Бедственная чета

Хун-эр наслаждается, когда видит, как капли крови въедаются в кожу чудовища, истязавшего его божество. Его мышцы стали мягкими и податливыми для сабли и меча его бога. Теперь плоть этого создания была им подвластна. Это жестокое удовольствие с примесью гнева и отмщения. Они рубят его нещадно, не давая восстановиться, превращая жилистое тело в куски мяса, которые затем поедаются бабочками. Умин чувствует удовлетворение, когда бабочки режут и вгрызаются в голую плоть. Он чувствует, как они съедают его живьём, отнимая силы и отдавая их ему. Жатва началась, но горечь все ещё остаётся на языке. Не смог уберечь от ран. Не смог спасти раньше. В глазах все ещё мерещится алтарь. И кровавое месиво. Крик все еще стоит в его ушах. Но он отрезвляет себя. Его бог жив. С ним все в порядке. Он пережил это. Без него. Он справился. Без него, без Хун-эра. Но он всегда справлялся без него, не так ли? Он восстановился и дышит, и может идти дальше. Его бог снова на месте. Он больше не кровавое месиво. Он – это он, и всегда им будет в независимости от состояния и обстоятельств. И Он сейчас бьется с ним бок о бок. Удар за ударом, пока Се Лянь не отрубает голову чудовища, а Умин не отделяет торс от конского тела. Тот падает, разбивая часть мягких тканей об лед. Тварь не успевает пошевелиться, когда ее разрубают. От нее не остаётся ничего. Она растворяется вместе с кровью. Дождь все ещё не прекращается. А они еле дышат. Словно единый организм, чей ритм сбили ударом в солнечное сплетение, когда ты не можешь вздохнуть и выдохнуть. Когда ты задыхаешься, а твои лёгкие рвутся наружу. Се Лянь и Умин медленно убирают оружие в ножны с тяжёлым выдохом на двоих. Горячая кровь капает им на головы и застилает глаза. Она стекает по их спинам. И Умин ощущает себя отвратительно, ведь даже сейчас он отмечает, как красиво липнут к богу его же одежды. Как бога войны красит чужая кровь, теплым потоком омывающая стройное и сильное тело. Он чувствует себя мерзко, но не может остановить. Это не кровь бога. Он больше не на алтаре. Это его, Хун-эра, кровавый дождь. И он может восхищаться тем, как дождь красит его тело. Их следующие вдохи и выдохи все ещё резкие. И они оба замирают под дождем, глядя в глаза друг другу. Словно два тигра, они готовятся прыгнуть друг на друга. Это читается в их движениях. В их стойках и напряжении. Но им не суждено прыгнуть. Они слышат скрежет, а за ним и оглушительный рев. То вода разбивает лёд, стремясь выбраться из плена. На размышления времени нет. И двое воинов хватают друг друга за руки и бегут. Между ними красной нитью завязывается задубевшая от крови лента. И все это под оглушительный шум одного живого сердца в ушах обоих. Его ритм сбит от волнения и бешенной погони. Застывший водоворот начинает рушиться, со скрежетом ломая свои оковы. Лед движется, плитами наслаиваясь друг на друга. Волны разбушевавшейся реки-узника накатывают на твердую, как камень, гладь. Брызги воды устремляются ввысь, мешаясь с кровью. Лёд движется, поднимаясь вверх и накреняясь пиками ввысь лишь для того, чтобы обрушиться вниз. Это чудо, что они не поскальзываются. Они прыгают с пики на пику. С одной наслоившейся плиты льда на другую – надтреснутую. Чистейшая удача то, как под беснующимся кровавым дождем они выбрались вверх на горное плато, укрывшись меж скал и протиснувшись в узкий проход, едва дыша. За их маленьким убежищем бушует освободившееся река. Она ревёт и кричит, будто оплакивает саму себя. А их тела трясутся, облокотившись на влажные от теплой крови камни. Те теперь скользкие и липкие, почерневшие и пахнут медью. Дождь не причиняет им боли – лишь пачкает и греет, чего не скажешь о той твари, которую они убили. Но напряжение все ещё остается между ними. Оно нарастало все эти дни и месяцы. Хищники кружат друг перед другом. Рано или поздно это должно было произойти. А напряжение между ними не могло нарастать вечно. У каждого пира есть конец. Или в их случае – начало. Кровь в их жилах бурлила жидким пламенем не меньше чем та, что орошала их головы. Они словно встали напротив зеркала, повторяя движения друг друга как отражение. Как один организм. Единое целое. Сумасшествие, к которому они шли запятнанные кровью. Одержимость, на которую их обрекла первая встреча. Спроси у них, кто потянулся первым, – они бы не ответили. Бесполезно. Они потянулись. Вот что важно. Они всегда тянулись друг к другу. Точнее, один из них всегда тянулся к другому. Лишь было единственным важным то, что происходило сейчас. Им казалось, что все тянется невообразимо медленно. Они поймали взгляд друг друга, и Умин услышал, нет, почувствовал, как у его бога на короткое мгновение остановилось сердце, а затем полетело в пляс. «Такой красивый», – эта мысль была одна на двоих. Их влажные от крови тела облепила мокрая одежда, изящными изгибами очерчивая сильные мышцы. Кровь с небес все ещё капала то ли стремясь остудить, то ли разжечь буйные головы. И замирание прошло. Точнее, так им показалось. Все произошло за считанные мгновения. За каплю крови, что упала между ними, когда они набросились друг на друга. Не иначе. Слишком изголодались. То, что произошло, было неизбежно. Кровь стекала по их лицам, когда расстояние между их телами сократилось. Два тигра завершали свой брачный танец. Они выпили прерывистое дыхание друг друга как единственно возможный воздух. Именно тогда они сделали бросок. Руки Се Ляня запутались в волосах демона, стремясь найти правильный угол, когда руки Умина смяли его талию. Они обожглись о губы друг друга: слишком долго они желали этот поцелуй. Здесь не было ведущего: он больше напоминал укус. Словно голодные звери стремились разорвать добычу. Но и это длилось недолго. Демон сминал одежду бога, лаская его тело руками, оглаживая талию, бока и бедра. Стон Се Ляня был неизбежен, как и все между ними. Зубы разжались сами собой, и он почувствовал, как к нему в приоткрытый рот скользнул язык демона. Се Лянь почувствовал сладковатый привкус хурмы на их языке, смешенный с металлическим привкусом крови. А затем к нему в горло полился горячий поток энергии. Дрожь прошла по телу бога, когда их языки столкнулись. Их движения были неловкими, но быстрыми. Они пытались приноровиться друг к другу, но горячий поток энергии сводил небожителя с ума не меньше, чем губы, которые пытались найти их первый ритм в соприкосновениях. Он почувствовал то – родное. Снова быть опрокинутым на алые простыни. Только теперь это ощущалось в разы острее. Теперь он знал, что с ним могут сделать эти руки и губы с клыками. И низ живота разгорелся в разы быстрее. Се Лянь не знал, что и делать, казалось, то, что они творили ещё сегодня утром, было в разы постыднее. Казалось, это было вовсе не сегодня и не вчера, а когда-то давно. Но это было другим: принц сам думал об этих губах и о возможности поцелуя слишком долго. В мимолётных взглядах и касаниях. В откровенных прикосновениях и намеках. Движение чужих губ с каждым мгновением заполняло его жаром внутри. Он чувствовал как под их телами проседают алые простыни. Ему мерещилось, что его руки завели в захвате наверх, продолжая целовать. Поток энергии становился все сильнее, и божество почувствовало, как с каждым мгновением в его лёгких становится все меньше воздуха. Се Лянь приоткрывает глаза и неосознанно углубляет поцелуй. Воздуха ещё меньше. Он чувствует, как их поцелуй длится. Бог не хочет останавливаться: его глаза закатываются, и он стонет от удовольствия, а все внутренности опаляет энергия. Он чувствует, как алые простыни проседают под их весом. Как между его ног оказывается колено его демона. Лёгкие сокращаются, и в глазах начинает темнеть. Ему все ещё мерещатся алые простыни и то, как красные занавеси над ними воочию движутся на прохладном ветру. Как поцелуй углубляется. Он слышит, как стонет. Слышит звук соприкосновения их губ. Но еще мгновение, и он не чувствует воздуха. И тогда он сглатывает, оседая, и тянет демона за волосы, стремясь отстраниться. Их губы расходятся, растягивая между собой слюну. Кровь все не прекращает литься с небес, тонкими ручейками стекая по их лицам, но им было все равно. Се Лянь жадно вздыхает, произнеся: – Не нужно, Сань Лан, со мной все в порядке. Правда, не нужно, просто... – но Бога тихо перебивают. – Гэгэ, ты ранен!.. Я должен помочь тебе, прости, я… я... – демон начал заикаться. Он не понимает, как это произошло. Для Умина губы бога были запретом, который он не должен был преступать. Но даже тут был беспомощен. Просто оказался в плену этих рук. Просто не смог устоять. Он всегда был беспомощен перед Ним. И единственное, что он мог сделать, – это воспользоваться ситуацией, чтобы потом хоть как-то скрасить углы. Но его бог прекратил этот бесполезный поток мыслей, протянув руку Умина к своей груди и проведя по ней. – Видишь? Со мной уже все в порядке, – и вправду под ладонью Хун-эра гладкая кожа. От рвущих его бога когтей ни осталось ни следа. Только липкая кожа от капающей сверху крови. Но не осталось ни рубца. Гладкая. И это чувство вновь делает с демоном что-то неправильное. А затем его бог делает нечто ужасное, доламывая сознание этого верующего. Он берет его лицо в ладони и тянет на себя. И когда между их губами остаётся совсем мало места, его божество произносит этому ничтожному прямо в губы: – Только я голоден, Сань Лан. Утолишь мой голод? Только в этот раз медленнее: мне нужно дышать. А затем их губы соприкасаются. И Хун-эр умирает ещё раз. Кровь шумит в его ушах, когда ему вновь позволяют прикоснуться к Его губам. Его принц погубит его. Все это верно сон. Ведь все, что было раньше, он мог ещё как-то уместить в своем сознании. Но не то, что его божество само целует его губы. Только Хун-эр слышит, как его бог неловко тянет воздух через нос, пока позволяет языку этого жалкого демона войти в свой рот. Сколько раз он думал об этом. И сколько раз считал невозможным. Подобного ни счесть. Он жадно впитывает в себя вкус чужих губ и языка. Этот поцелуй медленнее, и бог держит его лицо в своих ладонях. Это сон, все это явный сон. Бог снова отнимает свои губы, и демон в нетерпении тянется им в след. Се Лянь жадно хватает воздух и возвращается в новый поцелуй со стоном. Дождь, что распалял их все это время, утихает. Божество в Короне из Цветов чувствует счастье, разливающееся внутри него от каждого соприкосновения их губ. Он хочет кричать от радости и не знает, что делать. То ли позволить вести, то ли быть ведущим. Они снова прикусывают друг друга и от нетерпения сталкиваются зубами. А его скромный верующий взрывается мириадами звёзд внутри. Он не может поверить во все это. Все это напоминает ему одну ужасную ночь в те времена, когда он был солдатом. И спал под проседающей крышей одного из старых храмов его принца. Его выгнали за пределы лагеря. По многим причинам. Дерзость, упрямость, непослушание, резкость и разрушительная злоба. Умин мог перечислять до бесконечности. Тогда Умин узнал, что такое весенние сны. Кое-как починив крышу, чтобы разбушевавшаяся гроза не промочила его до нитки, юный солдат допоздна прибирал маленькое святилище его бога. Война никого и ничего не щадила. Даже это место. В углу он нашел полусгоревшее, завалившееся под алтарем благовоние. Он зажег его и преподнес цветы в честь своего бога. Не помолившись. Чтобы не тревожить Его. Он лег спать. Умин был всегда грешен. Еще до встречи с цветами, прознавшими о его сокровенных желаниях, он понял, что порочен. Понял именно в тот день. Тогда он впервые за долгое время увидел своего бога на поле боя. Он стоял, как сейчас, весь в крови. Одежды прилипли к телу, обрамляя божественные мышцы. Часть них были разорвана, оголяя грудь. Слишком порочная картина, которая заполнила голову юного солдата и мешала заснуть на худенькой циновке в скромном святилище. По ту сторону век тогда еще живой демон видел голую грудь своего бога, что вздымалась под тяжестью боя. Брови нахмурены в сосредоточении. Опять эта морщинка между бровей, которую все чаще и чаще можно было увидеть на его лице. Рот приоткрыт, а по лицу стекает тонкая струйка пота. Солдат ворочается от холода. За стенами его убежища хлещет дождь и раздается гром. Сейчас это тоже происходит, но у грома есть металлический привкус. Нежные пальцы бога перебирают его волосы. И Демон чувствует, как глаза под веками закатываются – и под ними он видит свое первое падение в ноги его бога. В ту ночь, закрыв глаза и, наконец, получив долгожданный сон, юноша впервые познал сладкую муку. Пытку, когда не можешь отличить сон от реальности. Демон вздыхает и чувствует тяжесть чужого тела на своих бедрах. Распахнув глаза, юный солдат внутренне умирает. Он не может вздохнуть, когда на его грудь кладут сильные руки, и он видит мягкую и нежную улыбку напротив. На. Нем. Сидит. Его. Бог. Он одет в царственное одеяние. Золото, киноварь и белый. Эти цвета всегда шли принцу. И, конечно, они переплетались в его одежде сейчас. Вышивка золотом на белом шёлке верхнего одеяния вырисовывалась в плотные бутоны пионов. На алом поясе золотым продолжались драконы. Волосы были забраны в высокий хвост, увенчанный живыми цветами. Белые пионы. Императорский цветок. Глаза бога напротив поддернуты поволокой. С киноварной метки в форме цветка по центру точеного лба стекает тонкая струйка пота. Божество раскачивается на его бедрах. Его глаза закрываются, закатившись. Руки комкают скромные солдатские одежды. Алые губы приоткрываются, и юркий язык быстро облизывает их, пока бедра двигаются. А бог произносит, склонив голову: – Жарко… – а затем он резко ее поднимает и смотрит Хун-эру прямо в глаза, прося: – Ты поможешь мне? – И Его Высочество тянет своего скромного верующего на себя. Их губы соприкасаются, а одежда шуршит. Умин ненавидит себя за этот сон. Но любит его всем своим сердцем. Не может не любить. В том жестоком сне, как и сейчас, он мог коснуться бога. Именно поэтому губы его бога были запретом. Хун-эр знал: стоило ему только приступить эту черту, как он потеряет связь с реальностью. Ведь его бог не мог поцеловать его? Но они стоят в крови, и в его руках находится липкое тело божества. Он слышит, как бог стонет в его губы. Он чувствует его тело рядом с собой. Он его скромный верующий. И демон готов служить ему так, как он пожелает. Их поцелуи прерываются для вздохов его бога прямо как в его сне. Только сейчас они не в маленьком храме. Они в горах, в крови. И он чувствует жар принца. Слышит биение его сердца. Пробует его на вкус. Один поцелуй перерастает в другой – их хаотичность медленно сходит на нет. А тела прижимаются все ближе и ближе друг к другу. В один момент Умин не выдерживает и вжимает бога в скользкий камень. А тот лишь потворствует ему, оглаживая плечи. Нога демона оказывается между ног принца. Его трясет мелкой дрожью. Их обоих. Но поцелуи перестают быть хищными. Прижавшись друг к другу в плотную, они успокаиваются. Теперь их движения ласковые и нежные, и поцелуи такие же. И эти движения, и шум дождя вновь вырывают демона из реальности. Эти губы созданы, чтобы клеймить его. Созданы для того, чтобы разорвать остатки его сознания и свести с ума. И в голове демона всплывает ещё один сон, лелеянный им, ведь в нем он был тем, кем всегда хотел быть. Подношением, что угодит его богу. Движение языка медленные, почти ленивые. Они вновь пробуют друг друга, но уже по-другому – и это вводит юношу в транс. Тогда он засыпал на земле в бамбуковой роще, заливаемой дождем. И, закрыв глаза, он открыл их уже в храме божества. Алтарь из черного мрамора с алой периной и мягкими подушками. Нет. Не то уродство, на котором его когда-то связали и надругались. Этот подходит его богу. Чтобы он мог днями напролет отдыхать там от тягот пути и тренировок. Красные, полупрозрачные занавеси колышутся по ветру. Ввысь устремляется дым сладких благовоний. На алтаре бога подношения, фрукты и сладости с пряными яствами, золото, серебро, драгоценности. Лучшее оружие и красивейшие цветы. И он. Связанный красным жгутом. «Самое жалкое подношение», – думает он, но все же он в центре всего, и он – главное блюдо. Самое желанное подношение. Его губы слегка прикусывают, лаская языком укус, словно подтверждая его мысли и стремясь вернуть его в реальность. И он держится в двух снах одновременно. В одном он стоит там, где ему и место. На коленях у алтаря. А в другом он терзает губы бога под кровавым дождем. И опять бог отнимает свои нежные губы от него, и демон позволяет сделать ему один жадный вдох, чтобы после набросится на него. И думает: «Да, я – подношение. Я всего лишь жалкое подношение в руках бога, которое никогда не получит взаимности. Но… но... Люблю… люблю, люблю, люблю, люблю. Как же я люблю его. Я погибну за него ещё тысячи раз и столько же возрожусь ради него. Люблю до невозможности, люблю, я люблю его. Пускай это всего лишь очередной сон. Пускай они проснутся у того озера или ещё где-нибудь – лишь бы рядом. Лишь бы то, что он подле бога, не оказалось сном. Это была личная пытка для Умина: не понимать, что есть реальность, а что лишь сон. Эта пытка прекратилась только с его смертью. Не было ничего хуже проснуться в храме и понять, что его бог никогда не был на его бедрах. И как он мог быть? Какое ему дело до такого урода как он?! Не было ничего хуже проснуться по утру в бамбуковой роще, а не быть связанным у черного алтаря. Его бог вновь тянет его за волосы, и между их губ опять такое ничтожное расстояние. Хун-эр жадно хочет его сократить. Все, лишь бы эта пытка продолжилась. Все, лишь бы не проснуться ни в одном из его излюбленных снов. Этот новый сон – его любимый. Губы его бога слишком желанны. Он моргает – и он снова у алтаря. Моргает снова, и он под кровавым дождем тянется к богу. Когда эти столь желанные и запретные губы казнят его одной лишь фразой: – Сан Лан, скажи мне, кто твоя возлюбленная, ради которой ты вернулся в этот мир? И Умин чувствует, как его оттаскивают от алтаря, как мусор, который не должен вкушать бог. И действительно, как в этом сне он посмел мечтать стать подходящем подношением? Когда он проснулся впервые после него – он свернулся в комок от самоуничижения. Он не знает, что он сделает с собой в этот раз. – Прошу тебя, ответь мне честно. – Хун-эр чувствует, как его щеки вновь обхватывают ладони принца. В голове рисуется, как лезвие разрезает путы, которые держат это жалкое подношение в путах на мраморном полу. И все же он любит этот сон. Но реальность или же новый сон тянут его из старого, призывая ответить. Но что ответить? Как выпутаться из этой ловушки? Как спрятать то, что написано на лице. В касаниях, в движениях, в мимолётных взглядах. Теперь над этим подношением занесено лезвие – и будет ли оно убрано в ножны или разрежет кожу? Решать только богу. Мусор он или же дар для бога? В том сне он был самым желанным даром. С губ само срывается единственное, за что он может уцепиться, чтобы остаться около незримого алтаря. Ох, как он хотел остаться в этом сне в храме божества. – Разве ответ уже не известен Вашему Высочеству? – Демон хотел быть у алтаря своего бога в любом виде. Его Высочеству ведь нравилось это подношение? Он знал. У него были шансы. Только что его бог целовал его. Стоило только путам в его голове быть разрезанными, как жалкое подношение для бога ползет обратно к алтарю. Оба сна смешиваются воедино. Это его излюбленная пытка: не понимать, где реальность. Есть ли его бог на самом деле? Или все это лишь сладкая грёза. Помолчав, Се Лянь из кровавого сна продолжил, при этом тон его звучал ровно и абсолютно невыразительно. Он немного наклонил голову, продолжая держать голову юноши в ловушке своих ладоней: – Ты… не хотел бы узнать, каково моё отношение к этому? – Ваше Высочество, нельзя ли… не говорить мне этого? – Голос демона даже охрип немного. Он – подношение для бога. Всегда был им. Всегда хотел им стать. Ступенью для его ног. Подношение. Какой возлюбленный? Разве он смеет? Но разве с подношением целуются? Подношению позволяют есть себя? Тогда кто он? Демону кажется, что он слышит, как за его спиной на мрамор падает клинок. Он видит все блекло, словно оно нереально. Глаза закрываются, и он цепляется за алтарь, сбрасывая на пол другие подношения. Поднимается на алтарь обнаженным, завёрнутый в одни алые простыни, и оборачивается. Умин так же любил и ненавидел этот порочный сон. Но сон, лишь только сон. Во сне можно творить все что угодно. Даже с жалким подношением. Но в реальности... в реальности ты всего лишь пыль под ногами божества. Глаза открываются, и перед ними лицо его бога, перепачканное кровью. В золотых глаза отражается его жалкое, запачканное лицо. Они горят нежным светом. Дождь медленно затихает, и его бог произносит: – Мои извинения. Но это то, что ни в коем случае нельзя оставить без объяснений. Глаза демона прикрываются, и он видит, как к нему так же подходит бог. Он в своих лучших одеяниях: золото и белый. Нежные цветы золотой вышивкой по вороту и такие же вплетены в волосы. Цветы сливы. Конечно, его богу идёт такое. Как и сотни украшений, что словно варварское божество, украшают его сегодня. Ворот бога вновь предательски распахнут, оголяя кожу груди. Умин нещадно хочет припасть к ней. Но он чувствует, как его удерживают на этом алтаре, и произносит: – Я испачкаю Ваше Высочество. – Голос демона хриплый: он не понимает – говорит он это в руках его бога где-то в горах или же в неизвестном темном храме на алтаре. Он слышит звонкий смех в том наваждении и наяву и закономерное: – Ты не сможешь испачкать меня ещё больше, Сань Лан. Я уже грязный. – И эхом отражается: – Я не против, чтобы ты испачкал меня ещё сильнее. И где-то во сне его бог вжимает его в алтарь и нежит свое подношение. Но не в кровавых горах. В них его бог вершит зловещую казнь. – Так каков твой ответ, Хун-эр? - Голос бога спокойный, но на конце слышится надлом. Такой же надлом, как и в голове Хун-эра. А там в одну цепочку выстраивается ряд безумных и таких закономерных мыслей. Я просто верующий? Нет. Подношение… я – подношение, но если нет, тогда кто? Друг? Нет, друзей так не целуют. Как и подношения. Такое происходит только в его жалких снах... но в реальности такое делают только с наложниками... супругами. Муж императорского отпрыска. И демон вновь моргает – и это его ошибка. Ведь на обратной стороне его век вновь все вспыхивает красным. Он попадает в свой самый жестокий сон. Красный с золотом, паланкин везут через весь город. Ветер развивает занавеси, закрывающие юношу от всего мира. И опускает жениху на колени алые лепестки. Хун-эр приподнимает красный шелк и из-подполупрозрачной вуали видит ликующий город. Голубое небо, что простирается ввысь настолько далеко, что все это еще больше подтверждает нереальность происходящего. Ни одного намека на грозу, что могла бы хоть как-то утешить разбушевавшееся солнце. Вместо нее в воздухе витают сотни лепестков. Они липнут к подвенечным одеждам юноши. Проезжая по его улицам, Хун-эр слышит, как Сяньлэ бушует. Еще бы, величайшее из четырех сокровищ выходит замуж. Когда паланкин останавливается, занавеси слегка приподнимаютя, и сквозь просвет под ярко-красным свадебным покрывалом Умин видит, как принц протягивает ему руку. Умин ненавидел этот сон больше всего. Он был слишком желанен и до дрожи правдоподобен. Он всегда замирает перед этой рукой, а его бог всегда его ждет. Его принц слишком терпелив к нему. А строптивый юноша смотрит на мозолистые пальцы война в восхищении. Он всегда неосознанно тянет время в этом сне. Отмерев, Хун-эр принимает руку своего жениха и выходит из паланкина. Он спотыкается в слишком длинных свадебных одеждах. И, конечно, Его Высочество ловит его с легкой улыбкой. «Он будет идеальным супругом», – мелькает в голове юноши. Его Высочество медленно ведет его во дворец, подстраиваясь под ритм свой нерадивой «невестки». Он придерживает Хун-эра за руку и следит за тем, чтобы тот вновь не споткнулся. Они говорят о чем-то, и принц заливается тихим и мягким смехом. Просыпаясь от этого сна, Умин никогда не мог вспомнить, о чем они говорили. Как и не мог вспомнить, как они оказывались у Алтаря. Зато последние мгновения этого сна навсегда отпечатались в его сознании. Они оказываются на коленях у того самого черного алтаря, который снится ему так же часто, как и то, что его бог седлает бедра этого глупого солдата. Принц поднимает вуаль, скрывающую его жениха. С его губ не слетает нежная улыбка. Бог протягивает клинок к своим волосам, чтобы подарить их супругу. И Хун-эр как всегда все рушит. Он любуется богом в свадебном одеянии. Киноварная метка на лбу. Белые цветы в волосах, оттеняющие свадебный мягкий макияж. Они совсем не вяжутся с помпезным одеянием из кровавого шелка с золотой вышивки драконов на ней. Это цветы, которые Хун-эр приносил к его алтарю. Маленькие, неказистые, но на его боге они кажутся изысканными и возвышенными. Принц отрезает прядь своих волос и тянет руку к волосам Хун-эра. И именно в этот момент он, как последний идиот, решает все разрушить. Совершенно не веря во все то, что происходит в этом сне, Хун-эр всегда задает этот вопрос. Ломая сон. Ведь каким бы уродливым трусом не был Умин, он предпочитал быть ступенью под ногами бога в реальности, чем быть равным ему в сладкой грезе. И именно тогда он произносит: – Ваше Высочество, мы правда… – он всегда запинается на этом вопросе, но продолжает: – Мы поженимся? И сон рушится на мелкие осколки, что режут Хун-эра. Он задыхается и плачет, когда просыпается от него, потому что понимает: все это – лишь жалкая греза уродливого чудовища, что возжелало бога. Но на это раз он совершил еще более ужасную ошибку. Он резко распахивает глаза, и в его ноздри ударяет запах крови. Перед ним его бог и повисшее на двоих молчание. И в это мгновение Умин понимает, что секунду назад он произнес эти же разрушительные слава в реальности… – Мы поженимся? – Так глупо еще никто не разрушал свою жизнь. Если бы он смолчал, может, они бы и смогли сохранить подобие идиллии между ними, но не теперь. Хотя чего цепляться за это? Ведь его бог и так знает, ради кого он вернулся в этот мир. Умин и сам сказал ему об этом. Столько раз говорил и повторял. Но Умин пытается ухватиться за осколки сна: он хочет сказать, что все это шутка, да, шутка! – Забудьте об этом, Ваше Высочество! И не вспоминайте больше никогда! Этот Сань Лан для вас будет кем угодно. Поэтому забудьте о его чувствах и глупых предложениях! Здесь важны только вы. И продумав всю свою речь в течение их короткого молчания, демон начал говорить свои оправдания: – Я прошу... – и тихо, задушено начинает, но он не успевает. Его бог мягко смеется, перекрывая все попытки сказать что-либо, и прижимается лбом ко лбу демона, произнося: – Конечно, мы поженимся, Сань Лан. Возлюбленные всегда женятся. Это естественно между людьми, которые любят друг друга. А ты ведь?.. – И бог отступает, смотря на демона сконфуженно. Умин видит страх в глазах принца. И смущение расцветает на его щеках, проступая через кровавые разводы. В голове демона что-то щелкает. Сейчас или никогда! Это бросок наверх тонущего человека. Последние попытки всплыть, вырваться на поверхность и выжить. И со следующим вздохом демон отпускает себя, вверяя свою судьбу богу: – Люблю. Люблю. ЛЮБЛЮ, КОНЕЧНО ЖЕ, Я ЛЮБЛЮ ВАС, ВАШЕ ВЫСОЧЕСТВО!!! И в глазах божества загорается свет. Это сотня бабочек слетает с тела демона, окружая их нежным вихрем из крыльев. Они обнимают их своим светом, и демон вцепляется в объятья бога. Он дрожит. Сейчас Хун-эр признает не просто факт любви, а главный факт своего существования, отданный богу. Сильные руки принца прижимают его к себе, и в самое ухо демон слышит тихое, но такое нежное: – Я тоже люблю тебя, Хун-эр. Умин слышит биение сердца бога: оно разделено на двоих, и они вжимаются друг в друга сильнее, стремясь стать одним целым. Кровавый дождь закончен. Но пир для бога и демона только начинается. И пусть он продлится вечно…