Обещаю не сделать

Я проснулся. Лёжа… На заднем сидении машины. И сразу же, как мозг начал судорожно соображать, где находится, в нос ударил резкий химический запах, напоминавший что-то цитрусовое. Хотя духота, царившая в салоне, извратила его до невыносимо тошнотворной неузнаваемости. От здешней вони я вскочил, оторвавши лицо от холодного, запотевшего стекла, и опёрся на спинку кресла передо мной так, что в зеркале заднего вида стал отражаться человек. Видел я его достаточно смутно, так как головная боль, помноженная на резкое пробуждение, давила на глаза. Некто в зеркале казался молодым с несколько болезненным и заспанным видом. Хотя, зная, что этим «некто» был я, могу сказать, что для своих лет выгляжу достаточно старо. Возможно, причина тому — вечные синяки под неприкаянными карие глазами. А, может, и редкая щетина на чуть морщинистом лице, хотя, к тому же, красовалась ухмылочка. Не то, что бы я специально делал ее, просто левый уголок губ сам оттягивался, формируя хитроватое выражение. Пусть в сердцах я и осознавал бесхитростность своей натуры. Ещё немного посмотрев в зеркало, я поправил длинные коричневые; собрал их в хвост, туго обтянутый веревкой. Таким образом острота скул подчеркивалась до степени, о которую можно было порезаться. Однако долго переглядываться с самим собой не пришлось, ибо дурман от освежителя воздуха с каждой секундной становился всё более невыносимым. Я открыл дверцу и стремительно вылез из машины, а после того, как серый и кое-где поцарапанный «Фольксваген» закрылся, пути назад уже не было. По крайней мере, так говорила интуиция. Не помню, зачем я здесь, с кем приехал в это место, да и дорогу не помню. Кажется, нас трясло на какой-то магистрали. Ещё был дождь всё там же. Хотя то только смутные ощущение затекшего тела и отзвук в болящем мозгу… Без картинок. И имя своё в точности припомнить не могу. Ничего конкретного не лезет в голову даже из какой-то обычной жизни. Воспоминания появляются только при контакте со зрением… Чувствую, что меня кто-то ждёт на возвышенности неподалеку. Пришлось идти по узкой, протоптанной дорожке, по бокам от которой росла пышная зелёная трава с вкраплениями сочных и вульгарно диких цветов. Никогда не любил эти безвкусные фейерверки из черт пойми, каких растений. Они не казались мне приятным природным хаосом, а, скорее, победой детской прихоти. Наверное, у демиурга на всё иной взгляд. Даже так, он не сходится с моим: невозможно наслаждаться рябью в глазах и непредсказуемостью следующей секунды… Тем не менее, мой подъем, хоть он и был коротким, и полным лёгкого отвращения, оказался увлекательным. С каждым шагом голова становилась легче и легче. Свежий воздух, пусть и с призвуком гнилых яблок, поразительно быстро выветривал всю усталость и напряжение, поэтому последние пять метров перед обрывом (краем бывшего песчаного карьера) я проскакал, напевая под нос всякие несуразные вещи, как ребенок. Возможно, это магия цветов; и улучшение состояния дало мне понять их скрытый мотив. Правда, весёлость резко оборвалась, как только я увидел место своего назначения… Пред взором предстал синеватый еловый лес, переливающийся в тех местах, где холмы сменяли низины и где призрачно-белой фатой между деревьями распространялся туман так, что некоторые части малахитового пейзажа тонули в нем. Как молоко по куску бархата, водоворотом дымка стекалась центр леса, в котором находилось серое пятно озера. Оно манило к себе. Беззвучной песней зазывало беспечно шагнуть вперёд, к нему навстречу… «Пловец и лодочка, знаю…» Не всякий даже искушённый разум мог противиться этому зову… Он заливался глубоко под череп, где глаза родят свою тяжесть. В секунду уши забивались окрыляющим перебором созвучий. Хотел бы сказать, что в тот момент я услышал тишину. «Погибнут средь зыбей…» И вот, зачарованный, потерявший всякое ощущение земли, я поставил каблук своего высокого кожаного сапога к самому краю обрыва, чтобы шагнуть навстречу, открывшемуся… — Симпатий, конечно, у меня к тебе мало, если вообще есть, но кончать с собой здесь имеет право только один, — безэмоциональный, но достаточно звучный голос окликнул меня из-за спины. Наваждение в миг сошло. Меня одёрнуло назад. Обернувшись, увидел, как из одичавшего яблоневого сада, коим и являлась местность над лесом, выходил человек среднего роста, одетый как немецкий охотник из сказок. Худой, почти тощий, в белой рубашке с широкими рукавами, поверх которой на ремни была застегнута темно-зеленая шерстяная жилетка с гербом клана «Дикой лозы» (такая же форма была и на мне), а за спиной он нес два именных ружья: его и моё. Словно бы из ниоткуда, словно бы не веся ни грамма, он грациозно вышагивал, покидая за собой помрачневшие, сухие заросли. — Простите, милорд… — не успел я суматошно собрать слова в кучу, как напарник махнул рукой, мол, не желает ничего слышать. — Я тебя осуждал? Нет… Сорвавшийся здесь, к его сожалению, не по своей воле дурак. Всё сложнее… Но ты правильно угадал направление нашего маршрута, — тяжело выдыхая, проводил волнами слова мой спутник. Казалось бы, он должен был тихо бормотать, как и любой погасший человек, но нет, он был до ужаса мелодичен. Чем ближе путник подходил, тем больше я понимал, почему наши враги боятся его более других из клана. Его глаза и лицо были абсолютно безжизненные. Синие, насыщенные синие глаза не выражали ничего, кроме боли и желания заглянуть под капюшон смерти. В них отсутствовала искра, присущая всем людям, даже самым отвратным. Одна только пустота без намека на просветление. И поразительная глубина засела в них. Он парадоксально мог видеть всё, но не имел желания найти. А лицо моего спутника оставалось удивительно гладким. Казалось, что это фарфоровая маска, изредка двигавшая губами, так как никаких морщин от мимики не было, а если и были, то, возможно, только на лбе, который закрывали густые ярко-коричневые волосы. Он, охотник из яблоневого сада, сочетал в себе то, что не должно существовать вместе: его хтонично-земельный стан сохранял в себе величие невесомости. Этим человеком был лорд Эдельсвейр, «Танцующая тень». Никто, по правде, не знает, как его звали по-настоящему. Все боятся спросить. Я и сам боюсь. Я боюсь этого охотника, ищущего смерти, но не отвергающего жизнь. Я боюсь этого живого противоречия. И с каждым его шагом в мою сторону мне становится все больше не по себе… От его взгляда в душу. От его хищных черт, формируемых тянущимся вверх кончиком носа и выдвинутым вперёд подбородком. И даже самый дренной художник на свете с легкостью смог бы дорисовать к этим чертам его лица волчью морду. — Слышишь птиц? — поравнявшись со мной, спросил лорд Эдельсвейр. Он не отворачивал головы, а всегда становился к собеседнику в анфас, отчего невольно я тоже к нему повернулся: — Нет. А должен, милорд? — Если услышишь, то можешь считать, что умер, — с той же невозмутимостью сказал мой спутник. Поразительно, но, несмотря на свою внешность, он говорил к тому же достаточно быстро. — Можно мне моё ружьё? — перекачиваясь с ноги на ногу от волнения, спросил я. — Чтобы ты застрелился? Хм… Пожалуй, нет. Это только моя забава… — почему-то у появилось чувство, что его Светлость на секунду ожил и попытался пошутить: — Боишься? Да не отвечай. Знаю, что да, поэтому хватит разговоров. У меня нет в запасе ни одной речи для твоего ободрения. Нам пора. В процессе обнаглеешь, ибо никуда не денешься, — не успев закончить фразу, с завидной прытью напарник съехал с обрыва, уперевшись в песчаный склон сапогами. Теперь понятно, почему «Танцующая тень». Вновь-таки, завидная лёгкость тела. За ним, уже более осторожно, с помощью веревки спустился и я. Это было нелепо, что ли. Руки и ноги отяжелели, как я собирался двигаться дальше, оттого, как марионетка, я не смог двигаться при помощи ниток. Душа родила в ту пору образы мрачных ветвей и скрежета когтей. — Оставь надежду, всяк сюда входящий, — на выдохе прошептал лорд. — Данте? — Именно, — Эдельсвейр не повернулся: — Перед входом в ад спрошу: есть ли близкие? — Не помню. Должны были бы быть… — опешил я. Этот вопрос вскрыл слишком большую дыру во мне. Лорд хладом своих слов вынул из моего сердца разом всю боль и в момент забыл про это. — Ты боишься умереть? — Немного, как и все. — Плохо… — на придыхании отчеканили губы старшего охотника. — Ты хочешь смерти? — Эм… Не думаю. Как и любое живое существо, нет, — чуть задумавшись, ответил я. После вопроса про близких остальное летело мимо меня… — Плохо… Держись рядом. И не вздумай во что-либо всматриваться, вслушиваться, вдумываться, особенно в озеро. Есть вопросы? — по интонации Эдельсвейра можно было понять, что он не хочет их слышать, но обязан. — Вы даже не спросили, как меня зовут. — А сам-то ты знаешь? — Нет. Ни буквы не помню… — Тогда я и подавно не запомню. Послушай, парень, твоё имя не несёт особой ценности, особенно, когда его некому назвать. А здесь никто его не знает. Даже на ружье оно затерлось. Поэтому запомни всю горечь клейма безымянного и пошли. Озеро не может погло… — лорд осознанно запнулся на этом моменте. Не думаю, что причина тому желание прервать поток собственной бесчеловечности… Могу сказать, что такое высокомерное отношение к чужим жизням меня задело. Тем не менее, не подавал виду, ибо ощущал величие спутника: — Поглотит? Кого оно не поглотит? — Есть вещи похуже смерти и есть вещи, которые не нужно знать до времени. Неважно. Пойдем. — Пошли, — продолжать разговор было бы бессмысленно. Ответов не будет, а осадок останется более густой. — Пожалуй, удержусь от шутки на эту тему, — неожиданно эта фраза сошла с уст «Танцующей тени». Всё-таки пугает, что он способен и на такой юмор…