Ближе, чем осмелишься

«Доброй ночи, Ноэль». «Я понял сегодня, что совсем не смотрю на людей. Смотрю на то, что они делают, как они выглядят. Но это ведь может значить что угодно. Я смотрю на их действия, я смотрю на то, какую одежду они носят и какую эмоцию показывают. Я не смотрю на людей. Из-за этого я не вижу даже ту правду, которую не скрывают». Этот ночной крик души так и остался непрочитанным ни на завтра, ни позже, а Кайл будто обрёл свободный канал, куда можно было изливать свои самые спонтанные, сконфуженные, совершенно смущающие или сокрушённые мысли. И Кайла словно прорвало. Иногда он просто здоровался, глупо, без какой-то идеи. Иногда желал спокойной ночи. Словно восполнял тот недостаточный разговор, что произошёл между ними. Ноэль отказался отвечать. Но вопросы у Кайла всё ещё горели. «Думаю, ты не слишком удивишься, когда я скажу тебе, что я не понимаю, что сделает меня счастливым. Сейчас это тишина и возможность подумать без необходимости оправдываться или объясняться. Но это момент. А если дальше, если посмотреть в будущее… Что такое счастливая жизнь для меня? Или хотя бы просто хорошая. Пусть не счастливая, но хорошая жизнь. Когда говорят, что кто-то прожил хорошую жизнь — это о чём? А моя жизнь? Такая, какой я хочу её видеть, она пресная или обычная, и пустая, наверное. Работать в банке, жениться в двадцать пять, в тридцать иметь ребёнка, в шестьдесят уехать жить на острова на сбережения и дивиденды. Тусоваться с такими же, как я, клерками, дорасти до начальника департамента, играть в гольф, а потом отправить ребёнка учиться куда-то вроде нашего колледжа, а если хватит денег, то и куда-то подороже, Оксбридж… А для меня какая в этом радость? А смысл в такой жизни какой? Что сделает меня счастливым? Мне сейчас кажется, что я пустой холст. Что кто-то стёр все твои карандашные наброски, и теперь я просто пустой лист с остатками размазанных линий. Что во мне нет ничего». Кайл начал получать настоящее удовольствие от своей работы, когда попробовал однажды, спустя несколько дней после визита Ирмы, понаблюдать за гостями. Кто-то радовался, кто-то грустил, кто-то был скуп на эмоции и лицо оставалось закрытым и пустым. Именно из такого наблюдения Кайл сделал вывод о себе. Он посмотрел в зеркало. И увидел, что его лицо сейчас — оно такое же. Закрытое и пустое. И дальше, глубже тоже пусто. Поэтому и улыбки пустые. И слова тоже пустые получаются. И чем больше Кайл наблюдал, тем больше видел. Улыбку, но грусть в морщинках вокруг глаз, серьёзный взгляд, но улыбку, напряжённую, какую-то специальную. Видел мелочи, которые достраивали картинку до чего-то куда более настоящего. С наблюдениями приходили и воспоминания. Нечёткие, неважные в моменте. Но сейчас почему-то очень ценные. Вроде взгляда Эрика на Линдс, вроде того случая в библиотеке, когда он так чётко почувствовал себя трофеем, вроде комментариев отца… Он находил параллели с гостями, строил версии об их жизни и понимал с каждым днём всё более ясно, что в каких-то моментах был настоящим ублюдком. Он не делал нарочно ничего плохого, однако его шутки о своём будущем с Линдси неизменно причиняли боль Эрику, а его искреннее безразличие к своей девушке создавало множество моментов, в которых он со стороны выглядел действительно плохо. Внешняя сторона их отношений казалась почти идеалистичной — спортсмен и красавчик встречается с самой красивой девушкой, — однако те, кто умел смотреть по-настоящему, понимали, наверное, что это картинка. Его отношение к людям, которые не входили в круг правильных, тоже было обидным, злым, и это не выражалось в буллинге или чём-то таком. Однако он никого не уважал, обесценивал всё, что не входило в его норму или приоритет, и так Кайл создавал вокруг себя пространство, где по-настоящему ценными было такие глупые и бессмысленные вещи. И то самое «так принято» заиграло другими, серыми и бездушными красками. В его жизни совсем не было места доброте, о любви же речи и вовсе не шло. Выгода, расчёт и восприятие людей и событий почти вслепую — вот чем были наполнены его дни в колледже. Поначалу Кайл удивлялся, почему его не обидело, не задело душу поведение Линдси и поступок Эрика, а потом он понял, что на самом деле не испытывал ничего к ним. Он не был даже оскорблён. Это был объективно плохой поступок того, кто назывался даже просто приятелем, но для Кайла это почему-то не принесло никакой эмоциональной реакции. Ответ был таким простым, что когда до Кайла дошло, у него спина покрылась мурашками. Безразличие. Всю его жизнь пропитывало безразличие. А потом пришло ещё одно открытие. «Я мог бы быть големом, существуй мы в мифах. Я безразличен даже к самому себе. Могу броситься на мнимого врага, лишаясь глиняной руки или даже головы, и мне не будет больно. А конечности вырастут снова. Я и правда верил какое-то время, что мне не больно, пока не понял, что боль слишком глубоко, чтобы я понял её, узнал её, прожил. Но она есть, и кажется, если я назову её, меня накроет с головой. И всего хуже, что я не понимаю, почему болит, знаю, что болит, но не знаю причины. А ещё не знаю, почему я не чувствую этого. Я будто мумия, закостенел, заморожен и покинут всеми в своём саркофаге, а вокруг толпы туристов, вероломно вторгающихся в мой дом и не подозревающих о том, что я жив. Я и сам это подозрение оправдал лишь недавно. Ты копнул куда-то в очень точное место во мне, но лопата застряла между сухих ребер, и мне наконец-то больно. Хотя бы так… Хотя бы так я знаю, что живу. Ноэль, зачем вообще ты обратился ко мне? Зачем попытался мне помочь? Если даже я сам безразличен самому себе? " «Это лето отвратительно странное. Я не ищу больше покоя, но и общение мне претит. Ирма, однако, с завидной узколобостью навещает меня. Возможно, я сейчас замаливаю какой-то грех, занимаясь благотворительностью. Но ей это нужно больше, чем мне. Её не слишком много, но порой мне кажется, что это какая-то искусственная дружба. Это больше не похоже на дружбу. Я хочу знать, какая дружба на вкус, хочу понять то, о чём писали классики, восхваляя верность, преданность и соратничество, честь, доблесть и почтение к другу, ради которого можно жертвовать и рисковать. Мне до сих пор кажется это фикцией. Сказкой, выдумкой, игрой воображения. Но кажется, я просто никогда не знал, что такое дружба — эта дефиниция для меня неизвестна. Я, кажется, спутал дружбу с выгодным сотрудничеством». «Ты назвал меня уродом, и это за дело, я понял, но и сам ты, Ноэль, сам ты не хороший человек. Не хороший и не добрый. Даже если испытываешь какие-то моральные дилеммы. Да, я слышал тебя той ночью, и мне кажется, что мне больше не стыдно за это. Ты эгоистичный и гадкий. И если ты уже влез без спросу ко мне в голову, то возьми на себя ответственность и поговори со мной! Поговори со мной, Ноэль! Ты ведь читаешь это! Не знаю, как, но я чувствую, что ты читаешь эти сообщения, и нарочно, намеренно, совершенно бессовестно игнорируешь мои страдания! За что ты выбрал меня? Зачем ты выбрал меня? Почему меня из всех остальных?! Ведь я же… Я сразу думал, что ты завидуешь моей популярности, и ещё, что ты запал на меня. Я искал причины, но те, что думал раньше, несостоятельны, ты не завидуешь, это точно. И не слишком похож на того, кто заинтересован, по крайней мере твои действия никак не выдали чего-то такого. И вообще, неужели ты не мог просто промолчать? Сказать не всё, сказать что-то другое, боже, соврать! Ты мог соврать! У меня всё перепуталось и в голове, и в чувствах, и я боюсь, что не смогу это утаить, и Ирма с её назойливостью узнает мою тайну. Узнает раньше меня, потому что я до сих пор не понимаю, а она смотрит. Она умеет видеть людей. И меня пугает, что она действительно видит меня. Она иногда говорит так же, как моя мама. Это чертовски дико и неправильно. Ты плохой, Ноэль, плохой человек». «Мы сравнялись — ты тоже приходишь в мои сны. Ты молчишь, ты ничего никогда мне не говоришь, а я во сне злюсь, кричу, и почему-то плююсь огнём, как твой дракон на спине. Я поговорил с Дином, у него пол тела в тату, а может, и больше — то, что видел я, выглядит действительно внушительно. Дин сказал, что в тату или смысла нет совсем, или его слишком много. Это расхожая фраза, но я точно знаю, что у тебя на спине целый талмуд из смыслов. И я натыкаюсь постоянно на стену из собственного восприятия, потому что для тебя каждый из рисунков может означать совсем не то, что для меня. «Призма видящего» — так назвал это Дин. Он посоветовал мне не думать о том, что это для тебя. А думать о том, что вижу я сам. Это очень трудно, это пиздец как трудно, зато теперь, когда я засыпаю вот уже третью ночь, я вижу тебя, твоё тату, рассматриваю её, по крайней мере то, что могу вспомнить, а потом пытаюсь уловить те ощущения, что идут от этих рисунков — так Дин сказал — ловить вайб. Знаешь, мне было бы проще, если бы я не знал. Я бы послал Ирму, и теперь, из-за твоих слов — не могу. Не хочу её обижать, не хочу быть плохим. Хотя формат сменился. Но я точно знаю, что ты переключил тумблер в моей голове, только пока он не до конца правильно работает». «Я всё думаю, смогу ли я теперь, когда думаю о будущем, как о сухой ветке, которая всё никак не отвалится от дерева, соответствовать своему плану? Теперь, когда друзья стали никем, а те, кто заставляет хотя бы улыбнуться — чужие, совсем другие люди…» В одну из ночей, когда Ирма не почтила его своим присутствием, Кайл зачем-то набрался. Не было особого повода, но он почти до утра сидел в баре, теперь уже вполне любимом «Пинки» и лакал бокал за бокалом. Эрик написал, что забрал документы из колледжа. Он звонил иногда, терзаемый чувством вины, и это должно было быть показателем хорошего, честного человека, но Кайл не мог найти сочувствия к нему. Эрик сделал то, что сделал, и, наверное, его проступок стал для него той же точкой невозврата, что и разговор с Ноэлем для Кайла. А может быть этой точкой стали посты Линдси с новым парнем. Их с Кайлом расставание прошло как по маслу. Так же, как проходили их отношения. И это для Кайла стало хорошим зеркалом — значит, отношения эти были без чувств. Можно ли оставаться чужим кому-то, кто занимает часть твоего времени и жизненного пространства? Можно, если этот кто-то не занимает твои мысли. Не больше, чем необходимо для поддержания социального статуса. Кайл думал о своей студенческой тусовке, думал о том, что его счета неплохо было бы чуть ощутимее пополнять, потому что деньги утекают, а нормального дохода нет, и к отцу обращаться не хочется. Всё это кружилось у него в голове, и когда стало слишком громко от этих мыслей, он наведался к «Пинки». А наутро обнаружил ещё несколько сообщений, о которых не помнил ничего. «Наверное, я просто не умею быть нормальным. В школе я был не то, чтобы примерным, но не выходил за рамки. Здесь тоже. Может потому, что мне это рамками не казалось. Но где они? Мои границы? Чего я хочу? Что мне можно хотеть? Мне начинает казаться, что я вру себе постоянно, и если принять это за факт, то становится так страшно. Мне кажется, я плачу сейчас. Если подумать о моих желаниях, то сначала появляется пустота, а потом становится так тошно. И тогда получается, что я заставляю себя каждый день делать то, что надо, а не то, что хочу. И кому надо — это вопрос бессмысленный. Потому что мне надо что-то другое. И здесь же — а может это заблуждение? Может я себе надумываю? Но нет, мне плохо, и было тоже плохо, я просто не хотел туда, в это место смотреть. Я же люблю чёрно-белые фильмы, странный юмор и нелепые картинки. Я же музыку не понимаю совсем, а футбол для меня не командный спорт, а фитнес с привилегиями в виде популярности и баллов в аттестат. И популярность эта — тупейший инструмент для достижения нужной позиции в нужных кругах. А если я сам другого круга? Если я сам ниже и проще, чем те, среди которых мне нужно было оказаться, а сейчас и вовсе не хочется. Если я не хочу вот так — с восьми до пяти и тимбилдинг в кэмпинге? А если я не хочу? Я понял про жестокость. Я себя насилую чужими представлениями о своей идеальной жизни. Я свой собственный угнетатель. И кажется, я получаю садистическое удовольствие от того, что получается из самого себя вылепить. Чем я жертвую?» Следующее было ещё более нелепым. «Ты сводишь меня с ума, и я начинаю сомневаться даже в том, кто я. Твои линии пронзают сердце, обвивают его и оно задыхается. И похоже на то, что какая-то часть меня очень хочет летать, не зная ограничений, я готов признать это. Но полёт пугает. Полёт — это опасно, полёт — это свобода. Но с тобой я бы летал. Ты как проводник по джунглям, как локомотив, который может протащить меня сквозь дремучие чащи моих заблуждений. Меня даже не обжигает твой дракон. Меня даже не морозит от твоего космоса. Я всегда вижу тебя так близко, и ты такой горячий, будто можешь опалить меня, но ты всегда иллюзорен, ты всегда не в материальном мире. И эти сны всегда, всегда меня разочаровывают в итоге, даже если я помню что-то важное из них. Я просыпаюсь всегда в одиночестве». Именно это, последнее сообщение пробудило в нём воспоминание, погребённое в его подсознании, наверное, от ужаса от всего произошедшего в ту ночь. Ноэль тогда сказал Лили, что если он начнёт писать фантазии о Кайле, то получится порно. Он именно так и сказал. Значит, вопрос о заинтересованности отпал сам собой. Однако всё оказалось не так просто, хотя Кайл за эти месяцы уже привык к тому, что «просто» — это не про него. Он был на смене, когда Ирма снова пришла в кафе. Даже коллеги Кайла уже перестали считать это совпадением. Однако сам Кайл никогда не задавался вопросом, почему она постоянно приходит. Это казалось очевидным — лето, из знакомых у неё здесь только он и работники кафедры. Все разъехались по домам. Вот только простой ответ оказался неверным, и Кайлу стоило спросить, а не додумывать. Потому что один из барменов однажды поинтересовался у него прямо, не против ли Кайл, чтобы он попробовал подкатить к ней. Кайл искренне удивился такой постановке вопроса — они с Ирмой просто общались, и вот тогда Кайл услышал новую правду о себе. И так начался новый виток его рефлексии. Дин сказал, что Ирма влюблена в него. «Это же очевидно, не может быть, что ты не знаешь…» — ответил он на удивлённый взгляд Кайла, а на него будто крыша рухнула. За то время, что они знакомы, он столько раз флиртовал с Ирмой просто так, и лишь теперь понял, что ставил её в неловкое положение. Что уж упоминать о том, что однажды ночью в клубе они почти переспали, и только её слабые возражения о Линдси заставили его отступить — он не изменял своей девушке с сокурсницами. И теперь стало понятно, и почему она приходит сюда, если до дома ей далеко, и почему так много знает о нём, и почему он чувствовал её схожесть с мамой — Ирма заботилась о нём. Реально заботилась. А ещё пыталась его соблазнить. Этот факт Кайл заметил тоже только сейчас, и если бы он не был так глубоко в своей голове, то точно не упустил бы возможность взять то, что ему так настойчиво предлагали. Она оставалась на ночь несколько раз, но вспоминая, что и как складывалось в эти разы, Кайл понял, что при любых других обстоятельствах он оказался бы с ней в одной постели. Стало понятно, почему она так и не решила, хороший он или плохой для неё — он делал ей больно, но нравился. Очевидно, больше, чем просто нравился. Честнее было бы просто поговорить с ней прямо. Сказать, что не заинтересован. Но в тот вечер на разговоры у него не было сил. Он ушёл раньше, не пересекаясь с Ирмой в зале, и уже дома его накрыло. Ирма хотела не только секс. Она была заинтересована в нём, в отношениях. Он бы с неё взял только постель. Разрядку, ласку, удовольствие — не больше. И его мысли о Ноэле заиграли новыми оттенками. Возможно, Ноэль не был заинтересован. Возможно, Ноэль находил его внешность привлекательной, он сам так говорил, и он был бы не против красивого тела в своей постели — перед внутренним взором Кайла тут же возник матрас в его мастерской — для удовлетворения своих желаний. Но заинтересованность — это ведь не просто рандомный стояк на картинку. Это глубже. Возможно, Ноэль знает разницу между «хочу» и «увлечён». Возможно, он свои «хочу» умеет брать под контроль. Кайла ломало тогда совершенно не по-детски, потому что слово «контроль» тоже отозвалось где-то в теле неприятным вибрато. Ноэль умел контролировать Кайла. По крайней мере при условии, что Кайл готов терпеть и заставлять себя сам. Самым странным Кайл находил то, что сейчас он чувствовал себя оскорблённым, а чуть позже ночью он назвал это чувство иначе — отвергнутым. Это было действительно странно, потому что он никогда не рассматривал себя способным на отношения с парнем. Как-то было не интересно. Ему было приятно, что им любовались, но не то, что этим человеком был именно Ноэль. Он был польщён тем, каким красивым его изобразил художник на своих полотнах, но эту красоту он считал чем-то обыденным, а не сверхъестественным. Должным. Разве что те, самые первые наброски, где Кайл впервые столкнулся с таким собой, стали для него откровением. Однако в таком ключе он себя не рассматривал, даже когда их позиция с Ноэлем была в какой-то степени провокационной для него. Мысли о картинах заставили его вернуться в то самое утро, и он задумался над их названиями. Как можно перепутать грусть и злость? А спокойствие и страх? Пока он думал над теорией, как это в принципе возможно, его измождённый, а может быть, натренированный постоянным сложным мышлением мозг выдал нечто удивительное. Не о Ноэле. О нём самом. Может ли быть так, что художник видит о нём больше, чем он о себе. Как Ирма. Она считывала его эмоции и называла их. И Кайл, не желая лишний раз разговаривать, а тем более спорить, просто соглашался, чтобы спустя время понять, что она была права. Вдруг с Ноэлем так же? Вдруг он боялся в тот момент? Но чего? Он возвращался к событиям той ночи и утра столько раз, что иногда сомневался, что есть воспоминания, а что — его выдумки, выводы, предположения. Но заглядывая в своё более раннее прошлое, он вдруг чётко увидел — когда он был куда младше, он грустил, однако это не слишком поощрялось. Возникали сотни вопросов, почему он грустный, что не так, «ну же, веселее», «давай, улыбнись». Это вызывало жуткое сопротивление, и в какой-то момент он просто забыл, что можно быть просто печальным, без примеси агрессивного доказывания, что его состояние тоже имеет право быть. Перепутал грусть и злость. Сам перепутал и поверил, что быть злым и грустным — это одно и то же. «Знаешь, я ненавижу тебя. Я не знаю, как, но ты меня просто сломал. Ты меня сломал уже тогда, когда я стоял на коленях, не понимая, что со мной в тот момент происходило, а потом я всё сильнее ломался об тебя. Я теперь не знаю ничего про себя. Я даже не знаю, что именно чувствую. Я не понимаю, что мне нравится, а что нет, я не понимаю, когда я боюсь, а когда я злюсь. И даже сейчас я не понимаю, это правда — то, что я ненавижу тебя, или я в ужасе, или может быть, я убийственно печален сейчас. Ты сломал меня, Ноэль де Монкада. И я даже не уверен, что вообще могу, умею чувствовать».