Ближе, чем осмелишься

Ладони Ноэля, казалось, прожигали шею — настолько они были горячими. И всё, чего хотелось в тот момент Кайлу — это покориться этим словам. Они звучали где-то в самом сердце, и Кайл словил себя на мысли, что он готов убежать оттуда под силой глубокого грудного голоса, но он не мог даже кивнуть в согласии. Ещё мгновение, и Кайл рухнул бы на колени от внезапно накатившей слабости, но снова его разум сыграл с ним ту же шутку. — Не бойся… — прошептал он, снова слушая себя словно со стороны. Его ладони мягко погладили предплечья Ноэля, останавливаясь на запястьях. — Всё будет хорошо. Я справлюсь. Кайл облизал губы и постарался вдохнуть поглубже, чувствуя, как ему становится совсем трудно дышать от этой хватки, паника от всего происходящего так и не родилась и желание сбежать испарилось. Ноэль расслабил руки, медленно скользя ладонями по плечам, рукам Кайла, оглядывая его так, словно искал раны или повреждения. — Ты прекрасен, Кайл Торн… — прошептал Ноэль, рассматривая его, в очередной раз превращая этот взгляд в ласку. Перед глазами Кайла пронеслось воспоминание о том, как Ноэль смотрел на него во сне, и он смутился. Это было неправильно. Что-то в этом было неправильно. — Ангел это ты… — зачем-то сказал Кайл, и ситуация словно треснула пополам — до его слов и после. Потому что он вдруг понял, что Ноэль не спал. Он просто как-то знал, что Ноэль не спал рано утром, когда ему приснился очередной сон о нём, о них. — Прости меня, — Кайл резко отошёл от Ноэля, будто придя в себя. — Я понял. Я уйду. Я сейчас оденусь и уйду. И ты отдашь мне моё позже. И ты напишешь меня тоже позже. Я обещаю, что перестану задавать тебе вопросы, я найду ответы сам. Я всё запомнил, Ноэль, я всё запомнил. Это были совершенно дикие сутки. И день, и ночь были ужасно дикими. Кайл словно не в себе подхватил рюкзак из мастерской, в последний раз мазнул взглядом по картине. Она была нереально красивой. Не сам Кайл на ней, не пейзаж на фоне. Образ, поток, полёт — картина была восхитительной в своей светлой печали. Понимая, что его снова утягивают лишние мысли, Кайл рывком оторвал от неё свой взгляд и решительно вышел из мастерской. Но до двери не дошёл. — Кайл! — прозвучало будто из другой комнаты, но обернуться он не успел. На его плечи легла рубашка, ещё теплая от сушки, а потом его обняли горячие руки — Ноэль сам был снова обжигающим. — Я знаю, что ты справишься, — зашептал он ему на ухо. — Но, если тебе будет совсем тяжело, помни, что ты никогда не бываешь один. В тебе есть сила — сила твоей души. И я не закрою перед тобой дверь, если действительно тебе понадоблюсь. Но ты должен уйти сейчас. Должен, понимаешь? Ты рядом со мной просто сойдёшь с ума, — Ноэль замолчал, словно он оправдывался, словно извинялся, а потом поток его мыслей иссяк. Но объятия всё длились. — Я верю в тебя, хранитель… — едва слышно закончил он, и руки исчезли. Когда Кайл обернулся, в прихожей он был один. Он пришёл на пару первым — студгородок был ещё совсем пуст, да и корпус тоже. Подключил телефон к зарядке, и почти сразу после загрузки получил с десяток сообщений. С кафедры, от Ирмы. А ещё от отца. До него дозвонился тренер, и это не могло быть хорошо. Решив разобраться со всем по мере возникновения проблем, он спокойно дожидался начала занятия, глубоко задумавшись о том, как ему теперь будет учиться, если он не хочет больше посвятить свою жизнь подобной карьере. Успокаивая себя тем, что знания о принципах экономики никогда не бывают лишними, он решил, что просто закончит здесь этот год. Просто закончит, получит диплом. А там уже посмотрит, что с ним делать. По мере того, как аудитория заполнялась студентами, Кайл всё ярче видел, насколько раньше он был слеп. Сейчас он смотрел на своих однокурсников новыми глазами, понимая, что многое, что было скрыто от него, сейчас являлось очевидным. Лицемерие, беспечность, искренность, смущённость, зависть… Наверное, поэтому он не смог промолчать, когда Ирма села рядом с ним. — Ирма, я знаю, что ты влюблена в меня. Дин рассказал. И мне жаль, но я не отвечу тебе взаимностью. Не хочу больше строить отношения для «галочки». Не могу ответить на твои чувства, прости. И мне неловко с тобой общаться из-за этого. Ирма вспыхнула. Она не ответила сразу, однако и той реакции, что ожидал от неё Кайл, не последовало. Она не сбежала куда-то подальше в аудиторию, и уж тем более, не ушла с лекции. Просто смотрела в учебник, а потом внимательно слушала преподавателя, когда занятие началось. А вот в коротком перерыве, пока лаборант настраивал какие-то технические моменты для проектора, она наклонилась к Кайлу. — Я правда думала, что у меня есть шанс. Я думала, ты проживёшь расставание с Линдси и обратишь на меня внимание. И… Наверное, спасибо, что сказал мне. Без всяких «дело не в тебе, а во мне, ты прекрасна, но…» и тому подобного. Мне тоже жаль, но… Сердцу не прикажешь. Только не думай, что ты потерял приятеля в моём лице из-за этого. Мои чувства — это моя проблема. Но мы всё ещё вполне можем просто общаться. В конце концов, Линдс сейчас — королева другого королевства. Она кивнула на бывшую Кайла, и тот тут же понял, о чём Ирма говорила. Линдс переобулась, теперь являя из себя отъявленную добродетель, и Кайл даже полюбопытствовал на минуту, кого же она подцепила, что так изменилась. Уж ни кого-то из королевской семьи ли? Но этот интерес быстро пропал. На перемене Линдси попыталась подойти и устроить светскую беседу с Кайлом, но он не собирался сочинять приятную линию разговора о том, как он провёл лето, и просто отговорился занятостью. В кафе Кайл увидел Ноэля — тот выглядел необычно печально и даже не слишком активно реагировал на слова своих друзей. На них Кайл взглянул тоже новыми глазами. И теперь в лузерах он вдруг увидел… Личности. Индивидуальность каждого так яро бросалась в глаза, что Кайл даже проморгался. Под конец дня Кайл сделал для себя удивительное открытие. Три года он учился в одном колледже с одними и теми же однокурсниками. А в этом году он внезапно попал в какое-то другое место. С другим людьми. Другими законами. И другими «так принято». Словно Кайл одномоментно увидел их все — и те, которые знал ранее, и отличные. Кайл видел по-новому не только людей. Предметы, программу, саму систему обучения. И это было странное чувство, потому что он всё это знал и раньше, только под совсем другим углом. Вернувшись домой, он просто уснул, не утруждая себя ни ужином — аппетита не было совсем, ни стиркой. Он устал. По-настоящему устал за этот день, и за вчерашний тоже. Утром он снова явился в колледж одним из первых. Ему оказалось достаточно просто принять несколько решений. Например, зайти в деканат и написать заявление об отказе от спортивного участия. Он больше не хотел тратить на это время. Весь вкус причастности к футбольной команде растаял под призмой его нового «я», и теперь внешняя шелуха казалась лишней. Он готовился к тому, что весь день будет отвечать на вопросы ребят, но поговорить пришлось только с тренером и Марком, который этой новости откровенно обрадовался. И Кайл подумал бы, что это чудеса какие-то, однако до него довольно быстро дошло. Он сказал всё, что хотел, прямо и честно. Не создавал лишней драмы или дополнительного повода для обсуждений. Все всё поняли. И оставили его в покое. Отец не понял. Отец не понял, и даже грозился приехать на выходные, чтобы вставить ему мозги, но Кайл на секунду прикрыл глаза, выдохнул, расслабился и просто ответил — он своё решение принял. Если отцу надо, пусть приедет, можно обсудить. Это окончательно вывело Торна-старшего из себя, и беседа прервалась. И Кайл знал, что папа не приедет. Далеко, много времени, не стоит выделки овчинка. Несколько месяцев до первых плановых работ проходили спокойно. Он только учился, и учился, и учился, забив и на вечеринки, и на старые связи, и на поддержание нужного образа. Ближе к октябрю он снова устроился в кафе, честно заполнив все дыры в графике, которые мог, исходя из своего расписания. Работа официантом занимала мысли, но оставляла простор для воображения, и это делало учёбу чуть более выносимой. Потому что Кайл понял, что ему многое не нравилось со всем. Например, построение бизнес-систем. У него не было проблем с этим предметом, и он даже выбрал одну из самых непростых тем для зачётной оценки, но ему не нравилось. Удовольствия в этом не было. Ему казалось, что он совсем не думает над теми вопросами, что так ярко горели у него при встрече с Ноэлем, но каждый день по чуть-чуть информация укладывалась, и иногда он совсем неожиданно понимал. Что-то новое. Что-то несуразное, абсурдное, а иногда и что-то банальное и простое. Ноэль ему говорил узнать себя. Не винить себя. Найти мир с самим собой. И это постепенно происходило само. Не в один момент. Иногда после разговора с кем-то из клиентов. Иногда после кино с Ирмой, которая теперь совсем перестала пытаться его соблазнить — это было очень заметно. Иногда утром, едва открыв глаза, а иногда и днём, вспомнив свой сон, Кайл что-то понимал. Он нарочно не лазил по своей памяти, нарочно не пытался вернуться в те странные сутки, и только иногда жалел, что даже не сфотографировал свою картину. Потому что были моменты, когда у него кончики пальцев чесались приехать к Ноэлю и снова посмотреть на неё. Он по ней скучал. А о Ноэле старался не думать, хотя и видел его теперь в колледже почти ежедневно. Однако потом случилось что-то странное. И удивительное. В один из дней, когда он ещё не совсем хорошо научился справляться со своим новым расписанием, а задания на дом душили объёмом и видимой бессмысленностью, тоска почти парализовала его. Он сидел на подоконнике у библиотеки, пытаясь найти хоть какой-то мотив во всей этой ситуации — он учится, работает, но не видит во всём этом никакой радости. Апатия разворачивала в его душе настоящую беспросветную ночь, и он в этой ночи тонул. Такая интенсивность грусти его уже давненько не беспокоила, а потом он вдруг словно проснулся. Он вчера, неделю, месяц назад чувствовал другие эмоции. Яркие и не очень, понятные и не очень, радостные и не очень, но он чувствовал. А вот апатия пришла к нему впервые. Вот такая — серая. Как те люди в том сне. Читая многое об алекситимии, он ввёл в свою жизнь некоторые привычки, чтобы побороть эту свою ущербность. Он делал эти «упражнения» без особой надежды на успех, не всегда даже понимая их смысл, однако теперь он вдруг понял, что они, оказывается, дают результат. Вот он — результат! Апатия, да ещё такая, что хоть напейся. Кайл обернулся к окну, надеясь увидеть в небе хоть один тёплый солнечный луч, чтобы немного отвлечься от серости в душе, но увидел Ноэля. Тот пристально смотрел в окно, и Кайл знал, что тот смотрит именно на него. Ноэль кивнул. И снова, снова Кайл понял, что тот хотел сказать. В тот вечер Кайл в первый раз после того странного разговора пришёл к Ноэлю. Он принёс еды на вынос, уселся на матрас в кабинете, с сожалением посмотрел на пустую стену, где раньше на полу стояла картина, и открыл учебник. Они не общались с Ноэлем ни в тот раз, ни потом, однако учиться в этом месте было легче. А ещё каждый раз после такого не общения на Кайла валились разные «понимания». О себе. Об отце. О своём пути. И самое странное, самое непонятное — Кайл никак не мог связать, что же именно в этом месте подстёгивает его мозги к новым выводам. Однако работало это без осечек. Кайл даже загадал однажды вечером, что хочет узнать, чем же он сможет заниматься для души, что сможет зажечь азарт в его сердце, чтобы не прозябать клерком в банке. И да. Ему пришёл ответ на этот вопрос. Снова во сне. Иногда Кайл засыпал прямо там, в кабинете, и просыпался всегда на матрасе, укрытый пледом. Ноэль тушил свет, доставал откуда-то тёплое одеяло, если ночь была холодной, убирал учебники из-под головы. Иногда даже перемещал его из-за стола на матрас, однако Кайл никогда не просыпался. И они всё так же не разговаривали. Это длилось почти до середины ноября, их такая не дружба, не приятельство, но Кайл даже не понял, что порой проводит у Ноэля несколько ночей в неделю, носит его вещи иногда, когда нет своей сменной, а ещё у него есть ключи от лофта. Они однажды появились на крючке у двери, а хозяина в доме Кайл не нашёл. И с тех пор он знал, что может зайти в это пространство и поработать, даже если Ноэля нет. Кайлу было интересно, зачем Ноэль так поступает? Впускает в свой дом навязчивого незнакомца. Будто неудобного соседа имеет, который в любой момент может появиться. А вдруг у него будут гости, а они даже не разговаривают, чтобы предупредить? Или вдруг романтический вечер с продолжением наметится, а тут Кайл заявится. Но он не спрашивал, а Ноэль сам не говорил. А в середине ноября случилось то, что заставило Кайла разозлиться так сильно, что он едва сдерживал свой гнев. Вот тогда Ноэль сам выцепил его с работы, и Бог его знает, как он там оказался. Перекинулся парой слов с Дином, запихнул в машину и привёз в лофт. — Ты не попросишь о помощи, да? Гордый? — с этими словами он снова повёл Кайла в курительную комнату. Он даже не оборачивался, и хотя Кайл внутренне кипел, и где-то в сердце клокотала ярая злоба, он почему-то как на привязи шел за ним. На этот раз музыка уже звучала, и Кайлу она не понравилась. Словно ритм сердца бился в динамиках, и это раздражало, бесило, хотелось заорать и разбить что-нибудь от бессилия и гнева. — Давай, Кайл. Покажи мне! — И что, не нарисуешь даже? Не это ли тебе нужно? Чистота и красота эмоций! Где же твоё полотно, Ноэль де Монкада?! Ноэль резко вмахнул рукой, и со стены, у которой он стоял, что-то рухнуло вниз. — Я запомню каждый миг, Кайл! И я просил называть моё имя! А ты сейчас горишь, и тебе нужно выпустить это! Ори, бей подушки, круши, если хочешь! Ты же только жить начал, Кайл, а снова душишь в себе эту жизнь! — Мне что, нужно было на весь колледж орать о том, какой мой отец ублюдок?! Или разнести кафе?! С каких пор ненависть стала показателем степени жизни?! — Кайл всё же пнул подушку, но она отлетела на какой-то метр и мягко легла у ног Ноэля. — Она и есть жизнь! Любая эмоция — жизнь! А агрессия — это то, что ею движет! Давай же, злись со всей силы, если это то, что есть! Ори, матерись, избей диван, порви подушку! Вымести это всё в мир, выплесни из себя! Какой толк тебе так много работать над собой, чтобы потом заткнуть свои чувства правилами приличия! Расскажи мне, что у тебя в душе, покажи мне! Ноэль и сам кричал, и эти интонации были такими непривычными, такими чужими, что Кайл на мгновение потерялся. А потом вспомнил свою картину, которую не видел уже так долго, которую у него тоже отняли, и просто заорал. Это не были какие-то слова, это был просто крик души, и он даже не боялся, что охрипнет. Наоборот, он набирал воздуха в лёгкие снова и снова, и ему казалось, что эта злость бесконечна, что эта боль бесконечна, что это разочарование бесконечно, что бесконечны печаль и отчаяние, и снова боль, и снова обида. Но вот он уже сипит еле слышно, стоя на коленях. В его руках измятая подушка с клочьями бахромы между пальцев, а изнутри больше нечему излиться. Там пустота. И от этого становится так страшно, что Кайл пугается. Он себя чувствует пятилетним мальчиком, и ему страшно. Что он совсем один, что он совсем один. Он замер в этом оцепенении от осознания, что он действительно теперь один, но это оцепенение не продлилось долго. Из его глаз словно совершенно случайно и не к месту покатились слёзы, они обожгли щёки, и Кайл вдруг очень ярко почувствовал, что это не ново. Это одиночество не ново, он уже давно, очень давно один. Уже очень долго он справляется самостоятельно. И это было горько понимать, однако почему-то эта мысль принесла ему нелогичное облегчение. Он позволил себе заплакать, потому что иначе, казалось, сердце разорвётся от всего, что исторгается из него сейчас. А потом Кайл почувствовал, как Ноэль мягко прикасается к его плечу, привлекает к себе, гладит по спине, качает его в своих объятьях. Он не просит говорить, не просит ничего. Он просто рядом, поддерживая, принимая ту боль, которую так много лет Кайл в себе баюкал, которая находилась настолько глубоко в сердце, что и сам Кайл о ней вроде как забыл. Кажется, Кайл вошёл в состояние медитации, потому что мысли словно встали на паузу, позволяя слезам очищать его душу. Мерные движения, которые создавал своим телом Ноэль, его дыхание, которое чувствовалось очень интимно, когда грудная клетка расширяется от каждого вдоха, а выдох чуть заметно согревает нежную кожу за ухом, его руки, которые прикасались едва ощутимо, деликатно, создавая уютный кокон, — всё это привело Кайла в чудесную страну безмятежности. Только слёзы всё лились и лились из глаз, и Кайл даже не понимал, о чём он плачет, — так ему было хорошо. Вот только что-то на самом дне, где-то за пределами видимости, давало понять, что нет — это не хорошо. Это временная иллюзия, это обман, передышка от остроты боли. Что на самом деле люди не плачут, когда хорошо. Не так. И по мере того, как тиски разжимались вокруг его грудины, давая больше кислорода и более спокойное дыхание, по мере того как тело расслаблялось, мысли возвращались. Это было страшно — предчувствовать новую волну истерики, но Кайл ничего не смог бы сделать с ней. Он только надеялся, что Ноэль останется рядом. Потому что он уже предвосхищал свою следующую мысль, и знал, что она неизбежно сорвёт последние препоны. — Это нормально, Кайл… — прошептал Ноэль, и кажется, Кайл уже слышал эту фразу. — Выпусти всё, даже то, что пугает. Я с тобой. — Её нет, Ноа… — шепнул Кайл, будто боялся сказать это вслух. Быстро, бегло, будто урвал лишь полсекунды времени для того, чтобы выдать это. И два этих слова сорвали плотину. Её нет. Кайлу было плевать, что Ноэль не понимает, о чём он. Ему было плевать, что он, как дитё, обвешанное соплями по колени, рыдает на плече у совершенно чужого человека. Новый поток слёз давил горло, Кайл кашлял, выл, рвал на себе рубашку, не зная куда деть руки, пока не вцепился в предплечья Ноэля, сжимая так, словно это единственное, что держит его в этом мире. Он утонул в этих слезах. Он просто утонул в этом горе, в этом трауре, в этих переживаниях, которые он в кои-то веки действительно проживал. Он иногда смеялся над пафосными выражениями, однако сейчас он чувствовал себя раненым зверем, которые воет от бессилия и боли, не имея надежды на исцеление. Кайл потерялся в себе, и его сознание спрятало его от внешнего мира, утягивая в глубину собственного «я». Кайл пришёл в себя от чётких ударов сердца. Он понял, что этот звук ни на секунду не исчезал из его пространства, он просто не слышал его какое-то время, пока впал в истерику. А теперь эта странная музыка привела его обратно. Он чувствовал, что всё ещё лежит на груди Ноэля, чьи руки иногда плавно проходились по его спине, по боку, по плечу. Совершенным смущением было понять, что он без рубашки, и ещё более неловким было то, что он прижимался к парню так близко, его руки так сильно обхватили торс Ноэля, будто от этого действительно зависела его жизнь. Он пошевелился, отстраняясь в тот же миг, как Ноэль убрал свою руку с его спины. — Прости меня, — попробовал извиниться Кайл, но голоса не было. Теперь ему было ещё и стыдно за то, что произошло в этой комнате. Он был зол, он был в ярости, и понятия не имел, что всё это выльется в слюни и сопли. — Тебе не за что извиняться. Ты нёс это в себе столько времени, как можно винить тебя в том, что это было так тяжело отпустить… Я могу спросить, о ком ты говорил? Кайл проглотил неожиданно вязкую слюну и прислонился спиной к стене, повторяя позу Ноэля. Смотреть ему в глаза не было никаких сил, он вообще чувствовал себя так, словно разгрузил целый вагон камней. — О маме, — совсем тихо сказал, наконец, Кайл. — Она не жила с нами, а потом она умерла. Ноэль неожиданно переместился, сев на собственные пятки прямо напротив Кайла. Потянул его за ладони, заставляя убрать локти с колен. Кайл в очередной раз удивился, насколько чётко Ноэль способен им управлять, насколько интуитивно сам он схватывает то, что от него хочет Ноэль. Это всё ещё удивляло и настораживало, и тем не менее, теперь Кайл сидел, скрестив ноги по-турецки, а его ладони мягко лежали в ладонях Ноэля. — Ты позволишь? — спросил Ноэль, и Кайл почти усмехнулся. Сначала сделал, а потом спросил… Однако кивнул, выражая активное согласие. Это тоже было новой привычкой. Не предугадывать, а дожидаться прямого ответа. И давать его самому. Ноэль чуть плотнее сжал в своих пальцах ладони Кайл, а потом заглянул в его глаза уже совсем по-другому. — Это ведь не так, Кайл. Ты говоришь, словно это ничего не значащие мелочи. Но в душе у тебя это звучит по-другому. Скажи это иначе… Кайл хмыкнул. — Ну как, иначе? Мои мама и папа развелись. Она уехала жить в другой дом, в другой город. Потом она заболела и умерла. Вот и всё. Вот и всё… — А теперь закрой глаза, — немного раздражённо, жёстко, но всё так же негромко ответил на это Ноэль, — закрой глаза, выдохни весь воздух из себя, посмотри вглубь. И опиши мне то, что увидишь сейчас. Опиши мне день, когда твоей мамы не стало. Сколько тебе лет, Кайл? Какое-то время Кайл пытался вспомнить, но логика, разум будто отказывались ему отвечать. Зато в голове картинка уже была, только это не было ответом на поставленный вопрос. — Что бы ты сейчас ни видел, не думай. Просто описывай. Когда твоя мама ушла? Кайл вдохнул глубоко, готовясь уже описать то, что пришло почему-то в его голову, однако в следующую секунду слёзы хлынули из глаз водопадом. Потому что ему было семь, почти восемь. Он пришёл домой с Нэнси, хотел похвастаться рисунком, который похвалила учитель, но увидел чемоданы в прихожей. Мама что-то говорила ему, обнимала, потом говорил папа. Долго, спокойно, уверенно. А потом мама уехала на такси, все её вещи тоже уехали на такси. И больше мама не приезжала домой. Мама ушла, и больше не возвращалась. Мама ушла. А когда Кайл увидел её снова, она была другой. Она иначе выглядела, вела себя по-другому. Это была уже другая мама. Она любила его, дарила подарки, разговаривала с ним, рассказывала что-то, устраивала вечеринки и праздники, но для Кайла часть его мамы умерла в тот день, когда она ушла. Кайл не мог говорить. Он только вспоминал, вспоминал это всё, и плакал. Ему вдруг стало понятно, почему он не помнил траура по матери. Она умерла для него куда раньше, чем на самом деле. — Ты не злился на неё? — спросил Ноэль, но Кайл даже не обратил внимания на это, просто ответил, не задумываясь, почему этот вопрос вообще прозвучал. — Нет. Не злился. Я грустил о ней. Я тосковал, плакал, скучал очень сильно. И очень обрадовался, когда она в первый раз забрала меня к себе на выходные. И потом тоже очень радовался. Но в промежутках мне будто нельзя было скучать, грустить, я будто предавал папу тем, что печалюсь о том, что мамы нет. И я… Перестал? — О нет, шери-шери, не перестал. Просто не позволил себе это чувствовать, нашёл ключик у себя в голове, открыл им в своём сердце маленькую комнатку, и прятал туда каждый раз эту грусть. А вместе с ней и любовь к маме. А потом и к папе. Потому что нельзя выключить что-то одно. Если ты их прячешь, то они прячутся все вместе. Кайл глаза так и не открывал. Ему было страшно, а ещё он всё ещё смотрел непонятное кино в своей голове, состоящее из собственных воспоминаний. Вроде бы его, а вроде бы и нет. Это не было новой информацией, он уже понял, что тогда, в детстве перепутал грусть и злость, только сейчас он понял и почему, и зачем. Сразу он пытался бунтовать, но злость проявлять было неприемлемо. Это «невежливо», «некрасиво», «стыдно за тебя», «ты видел, чтобы кто-то так кричал?». Это огромное количество ситуаций, в который нельзя иметь право на злость. И одна, но всеобъемлющая, когда права на грусть тоже нет. У Кайла в голове пазл складывался прямо на его глазах. Почему, в какой момент, зачем, и что из этого всего вышло. — Что ты сделал со мной, Ноэль? — Кайл резко распахнул глаза, но Ноэль так и сидел напротив него, держал за руки, сжимал их бережно и тоже почему-то плакал. — Я был рядом и задал правильный вопрос в правильный момент. Вот и всё. Можно сказать, что это один из моих талантов. Ты хочешь ещё что-то увидеть о себе? — Кайл не ответил, но он так остро ощутил страх этих новых открытий, что ответа и не потребовалось. — Хорошо, — Ноэль отпустил его руки, сложил свои ладони вместе перед собой и склонил голову, — я благодарю тебя. — За что ты благодаришь меня?! — Кайл был неспокоен, он был встревожен тем, что не понимал, что произошло, и Ноэль это видел. — За доверие, Кайл. Я был зол на тебя. За то, что ты так бездарно тратишь свой ресурс. За то, что ничему не учишься. Однако ты доверился мне. Даже когда не понимаешь… За то, что ушёл тогда. За то, что пришёл сегодня. За то, что ты мне показал. — А что я показал? — не понимая, о чём говорит Ноэль, как всё равно немного успокоился. — Того маленького мальчика, у которого исчезла та мама, которую он знал. Того мальчика, который не чувствовал, что его всё ещё любят. Всё ещё принимают. Он остался один на один со своим горем. Мне очень жаль, что это произошло, Кайл. Мне очень жаль, что твои родители развелись, очень жаль, что тебе не хватало любви и понимания. Я очень сочувствую тебе, это было очень тяжелое время, и тебе было очень больно, и мне очень-очень жаль. — Вчера уже прошло, — сказал почему-то Кайл, но Ноэль, хоть и улыбнулся, но отрицательно покачал головой. — Это «вчера» пройдёт тогда, когда ты позволишь себе признать, что тебе было больно, страшно, одиноко, что тебе хотелось любви, но тебе её не хватало, когда признаешь, что тебе не хватало мамы, не хватало семьи, не хватало внимания, принятия, восхищения тем, кто ты, тем, что ты есть в этом мире. И вот тогда, когда ты не только интуитивно выплачешь это, но и головой поймёшь, что ты себе можешь и должен сочувствовать, вот тогда это «вчера» пройдет. Не только Ирме сочувствовать и не неразделённым чувствам, но и себе и своим дефицитам. Это ужасно, когда ребёнок не чувствует любви. Это очень грустно, это очень страшно. И я тебе очень сочувствую. Мне больно за тебя. И я буду счастлив увидеть, когда ты пройдёшь через это. — Ты хочешь, чтобы я себя пожалел? Бедный и несчастный я! Ах, как же это было ужасно! — Кайл снова разозлился, паясничал, кривлялся, не понимая, что за коктейль из эмоций сгущается в его душе. Все эти эмоции были разных цветов и разной интенсивности, но получалось в итоге что-то коричневое, жуткое, некрасивое. Но Кайл не успел испугаться того, что он, как во сне, видит цвета своих эмоций. Потому что Ноэль, который наблюдал за этой вспышкой с очевидным сочувствие, проникновенно ответил. — Нет, Кайл. Я хочу, чтобы ты пожалел того маленького мальчика, который живёт у тебя внутри. И когда ты закроешь глаза и увидишь его, у тебя будет выбор — сказать ему всё то, что ты мне тут только что исполнил, или сказать что-то другое, как-то по-другому. Тот мальчик не получил что-то очень важное и ценное, Кайл. И он навсегда останется у тебя внутри. Навсегда. Ноэль поднялся, осмотрел масштаб бедствия, поправил картину, перекосившуюся в какой-то момент истерики Кайла, а потом направился к выходу. — Скоро полночь, Кайл. Я оставлю тебе свою рубашку в твоей спальне. Приходи в столовую, поужинаем. И может быть ты всё же расскажешь мне, что случилось, и почему ты не пришёл ко мне, когда понял, что тебе крышу срывает. Или нет. Ноэль вышел, а Кайл ещё какое-то время посидел на полу, потом нашёл свою разорванную в клочья рубашку, вытер ей лицо от остатков истерики и поднялся. Похоже, ему придётся возместить нанесённый ущерб, но он ожидал, что гораздо сильнее всё разнесет. Кажется, Ноэль сгладил возможный масштаб бедствия. Кайл чувствовал неловкость, опять, а ещё он хотел в душ — смыть с себя остатки этого сумасшествия, а заодно посмотреть в зеркало и попытаться осознать, что эта истеричная идиотка в отражении — это он сам. Что он способен на такое в принципе. Задумавшись, он дошёл до своей спальни, хотя так Ноэль назвал эту комнату впервые, но когда открыл дверь, то замер, словно получил удар током. Он даже не смог сделать шаг, чтобы войти, наоборот, усилием воли заставил себя не попятиться. Руки инстинктивно вскинулись, чтобы прикрыться, словно в надежде, что остатки рубашки скроют его торс, но глаза неотрывно зависли на одной точке. Потому что из глубины комнаты на него смотрел он сам. Полностью готовое полотно было огромным, будто это была не картина, а целая стена. Ноэль уже написал его. И написал так, что Кайлу в эту же секунду захотелось сбежать.