Want to Feel (Clean)

Соуп заканчивает раньше, чем хотелось бы Гоусту, но он чувствует себя настолько размякшим и расслабленным, что легко игнорирует тревожные звоночки о том, что он беззащитен. Он позволяет Соупу легко управлять собой: Джон снова прикрывает его лицо от брызг, направляет голову за затылок под струи воды. И опять смахивает воду назад на чёлку Гоуста, когда притягивает его вперёд. Но на этот раз он ведёт лицо Гоуста прямиком обратно, чтобы прислониться к нему. Ощущения такие же тёплые и приятные, как и раньше. Гоуст, наверное, мог бы заснуть, прижавшись к животу Соупа, будь это вообще возможно. Рука Соупа лежит на его загривке. Гоуст чувствует, как напрягается пресс Джона, когда тот тянется за чем-то на полке над головой. Футболка задирается, и... "Я уже делал это раньше", - более ранние слова Соупа эхом отдаются в мыслях Гоуста, когда его нос и рот внезапно прижимаются к обнажённой коже живота Джона. Он ощущает текстуру жёстких волосков на теле, касающихся его губ, и вдыхает тёплый, очень человеческий запах своего сержанта. Только сейчас до Гоуста доходит, что Соуп, вероятно, имел в виду, что делал такое с партнёрами. От этой мысли приятное покалывание под кожей превращается в жар, а остатки иррационального беспокойства закручиваются в спираль возбуждения, несомненно окрашивая щёки Гоуста румянцем, а шею - яркими пятнами. Живот Соупа расслабляется, становясь совершенно мягким, как подушка. Его ладонь покидает загривок Гоуста, когда щёлкает крышка кондиционера. Джон наверняка чувствует прерывистое горячее дыхание Гоуста на своём низу живота, прямо над резинкой штанов, но не делает попытки одёрнуть вниз задравшуюся футболку, теперь прижатую к переносице Гоуста. Пальцы Соупа снова ерошат его волосы, надавливают на виски, распутывают любые узелки и колтуны, натыкаясь на них, пока те не поддаются. А Гоуст, уткнувшись лицом в мягкую человеческую плоть, губами то и дело прикасаясь к коже, когда Соуп давит пальцами на затылок, невольно представляет руки Джона в своих волосах совсем в другой ситуации. Был бы он так же осторожен? Направлял бы его столь же нежно? Дарил бы столько же удовольствия, получая своё? Или просто удерживал бы голову Гоуста неподвижно, а челюсть - расслабленной, пока бёдра Соупа прижимались бы всё ближе и ближе, пока не коснулись бы губ Гоуста? Блядь. — Споласкивать кондиционер будем в последнюю очередь? — спрашивает Соуп, и Гоусту требуется всё его самообладание, чтобы не вздрогнуть от того, что его мысли (фантазии?!) так резко прервали. — Ага, — отвечает он низким, хриплым голосом, который самому ему кажется затраханным, хотя Гоуст молится, чтобы Соуп списал это на расслабленность. Молится, чтобы Джон не почувствовал жар румянца, заливающего щёки, шею и грудь Гоуста. — Понял, — только и говорит Соуп. Он наклоняется вперёд, ополаскивая руки под струями воды за спиной Гоуста, прижимается животом к его лицу, а дорожкой волос, сбегающей от пупка — к носу и губам Гоуста, и он... Блядь, Гоуст чувствует, как наливается его член. Жар в паху, кажется, только усиливается от каждого прикосновения рук Соупа и каждого вдоха его запаха. Гоусту, блядь, прекрасно известно, что он не позволяет себя так часто трогать, а уж тем более недостаточно часто. Но у него никогда не было такой реакции, когда медсёстры помогали ему в больнице. Хотя Соуп подходит к этому не с прохладным профессионализмом медика, дающего губкой, когда ты сам не можешь двигаться, чтобы помыться. А с уверенностью и тёплой заботой... партнёра, предполагает Гоуст. Он не уверен, как ещё это назвать, ведь никогда не был с кем-то настолько близок, чтобы это подразумевало подобный уровень интимности. В юности всё сводилось к нервной неловкости и робким поцелуям. В начале военной карьеры у него случались лишь мимолётные интрижки, как и у многих. В последние пару лет Гоуст редко позволял себе такое, а если и позволял, то всегда в комфортных рамках платных услуг. Прояснить условия, получить согласие, обменяться деньгами и заполучить того, кто охотно заберётся к нему на колени, — и всё это без неловкой суеты из-за его нежелания снимать даже балаклаву или прочих ухищрений, сопутствующих соблазнению. Безопасно и просто. А теперь он стоит тут, голый в край, перед своим сержантом с повязкой на глазах и подавляет желание лизнуть его кожу, пока тот, блядь, просто оказывает ему услугу. Щелчок крышки геля для душа возвращает Гоуста к реальности, и он поднимает голову, наблюдая, как Соуп намыливает ладони, а затем опускает их на плечи Гоуста. На этот раз он, к счастью, менее... внимателен. Нежен? Менее щедр, просто растирает ладонями плечи и ключицы круговыми движениями, каждую руку до запястья. Всё ещё вминаясь в мышцы, как при массаже, оставляя кожу пылающей и покалывающей, но не задерживаясь подолгу на одном месте, не то что при мытье головы. И всё же ощущения сводят с ума — тёплые мозолистые руки на остывающей мокрой (жаждущей) коже. — Перед тем как смыть кондиционер, я вымою тебе лицо. Не нужно, чтобы мыло попало в глаза. Лучше пусть хоть кто-то из нас будет видеть, правда? Гоуст смотрит, как Джон склоняет голову набок, ухмыляясь, и одобрительно хмыкает. — Хорошо. — Соуп убирает лейку душа в сторону и добавляет больше геля для душа на ладони. — Встань. Мне пока неохота становиться на мокрый пол на колени. Можешь положить руки мне на плечи, если мыльная пена вдруг польётся на бинты. На ощупь трудно понять, как сильно всё намокло, знаешь ли. Гоуст бросает взгляд на свой член, тяжело лежащий на бедре, и несказанно благодарен, что у него так быстро не встаёт. По крайней мере нет опасности, что Соупу упрётся в лицо его неуместный стояк. Так что Гоуст подчиняется: даже кладёт руки, как было предложено, хоть это и сводит их так близко, почти в танцевальную позу (или как у любовников, готовых поцеловаться). — Голову сильно вперёд не наклоняй, а то лбом мне в подбородок заедешь. — Сам напросился, раз заставил меня этим вслепую заниматься, — смеётся Соуп, склоняя голову набок, так что его висок прижимается к челюсти Гоуста, пока он наклоняется ближе, чтобы дотянуться до спины. Одна рука Джона ложится Гоусту на грудь для устойчивости, другая уверенно проходится ладонями по каждому дюйму кожи, по каждому шраму, впадинке позвоночника и ямочкам на бёдрах. Будь у Гоуста больше наглости, он бы уже упрашивал Соупа после всего сделать ему массаж спины. Уже сейчас ощущения, блядь, лучше, чем он когда-либо надеялся испытать. И так и тянет выяснить, насколько же охрененно Джон справился бы с настоящим массажем. Судя по массажу головы — он был бы охуенно хорош. — Я тебя ни к чему не заставляю, — напоминает Гоуст, просто чтобы побыть вредным засранцем. Просто чтобы отвлечься от того, как щетина трётся о кожу Соупа, от рук, скользящих по чувствительным бокам и подмышкам, по груди. Гоусту приходится очень сознательно сдерживаться, когда пальцы Соупа проходятся по его соскам, и он с приливом смущения понимает, что они твёрдые. Торчат. Соуп не мог этого не заметить, но ничего не говорит, не отстраняется. На его лице едва ли меняется выражение — всё та же лёгкая улыбка и расслабленные брови, пока он втирает гель в волосы на груди Гоуста, в его живот, на бёдра и... Гоуст дёргает бёдрами назад, когда рука Соупа явно устремляется к его полувставшему члену: — Соуп. — Хочешь быть чистым или как? — спрашивает тот немного раздражённо, но его ладони мягко и неподвижно лежат на боках Гоуста. Затем более мягким тоном, слегка опуская голову: — Я просто сделаю так же, как делаю себе. — Мол, ничего особенного, говорит его язык тела. Гоуст прикусывает губу. Как, блядь, сказать парню, который делает тебе охуенное одолжение, что ты возбудился от того, что он шарит руками по всему твоему телу? То, что Соуп приятен глазу и, видимо, понимает Гоуста куда лучше, чем тот предполагал, тоже не особо помогает. Но лёгкие, уютные, ни к чему не обязывающие прикосновения, не требующие ничего взамен, творят с ним нечто невероятное. Скольжение больших пальцев по мышцам, ладоней по соскам, массаж головы, запах Соупа, до сих пор щекочущий ноздри Гоуста. Их близость. Та полоска кожи и грубых волос, всё ещё видимая между штанами и футболкой Соупа. (Мысль о руках Джона на своём члене.) — Я... не привык, чтобы меня трогали, — уклончиво отвечает Гоуст. Он чувствует, как яростно краснеет от низкого, прерывистого тона своего голоса. От немедленного осознания, что это не "нет". Что Соуп услышит громкое и отчётливое "не нет", потому что, если он и доказал Гоусту хоть что-то, так это то, что он гораздо умнее и проницательнее, чем о нём думают. Соуп пожимает плечами: — Всё в порядке. — Джонни, я... — выдавливает Гоуст, прежде чем руки Соупа снова приходят в движение, но он не может заставить себя произнести это. Соупу явно требуется секунда, чтобы сообразить, к чему клонит Гоуст, но когда до него доходит, брови взлетают над повязкой на глазах, рот приоткрывается. Язык скользит по нижней губе, прикусывает её изнутри, а затем Джон кивает. — Всё в порядке? — одновременно спрашивает и уверяет он, запрокидывая голову к Гоусту, словно пытаясь заглянуть ему в глаза. Он наверняка понимает, что Гоуст возбудится ещё сильнее от его прикосновений, это очевидно. И да, Гоуст хочет быть чистым, но где-то в глубине души он знает, он, блядь, знает, что бормочет своё согласное "Хорошо", потому что хочет ощутить это. Потому что ему известно: близость Джонни, которого хочется поцеловать, с членом Гоуста в руке, полностью одетого и с завязанными глазами на контрасте с обнажённостью самого Гоуста... Это то, о чём он будет вспоминать в будущем. Как и о фантазии, засевшей в мозгу, словно рыболовный крючок, — о члене Джонни на языке Гоуста, пока тот медленно трахает его в рот, и... Гоуст едва успевает заглушить стон, превратив его в прерывистый выдох, когда пальцы Джонни втирают пену в подстриженные волоски в паху, а затем, через мгновение, без всяких прелюдий обхватывают его член. Давление твёрдое, восхитительное, пока Соуп ведет ладонь к головке. Гоуст впечатлен тем, что единственная реакция на лице Джонни, когда член в его руке начинает по-настоящему твердеть и подрагивать от прикосновений, — это здоровый румянец, выступающий из-под повязки на щеках. Соуп тянет крайнюю плоть одной рукой, намыливая и там, ловкими, уверенными пальцами (отчего Гоуст сразу подозревает, что Джонни и сам не обрезан). Ладони Соупа скользят обратно вниз. Одна возвращается на бедро Гоуста, пока другая проходится по его яичкам, а затем позади них. Не сказать, чтоб Соуп не был дотошным, и Гоуст почти жалеет, что они занимаются не чем-то совершенно иным, как бы неуместно это ни было. Этого не случится. Как, блядь, Гоуст за две минуты превратился в такого озабоченного ублюдка? Он сам себя еле узнает. — Сядь обратно, ладно? — просит Соуп, а потом поддразнивающе добавляет: — Не хочу, чтоб меня огрели по башке, пока я намыливаю тебе ноги, сэр. Смех вырывается у Гоуста непроизвольно, резкое "Ха!", от которого он, что иронично, краснеет ещё гуще. Но он всё же садится, а Джонни выдавливает ещё мыла на руки и проходится ими по бёдрам Гоуста, коленям и икрам. — Прости, — бормочет Гоуст с некоторым запозданием, пока Соуп массирует свод его правой стопы, но чувствует, что это нужно сказать. — Не надо, — отвечает Джон, заканчивая со второй ногой. Одно колено хрустит, когда он встаёт, чтобы ополоснуть руки и предплечья, покрытые пеной. Он смоет её с Гоуста, вытрет его насухо, и на этом всё закончится. Если Гоусту повезёт, об этом больше никогда не упомянут, и ничего не изменится в их отношениях. Соуп снова приседает. Колени спортивных штанов уже промокли, на футболке тёмные разводы, особенно на животе, где покоилась голова Гоуста. Он медленно ведёт одну ладонь по коленной чашечке Гоуста, даже не касаясь бедра, и снова запрокидывает голову, будто пытаясь встретиться взглядом. — Хочешь почувствовать удовлетворение? Он спрашивает это так непринуждённо, будто это самый простой вопрос. Будто только что не пронзил тело Гоуста, сами его кости вспышкой жара от предложения вновь ощутить уверенные руки Соупа на себе. — Т-тебе не обязательно, — хрипит Гоуст (Это не «нет». Блядь, это не «нет»!). — Я не могу просить об этом, Джонни, это уже выходит далеко за... — За что именно? Рамки коллег? Друзей? Можно ли их вообще в самом расплывчатом смысле назвать друзьями?! — Ты и не просишь, я сам предлагаю, — повторяет Джон свои прежние слова. В голосе не слышно ни тени сомнения, неуверенности или нежелания, будто это искреннее предложение. — Просто скажи мне «да» или «нет». Гоуст ошарашен. Честно, всецело ошарашен. Соуп и правда хочет этого? Что он с этого получит? Хочет ли Гоуст самого Соупа? Что ж, последний вопрос, похоже, уже неактуален, и ему хочется сказать «да», но он чувствует себя обязанным сказать «нет». Кто его знает, может, Соуп проверяет его? Насколько ему можно доверять, не злоупотребит ли он своим положением? Мысли Гоуста несутся вскачь, разлетаясь в сотне разных направлений. Разум пытается ухватить сотню вещей, ни на чём по-настоящему не останавливаясь. Это как тишина в белом шуме. Ступор прерывает едва слышный вздох, вырывающийся у Соупа. Гоуст видит, как поднимается его грудная клетка. Джон коротко кивает и уже поднимается на ноги, тянется за лейкой душа. Очевидно, Гоуст слишком долго тянул с ответом, и Соуп воспринял молчание как «нет». Это вдумчиво с его стороны — не заставлять Гоуста говорить, не принимать тишину за согласие. Даже мило. Но... не то, чего хочет Гоуст. Он чувствует, что упустил возможность, проебался. Каким бы ни было множество причин, по которым ему не стоит принимать такое предложение от подчинённого, если и есть кто-то, в чьём присутствии Гоуст мог бы позволить себе откровенность перед вышестоящим по званию — так это Соуп. — Да. Это едва ли звук. Гоуст со стыдом обнаруживает, что голос у него хриплый и низкий. И он наверняка не должен быть слышен за шумом воды и гудением вентилятора в ванной, но Соуп всё равно останавливается и склоняет голову к Гоусту. — Да? — переспрашивает он и опускается обратно перед Гоустом на корточки. Руки пока не касаются. — Что заставило тебя передумать, лейтенант? Будь проклят этот проницательный человек. Проницательный, любопытный и такой, такой хороший. — Я... — Гоуст вздыхает, облизывает губы и лишь потому умудряется посмотреть Соупу в лицо, что тот не может пронзить его в ответ своими пронзительными голубыми глазами. — Я верю, что ты не предложишь того, чего сам не хочешь дать. Соуп ухмыляется — криво, лукаво и до безобразия самодовольно. — Буду с тобой честен, лейтенант. Если бы ты сам попросил, я бы из принципа отказал. А если бы приказал? Ага, нахер, я б на тебя рапорт накатал так быстро, что ты бы и трусы натянуть не успел. — Одного моего «да» достаточно для того и другого, Соуп. Джон фыркает: — Ага, если б я хотел, чтоб тебя уволили. Нет уж, мне нравится с тобой работать. И не думаю я, что ты бы сам попросил, иначе мы бы до твоего душа и не дошли, сэр. — Много ты доверяешь своему командиру, сержант. — Этот конкретный командир много раз доказывал, что достоин доверия. — Соуп кладёт ладони Гоусту на ноги, мучительно медленно ведёт ими по внутренней стороне бёдер, едва касаясь из-за мыльной пены, пока пальцы не упираются в сгибы паха, прослеживают их легонько, а затем возвращаются к коленям. Руки горячие, мягкие и уверенные. Прикосновение почти не отличается от того, как Джон его мыл, но в то же время это нечто совсем иное. Соуп смотрит на него в упор, даже через повязку. Нет других слов описать то, насколько обнажённым чувствует себя Гоуст под пристальным взглядом Соупа, и с каким отчаянным удовольствием он ловит каждую секунду этого ощущения. — Теперь я доверяю ему подсказать мне, если нужно что-то изменить в подходе, да? Снова сверяется. Постоянно сверяется и следит, и знает слишком много, и... Гоуст никогда больше не посмотрит на Соупа так, как смотрел до сегодняшнего дня. И дело совсем не в неприкрытом желании, горящем в крови. — Да, — отвечает Гоуст, ещё раз подтверждая. Взгляд прикован к лицу Соупа, кожа покалывает от ощущения того, как большие пальцы Джонни чертят круги на внутренней стороне коленей. — Хорошо, — только и говорит Соуп. Ладони ложатся на внутреннюю сторону бёдер Гоуста, пока движутся вверх. Медленно, разминая, посылая электрические искры по коже. Гоусту казалось, что руки Соупа, моющие его, ощущались очень интенсивно, но это... Это другое. Это намеренно. Это прикосновение идёт рука об руку с осознанием близкого удовлетворения. С осознанием, что оно должно разжечь огонь в костях Гоуста. С осознанием разрешения. И Гоуст не сдерживает стон, когда тёплая ладонь, твёрдая, но нежная, обхватывает его яички, а пальцы другой руки обвиваются вокруг головки члена. Это просто. Это ошеломляюще. Гоуст смутно отмечает, что, наверное, долго не продержится. Гель для душа даёт ровно столько смазки, чтобы скольжение было приятным, но при этом можно было чувствовать текстуру кожи Соупа на своей. Ощущать, как большой палец Джонни поглаживает его яички, как какой-то палец давит на промежность. Гоуст упирается рукой в плечо Соупа сзади, пытаясь удержать себя от толчков в кулак, в восхитительные движения на члене. Джон наклоняется чуть ближе, будто приглашая Гоуста прильнуть к нему, поддаться изгибу позвоночника, желанию обвить Соупа руками, притянуть его голову к себе под подбородок, втрахиваться в его ладонь, тереться об него, сделать Джонни своим... своим... — Блядь, — стонет Гоуст, громко и низко. Он так сильно хочет его. Но вместо этого выпрямляется и смотрит на Соупа, стоящего перед ним на коленях. На ритмичные движения руки Джонни, на чёрную бандану вокруг его глаз, на румянец на щеках, на алые губы, растянутые в ухмылке — самодовольной и довольной, и... О черт, Гоуст видит, как ткань штанов Соупа топорщится в районе паха — Джону это нравится, он хочет этого... хочет Гоуста... — Джонни... — Ага. Гоуст сейчас кончит. Он чувствует это в напряжении позвоночника, поджимающихся яичках, подрагивании члена в руках Соупа, и вот уже — отпускает себя, зажмурившись, со стоном, срывающимся с губ. Лишь в последний миг он открывает глаза, желание посмотреть на Джонни пересиливает стремление слепо падать в блаженство. Он успевает заметить, как семя выплёскивается на пальцы Соупа и собственные бёдра. Внутренности будто леденеют и полыхают одновременно, когда капля попадает Джонни на лицо — полоска на повязке и капелька на нижней губе. Это неописуемо горячо и чертовски стыдно — голова Соупа дёргается от неожиданного ощущения. Но шок быстро проходит, и розовый язык показывается наружу, слизывая каплю спермы с усмешкой, а затем Джон сглатывает. И Гоуст... Гоуст не может отвести взгляд. Кончил бы снова, будь это физически возможно, от вида того, как Джонни пробует его семя на вкус, как жемчужно-белая жидкость пропитывает ткань на переносице. Блядь! — Ну вот, — бормочет Соуп, голос низкий и хриплый, очень похоже на то, как он звучит в гневе, только без намёка на напряжение. Руки замерли и теперь просто удерживают Гоуста, ожидая, пока он переведёт дыхание, которое украл не столько оргазм, сколько эта картина: Соуп, слизывающий сперму Гоуста — образ, навеки отпечатавшийся в памяти. — Охренеть. Соуп смеётся и наконец встаёт, ополаскивая руки: — Лучше, чем таскать это с собой ещё неделю или три. — Да я бы справился, — бурчит Гоуст. Мозг опустел, и взгляд прикипел к выпуклости на штанах Соупа. — А как насчёт тебя? Джон выдавливает ещё геля для душа на ладонь, прежде чем поставить бутылку обратно, и с пугающей точностью обхватывает пальцами подбородок Гоуста. Видно, что он улыбается, «глядя» на Саймона сверху вниз. — Не волнуйся обо мне, лейтенант, — заверяет он. Как и с волосами, пальцы Соупа массируют лицо Гоуста круговыми движениями — по линии бровей, скулам и вискам, по щекам и переносице. Гоуст, в посторгазменной неге и с беспрецедентным доверием, просто закрывает глаза и позволяет себе наслаждаться. Позволяет купаться в ласке и нежных прикосновениях, позволяет голове расслабленно покоиться в ладони Джонни и поворачиваться куда угодно, пока Соуп не сочтёт его достаточно чистым. Он никогда не был любителем посткоитальных обнимашек, но к такому мог бы и привыкнуть. Остаток душа проходит в той же расслабленной, заботливой манере. Соуп споласкивает Гоуста, стараясь не оставить ни капли пены. Он позволяет Гоусту направить себя к полотенцу, поскольку успел забыть, где оно лежит в ванной. Тщательно выжимает влагу из его кудрей так, как сам Гоуст никогда не заморачивается. Под балаклавой они всё равно распушатся, пока он не разозлится и не обкорнает их в очередной раз. Как только Гоуст окончательно обсыхает и сообщает Соупу, где хранит свежее постельное бельё, он остаётся в ванной один. Без свидетелей, немного дезориентированный и будто оголённый — так, как не припоминает, чтобы ощущал когда-либо раньше в приятном смысле, но... он чувствует себя хорошо. Чистым. Расслабленным. Наполненным. Словно поел любимого блюда и сладко выспался одновременно. Гоуст толком не знает, что с этим делать, но всё равно одевается, полощет рот ополаскивателем, поскольку подвергать руки новым испытаниям не собирается, натягивает свежую балаклаву и выходит в комнату. — А вот и ты, — приветствует его Соуп, запихивая подушку Гоуста в чистую наволочку. Чёрная бандана с маленьким белым пятнышком свободной петлёй висит у него на шее, а слишком голубые, слишком наблюдательные глаза прикованы к полностью одетой фигуре Гоуста. Открыты лишь перебинтованные руки да глаза, но Соуп всё равно окидывает его взглядом, будто должен что-то проверить. — Как твои повязки? — Как ни странно, сухие, — подтверждает Гоуст. Он, по правде, перестал обращать на них внимание где-то на середине душа, но, видимо, подсознание выполнило свою работу. — Точно? — Соуп швыряет подушку в изголовье кровати. — Не хочу, чтоб там началось воспаление или типа того. — Да, сержант, — ворчит Гоуст, но Соуп, кажется, не принимает это близко к сердцу, закидывая грязное бельё в корзину для белья рядом с тем местом, где стоит Саймон. — Мы в порядке, лейтенант? — Он смотрит на Гоуста снизу вверх, вглядываясь в глаза, в скрытое маской лицо, снова сверяясь. Гоуст вздыхает, сбрасывая напряжение, подкравшееся к нему после выхода из ванной: — Мы в порядке, Джонни. Соуп лыбится, донельзя довольный собой: — Значит, завтра в 21:00? Гоуст моргает: — Что? — Ты ж сказал, что моешься каждый день, если не по два раза. — Сказал. — Ну вот, завтра в девять, — Джон склоняет голову набок тем самым жестом, что и раньше — кротко и заинтересованно, и снова предлагает: — Да или нет? Гоуст колеблется. Ему следовало бы мыслить здраво и сказать «нет», следовало бы с самого начала отвечать «нет» каждый раз. Но до сих пор всё шло хорошо. И даже поумней он завтра поутру — Гоуст уверен, что Соуп воспримет отказ с достоинством. Хотя, откровенно говоря, Саймон не видит такого развития событий. Так что ответ очевиден: — Да.