Want to Feel (Clean)

— Почему у тебя есть стул для душа, а у меня нет?! — с негодованием восклицает Соуп, как только замечает серый, угловатый пластиковый табурет в ванной Гоуста. У каждого из них в комнате есть ванная зона, и все они довольно просторные. Есть даже душевая кабина, отделённая от остального пространства плексигласовой перегородкой, а не просто пластиковой занавеской. Соуп всегда терпеть их не мог! — Потому что я его купил, — невозмутимо парирует Гоуст. Соуп ошарашенно моргает, глядя на него. Гоуст уже давно стянул маску, ещё до того, как они покинули кухню. Чёрный грим вокруг глаз почти стёрся, и Соуп замечает напряжение, охватившее лейтенанта — нервозность, которая, как он надеется, вызвана не недоверием Гоуста. Джон даже мысли не допускает, что Гоуст может стесняться. Нет. Ни за что. Он просто... очень скрытный. — Чёрт, надо и себе такой заказать. Наверняка после миссий самое то. — Ага, — лаконично отзывается Гоуст, вешая комплект чистой одежды рядом с полотенцем на ряд крючков на двери. При нормальном освещении Соуп видит, что большие пальцы Гоуста и правда не забинтованы. Кожа на них воспалённо-красная, лёгкие ожоги, вероятно, раздражены от "приготовление чая", но всё же не так плохо, как остальные пальцы, обёрнутые марлей толщиной с варежки. Соуп не осмеливается спрашивать, сохранилась ли у Гоуста чувствительность в пальцах. Прямоугольная ванная точь-в-точь такая же по виду и планировке, как у Соупа, так что по крайней мере он не заблудится, как это могло бы случиться, будь всё зеркально. На короткой стене — дверь в комнату, белый кафель на стенах, серая нескользящая плитка на полу. Вдоль левой стены — встроенные полки с бритвенными принадлежностями (Гоуст пользуется классической бритвой, в то время как сам Соуп предпочитает электрическую) и обычным беспорядком из средств личной гигиены, раковина с куском белого мыла на краю и зеркало над ней, унитаз, стеклянная перегородка душевой кабины и сам душ. Даже слив в полу находится в точности на том же месте. Джон изучает содержимое подвесной полочки Гоуста на стенке кабинки (свой шампунь Соуп просто держит на полу) и с удивлением обнаруживает кондиционер. Гель для душа у них одной марки, но у Гоуста он зелёный и гордо именуется "Эвкалипт и цитрус", тогда как у Соупа синий с креативным названием "Свежесть океана". Соуп оборачивается к Гоусту, и любая шутка, которую он собирался отпустить, моментально вылетает у него из головы. Гоуст молча протягивает ему чёрную бандану, сверля таким взглядом, будто ожидает возражений.

***

Гоуст и сам толком не знает, чего именно ждёт. Одна его часть уверена, что Соуп попытается отшутиться от предложения завязать глаза и заодно откажется от всего остального, как только поймёт, что Гоуст настроен решительно. Другая часть, та, что знает Соупа, думает, что знает его, надеется: Джон просто согласится без лишних разговоров. Что не станет раздувать из мухи слона. (На самом деле, думает он, есть неплохой шанс. Возможно, он недооценил шотландца. Были несколько моментов, которые теперь кажутся ему не просто рассеянностью Соупа, а осознанным выбором оставить всё как есть или сделать вид, что он ничего не видел, не слышал, не заметил. Гоуст уверен, что, когда сегодня ночью будет лежать без сна в постели, вспомнит ещё больше таких случаев, теперь, когда знает, на что обращать внимание. И ему немного стыдно, что не замечал этого раньше. Какой, к чёрту, наблюдательный.) В какой-то степени ему хочется просто развернуться и пойти на "тактическое отступление". Соуп без возражений хватает бандану и повязывает на голову, ухмыляясь как обычно, а затем пихает Гоуста локтем: — Теперь покрути меня волчком, и можно играть в жмурки, а? — Ты водишь. — Ну да, для этого ж мне и завязали глаза, балда. С некоторым любопытством Гоуст наблюдает, как Соуп с той же уверенностью, что и зрячий, подходит к душевой кабине, наклоняется, дойдя до перегородки, и закатывает штанины до колен. — Давай уже, залезай, — он ухмыляется в сторону Гоуста, — намылю тебя хорошенько. Саймон лишь закатывает глаза и стягивает маску. Если Соуп что и увидит, то разве что краешек пола или ступни Гоуста. Видимо, этого должно хватить. Толстовка, спортивные штаны и носки отправляются в угол у двери. Никогда ещё Гоуст не был настолько обнажён перед другим человеком, хотя хирург, корректировавшая его шрамы после плена, наверное, не в счёт, верно? Но сейчас перед ним Соуп. И Соуп даже не сможет его видеть. Но ему придётся это сделать... — Твою мать, — бормочет Гоуст себе под нос от этой мысли. — Что Элти? — Я... — он делает глубокий вдох и тяжело выдыхает. Похоже, его надежды на возможность помыться накрываются. — У меня нет мочалки. — Сейчас принесём, у меня должна быть запасная, — Соуп умолкает. — Если только ты не любишь мочалки? — Я... не люблю, — тихо признаётся Гоуст (по правде, он их просто терпеть не может — мокрая липнущая ткань вечно напоминает о пытках водой, так что лучше не надо), качает головой и отступает на шаг. Это уже слишком — и для него самого, и для Соупа. Просить подобное у подчинённого и без того неуместно, но чтобы... — Забей. Тебе не нужно... — Слушай, — перебивает его Соуп, склонив набок голову и прикусив губу. Явно обдумывает, что сказать, к чему он сам готов, как надеется Гоуст. — Я всё равно собирался заняться твоими волосами, так какая разница. "Разница" колоссальная, и всё же его тон остаётся лёгким, намеренно таким, и Гоуст это понимает, теперь уже осознавая, что это значит: Соуп намеренно смягчает серьёзность происходящего с помощью юмора, чтобы сделать этот процесс проще. Ради него или ради Гоуста? — Я не могу просить тебя об этом, — Гоуст всё равно чувствует себя обязанным указать на очевидное. — Ты и не просишь, это я предложил. И предлагаю до сих пор, — Соуп пожимает одним плечом, второе всё ещё опирается на разделитель душа. — Я не стану тебя осуждать, мне без разницы. Гоуст вздыхает, устремляя взгляд в потолок, потом переводит его на свои забинтованные руки — до сих пор воспалённые, ноющие и жгучие от боли из-за того, что он напрягал их, заваривая чай. Первый раз с момента возвращения с миссии. Оно того не стоило, учитывая, что просто поднести кружку ко рту, чтобы попить — сущая мука, а подлизывать с края, как собака, можно только до определённого предела. Да и не вариант это, после того как объявился Соуп. Гордость не позволила бы. Он с трудом сдерживает недоверчивый смешок. Не можешь позволить, чтобы тебя застали за облизыванием кружки, зато спокойно разрешаешь себя помыть? Неужели он настолько доверяет Соупу? Неужели настолько отчаялся и хочет быть чистым? Гоуст вспоминает о двух принятых душах — без геля и шампуня, потому что он не мог вытерпеть прикосновений к себе, просто вода, льющаяся сверху. Он мог бы продолжать так и дальше, вот только вытираться полотенцем — адская мука для его рук, как и сидеть мокрым и ждать, пока высохнешь в своей холодной комнате. Голым или одетым — неважно, для его разума это пытка, напоминающая... напоминающая о том, что лучше не вспоминать. Да и одной воды недостаточно, чтобы отмыть жирные волосы и зудящую кожу, недостаточно, чтобы компенсировать двухразовую смену одежды в день. Блядь. Он и правда отчаянно хочет быть чистым. — Да ебись оно всё, — бормочет Гоуст, просовывая большие пальцы за ворот футболки и стягивая её через голову, стиснув зубы от боли. Не то чтобы Соуп в любом случае мог её увидеть. (Нельзя показывать, что тебе больно, зато можно позволить ему сделать это. Ебать, до чего же нелепо устроена его гордость.) Футболка с тихим шлепком падает на пол, следом быстро отправляются трусы. Соуп, явно услышав это, лишь ухмыляется, стаскивая носки и отбрасывая их в сторону двери. Гоуст пинком отправляет их ближе к стене, подальше от своей одежды. По какой-то причине стоять совершенно голым в собственной ванной под безжалостным ярким светом потолочной лампы дневного света и при этом наблюдать, как Соуп вслепую устанавливает душ на самое нижнее положение и двигает душевой табурет, кажется странным. Куда более неловко, чем требует ситуация. Что-то не так, обычно он не... Гоуст едва удерживается от желания хлопнуть себя по лбу и вместо верхнего включает тусклый жёлтый светильник над зеркалом. По пути щёлкает выключателем вентилятора. Так... немного лучше. Белый шум вентилятора сливается с шумом воды из душа, и Гоуст смотрит, как Соуп одной рукой регулирует температуру, а другой держит лейку, сунув в струю пару пальцев. Интересно, какую воду предпочитает сам шотландец? — Нормальная температура? — спрашивает Соуп, направляя струю в пол. Вопрос делает следующий шаг простым — Гоуст подходит почти вплотную (случайность или точный расчёт?) и сует голую ногу под воду. Приятно. Горячо, но приятно. Гоуст чаще всего не утруждает себя ожиданием, пока горячая вода станет стабильной, а потом ещё и поиском наиболее комфортной температуры. Просто торопливо принимает двухминутный душ при чём-то среднем. Когда же он и правда не спешит, то обычно после изматывающих миссий или интенсивных тренировок — и тогда предпочитает, чтобы вода была прохладной, пока он сидит и позволяет ей умиротворять уставшее тело. — Сойдёт. — Дай знать, если будет слишком горячо, — Соуп на ощупь находит держатель для лейки и вставляет её туда, умудрившись ни разу на себя не брызнуть, несмотря на повязку на глазах. — Мне говорили, что я себя чуть ли не кипятком ошпариваю, хотя хрен знает, чего они там удумали. Гоуст ничего не отвечает — не чувствует нужды, и вместо этого пинает душевой табурет на привычное место и усаживается. Горячая вода бьёт по верхней части спины и плечам, оставляя руки невредимыми и сухими там, где он может положить их на колени, но ощущение воды на коже заставляет его чувствовать себя ещё более голым... Открытым. Странно вот так смотреть на Соупа снизу вверх — обнажённым, пока тот всё ещё одет. Пусть это всего лишь старенькая футболка, судя по всему, предназначенная для сна — настолько изношенная, что ткань истончилась, маленькие дырочки на подоле, а принт выцвел так сильно, что Гоуст знает о его существовании только потому, что заметил бледные очертания в ярком свете ванной раньше. — Давай начнём с волос, — объявляет Соуп и встаёт перед ним. Их ступни соприкасаются. Внешняя сторона правой ступни Соупа упирается в свод левой ступни Гоуста, их икры задевают друг друга, скомканная ткань спортивных штанов Соупа касается колена Гоуста, а его забинтованная рука теперь опирается на внешнюю сторону бедра Соупа. Кажется, всё тело Гоуста сосредоточилось на этих точках соприкосновения, как будто тепло тела Соупа в десятки раз горячее, чем вода, которая кружится вокруг их ступней и уходит в слив. Это ощущение сильное, завораживающее. Гоуст вздрагивает, когда рука Соупа дотрагивается до его плеча, задерживается на секунду — достаточно долго, чтобы обжечь, чтобы Гоуст сфокусировался. Ладонь движется вверх по шее, к затылку. Вторая рука Соупа ударяется о щёку Гоуста и останавливается на лбу. — Откинь голову. Гоуст молча подчиняется, задерживает дыхание и зажмуривает глаза, ожидая, что брызги воды попадут ему на лицо. Но этого так и не происходит. Соуп растопыривает большие и указательные пальцы над бровями, и это служит ему защитой. Так он не даёт воде попасть на лицо, в глаза и в рот. — Порядок, — Соуп тянет его голову обратно, проводя ладонью по лбу и чёлке, смахивая воду, прежде чем отпустить. Гоуст заставляет себя продолжать дышать. Заставляет открыть глаза и зафиксировать их на Соупе. Его лицо расслабленное, словно ему абсолютно комфортно в этом моменте. С этим уровнем заботы. С этим вниманием к комфорту Гоуста, которое, казалось бы, даётся Соупу так естественно, но на самом деле требует осознания и усилий. Он явно прекрасно понимает, что делает, и это заставляет Гоуста чувствовать себя ещё более уязвимым и открытым, чем могла бы показать любая нагота или скрыть повязка на глазах. Соуп снова кладёт руку ему на плечо, чтобы сохранить равновесие, наклоняясь за шампунем. Затем отпускает, чтобы выдавить немного на ладонь. Затем пальцы Соупа зарываются в его волосы. Сначала Соуп просто проводит руками по голове Гоуста, распределяя шампунь, и Гоуст нелепо благодарен за этот простой жест, который едва ощущается из-за мокрых волос, создающих своего рода барьер между ними. Но, конечно, Соуп никогда не делает ничего наполовину. Уже через мгновение он погружает пальцы в короткие кудрявые волосы Гоуста, массируя до самой кожи, до его черепа. Он с силой массирует виски Гоуста, и тот едва сдерживает тихий стон, но его плечи всё равно расслабляются, а голова начинает слегка покачиваться. Соуп делает плотные круговые движения вокруг его ушей, а затем делает шаг ближе, так что его бедро прижимается к внутренней стороне бедра Гоуста. — Облокотись на меня, — предлагает он и мягко подталкивает голову Гоуста вперёд движением... это ведь массаж головы, не так ли? Блядь, точно, массаж. Гоуст никогда раньше не делал массаж головы. Да вообще никаких массажей, не понимал их прелести, но Соуп едва начал, а мышцы Гоуста уже плавятся, в то время как по коже будто пробегает электрический ток. Это невероятно приятно и совершенно, мать его, нервирует. Он чувствует, что теряет контроль, хотя предполагалось, что именно возможность видеть происходящее, в отличие от Соупа, должна была дать ему этот контроль. Почему же всё наоборот?! Может, опереться на Соупа только усугубит ощущение? Он уже нависает над Гоустом, уже загнал его в угол душевой. Гоуст бросает взгляд на дверь — она заперта, он знает, никто не войдёт, хотя задумывается о том, чтобы выйти самому. Его руки лежат на бёдрах Соупа, локти упираются в верхнюю часть его бёдер, удерживая дистанцию между ними, плечи напряжены, поза оборонительная. Гоуст делает глубокий вдох. Нужно успокоиться. Это же Соуп. Соуп, чьи руки вернулись к простым поглаживаниям по волосам Гоуста — касание попроще, не такое ошеломляющее, но сам жест, мысль за ним заставляют выдох Гоуста дрогнуть. Блядь, ну как, как он может быть настолько чутким? И как Гоуст не замечал этого раньше? Неужели он настолько лёгок для чтения? В горле застревает, прежде чем Гоуст успевает задвинуть её подальше, мысль совсем иного толка, застающая врасплох. Неужели о нём настолько легко заботиться? Не важно. Никогда раньше это не имело значения и сейчас не имеет. Он просто последует указаниям Соупа. Тот и так уже делает Гоусту одолжение, меньшее, что он может — это подчиниться приказам и максимально всё упростить. Только и всего, думает Гоуст, прислоняясь к животу Соупа, упираясь лбом и переносицей в старый хлопок и мягкую податливость мышц и органов под ним, фиксируя голову, чтобы легче было мыть волосы. Вот и всё. Тепло Соупа проникает под кожу, согревает щёки, возвращает дыхание обратно. Его пальцы продолжают приятную атаку на кожу головы Гоуста. Всё это только для того, чтобы как следует распределить шампунь по жирным кудрявым волосам Гоуста. Он не делает этого ради массажа. Дело в том... Дело в том, что Гоуст прекрасно понимает: он ведёт себя нелепо. Просто оказывается, что перестать быть нелепым гораздо сложнее, чем должно быть. Всё равно что биться головой о стену, которой вообще не место там, где она есть. — Зачем ты это делаешь? — бормочет Гоуст в край футболки Соупа, подбородком задевая резинку его штанов. Жар тела Соупа, исходящий на его лицо, ощущается как румянец. — Потому что это приятно, — ворчит Соуп тоном, явно подразумевающим невысказанное "ты, тупой мудила" или что-то в этом роде. — Ещё потому, что твои волосы в полном беспорядке. — Его пальцы массируют заднюю часть головы Гоуста и мышцы под ушами, и это, наверное, одно из лучших ощущений, которые Гоуст когда-либо испытывал. По крайней мере из тех, что может сходу припомнить. Не то чтобы сейчас в голове оставалось много мыслей. В этом есть некий беспорядок. И в этом же своя прелесть. Поэтому он просто отпускает всё на самотёк и наслаждается моментом, пока он длится.