвую голову ещё раз представляет, как целует Сугуру, надеясь, что и тот теперь вызовет в нём отвращение, подобно всем остальным. И с оцепенением понимает, что нет. Вообще ни капли. Сатору снова страдальчески стонет, поглубже заворачиваясь в одеяло. Блять, ну у него же была такая логичная теория о том, что во всем виноваты внешние силы, а никак не Сатору Годжо! В этом случае достаточно было бы просто извиниться за своё недостойное поведение перед Сугуру, забыть всё, как страшный сон, и радостно жить дальше. Ходить с ним на тренировки, обнимать после выступлений, делать ему причёску. Всё вернулось бы на круги своя. А теперь ничто не будет как прежде, потому что у него внутри появилось… нечто, кардинально меняющее характер их отношений с Сугуру. Кажется, все же пришло время ответить себе на главный вопрос, от которого он так долго отмахивался. Он зудит у него под кожей, заставляет нервно сжимать руки в кулаки и обкусывать губы. «Какие девушки ему нравятся?» А девушки ли? Сатору вспоминает недавний сон. Несомненно, та часть, в которой Сугуру его душил, наводила ужас. Но вот всё, что было до этого: как он его касался и смотрел, — не пугало абсолютно. Не отталкивало. Сатору не задавался вопросом, как так вышло, что он оказался лежащим без одежды под Сугуру. Он с силой зажмуривается. По-прежнему не чувствуя никакого отвращения. Просто ему жутко стыдно и совестно за то, что он представляет себя с Сугуру вот так, занимающихся чем-то выходящим за рамки дружеских отношений, и ему нравится. Да, Сатору может признаться хотя бы самому себе здесь, под одеялом, что нравится. Может признаться, что он поцеловал Сугуру, потому что ему хотелось его поцеловать. Именно его. Только его. Неужели Сугуру… привлекает его в таком ключе? Сатору открывает глаза и на всякий случай ещё раз, просто, чтобы убедиться окончательно, чтобы не осталось никаких сомнений в том, что это действительно так, представляет, как на соседней подушке лицом к нему лежит Сугуру. Вот Сатору тянет к нему руку, кладёт на щеку, оглаживает большим пальцем скулу. Сугуру льнёт к его ладони, а фиалковые глаза из-под полуприкрытых век смотрят хитро-хитро. Он поворачивает голову, чтобы оставить на ладони поцелуй, а затем перехватывает её, перекатывается и ложится на Сатору сверху, прижимая его руки над головой. И удовлетворённо выдыхает прямо ему в губы: — Попался. О, боже. Он действительно попался. Хватит! Сатору сжимает кулаки и вонзает ногти в ладонь, чтобы успокоиться и забыть-забыть-забыть. Он твёрдо намерен игнорировать свой заинтересованно шевельнувшийся член. Откуда только это всё взялось? У него же никогда не было потребности фантазировать о ком-то из своих знакомых. Абстрактных образов в голове всегда хватало для того, чтобы сбросить напряжение. А теперь эти образы имеют весьма конкретное лицо, и тело, и руки… Без малейших усилий Сугуру просачивается в его фантазии и занимает там главное место. Во множестве разных фантазий. Но нет, Сатору совершенно точно не собирается использовать их в своих грязных целях. Он сжимает челюсть, глубоко вдыхает и выдыхает. Не поймите неправильно, Сатору не гомофоб. То, что он испытывает чувства к мужчине, не волнует его абсолютно. Но ему плохо от осознания того, что это именно Сугуру. Его угораздило влюбиться в единственного человека, который всегда его поддерживает и понимает, как никто другой, с кем одинаково хорошо как дурачиться, так и просто молча сидеть рядом. Сугуру же его лучший друг, тот, что один и на всю жизнь, а все эти чувства, о которых думает Сатору, — эфемерны и мимолётны. А ещё губительны и деструктивны. Сатору не имеет права поддаться порыву и разрушить всё, что у них есть, в угоду своей внезапно обнаружившейся влюблённости. Если бы только это был кто-нибудь другой! Не имело бы значения, влюбился бы Сатору в того человека безответно или, напротив, взаимно. Пока он переживал бы радости и печали своей первой влюблённости, Сугуру в любом случае был бы рядом. Сатору, конечно же, рассказал бы ему обо всём, получил бы в ответ пару советов по отношениям и обижался бы его шуткам над своей неопытностью. И даже если бы те отношения закончились, Сугуру всё равно остался бы рядом с ним, ведь их дружба незыблема и постоянна. А теперь… Не страшно. Это пройдёт. Сатору заставит это пройти, и, может, переключит своё внимание на кого-нибудь ещё. Найдёт для своего дурацкого сердца другой объект воздыхания, а Сугуру оставит в покое. Теперь остаётся только убедиться, что не всё потеряно, что их дружба не похоронена после того поцелуя. Остаётся надеяться, что Сугуру его простит. Сатору очень сильно постарается заслужить прощение. Он с удивлением обнаруживает, что за своими размышлениями провалялся в постели весь день. Тем не менее, он ещё успевает на вечернее занятие ансамбля, хотя вряд ли оно состоится. Все, конечно, соберутся к назначенному часу, но наверняка лишь для того, чтобы обсудить результаты прошедшего чемпионата и, может, организовать в раздевалке чаепитие с тортиком. Сатору вчера слышал, что юниоры — Юджи и Мегуми — выступили весьма достойно. Значит, есть, что отпраздновать. Он не против, если от их пары только Мэй Мэй будет принимать поздравления с чемпионством. Ему же незачем туда идти. Сатору с толикой стыда ощущает облегчение от того, что встречу лицом к лицу со своей проблемой можно отложить на завтра. А завтра вечером — он точно знает — у Сугуру занятие с группой малышей. Сатору приходит в клуб за пятнадцать минут до его начала. Он тянет руку к двери раздевалки, но замирает, услышав голос Утахиме: — …всё-таки уходишь? — Да, — отвечает ей Сугуру, а Сатору, стоя за дверью, совсем не трусит, услышав его голос. До него доносится какое-то шуршание, а потом Сугуру продолжает, — Сегодня должно прийти только десять ребят — двое заболели, ещё троих увезли на каникулы. Мы выучили основной шаг джайва, так что дай им какую-нибудь простую связку. Хорошо? Сугуру собрался куда-то уйти! Сатору чуть не упустил свой шанс извиниться! — Ладно, — произносит Утахиме, а потом осторожно добавляет, — А ты уверен, что… — Он мой лучший друг, и за всё время нашего знакомства он никогда не пропадал так надолго, — перебивает её Сугуру. — А сейчас его телефон уже второй день как выключен. Сатору машинально суёт руку в карман, чтобы нащупать в нём бесполезный металлический прямоугольник. И правда, он так и не включил его со вчерашнего дня. Выходит, Сугуру собрался его искать. И сказал, что он его лучший друг. Всё ещё его лучший друг. Это… Ох. — Может, он отсыпается. Или празднует свою победу… с кем-нибудь. Сатору так и подмывает спросить: «И с кем я, по твоему мнению, её праздную, если Сугуру здесь?» Хотя ему очевидно, что, судя по тону, с которым было произнесено это «с кем-нибудь», Утахиме подразумевала некую девушку, с которой Сатору уединился, забыв про всех остальных. Ох, если бы действительно всё было так. Насколько всем было бы проще. Сатору по-прежнему не может найти в себе храбрости потянуть за ручку двери. — Я… так не думаю, — в голосе Сугуру проскальзывает сомнение, но, в конце концов, он твёрдо заявляет, — Я уверен, что с ним что-то случилось. Но надеюсь, что он быстро найдётся. Господи боже. У Сатору сейчас разорвётся сердце от совершенно незаслуженной заботы Сугуру о нём, и, чтобы предотвратить свою преждевременную смерть, он, наконец, распахивает дверь раздевалки. — Прости меня! — выпаливает он, блуждая глазами по помещению и выискивая лицо Сугуру. Ого, сколько здесь народу! На мгновение повисает тишина, а потом гул голосов обрушивается на него: — Ну и где ты был?! — Годжо-сенпай, вы вернулись! — Ура, мне не придётся вести занятие! Сёко, наши планы в силе! Он не обращает внимание ни на недовольство Мэй Мэй, ни на радость Юджи, ни на ликование Утахиме. — Сатору. Только на произнесённое с явным облегчением его имя голосом Сугуру. Фиалковые глаза всё ещё сочатся волнением, но, чем дольше он на него смотрит, тем быстрее оно уходит, а хмурая складка между бровями разглаживается бесследно. О, господи, Сугуру всегда был таким красивым? Что-то Сатору в последнее время часто обращается к господу. Но кто ещё ему поможет в его безвыходной ситуации? Щёки его заливает краска, ведь в голове так некстати возникают образы из того сна и фантазий с участием Сугуру. — Прости меня! — повторяет он, чтобы прийти в себя и вернуться к своему первоначальному плану с извинениями. Сугуру же бросает на скамейку куртку и сумку с вещами, берёт Сатору за руку — а тот старается сохранять хладнокровие — и уводит из раздевалки. Лишь добравшись до укромного закутка под лестницей на второй этаж, он останавливается. Сатору не может вынести и секундной тишины между ними, поэтому, как заведённый, повторяет в третий раз: — Прости меня, пожалуйста. Это из-за меня вы проиграли, я виноват в том, что… — Остановись прямо сейчас, — Сугуру выглядит немного разозлённым, и, вау, это сочетание распущенных волос и жёстких ноток в его голосе делают с сердцем Сатору нечто невообразимое. А ещё они тут совсем одни… Но он берёт себя в руки, услышав прямой вопрос, — При чём тут ты, Сатору? — Но ведь это я… это я тогда… Блять, ну вот как это сказать? «Прости, что засосал тебя и лапал твой член?» Но Сугуру, как всегда, приходит ему на помощь. Он тяжело вздыхает и прикрывает глаза, словно ему совсем не хочется ворошить былое. — Да, я хотел, чтобы ты был там и посмотрел на меня. Мне было важно услышать твоё мнение. Но то, как всё в итоге вышло, — это совершенно точно не твоя вина, извини, но мне лучше знать. Мы просто плохо подготовились. — Но я был там и всё видел! От начала и до конца. Я же обещал, что буду смотреть. «Я видел, как из-за меня дрожали твои руки и что ты был не в порядке…» Сугуру смотрит озадаченно. — Был там? А где тогда ты… — он прерывается, как будто осознав что-то. — Что ж… Спасибо, раз так. Они оба молчат. И что, вот так всё и закончится — быстро, скомкано и с кучей недосказанностей? Нет, Сатору же пообещал себе, что всё исправит. — Прости, что я сбежал и не извинился, — выдавливает он из себя, краснея. Он не уточняет про какой именно побег идёт речь. Про тот, когда он сбежал после поцелуя и спрятался в туалете, или про побег с чемпионата в целом. Сугуру несколько секунд пристально смотрит ему в глаза, и, кажется, как раз вспоминает тот самый послепоцелуйный трусливый побег. Вот оно. Впервые за разговор они так близко подобрались к корню их проблемы, и Сатору умирает внутри от страха, что Сугуру, хорошенько всё обдумав, сейчас всё-таки скажет «это было ужасно, о чем ты только думал, Сатору, больше никогда не подходи ко мне». Он не знает, что ему делать в таком случае. Паника не успевает затопить Сатору с головой. Ведь Сугуру протягивает к нему руку для того, чтобы ощутимо пихнуть в грудь кулаком: — Ничего. Но не смей больше пропадать так, ладно? Я волновался, идиот. Я думал, с тобой что-то случилось. Сатору может лишь кивнуть. У него в голове мешанина из слов, даже не слов, а просто какого-то бессвязного крика. Он может вычленить оттуда лишь: «Почему ты такой чудесный, Сугуру? Почему ни в чём меня не обвиняешь? Я же заслужил это!» — А насчёт чемпионата, — продолжает Сугуру, — Мы с Утахиме решили попробовать в следующем году ещё раз. — О, правда? — удивлённо произносит Сатору, — Это… ничего? А как же университет? — Отложим на год, не страшно. — Понятно. Уверен, у вас всё получится в следующий раз. Сугуру кивает. Получилось как-то сухо, но вроде бы они всё прояснили, и Сугуру ни в чем его не винит и лишь чуть-чуть злится за то, что Сатору пропал, не сказав ни слова. Но Сатору нужно окончательно убедиться, что всё осталось по-прежнему, так что он спрашивает: — Так значит, теперь… всё хорошо? — и добавляет, с трудом переборов себя, — Всё хорошо… у нас? — Конечно, — улыбается Сугуру. Наконец, он улыбается так, как прежде, и страх внутри Сатору потихоньку убирает свои липкие пальцы от его сердца, — У меня сейчас занятие, пойдёшь со мной? У нас с ними сегодня джайв, а это по твоей части. — Конечно, — эхом отзывается Сатору. По дороге обратно в раздевалку они обмениваются тычками в бок, а потом Сугуру оборачивает свою руку вокруг плеч Сатору. — Зря ты вчера не пришёл, — замечает он, — Юджи приносил торт, и, так как тебя не было, я съел твой кусок. — Наглое вранье! — авторитетно восклицает Сатору. Чтобы не любящий сладкое Сугуру съел целый кусок торта? Такого просто не может быть! — Ставлю на то, что ты даже к своему куску не притронулся. — Не-а, ради Юджи я сделал целых два укуса! — гордо заявляет Сугуру. — Он этот торт сам испёк. — Да ты герой! Они хихикают в унисон, и Сатору накрывает таким невыразимым облегчением. Всё хорошо. Всё прекрасно. Он только старается не очень сильно прижиматься к тёплому боку Сугуру, чтобы ненароком не перейти границу. А ещё, чтобы не тешить своё сердце несбыточными надеждами. Это пройдёт. Сидя рядом с магнитофоном, Сатору поглощает припасённый для него в холодильнике Яги вчерашний кусок торта и смотрит на то, как несколько детей просто прыгают из стороны в сторону вместо того, чтобы делать нормальные шаги джайва. — Они безнадёжны, — замечает он с экспертным видом, подцепляя вилкой цветочек из крема. А торт-то весьма неплох. У Юджи, оказывается, есть кулинарные таланты. Сугуру цыкает на него и говорит о том, что непедагогично делать такие замечания. И вообще, легко ему говорить, имея столько лет опыта. Сатору поднимает руки вверх в примирительном жесте, роняет кусочек торта с вилки на паркет и, матерясь (про себя, конечно же), лезет его поднимать. И проводит остаток занятия молча, смотря на Сугуру и думая о своём. Ему даже немного смешно вспоминать свои вчерашние переживания. Но что поделать, Сатору вряд ли когда-нибудь привыкнет к той лёгкости, с которой решаются все их проблемы с Сугуру. И он даже запрещает себе привыкать, чтобы ненароком не сделать нечто такое, что разрушит всё окончательно. Сатору должен быть осторожен, и он будет осторожен впредь. А сейчас он должен быть рад, что Сугуру было достаточно короткого разговора, чтобы его простить. И он рад. Несказанно рад, что Сугуру ведёт себя точно так же, как и всегда. Как Сатору ни приглядывается, он не может уловить ни малейшего изменения в друге. Сугуру не сторонится его, зовёт обедать и гулять, дразнится и провоцирует, не жалеет покрышки на его машине, шлёт своё обычное количество сообщений в день и все так же смеётся над всеми его шутками. Выходит, что он просто предпочёл забыть тот инцидент, чтобы не разрушить их дружбу. Сатору очень признателен ему. Проблема лишь в том, что этот факт, наряду с тысячами и миллионами подобных мелочей в Сугуру, заставляет Сатору чувствовать себя безнадёжно влюблённым. Это пройдёт. Сатору ненавидит ту крохотную часть своей души, которая надеялась и до сих пор надеется на ответные чувства. Сугуру же… По всем признакам он не чувствует того же. Они лучшие друзья. И дружбы должно быть достаточно. Её было достаточно раньше. А сейчас эта крохотная часть иногда даёт о себе знать в самый неподходящий момент: когда Сугуру просто смотрит на него, говорит с ним или проявляет заботу в виде купленной сладости. Сатору непременно видится в его внимании нечто особенное. «Нет там ничего, угомонись!» — шикает он сам на себя. Сатору всегда замахивался на невозможное и неизменно достигал всего, чего хотел. Но не сейчас. Сейчас ему придётся научиться жить с тем, что он уже имеет. Он позволяет себе плыть по течению и в отношении своего собственного будущего. С чемпионата Азии уже прошло два месяца, а Сатору так и не определился с дальнейшими планами. Все чаще его отец заводит разговор про университет, да и в клубе тоже спрашивают, чем он хочет заниматься теперь, когда осуществил свою мечту стать чемпионом. — Мне нужно подумать! — отвечает он с каждым днём всё более раздражённо. На самом деле, единственное, о чём он может думать, — Сугуру. Господи, как же он жалок. Прошло уже два месяца, а его влюбленность лишь окрепла. Но Сатору всё ещё верит, что нужно подождать. Ещё немного. И ещё чуть-чуть. И он просто продолжает существовать, стараясь вести себя адекватно в присутствии Сугуру. Но, как выясняется, стараясь недостаточно. Однажды Юджи просит его провести индивидуальное занятие для него и Нобары. Сатору мог бы сказать «нет», потому что преподавание ему чуждо, но Юджи смотрит на него своими щенячьими глазами и говорит, что для него будет честью позаниматься с чемпионом Азии… Ладно. У Сатору всё равно не было никаких других дел. Час за разбором их вариации самбы пролетает незаметно, и он с удивлением замечает, что вести занятия у людей, которые внимательно слушают, быстро схватывают и выражают свои желания словами, а не капризами, не так уж и плохо. Не в пример лучше, чем у пятилеток Сугуру. — Я думал, Гето-сенпай тоже придёт, — говорит Юджи, неловко проводя рукой по волосам после неудачной попытки заплатить Сатору за занятие. — Почему? — недоуменно спрашивает Сатору. — Мы ведь занимались только латиной. — Ну, вы всегда ходите вместе, вот я и подумал… Какие-то неприятные подозрения начинают скрестись внутри Сатору. — Годжо! — в зал заглядывает голова Утахиме. — Где Сугуру? Сегодня среда. Значит, Сугуру работает до пяти в сервисе, потом он обычно заходит поесть в раменную в соседнем квартале, там он занимает столик у окна, пока его любимую зару собу готовят не меньше пятнадцати минут, после этого он доезжает до дома за вещами и затем направляется в клуб. Но на той улочке с раменной постоянные пробки, так что даже не в часы пик путь до его дома занимает не меньше двадцати минут, а сейчас, наверное, и все пятьдесят. А ещё в последнее время у него заедает замок на входной двери квартиры, так что это плюс лишних пять-десять минут, а ещё… Стоп. А не многовато ли Сатору знает подробностей для того, кто решил не влезать в жизнь Сугуру и держаться на дружеском расстоянии? Он с ужасом осознаёт, что, плывя по течению, недостаточно скрывает свои истинные чувства. А если Сугуру о них узнает… Об этом Сатору старается не думать. — Откуда мне знать? Я за ним не слежу, — раздражённо отвечает он. Сатору решает установить ряд правил, чтобы дозировать своё присутствие в жизни Сугуру. Особенно это касается физических взаимодействий. Например, у них есть традиция обниматься после выступления. И раньше Сатору не обращал внимания на то, как именно он это делает. Теперь же он отсчитывает в уме три секунды и тут же отстраняется. И иногда ему кажется, что в глазах Сугуру промелькивает что-то вроде… досады? Так что, в конце концов, он делает это как можно быстрее, чтобы не доставлять никакого дискомфорта. Совсем перестать его обнимать будет подозрительно, ведь они всегда выражают радость именно так, да и Сатору эгоистично не хочет лишать себя этих драгоценных секунд, в течение которых он чувствует тепло Сугуру.

***

Лёжа на кровати, Сатору кидает в стену теннисный мяч. В его наушниках играют разные песни и инструментальные композиции латины. Через месяц состоится местный турнир, на котором будут соревноваться, в основном, дети и юниоры. Сатору и Сугуру с их уровнем делать там нечего, тем не менее, они собираются на него пойти, чтобы поддержать своих ребят. А у Сатору есть и другая причина — их с Мэй Мэй, как чемпионов, пригласили выступить с показательным номером. Любой танец на их выбор. То есть, на выбор Сатору, потому что Мэй Мэй к этим вопросам безразлична. Ей нравится купаться во внимании, получать овации и цветы, но абсолютно всё равно, за что конкретно её будут любить. Обычно её не волнует, что именно они будут танцевать. Сатору же устроен ровно наоборот. Он получает удовольствие именно от сочинения вариации и от продумывания всех мельчайших деталей вплоть до цвета платья Мэй Мэй, которое должным образом будет сочетаться с настроением их танца. Конечно, у них есть несколько готовых вариаций, но в этот раз Сатору чувствует в себе вдохновение создать что-то новое. Он пролистывает дурацкие и на его вкус слишком кричащие и бьющие по ушам треки для самбы и джайва. Пасодобль он вообще не рассматривает — в показательном номере хочется больше выразить себя и свои чувства, а не отыгрывать роль тореадора. Он отмечает некоторые песни для ча-ча-ча и румбы, но всё как-то… Не кайф. Сатору вздыхает и идёт на кухню, на ходу перелистывая ещё четыре песни, едва услышав их первые секунды. Пока он наливает в стакан арбузную газировку, начинаются аккуратные и мягкие аккорды фортепиано. Сатору даже выгибает бровь и поначалу теряется. А это точно латина? Мелькает мысль о фокстроте или вальсе, но нет это… румба. Просто темп слишком медленный и тягучий, но это определённо она. Он снова тяжело вздыхает, и почти ставит стакан на стол, чтобы переключить песню, как вдруг начинается вокал. И Сатору застывает посреди кухни, пялясь в пространство. Он не может понять ни единого слова на чужом ему английском языке, но голос поёт так, будто рассказывает о чём-то сокровенном и важном. Простыми, тихими строчками выворачивает наизнанку душу. Забирается куда-то внутрь, глубже, чем хотелось бы. Рука мёрзнет от стакана со льдом, но Сатору не замечает. Все его существование обратилось в слух, чтобы не пропустить ни секунды этой магии, которая обволакивает его, пробирается в каждый уголок и выносит на поверхность всё, о чём он в последние месяцы запрещал себе думать даже наедине с собой. Ему казалось, что он весьма неплохо приноровился держать свои чувства на коротком поводке, не позволяя им брать над собой верх. Очень хорошо отыгрывал роль лучшего друга. Но сейчас, стоя в одиночестве на кухне и вслушиваясь в незатейливую мелодию и мягкий вокал, он вдруг понимает, что больше не может. Он слаб. Ему тяжело нести весь этот груз, которым не с кем поделиться. Некому рассказать о своём незавидном положении, о том, что он всё ждёт и ждёт, пока его чувства пройдут, а те не проходят, даже не ослабевают. И что Сатору должен делать? Он честно пытался переключиться на кого-то ещё, но как вообще это осуществить, если единственный человек, который интересует его, — это Сугуру? В его присутствии Сатору не замечает никого другого, а когда Сугуру нет рядом физически, то он перебирается в его голову. И живёт там постоянно. Сатору поклялся себе, что не станет навязываться со своими чувствами. Но если рассказать о них не словами и не прикосновениями, а выразить по-другому, то это ведь не считается, правда? Стакан жалобно звякает о столешницу, а рука Сатору уже набирает в поисковике текст песни с переводом на японский. Может, слова там не такие уж хорошие и подходящие? Может, ему стоит выбрать что-то другое? Глаза, приклеившись, бегают по строчкам, и Сатору с волнением понимает, что ничего другого он уже не хочет. Это то, что он так долго искал. Ему нужно танцевать именно под эту песню — слишком трогательную, немного болезненную и пропитанную надеждами на счастливый исход. А ещё слишком прямую — автор текста решил не прятаться за метафорами и рассказать о своих чувствах, как есть. Красиво и смело. Сатору ведь тоже смелый. И, может, ему станет легче, если он тоже не будет прятаться? Он включает песню повторно. Бездумно делает шаги по кухне, шевеля губами, как будто пытаясь напеть. Всего пятнадцать минут — и он уже сочинил все от начала и до конца. Придумывание новой вариации ещё никогда не давалось ему настолько легко. И то разумное, что в нём осталось, тормозит его, говорит ему твёрдое «нет». Убеждает, что это плохая идея. Быть настолько откровенным, делиться чем-то настолько личным, пусть даже без слов, а лишь в танце, — это страшно. Нужно выбрать другую песню, сделать под неё красивую, но не нагруженную смыслом вариацию. Ведь что он будет делать тогда, когда Сугуру, осознав этот самый смысл, отвернётся от него? И ведь ещё не поздно остановиться и всё переиграть. Оставить нахлынувшее вдохновение в пределах кухни, запереть его здесь, не выпускать и никому не показывать. Эгоизм же шепчет ему пойти, отключить, наконец, свои мозги и сделать то, что так сильно хочется. И плевать, что там будет дальше. Он даже зажигает в нём слабую искру надежды. А вдруг Сугуру поймёт. Вдруг ответит ему взаимностью… В этом-то и прелесть, и проклятие латины — намёки слишком очевидны. В стандарте всё более сдержанно и чувства прячутся за слоями фрака, ровной осанкой и благопристойными вариациями. Латина же — это буря эмоций, где каждый взгляд и движение — как приглашение и обещание чего-то большего. Лёгкий флирт перерастает в безумное влечение за доли секунды. В латине нет полутонов. — Привет, Мэй, ты занята завтра вечером? Я придумал нам номер. В конце концов, если дела пойдут совсем скверно, он всегда сможет отшутиться и сказать, что это просто красивый и ничего не значащий танец. Правда, Сатору не уверен, что Сугуру поверит в такую очевидную ложь. Но вдруг?