Телепередача

      Прошло два дня с тех пор, как я получил свой первый лист с аккордами, по которым должен был играть музыку для спектакля, но дело не клеилось. Несколько раз мама снова выкидывала мою гитару, только завидев её. Я правда не понимал причину такой агрессии — отец относился к моей любви к музыке куда менее жестоко. Тем не менее, это не мешало мне по утрам тайком выбегать из дома в уже становящуюся родной студию. Хотя, это нельзя было назвать студией — Виктор называл этот дом просто «арендовочным помещением». Тимофей Дмитриевич чем-то шуршал около сцены — видимо, пересчитывал и рассматривал инструменты.       — Станислав Сергеевич, — вдруг позвал он меня, когда я за сценой снова изучал гитары, имеющиеся в студии. Я вышел к молодому человеку.       — Вы ведь знаете, что наши инструменты не из прочных? — обратился он ко мне с суровым взглядом, и тут я вспомнил.       Мне часто хотелось попробовать сыграть на чём-то помимо собственной гитары, и когда вдруг представился такой случай, я не смог удержаться, но... Я действительно не знал, что здесь это запрещено.       — Извините, — тихо произнёс я. — Я... Я думал, эти инструменты нужны для репетиций.       Тимофей Дмитриевич чуть приподнял брови и, сузив глаза, с подозрением покосился на меня.       — Это так, но, насколько мне известно, вы используете их не для этих целей, — он скрестил руки на груди и уставился на меня.       Я замер. Почему он ведёт себя так, словно главный здесь он, а не господин Браун? Но своего замешательства я не выдал.       — Да, я... Я тренируюсь для личных целей, просто поиграть... Иногда.       — Поиграть.       Он достал из кармана брюк тяжёлую связку ключей и молча протянул мне.       — Что ж, тогда держите. Ключи от подсобки, дверь у входа в дом.       Поначалу я подумал, что это некий знак уважения к тому, что я тренируюсь даже больше нужного, и что инструменты, находящиеся в этой самой подсобке, Тимофей Дмитриевич любезно предоставляет мне как поощрение, но, к сожалению, это оказалось совсем не так.       — Как приведёте все инструменты в порядок, подойдёте ко мне и отдадите ключи, — молодой человек одним движением тут же скрылся за шторкой и уже через секунду грохотал пластинками и дисками, в то время как я с ошарашенным лицом смотрел то на ключи, то в сторону грохота.       Постояв так пару минут, я отправился к выходу и уже через пять минут был у входа в дом. Подсобки я всё ещё не видел. Я подумал, что, возможно, она находится где-то сбоку или сзади здания, но и там не оказалось заветной двери. На помощь мне пришёл проходящий мимо Егор Петрович.       — А. Тимофей Дмитриевич тоже заставил вас убираться? Ох, ни слова больше! С его-то непростым характером мы все через это прошли, но, право, он честный человек. Кроме того, господин Браун не предъявил ни одной претензии, что значит, что подобное ему либо безразлично, либо он это поддерживает, но только об этом никому не слова, — заговорчески произнёс коллега. — Кхм, так вот, вам нужна подсобка? — наконец перешёл он к теме.       — Да.       Но вместо того, чтобы показать мне дорогу, Егор Петрович, взяв листок и ручку, принялся писать какой-то адрес, после чего протянул бумажку мне.       — Идите по этому адресу, здесь недалеко, — и он оставил меня.       Мне показалось немного странным то, что подсобка, судя по указанному адресу, находилась вообще на другой улице. Возможно, часть с предполагаемой подсобкой Виктор не успел выкупить, поэтому пришлось идти на такие меры? Но почему тогда не в курсе Тимофей Дмитриевич? Или он так шутит? В любом случае, я начинал сомневаться в том, что все эти задания как-либо относились к моей должности.       Когда я наконец дошёл до нужной улицы, уже стемнело. Я взглянул на часы — они показывали половину шестого.       Эта улица не была похожа на другие улицы Москвы. Здесь царила какая-то особенная атмосфера — вокруг стоял гул людей, были слышны песни и танцы, и лишь иногда по дороге проезжали повозки с уже изрядно уставшими лошадьми.       Когда я шёл по улице, я заметил, что здесь толпилось много музыкантов. Кто-то играл на скрипке, кто-то на небольших барабанах, а кто-то, как я, на гитаре. Словом, здесь собрались самые разнообразные музыканты, но всех их объединяло одно.       Сначала я не понял, что это, но присмотревшись к старой, местами порванной и грязной одежде этих людей я понял — они очень бедны. Здесь были и дети. Некоторые собирались целыми семьями и исполняли разные композиции в мнимой надежде заработать хоть рубль. Каждый из таких музыкантов, видя то, в какой одежде я хожу, какая у меня гитара и опрятность прожигал меня взглядом.       И тут я заметил ребёнка. Мальчик лет шести, ещё совсем малыш, стоял поодаль от шумных компаний и с зажатым видом тихо наигрывал мелодию на старой гитаре с двумя порванными струнами.       Я порылся в карманах, ища чековую книжку или немного купюр и подошёл к мальчику.       — Ты чудесно играешь, — я тепло улыбнулся ему и бережно положил бумажку в чехол гитары. Малыш, видимо, впервые видел такие крупные для него деньги — это было видно по тому, как удивлённо расширились его ярко-голубые глазки.       — Тебе эти деньги намного нужнее, чем мне. У меня их много. Я ещё заработаю, — с улыбкой ответил я, видя, как ребёнок смущённо отодвигает купюру.       — Спасибо, — дрожащими губами прошептал он.       Я ещё раз улыбнулся ему и отправился дальше.       Здесь было слишком ярко, подумал я, прежде чем меня в который раз за вечер ослепил свет фар одной из «Чаек». Я даже немного удивился этому — такие машины могли позволить себе только богатые люди. У моих родителей тоже было несколько машин, две из которых «Чайки» — и всё равно это казалось мне какой-то диковинкой, особенно вкупе с проезжающими мимо повозками.       Я подошёл к одному из зданий и вновь сверился с адресом на листке. Этот дом был самым высоким и большим из всех находящихся на этой улице, и возвышался над другими постройками, словно огромная гора. В целом, здание было похоже больше на кинотеатр, нежели на какую-то подсобку. Здание было серовато-красным, с большими дверями и парковочными местами, и в целом выглядело очень опрятно и гордо в сравнении с другими домами. Я открыл дверь и прошёл внутрь.       Поначалу я даже не понял, на что было похоже помещение изнутри — то ли на ресторан, то ли на театр, то ли на гостевую комнату. Тем не менее, я подошёл к сторожу и вежливо спросил, где находится подсобка с музыкальными инструментами. Ответом мне послужило слово: «Кабаре» и палец, указывающий куда-то налево.       Помещение было просторным, светлым и на удивление пустым — здесь совсем не было людей. Однако когда я, миновав длинный коридор, подошёл к большой двери, то услышал тихую джазовую мелодию и звук наливающихся напитков. Я приокрыл дверь и зашёл.       Да, это определённо было кабаре. Я оказался в большом зале с круглыми столиками, накрытыми белой атласной скатертью и громоздкой люстрой с большими блестящими камнями. Само помещение имело округлую форму, посередине была такая же круглая сцена, а рядом — небольшой бар с шампанским и вином.       Некоторые люди уже сидели за столиками — кто-то ожидал напитков и кушанья, кто-то уже уплетал вишнёвый пудинг, запивая его чаем с лимоном. Иногда по залу сновали официанты — этакие вылизанные аккуратные человечки. Видимо, концерт (или что это должно быть) ещё не начался. В зале стояла тишина, помимо периодического шушуканья присутствующих и звона бокалов.       Я выбрал себе пустой столик поодаль от всех и незаметно присел за него.       Прежде чем ведущий объявил начало следующего выступления, прошло около десяти минут. Занавески раскрылись, включились прожекторы, и на сцену вышла... Виктория.       У меня перехватило дыхание. Девушка с гордым лицом поднялась по ступенькам, поправила волосы и, помахав рукой, ослепительно улыбнулась зрителям. Те одарили её бурными аплодисментами — я с заворожённым взглядом медленно последовал их примеру, рассматривая наряд леди.       Она была бесподобна. На Виктории было лёгкое белоснежное платье до колен, чуть развевающееся при движении, чёрные чулки с бантиками и белые туфли на небольшом каблуке. Волосы девушки были убраны в пучок, из которого игриво выглядывал большой блестящий светлый бант, а передние прядки красиво спадали на лицо. Благо, она не видела меня, иначе бы я точно сгорел со стыда.       В зале заиграла лёгкая джазовая музыка (только сейчас я заметил на отдельном балкончике группу музыкантов), Виктория прокрутила микрофон в руке и приготовилась петь, как вдруг, прислушавшись к мелодии, возмущённо подняла брови и подняла взгляд на музыкантов.       — Почему вы играете не то? Мне не нужен джаз! — она сложила руки на груди и встретилась взглядом с дирижёром, дав ему кивок. Тот мигом перенаправил свою команду, и те начали играть нежную плавную мелодию. Пианист сел за инструмент и осторожно, будто боясь, что они снова играют не то, начал перебирать пальцами клавиши, превращая набор звуков в мелодию. Вместе с игрой других музыкантов это звучало великолепно.       — Извините, — немного смущённо улыбнувшись, Виктория повернулась к зрителям и расправила плечи.       — You are so beautiful to me, — медленно пропела она. Её взгляд был устремлён совсем не на зрителей, как это обычно делают певцы или актёры. Она смотрела куда-то вдаль, будто задумавшись о чём-то своём, пока губы сами пропевали нужные строчки. Её голос был невероятным и таким мягким и бархатным, что я на мгновение задержал дыхание.       — You are so beautiful to me,       Can't you see,       You're everything I hoped for,       You're everything I need! — отчаянно прокричала девушка в зал, и сейчас я обратил внимание на её глаза.       Виктория тихо выдохнула и, пока шла музыкальная пауза, медленно двигалась в такт музыке. Потом она слабо улыбнулась (мне показалось, она выдавила из себя эту улыбку) и продолжила:       — You are so beautiful to me,       Such joy and happiness you bring,       Such joy and happiness you bring,       Like a dream...       A guiding light that shines in the night, — она опустила руки, сжатые в кулаки, настукивая каблуками туфель ритм песни и щёлкая пальцами. Девушка выглядела странно — словно из неё высосали всю жизненную энергию. Она неуверенно пыталась улыбаться зрителям, всё ещё не замечая меня, и иногда закрывала глаза.       — Heaven's gift to me,       You are so beautiful to me... — девушка закончила песню и наконец подняла взгляд на зрителей. В зале с полминуты стояла тишина. Виктория неловко улыбнулась, и вдруг, будто по её безмолвному приказу, зал оглушился аплодисментами.       Девушка несколько раз изобразила что-то вроде поклона и сошла со сцены в зал. По пути она с безразличным видом приняла у официанта ручку и принялась ставить подписи на протянутых листках. Это зрелище продолжалось до тех пор, пока бармен с недовольными криками не распугал оставшихся, более наглых зрителей. Виктория с благодарностью улыбнулась ему и, подойдя к стойке, попросила американо с пенкой и ещё что-то, что я не расслышал.       Было уже почти одиннадцать, и люди потихоньку расходились. Виктория, недолго думая, с усталым видом присела за мой столик.       — Иногда они бывают очень назойливы, всё никак не привыкну, — слабо усмехнулась она, и, смахнув слипшиеся волосы, удивлённо посмотрела на меня. — Неожиданно. Тебе дали какое-то задание?       — Да, мне нужно было в подсобку и я увидел, что ты здесь поёшь, и...       — Не продолжай, — она с напряжённым взглядом чуть отвернулась и отпила свой американо. — Это ведь он тебя отправил? — спустя секунду серьёзным тоном спросила она, будто пытаясь прочитать по моему лицу ответ.       — Ты про Тимофея Дмитриевича? Да, и мне передали, что он тот ещё чудак, — выдохнул я и сложил руки перед собой.       — Ясно. — Виктория нервно постукивала пальцами по глянцевой поверхности деревянного стола. Ответ на вопрос её будто уже не интересовал.       Она плакала. Так странно, что я понял это только сейчас. Её слезящиеся глаза будто всеми силами хотели скрыть этот факт, поэтому иногда она, не совладав с эмоциями, отворачивалась и делала вид, что роется в сумочке. Вообще казалось, что сумочку она носит как раз для подобных неловких моментов.       — Всё хорошо? — неуверенно спросил я, взглянув на неё ровно в тот момент, когда она повернулась ко мне. Девушка украдкой вытерла выступившие слёзы и убрала платок в сумку.       — Да. Конечно, — она постаралась улыбнуться, но я отчётливо видел, что это далось ей с трудом. Виктория отпила ещё немного кофе и упёрлась руками о подбородок.       — Виктор был прав насчёт тебя, — сказал я через некоторое время, на что девушка с озадаченным лицом подняла голову.       — Насчёт..?       — Ты чудесно поёшь.       Я сказал это абсолютно серьёзно, и, кажется, даже не краснея. Виктория учтиво улыбнулась и наконец посмотрела на меня своими грустными тёмно-карими глазами, после чего обернулась на звук бокалов, убираемых на полки и звон только что вымытой посуды.       — Кабаре скоро закроется. Пойдём на улицу.       Прежде чем мы ушли, Виктория подошла к бармену и протянула ему какой-то листок. Тот, внимательно изучив содержимое, коротко кивнул и положил листок себе на полку.       На мой вопрошающий взгляд девушка с невозмутимым видом пожала плечами:       — Они должны заранее знать, какие песни я буду петь завтра.       Я открыл дверь на улицу, пропустив Викторию вперёд — и тут же пожалел об этом, потому что шёл ливень.       Я достал часы и бросил на них мимолётный взгляд. Время было почти двенадцать. Родители, как я предполагал, уже обыскались меня. Мы с моей спутницей решили постоять на крыльце.       Капли дождя с немного противным грохотом стучали по крыше нашего небольшого укрытия. На небе светили звёзды — совсем как в тот вечер, когда Виктория пробралась к нам во двор поместья. Наверное, она подумала, что в такой жуткий ливень я не увижу её слёз.       — Всё... точно хорошо?.. — тихо и уже неуверенно повторил я свой вопрос.       Она не ответила.       Я стоял в полном замешательстве. Когда рядом с тобой плачущая девушка, которой ты не можешь помочь, сложно вообще что-то предпринять.       — Он бросил меня, — безучастным, холодным голосом произнесла она.       — «Он» — это..? — не понял я. Хотя вопрос был глупым, а ответ очевидным.       — Тимофей Дмитриевич, — она с будто пустыми глазами смотрела куда-то вдаль, сквозь дождь, и прикусила губу. Это имя явно вызывало боль. — Он... считает меня наивной. Говорит, что хоть и любит меня, не может жениться на такой.       Я понимал, что мне нужно было как-то поддержать её, но как? Она выглядела такой печально-отстранённой...       — Возможно ты правда иногда бываешь... наивна, но это ведь не значит, что...       Она резко вкинула голову и гневно посмотрела мне в глаза.       — То есть ты считаешь меня такой же, да? — Виктория немного сбавила пыл и смотрела на меня уже расстроенно. Пока я осознал, что только что ляпнул, девушка спустилась по ступенькам и уверенными шагами направилась куда-то. Ветер трепал её намокшее платье, которое она на ходу поправляла рукой, пока капли дождя стекали по её лицу.       Я ринулся за ней, и догнал её чуть больше, чем через мгновение, схватив за руку. Она со слезами на глазах обернулась на меня.       — Что?!       — Извини, я...       Она с презрением прищурилась, молча смотря на меня.       — Я слушаю, — язвительно прохрипела она.       Уже замерзает, подумал я...       — Я правда не хотел тебя обидеть. Просто... сложно что-то сделать в такой ситуации...       — Ладно, всё в порядке, сама ничего сделать не могу. Ты не виноват. Никто... — она отвернулась и шмыгнула носом, — не виноват.       Мы с минуту стояли, смотря друг другу в глаза. Единственным, что я слышал в этот момент, был неуспокаивающийся дождь и шумящий ветер, трепавший её волосы.       — Ты вся промокла, – я раскрыл зонтик и протянул его девушке. Та неуверенно сжала ручку в руке и слабо — в который раз за вечер — улыбнулась.       Прошло мгновение, прежде чем я понял, что её тёплые, чуть влажные губы коснулись моей щеки. Виктория притянула меня ближе, осторожно взяв за руку. Она была ледяная — в отличие от её губ, которые уже медленно отстранялись от меня. Это было слишком быстро.       Кажется, она впервые искренне улыбнулась мне.       — Спасибо.       Она отпустила мою руку и отошла от меня.       — Спокойной ночи.       — Спокойной ночи, — я улыбнулся ей и помахал рукой, глядя, как фигура девушки растворяется в темноте.       Шёл дождь, а я так и стоял, продолжая с улыбкой смотреть ей вслед. Я давно промок и скорее всего простыл — но было ли это таким уж важным сейчас?