Бедственная чета

Отсутствие прикосновений оказалось еще невыносимее. И ведь теперь принц не может сказать: «Сань Лан, все в порядке, трогай меня, сколько пожелаешь». Потому что не в порядке. Потому что каждое прикосновение сродни лаве. Но отсутствие каждого прикосновения подобно жажде в пустыне. А Се Лянь знает, что такое жажда пустыни. Когда язык становиться каменным и неповоротливым, а собственная слюна теперь кажется сухой и вязкой, напоминая пыль. Подобие воды; жалкая замена. Но и не тянуться к этим прикосновениям он не мог. Он хотел их и ненавидел себя за это. А демон, словно пришедший к своим выводам, которыми делиться со своим богом он явно не намерен, не увеличивает более своих касаний. Они словно вернулись в самое начало их скитаний, сразу после Камы. Но теперь его верующий сдержан и тих. И исключений в этой пытке только три: сон, кормление и переплетение их рук в пути. И видят боги, Се Лянь не знает, что для него большая пытка. Но так должно быть, так будет правильно, и он сможет закопать свои чувства в себе. На деле он кажется себе тем, кому в пустыне впервые дали глоток свежей воды и держат оазис закрытым. Но закрытым ли? Два шага и он получит все, что пожелает. Но пить нельзя! Пить неправильно. И принц, в борьбе со своей жаждой, учится утолять ее по-другому. Они разговаривают, нет, они всегда разговаривали между собой – Се Лянь учил его наукам, учил писать, и рассказывал догмы и учения. Теперь же, в своей нескончаемой жажде по своему демону, бог стремится узнать его разум, а не тело. И сам того не понимая, он еще больше ухудшает их положение. Словно вместо воды он разделяет на них двоих крепкое вино в пустыне. Жажду так не утолить, лишь подогреть до предела. Но они пьют одну чашу на двоих, стремясь заполнить то, чего сами себя лишили. Могут ли слова заменить прикосновения? – Да, если вы не познали их. И нет, если познали. Но есть и те слова, что способны утолить и эту жажду не хуже прикосновений. Но их никто не собирался произносить. Ведь стоило бы им быть сотканными вслух и выпущенными на свободу, и бог и демон бы плескались в оазисе взаимных слов и касаний. Но до тех пор. Этот храм, нет, храмы стали его проклятьем. В ту пору их речи соприкасались друг с другом, открывая для каждого из них что-то новое в другом. Так Се Лянь узнал, что Умин любит красный цвет. Это был любимый цвет его матери. Любит полевые цветы, которые, как единственное подношение, мог подарить своему богу. А Хун-эр в свою очередь узнает о том, что его бог в детстве любил убегать и прятаться от наставников, и никто из дворцовых слуг не мог его найти. Узнал о том, как втайне от всех его принц мог подбить этих идиотов – Фэн Синя и Му Цина, сбежать из дворца и смотреть на звезды. Он узнал, как его бог любил и любит своих друзей. С одной стороны, это его раздражало – он просто хотел их уничтожить. Как они посмели тогда его оставить? С другой он видел, с какой теплотой принц вспоминает об этих ничтожествах. И как бы он не призирал их за то, что эти два предателя сделали, они также подарили его богу столько счастья, что ему приходилось быть им благодарным. Также его принц любил есть свежие фрукты. В детстве, он, подобно юркой кунице, залазил на деревья и срывал спелые плоды, пока никто не видит. В своих скитаниях он иногда рвал эти дары природы где придется, порой от голода он мог стащить пару плодов в чужих садах, за что пару раз за ним гонялись с палками на перевес. Как его бог умудрился нарваться на надсмотрщиков сада? Поистине небесное провидение. Их путь шел вглубь гор, ступая вслед за надвигающимися заморозками зимы. Он появился внезапно, когда пошел первый снег. Белые ледяные лепестки пали с небес, покрывая горы и делая их еще чернее, и нелюдимей. Он вырос перед ними из-за угла, как болезненный нарост на теле горного склона – черный, подобно обглоданному трупу животного, неказистый, как после пожара. Хотя почему как? Ведь лавовая пыль покрыла его сверху и изуродовала формы, но тем не менее он узнавался. Это был храм. Покосившаяся табличка и выцарапанная на ней надпись, да еще и выцарапанная неестественно. Так, словно кто-то яростно взял нож и дочиста исцарапал надпись, чтобы от нее и черточки иероглифа не осталось. Они молча подошли, крепко переплетая пальцы друг с другом. – Гэгэ? – демон, что шел на пару шагов впереди, ведя за собой принца, обернулся и обратился к нему встревоженным голосом. Се Лянь в свою очередь замер, уставившись на храм. Тот, словно уставился в ответ своими вырванными с мясом окнами, как опустевшими глазницами, и с запечатанной дверьми пастью, что вот-вот откроется и поглотит их. Его крышу медленно наполнял снег, высвечивающий своей белизной черноту обугленных стен храма. Принц прикрыл глаза, а снежинки, падавшие в это мгновение на принца в холодном поцелуе, замерли на его ресницах. Умин завидовал им, в отличие от него, они могли прикоснуться к его богу. Солнце, что сражалось нарастающей вьюгой, в мгновении своей победы над ней, выпустила несколько лучей света, которые выхватили тонкую диадему снежинок, обрамляющую волосы его бога. Скоро солнце проиграет, и сумрак придёт к нему на смену. Чем ближе зима, тем короче день. Но вот нежную картину безмятежного величая его божества, нарушает складка меж бровей своим изломом, показывающая демону то, что его бог вновь пал жертвой тяжких воспоминаний. И Хун-эр преступает своим запретам и, легким касаниям большего пальца, дотрагивается до ненавистного излома. В это мгновение, на обратной стороне прикрытых век принца, разгорается картина пожара собственного храма: люди разбивают его статую и срывают изображение, а затем кто-то отрывает табличку и разбивает ее оземь. Но нежное касание, подобное крыльям бабочек, прикоснувшихся к его лбу так, будто он был цветком, что мог ее заинтересовать, вытаскивает его сознание в реальность. Се Лянь резко распахивает глаза и смотрит в обеспокоенные глаза его Сань Лана напротив. Те, хоть и полускрытые за прорезями маски, но все также излучаемые ту заботу и гнев, что огнем прятались где-то в глубине. Теперь его бог часто испытывал эти чувства, а он в своей ничтожности ничего не мог с этим поделать. Демон нежно гладит большим пальцем его кисть и сжимает руку бога сильнее. – Если Ваше Высочество не хочет, мы можем пройти мимо, – ох, как он это произносит, это почтение... Словно Се Лянь никогда и не переставал быть королевской особой и богом в короне, увенчанной цветами. Неугомонное сердце пропускает удар, и он отказывается. – Почему нет? Когда нас с тобой что-то останавливало? Тем более, ведь там могут быть они… – и это было правдой. Стоило им найти какую-нибудь постройку, оставшуюся здесь, или небольшое поселение, как в эту же секунду они спешили их изучить. Всему виной были они… Однажды в своем пути вглубь, казалось, нескончаемой Тунлу, они нашли небольшое поселение, опустошенное – оно чернело обуженным пятном. Это место заполняла тишина, лишь изредка глумливо нарушаемая ветром. Тот заставлял скрипеть ветви деревьев, в чьих скрюченных телах он запутывался своим свистом. Деревьев здесь было немного, но своими оголенными и искривленными стволами, они придавали открывающемуся пейзажу еще более зловещий вид. Ветер проносился через дыры в постройках и отскакивал гулом от стен. Он нес запах гнили, а также заставлял жалобно поскрипывать оставшиеся двери, полусорванные с петель. Казалось, он не свистит, а проходится когтистыми лапами по всей долине, исцарапывая ее своим подобием на погребальную песнь. И в центре этого царства скорби стоял он – Чернеющий, обожжённый храм. Се Лянь и сам не знал, что его потянуло вперед к проему без дверей и табличкой, но Сань Лан, привязанный к нему Жое, ступил следом. Ступая вовнутрь, принц прикрыл глаза, и тогда это случилось вновь. Сколько месяцев прошло с того злосчастного приступа, погашенного присутствием Умина? Дыхание Се Ляня учащается, пока не срывается. – Гэгэ? – голос Умина раздается где-то вдалеке, словно сквозь толщу воды, ледяной воды, в которую он погружается, что бы вынырнуть и обжечься об жар пламени. Так горели его храмы и срывались портреты; рушились статуи и попирались ногами алтари. Он видел это снова и снова, столько раз можно было бы уже стать равнодушным, но… Глаза пустеют, и вот он вновь в храме на алтаре. Пожара больше нет, и над ним вновь заносят меч. Какая глупость! Столько лет прошло… – Ваше Высочество! – крик раздается где-то в дали. Ну да, он высочество – был им когда-то и что с того? Меч несется к его животу, и зачем-то кто-то еще дергает его за плечи и опять кричит: «Ваше высочество» – жар возвращается. Только это другой жар, такой мягкий и нежный, и вместо ножа его стаскивают с алтаря на перины. Красные. И Се Лянь открывает глаза, делая вдох – он смотрит на демона, что пытается достучаться до него, произнося его титул почти плача. Но взгляд не может сфокусироваться на маске – он смотрит за демона и лишь ощущает поток энергии, что яростно проходится по всему храму, и в тот момент, когда принц решается посмотреть на демона, со стены в насмешке срывается часть пепла. И ему открывается лицо. И глаза Се Ляня расширяются. – Умин, посмотри назад, – и демон, повинуясь, оборачивается, так быстро, что Се Лянь едва успевает это заметить – все же с каждым поверженным противником он становиться все сильнее. И оборачивается обратно крепко, держа принца за плечи, – Ваше Высочество, вы меня слышите? – В его уши теперь отчетливо льется твердый голос с нотами беспокойства. Се Лянь кивает и делает глубокий вдох, на его грудь и плечи давит яростная энергия. Будь на его месте кто-нибудь другой, она бы раздавила его в миг, но не Се Ляня. Ее давление скорее будоражит, и он не знает, что делать: отскочить и нервно засмеяться в приступе жара, поглощающего изнутри или прижаться к демону. Снова это чувство сладкой ловушки, словно еще чуть-чуть и тигр, затаившийся совсем рядом, набросится на него и съест. Но его снова не съедают, и от этого внизу живота завязывается холодный узел разочарования. Демон, убедившись, что с богом все в порядке, отходит от него на шаг назад. И принц не знает плакать ему или смеяться. Тогда Се Лянь сам переплел их пальцы и потянул Сань Лана к стене. И на ней действительно было изображено лицо – видимо фреска сохранилась под слоем пепла. – Сань Лан, – принцу было достаточно произнести только это, чтобы его демон понял, что от него хотят. И Сань Лан отпускает его руку, что лишь сильнее завязывает змеиный узел холода внизу живота Се Ляня, и приступает к расчистке пепла саблей. – Давай я помогу... – на этих словах руки Се Ляня тянутся к тому, чтобы расчисть его руками, и резкий окрик прерывает его. – Нет! Гэгэ, мы же договаривались! Руками ничего подозрительного не трогать. Хочешь помочь? Достань свой меч, – и если первые слова были хлесткими, в порыве искреннего беспокойства, то конец фразы сменился на закрывающую нежность. Словно кошка с мышкой играется – не дает ей вырваться из лап. – Да-да, прости, я… хорошо, – пристыженный и смущенный, словно нашкодивший котенок, Се Лянь достает меч из ножен и помогает расчистить. И твёрдая корка, которой были покрыты стены, обваливается, являя скрытую за ней громадную живописную фреску. Принцу пришлось запрокинуть голову, чтобы рассмотреть её целиком, и он почувствовал, как сердце рвётся из груди. На рисунке отчётливо выделялось четыре яруса: На самом верхнем клубились облака, озарённые золотым сиянием. На втором был изображён человек – прекрасный юноша в белых одеждах, тело которого окутывало яркое свечение того же оттенка, что и на предыдущей картине. На третьем ярусе расположились четыре фигуры ростом пониже – все в разных позах, в разной одежде и с разными лицами. А внизу толпилось бесчисленное множество людей, вдвое мельче глядящих, с одинаковым выражением, как зачарованные – в их взорах читались восхищение и трепет. Лицо, которое изначально увидел Се Лянь, как раз находилось на четвёртом ярусе. В столь детально выписанном рисунке чувствовалась рука мастера. – Посмотрим, что перед нами открылось, хм… – Се Лянь замер в раздумье. Удивлению бога и демона не было конца. – Допустим, здесь изображены Небеса, – указав на верхний ярус, начал принц, – потому что они возвышаются над всем сущим. – Затем настал черёд второго яруса: – Тогда это – божество, которому покланялись в этом храме. Значит, он и должен быть центральной фигурой… … – К тому же он расположен ниже, чем Небеса, а тело его окутано таким же светом. – Дальше Се Лянь сразу перешёл к самому низу: – Люди нарисованы маленькими, с одинаковыми лицами – наверное, народ местного государства. – В заключение принц вернулся к третьему ярусу: – Но кто эти четверо? Выше народа, однако ниже божества. Это может указывать на их статус: влиятельные чиновники, прославленные воины или… – Гэгэ, смотри, от них тоже исходит божественное сияние, – Умин заметил, подойдя на несколько шагов ближе. Оно меркло по сравнению с соседним изображением, но все же угадывалось. – Это небесные чиновники, которых бог избрал себе в помощники после вознесения, – Се Ляня осенило, и он сразу подумал про Фэн Синя и Му Цина. Демон и бог обошли храм и убедились, что остальные три стены не скрывают никаких посланий: они были выжжены дочерна, огонь не оставил на них живого места. Но кто нарисовал эту фреску? И для кого? Одной картины явно было недостаточно, чтобы разгадать эту загадку. – Давай по дороге осмотрим другие храмы? – предложил Се Лянь. – У меня такое чувство, что эта фреска окажется не единственной. – Как пожелаешь гэгэ, я тоже об этом подумал, – кивнул Умин. – Интересно, как эта фреска сохранилась, она кажется, совсем свежей... – Пробормотал Се Лянь, а про себя подумал: «Чем же он провинился, раз и его храмы сожгли». Стоило им выйти из храма, как где-то вдали грянул гром, и послышалось эхо дождя. В последнее время погода бесновалась все чаще. Затем шел второй храм, и зловещее предзнаменование новой фрески повергло их в ужас. На верхней части был изображён прекрасный юноша в белых одеждах, сидящий на нефритовой кушетке – то самое местное божество. Глаза его были плотно закрыты; судя по позе, он погрузился в медитацию. Однако он вовсе не выглядел отрешённым: он нахмурился, и на лбу выступили капли пота. Его окружали четыре фигуры – те самые духи со второго яруса предыдущей картины. Их внешний вид и одежды были точь-в-точь такими же, но они тоже казались чем-то сильно обеспокоенными. С нижней части картины защитный слой они еще не очистили до конца, проступали лишь красные пятна: размытые, тусклые, словно окутанные туманом. – Странно… – Се Лянь нахмурился, протянул руку и осторожно коснулся стены. – Неужели эта фреска хуже сохранилась? Сань Лан прищурился и помрачнел: – Давай я попробую, – и он прижал ладонь наполненную энергией к тому месту. Они переглянулись. Когда обожжённая чёрная корка наконец отпала, оба сделали несколько шагов назад и встали плечом к плечу. Едва Се Лянь увидел изображение целиком, у него перехватило дыхание и кровь застыла в жилах. – Это… ад? – В оцепенении пробормотал принц. – Нет. Это мир смертных, – отчеканил Умин. Действительно, на рисунке виднелись тесные ряды домов, деревья, люди… и всё это утопало в бескрайнем море огня. Хаотичные красные пятна, привлёкшие внимание Се Ляня, оказались заревом пожара. Постройки горели, люди, охваченные пламенем, кричали, их перекошенные лица выглядели как настоящие – принцу даже показалось, что сейчас он услышит вопли. В центре изображения возвышалась алая гора, похожая на огромную раскалённую печь. Именно она породила этот ужас, исторгнув из себя огонь и лаву. – Судя по этой картине… извержение вулкана погубило местное царство? – предположил Се Лянь. – Да. И нет, – ответил юный демон. – Не совсем, – догадался принц, – потому что это… сон. Трагедия в мире смертных внизу, должно быть, изображала сон бога этих земель. Божество и четверых духов окутывало золотое сияние – значит, они уже вознеслись. Принца мучили кошмары, вот почему на той части картины линии расплывались и цвета казались ненастоящими. Редкие небожители обладали подобным даром – улавливать мелкие знаки, а затем видеть будущее во снах. Но доподлинно неизвестно, воплотились ли грёзы наследного принца в реальность. – Похоже, кто-то пытался передать нам послание этими фресками, – поразмыслив, заключил Се Лянь. – Посмотрим, что скрывают другие храмы. Закончив, Се Лянь прикоснулся к адскому пламени мира смертных, не зная, что и делать, сердце его при виде этих фресок сжималось и сходило с ума от боли. – Ммммм, да, обречены. Как родившиеся под несчастливой звездой От этой фразы Се Ляня словно оглушили. Он повернулся к лицу скрытому под маской и сглотнул. Он так хотел прикоснуться к Сань Лану, так хотел переплести их пальцы и прижаться к его боку, уложив голову ему на плечо, что так идеально соответствовало его росту, и вдохнуть запах его волос. Но вместо этого он решил спросить: – Почему именно третий, Хун-эр? – Принц не часто произносил это имя, оставляя его при себе, для тех моментов, когда перед сном зарывался носом в шелковистые волосы и еле слышно шептал это имя перед тем, как уснуть. Как же усердно принц выкапывал свое последнее пристанище. – Я был третьим ребенком в нашей семье, у меня была тетя, и уже у нее были рождены мои брат и сестра. И когда они узнали, что матушка беременна мной, бабушка так часто вздыхала, что третьего внука она не переживет, а дедушка всем богам молился, чтобы родился третий сын, потому что, если родится третья женщина с характером его жены, он уже не переживет. Один раз ему правда повезло – моя двоюродная сестра пошла характером в отца. Поэтому когда я родился, мое прозвище уже настолько въелось в мои кости, как говорила моя мама, что менять его никто не захотел. Се Лянь был рад – тон его демона сменился на нежный, и тот явно и думать забыл о несчастливой звезде. После этих слов они надолго замолчали, прежде чем Сань Лан огорошил принца. Мама любила посмеиваться, что каждая девушка будет счастлива звать меня им. Сань Лан хмыкнул. – С чего же? – В недоумении Се Лянь повернулся в сторону демона. – Гэгэ не понял? Ха-ха, у моей матушки было специфическое чувство юмора. Этим я пошел в нее. Ей очень приглянулось это прозвище, ведь Сань Лан немного созвучно с «муженек». Сердце принца пропустило удар – оно почувствовало себя птицей, что попала в ловушку нежных рук. Он сможет скрыть эти чувства! Сможет! Но с каждым разом ему казалось, что это просто невозможно. Первая влюбленность его высочества наследного принца пришла в преддверье зимы, и он явно не справлялся. Се Лянь верил, что эти храмы прокляты, ведь стоило им выйти из этого, как Умин замер, а затем затащил принца в ближайшее ущелье, молча прижав его стене и зажав рот ладонью. Се Лянь не сопротивлялся и ничего не спрашивал, лишь ждал. О, и ждать было чего, ведь совсем скоро, где-то совсем близко, раздался неприятный, дребезжащий шум. Словно что-то пролетело над ними. Длилось это не долго, но и приятно в этом ничего не было. Стоило им выйти из ущелья, как демон, молча, увел своего бога вглубь гор – он был зол и раздосадован, а бог ничего не мог с этим поделать. Третий храм и фреска была ещё хуже предыдущей – она вызывала в принце самое плохое предчувствие, словно он знает, что дальше будет только хуже. Словно под его ногами рушится стена, и он ничего не сможет поделать – снова прыгнет и сломает ногу. Снова станет птицей с подрезанными крыльями, ведь если крылья сломаны, их можно восстановить, но, если их подрезать, ни одна птица более летать не будет. Поможет только чудо. Дыхание начало срываться, и он почувствовал себя на той самой проклятой стене. – Гэгэ? – нежный голос раздался где-то рядом И наваждение вновь спадает – это Умин дотронулся двумя пальцами ножницами до его рукава, потянув на себя. – Гэгэ обещал мне ту историю, – и его демон вновь проделывает излюбленный прием последних дней. Кокетливо строит из себя избалованного юного господина, который выпрашивает сладкое. – Какую именно, Сань Лан? – и Се Лянь ведется на это, всегда ведется. Попроси Сань Лан все, что угодно таким тоном – он сделает. Есть, правда, ещё один тон, но после него принц мог не просто сделать все что угодно, он становился беспомощной глиной, только и делай, что меси. Только вот стоило прикосновениям исчезнуть, и этот тон он слышал только тогда, когда его сладко укладывали спать, не давая возможности не одному кошмару влезть в его голову. – Гэгэ обещал рассказать, как он зарабатывал себе на жизнь в своих скитаниях. – Эмм... – здесь Се Лянь мнется, потупив взор, и смотрит на свои сапоги, – Сань Лан точно хочет знать об этом? Это… ха-ха, ну… – Ваше Высочество. Се Лянь не хочет поднимать голову и смотреть – он не хочет ударять лицом в грязь перед этим человеком. Да, Умин видел его в ужасном состоянии, но когда ты влюблен, разве хочешь показать перед своей любовью свое грязное нутро? Он съеживается. – Гэгэ, – мягко, – если ты не хочешь, – нежно, – можешь не говорить. Но чем бы ты ни зарабатывал на жизнь, для меня лишь имеет значение, что ты жив. И Се Лянь поднимает голову, встречаясь взглядом прорезями маски. Как всегда его опаляет жар огненного рубина и холод черного омута. Так красиво. Деться некуда – он так влюблен. Сердце бьётся быстрее. Такое глупое чувство. – Эх... Ну, я... по большей части, я собирал мусор... Понимаешь, моя неудача… ха-ха-ха… – руки Се Ляня мнут одежды, но он смущенно продолжает, – я приносил несчастья на любой работе, я брался за все, что предложат: таскал тяжести на стройках, работал на фермах, помогал с посевами. Но единственное, что действительно мне подходило и не вредило людям – это сбор мусора: продавать или обменивать его на то, что люди считали подходящим. В ход шло все: свитки, горшки, игрушки, иногда я что-то чинил, иногда отдавал так. – Прекрасно, – голос его демона был преисполнен веры в собственные слова. – А? – Се Лянь удивленно не поверил в услышанное. – По-моему, это прекрасно, – подтвердил Умин с хитринкой в голосе, такой ласковой, чисто кошка хвостом ноги задела. – Сань Лан шутит надо мной? – Сердце принца пропустило удар – он все еще не верил и был смущен. – Гэгэ, я никогда бы не посмел так шутить, – теперь голос его демона стал твердым и уверенным. – Я считаю, что то, чем занимался гэгэ – прекрасно, ведь он забирал те вещи, которые никому более не нужны и давал им новую жизнь. Кто-то ведь создавал все эти вещи. Разве не хотел бы он, чтобы они прослужили как можно дольше и радовали как можно больше людей. Будь я их создателем, я бы этого хотел, – произнося эти слова, демон, чье лицо продолжала скрывать маска, встретился с взглядом бога. Се Лянь опять утонул в этих глазах, в той решительности и нежности, которую они излучали. В них читалась непоколебимая вера в бога, которой он не был достоин. А Умин продолжал смотреть так же мягко и с такой же уверенностью. Только взгляд отвел, словно смутившись свои слов, сжимая эфес сабли. – И в том, что они более не были нужны своим старым владельцам, тоже нет ничего дурного, значит, они нужны кому то другому… «Я люблю его, но ему это не нужно; я его бог, я не имею на это право, но видит небо, я так люблю его, люблю… Люблю! Но мои чувства ничего не значат, ведь он не принадлежит мне. Он живёт ради меня, но не для меня» И о последнюю мысль Се Лянь оступается: «Живёт ради меня... но... что, если...? – Нет! Этого ведь не может быть... но мне нужно подумать...». Казалось, все завершилось чудесно, но стоило им выйти за порог третьего храма, как их ждало четыре обожженных трупов демонов. Умин повернул голову на запад и закрыл принца своей спиной. – Ваше высочество, нам стоит медленно идти на восток, – голос демона был стальным, – за нами, кажется, наблюдают. Эти предостережения не сулили им ничего хорошего, ведь с каждым днем демонов, что они встречали, становилось все меньше. И те, кого они встречали, были все сильнее. И теперь они стоят перед четвертым проклятым храмом – их пальцы крепко переплетаются и они открывают тяжёлые двери лишь затем, чтобы прикрыть их за собой и замереть во тьме. – Сань Лан, можешь, пожалуйста… И огонек на ладони демона загорается раньше, чем принц просит об этом, и демон испытывает чувство гордости, ведь именно Се Лянь научил его этому. Сань Лан невероятно способен только вот с каллиграфией у них трудности, но ничего, Се Лянь полностью в его распоряжении, они с этим разберутся. Красный цветок пламени выхватил стены и очертания фресок, на которых давили тени, словно ещё мгновение и что-то ужасающее сойдёт с них вперед... – Они и здесь... Что же, ступая по пути солнца, первая фреска должна быть здесь, – так Се Лянь ступил в правую часть храма, ближе к стене, а Сань Лан ступил за ним следом. Демон поднес руку ближе к фреске, и пламя на ней разгорелось ещё сильнее. Картина, представшая перед ними, продолжала неутешительную историю предыдущей. На самом верхнем ярусе располагались небеса и несколько богов на них. Ниже – помощники неизвестного принца; и еще ниже – смертные, что простирали к ним руки в молитве. Часть этих смертных уходила от них и бежала в сторону богов на небе, простирая к ним руки. И в самом нижнем ярусе был принц, спустившийся в мир смертных на медитацию. – Похоже, он ушел собирать силы для возведения моста, – сказал Се Лянь, нахмурившись, и пробормотал чуть тише, – рисковый ход. – А боги, в зависти, решили переманить последователей. Ха, в своем репертуаре, – в голосе Сань Лана слышалось раздражение. – Не все они такие, – Се Лянь сделал попытку возразить, ступая к новой фреске, морщась. Сам он когда-то пал жертвой того же хода. Боги, не чистые сердцем, быстро воспользовались сложившейся ситуацией и стали переманивать к себе последователей нерадивого принца, что решил вмешаться в дела смертных. –Да, гэгэ, я и не отрицаю, что на болотах нет белого лотоса, – голос его Хун-эра немедля сменился с раздражения на мягкость Щеки принца обжёг румянец, он знал, на что намекает этот негодник, как и знал, что взгляд его Сань Лана устремлён сейчас вовсе не на фрески. На следующем изображении сердце Принца сжалось – ему показалось, что ястреб клювом пробил ему грудь, чтобы выклевать сердце. Ведь его опасения оправдались. На следующей фреске был изображен мост, который вел в небо. Эта грандиозная постройка, что должна была спасти сотни жизней, переломилась посреди, низвергая в ад сотни смертных. Бог же держал мост, горбясь, из его глаз лились слезы от отблеска пламени – они казались кровавыми. Се Лянь сделал шаг назад его дыхание начало прерываться. – Гэгэ? Как ты? – Нормально, – ответ был резким. Связывающая их Жое натянулась и задрожала. Опомнившись, Се Лянь погладил ленту и посмотрел на Сань Лана – его маска призраком минувших страданий возвышалась над ним, – простите… Простите, я… – Все хорошо... – Умин отвернулся к фреске и спокойно произнес, – в отличие от всех остальных, он пытался. – Да, но это ни к чему не привело, он получил тот же исход, что и от бездействия. Хах, он мог просто оставить все как есть, и, присоединившись к другим богам, помогать после бедствия. Ему так было бы только лучше, – на этих словах принц сгорбился. К сожалению, сейчас с ним не было его доули, чтобы спрятать свои эмоции перед Сань Ланом. Он был как на ладони. Да и чего греха таить? – он всегда у него в ладонях. – Мог. – Умин кивнул и повернулся, смотря в упор на принца, – но остался ли он после этого собой? – Не знаю, – Се Лянь понимал, что они говорят вовсе не о боге на фреске. Демон покачал головой. – Я бы не осудил его, поступи он так, но... Я больше восхищаюсь тем человеком, который попытался спасти людей, чем тем, кто ничего не делал. Се Лянь выпрямился и встретился взглядом с Умином. А демон продолжил: – Разве не лучше попытаться, даже зная, что проиграешь? Не лучше ли попытаться? Ведь возможно, все могут оказаться неправы, и ты победишь. Сердце принца забилось в груди, словно ястреб не успел его склевать, подобно мерзкой птице. Любимые руки его демона, свернули тому шею… – Когда все говорят, что ты проиграешь, очень часто так оно и есть... – Се Лянь покачал головой. – Как скажешь, гэгэ, – и он ступил ему за спину, озаряя новую фреску. Но Се Лянь не посмотрел на нее, он обернулся к Умину. И хитро сощурившиеся губы сами растянулись в улыбке. – Ты же не согласен, тогда зачем соглашаешься со мной? Глаза напротив и улыбка маски, словно зеркало повторили эмоции божества. И демон произнес: – Я согласен с опытом гэгэ, думаю, он чаще встречался с подобным, но... – Но…? – Се Лянь подталкивает. Опять эта их игра, когда его демон дразнит, словно дёргает тигра за усы и смотрит: разозлится ли его бог или нет. – Но, боюсь, что гэгэ и сам не согласен со своими словами, и боюсь, что я являюсь прямым доказательством того, что если все говорят, что это невозможно, то иногда все-таки может получиться. От этих слов принц потерял дар речи, и он хотел было что-то сказать, но осознав, как близко находится к груди его милого Хун-эра, замолчал, отпрянув к фреске. И нервно посмеявшись, произнес: – Что же, гхем, продолжим... – и уставился на фреску. Пылающим в смущении затылком, он чувствовал взгляд, что неустанно следил за ним. Се Ляню не должно было нравиться чувство, когда хищник смотрит на тебя и облизывается перед броском. Но, знали бы небеса, как он жаждал этого больше, чем кто бы то ни было другой. Следующая фреска открыла им последствия деяний бога. Можно считать, что его низвергли или же он упал сам, но фреска представляла собой путь вниз. Они видели, как он с каждым ярусом терял последователей, но пытался спасать людей. Ниже, как он поссорился со своими приближенными, и остался только он и человек в фиолетовом. Но все это не могло бы их испугать, если бы не последний ярус фрески... – Это… – дыхание Се Ляня вновь его придавало. Сердце сжималось, и казалось, он погружается в воду. – Жертвоприношение, – закончил за него Умин. На последнем ярусе фрески они видели, как бывший принц скидывает трёх из четверых своих приближенных и обычных смертных в жерло вулкана. Но поистине, цифра четыре – число бедствий, и четвертая фреска не ждала их с радостными событиями. Ведь когда они подошли к ней, перед ними предстал принц в лохмотьях, но что им до этого, ведь самым страшным, что они могли увидеть, было его лицо. А на нем словно язвы – прорисовывались лица. То было оно – Поветрие ликов. И Се Лянь ощутил, что его опустили под воду, и легкие обожгло отсутствие воздуха. Он развернулся, чтобы бежать, но пред ним предстала маска. Огонь выхватил лишь половину, и на мгновение ему показалось, что перед ним он – Безликий Бай. Страх заполонил с головой, и лишь знакомый голос выхватил его наружу из толщи воды, позволив судорожно вздохнуть. «Гэгэ?» – И принц вздохнул, глотая ртом воздух, и его руки действовали быстрее, чем он смог себя остановить. Се Лянь вцепился в улыбающуюся маску и отшвырнул ее к противоположной стене – та, отскочив, разбилась на куски, а страх заставил его язык гневно прокричать: – ХВАТИТ ЕЕ НОСИТЬ! – его голос был надрывным. Руки тряслись, когда он взял любимое лицо в ладони и прижался лбом ко лбу своего демона. – …Хватит, Умин. Пожалуйста, хватит… – Се Лянь гладил большими пальцами щеки Умина, покуда дрожь медленно отступала. – Да, Гэгэ... – Это все, что смог произнести его демон, прежде чем бог заключил его шею в объятья, буквально повисая на нем и вжимаясь. Он заставил демона отступить на шаг и сорвал заклятье, потушив огонь, ведь демон немедля поймал его в свои объятья. – Умин… – принц шептал это в полубреду, вдыхая запах своего демона. Он пытался успокоиться, вжимаясь в самое родное, что осталось на земле. Тот самый, кто держал его на этой земле, кто дарил почву под ногами и вытаскивал из пасти страха, – …Мой… Умин, – он шепчет это еле слышно, ведя щекой об грудь демона. – Да, Ваше Высочество, – ответ приходит непоколебимый, и Се Лянь оказывается ещё плотнее прижат в кольце рук. Его с головой накрывает мягкая энергия демона, и он ощущает себя в безопасности. Он защищен от всего мира. Руки его демона гладят бога по волосам, и тот понимает, что пропал. Дальше дороги нет. Он должен принять решение и разобраться в том, что происходит между ними – так больше продолжаться не может. Он должен узнать, что его верующий чувствует к нему, должен понять все, но для этого нужно вернуться в начало. Да, в самое начало. Они медленно отступают друг от друга, и Умин вновь зажигает огонек на руке и произносит: – Гэгэ... Они исчезли. И верно, стоит Се Ляню обернуться и фресок как не бывало. Он подходит к ним, чтобы убедиться, но руки упираются лишь в стены, перепачканные сажей. – И правда нет, – произносит бог, перепачкавшись. Как назло, завершая этот бесконечно долгий день, по крыше проклятого храма раздается звук крупного дождя. – Что же, думаю нам стоит приготовиться ко сну, – говорит демон, отворачиваясь от бога и ставя защитные печати. Огонек, что только что держал в своей руке, Сань Лан подкидывает вверх к потолку, и тот, словно фонарик, запущенный к звёздам в ночи, озаряет весь храм. «Этому я его не учил, – думает Се Лянь, – Стоп, если он мог это сделать, то почему…» Принц хмурится своим мыслям: «Умин же не мог этого делать, чтобы ступать ко мне как можно ближе…? – Да? Не мог же!?" Стоит демону закончить первые приготовления ко сну, как он переходит к тем, которые всегда заставляют Се Ляня нервно сглатывать. При этом он всегда чувствует себя невозможно глупым, придавая такое значение мелочам. Он был богом, пережил войны; ему было около двухсот лет и все же. Когда его демон мановением руки расчищал пол и снимал верхние слои одежды, чтобы укрыть их от мнимого холода, принц ничего не мог с собой поделать – внутри что-то ломалось снова и снова. – Гэгэ, – на этих словах руки демона дёргают за пояс, и он остается в двух слоях, садясь на пол и подзывая бога к себе. «Мог бы просто потянуть за Жое, – подумалось Се Ляню. Хотя, разве ему это нужно? – И одного слова достаточно, чтобы я был у его ног». И действительно, бог мягко опускается, чтобы оказаться в теплых объятьях демона. Се Лянь кладет голову Умину на грудь и устраивается по удобнее. Мерный звук дождя за стенами успокаивает. Сань Лан гасит огонек на потолке и укрывает их своими одеждами. Так они засыпают. Точнее так Се Лянь всячески делает вид, что спит, пока не заставляет себя прокрутить в голове все события с их встречи. Он чувствует, как в его руках оказывается узел из воспоминаний и чувств, и он зарывается в этот узел с остервенением, пока не выстраивает воспоминания в одну нить до сегодняшнего дня. Дождь за стенами медленно утихает, а они переворачиваются на бок. Именно так Сань Лан прижимает его сильнее к себе и выдыхает еле слышно в горячий и чувствительный затылок принца: – Ваше Высочество… И вот оно – самое постыдное действо, которое все это время вяжет узлы в его воспоминаниях. Сань Лан делал так редко, и стало это проявляться именно тогда, когда Се Лянь пытается понять, пытается распутать все. И он вспоминает, как начались прикосновения, пока руки начинают движение по его животу к груди; вспоминает, как он позволил их увеличить, пока горячие руки мнут его грудь; вспоминает, как он осознал свои чувства, пока язык проходится по чувствительному месту от шеи к затылку. Тигр явно жаждет его съесть. Вспоминает и понимает, что это началось, когда они перестали трогать друг друга, когда Се Лянь начал убегать от своего милого Сань Лана. С тех пор, в некоторые из ночей, его демону явно что-то снилось, а его нерадивый бог в эти моменты ловил каждое прикосновение, пытаясь утолить свою жажду в ночи. Как вор, который позарился на последние крохи хлеба в голодном краю. Горячие руки демона во сне лезут к поясу бога. А божество замерает в осознании: «Неужели? Неужели все это было зря? Неужели мои к Сань Лану чувства...» Но мысль не успевает оформиться, ведь нежные и горячие руки гладят там – внизу. И ведь стоит только разбудить Сань Лана, как тот прошибет себе голову, посыплет ее пеплом и попросит Се Ляня вспороть себе брюхо за подобное. Только вот бог не особо хочет его останавливать. Да и толку, не смотря на жар внизу, Се Лянь высмеивает свои же чувства. Зачем его милому Сань Лану бессильный мужчина, да и мужчина ему зачем? Он ведь верит в него, как в бога, и живет ради него. Об последнее слово его мысли всегда спотыкаются. Им просто стоит обсудить глупую влюбленность принца и все решить. И мысли спутываются, ведь бога опаляет нестерпимый жар того неловкого осознания, что последняя нить из невозможного клубка распутана, а камень, из некогда непоколебимой плотины, вырван с корнем. Ведь горячие руки через тонкие слои одежд, ставшие влажными, проходятся там вверх-вниз, а в шею почти невесомо, как величайший запрет, шепчут его имя. И видят боги, его демон действительно может делать невозможное. Се Лянь сглатывает в осознании того, что все это время бессильным он не являлся. Его щеки загораются в нестерпимом жаре, ведь его проклятый корень ян прямо сейчас довольно восстал в любимых руках, протестуя всем доводам рассудка и запретам бога. В его голове бьётся чаша из тонкого костяного фарфора, расписанная утками мандаринками, и он отскакивает в смущении, смотря испуганно сначала на Сань Лана, разбудив его, затем на его руки. Он выскакивает, произнеся: – М…мне надо подышать! – Гэгэ?! – Умин замирает спросонья, в недоумении и испуге. – Д-а-а, подышать, – и принц подскакивает, разворачиваясь спиной, и стрелой выскакивает из храма. Судорожно глотая обнаженными, от сбившихся одежд, лёгкими воздух, в глазах мутнеет, а жар между ног не даёт ни о чем думать. Так бежать крайне трудно. Проклятье! О, небесное проклятье! Он же должен быть бессильным! Сам принц давно думал, что сначала успокоил, а в последствии и утратил всю свою мужскую силу. О чем и не беспокоился, ведь в данной глупости человеческого тела он и не нуждался. Его обеты не позволяли подобного, да и он никогда не испытывал влечения к людям. Восхищение силой и красотой тела? Да, было! Когда-то давно, лет в четырнадцать, принц любил читать истории про возлюбленных. Позднее, он предпочел пойти по пути невинности, чем вступить в брак по расчету или же вовсе ложиться с людьми в угоду самосовершенствования. Из всего спектра эмоций, относительно других людей, Се Лянь изредка испытывал разве что смущение. И это смущение не было связано со снами «Весенних картин». Да, некоторое время, будучи подростком, он испытывал эти неловкие моменты восстания корня ян против его воли. Но длилось это столь недолго, что Его Высочество стал считать, что самолично обессилел себя как мужа. Говоря откровенно, ему было все равно. Он никогда не верил, что найдет человека, с которым захочет разделить что-то подобное. Людей, к которым он испытывал подобное, попросту не существовало. В пору странником, ему случалось спать в разных местах. Однажды он помог защитить девушек в одном городе – те оказались цветами квартала красных фонарей. Так он провел несколько ночей в коморке одного борделя, ведь идти ему было некуда. Там, в щелях маленькой комнатки, он увидел и услышал многое. Но и тогда желания трогать себя у него не возникало, да и мужское естество не реагировало. Но тогда любопытство пересилило. Те несколько ночей принц со стыдом узнавал, какой части жизни он лишился и не жалел об этом. Исключением стала лишь последняя ночь, отличающаяся от всех других – тогда его высочество узнал, что люди находят в этом. Та пара отличалась от всех остальных, и то, что они делали, принц находил приятным и красивым. Впоследствии он узнал, что тот юноша, который проводил ночь с девушкой, выкупил ее и женился. Мельком он был на свадьбе. Невеста была одной из тех, кого он спас. Тогда Се Лянь был болезненно счастлив. Он понял, что любовь, действительно красивая любовь, существует в этом мире. Он знал об этом по своим родителям, и все же тогда он осознал, что найдись такой человек, как та девушка или юноша, он бы все бросил. Предал свои обеты не задумываясь. Да что таить греха, Низвергнутое божество уже тогда оставило все попытки вознестись вновь и следовало обетам скорее по привычке и акту самоуспокоения, нежели с желанием возвыситься. Да и какая разница, он был бессилен, а не один партнёр такого не пожелает. В бытность советником, на него забросили объяснение принцу, как именно происходил танец влюбленных феникса и дракона в постели. Ему на глаза попадалось много литературы, которую он прочел, не испытывая ни интереса, ни смущения. В бытность советником, его сердце было изранено ответственностью и опустевшими призраками прошлого. Его маска строгости разбивалась разве что о смущённые вопросы принца: – Советник, а женщина правда может использовать свой рот для такого? – Да, как и мужчина, Ваше Высочество, – голос советника был спокойно раздраженным. Он не особо любил говорить об этом, но учил юношу прилежно. А тот, как котенок, сразу определивший в самом холодном человеке самого нежного, ластился и не боялся спрашивать у советника и нарываться на любые наказания. – Вас что-то смущает? – тот же холодный и спокойный тон советника. – Но разве это не больно? – принц Тайхуа хмурится, рассматривая картину, где девушка ублажает корень ян юноши ртом. «Проклятье, Ваше Высочество, откуда вашему невинному советнику об этом знать?!» Глубокий вдох раздался в покоях учебного кабинета. В голове всплыли его остановки в коморках борделей и смущенные разговоры с девами. – Может быть больно. Оба партнёра должны быть осторожны, предаваясь удовольствиям весеннего дворца. Смущение накатывало редко, когда какая-нибудь девушка или юноша предлагали ему себя, и он, переборов оное, сразу говорил им о своем недуге. Все эти воспоминания пронеслись в его голове за считанные секунды, в перерыве между вздохами. Вздохнуть – лёгкие наполнял ледяной воздух ночи, отступающей в преддверии туманного рассвета. Странно, но снега как будто и не бывало – растаял весь, только нестерпимый холод остался. – Здра-а-авствуй! – протяжный голос заполнил пустоту вокруг. Холод колол кожу, голова принца закружилась в приступе тошноты. Пелена с глаз спала, а в голове неприятно прояснилось от кислого запаха тухлятины. Окончательно сморгнув возбужденное наваждение, принц неосознанно дернулся, отступая на шаг. Ещё мгновение назад перед ним никого не было. Теперь изломленной куклой, извернув голову набок, перед ним стояло существо, источая знакомый, зловонный аромат. Слюна во рту принца словно стала кислой от одного присутствия этого запаха, в жилах завозился страх. Существо неестественно улыбалось: его улыбка выходила за губы, словно разрез от застроенного уха к уху, открывая множество острых, желтоватых и кривых зубов, что клыками наползали одни на другие. Глаза существа были большими и черными, без бельм, покрытые тонкой мелкой сеточкой, в них отражался испуганный и растрёпанный Се Лянь. В голове принца пронеслось, что такие глаза он видел у насекомых – мух. Мерзкий запах сдавил лёгкие, когда Се Лянь отступил ещё на шаг и открыл рот, чтобы ответить на приветствие. Но тонкое, блеклое, серое существо, чья кожа на черепе растянулась до предела, перебило его и вспорхнуло полупрозрачными стрекозиными крыльями. Одно из них было надорвано. Тварь выпрямила голову, словно марионетка, которую потянули за ниточку и произнесла: – Поймал, – улыбка стала ещё неестественно шире, казалось, кожа на ее концах треснет. Воздух заискрился, и своим зловонием в лёгких не осталось место для вздоха. Се Лянь почувствовал жгучую боль на кончике носа – то была первая капля кислотного дождя. А затем его накрыло с головой. Умин не успел…