Хорошее (пока ещё) место

После того вечера к разговору о партнёрстве в миссионерской деятельности Сент-Джон не возвращался. Они всё так же продолжали трудиться над новым обликом церкви. Когда все покрасочные работы были закончены, Ханна испекла кексов и Манчестерский пирог. И все вместе за общим столом они уютно, по-семейному, посидели за бутылочкой сухого хереса. Сёстры Риверс, насколько Ральф мог судить, даже наедине друг с друг избегали говорить о скором отъезде брата. Сам же он, первоначально отвергнув всяческую мысль о возможности принять предложение Сент-Джона, с течением времени всё больше думал об этом. За три обещанных месяца никто так и не приехал, чтобы сменить Сент-Джона на его посту. Учебный год уже начался, в класс пришли новые ученики, и Ральф привычно начинал урок с краткой молитвы, которую бормотал скорым речитативом без должного религиозного рвения. В один из вечеров Сент- Джон явился к нему в коттедж под предлогом того, что принёс угощение с кухни.       — Сёстры передали кусок буженины и хотят непременно знать ваше мнение. Они первый раз делали её сами по рецепту нашей бывшей кухарки. Ральф поблагодарил и, конечно, предложил выпить чаю, понимая, что молодой пастырь пришёл к нему не просто так.       — Я слышал, как вы беседовали с молодожёнами из Лилля позавчера на причале. У вас очень приличный французский, вы изучали его в школе?       — Да. Язык у нас вёл месье Нуаре и за путаницу в артиклях, не стесняясь, применял розги и битьё указкой по кончикам пальцев. Бил он очень хлёстко и больно. И обычно хватало одного раза, чтобы у несчастного в голове уложилась вся таблица времён.       — Вы так спокойно говорите об этом, — с порывистым вздохом заметил Сент-Джон. — Когда меня ударили теннисной туфлей за дерзкий ответ, я даже не смог сдержать слёз от унижения и позора. Сбежал из класса и спрятался в лодочном сарае под одной из лодок, мой тьютор даже решил, что я утопился. Отец никогда не наказывал нас физически, для меня это было неприемлемо.       — Вы забываете о неравенстве нашего происхождения, — улыбнулся Ральф. — Для нас — учеников Ловуда — розги, позорный стул по центру класса, удар указкой или тростью не был ничем таким из ряда вон выходящим. Многих дома колотили батогами или черенком от грабель, и никто не воспринимал наказание с точки зрения унижения. А вот с позиции, кто из учителей бьёт больнее, тут у нас были свои лидеры. Ральф улыбнулся своим воспоминаниям. Сейчас, спустя года, когда он побыл в роли учителя в собственной альма-матер, все пережитые лишения и страдания уже не казались чем-то непереносимым. И он больше не задыхался от ненависти, когда вспоминал, как на него была надета табличка с надписью «грязнуля» за замазанные чернилами манжеты рубашки.       — Я пришёл к вам со смиренной просьбой, — Сент-Джон улыбнулся, принимая чашку с чаем, — возьмите меня в ученики? Французским я занимался самостоятельно и, судя по реакции тех, с кем я пытался общаться, он весьма далёк от совершенства. Но в Конго он мне понадобится. Диана тоже хотела бы позаниматься, так что как вы смотрите на то, если будете приходить к нам по вечерам?       — Хорошо, — согласился Ральф, с облегчением думая о том, что ему не придётся находиться с Сент-Джоном один на один. Учеником Сент-Джон оказался очень требовательным и к себе, и к Ральфу как преподавателю, а также очень ревностно относился к успехам сестры, стремясь превзойти её в любой мелочи. Диана без возражений отдавала первенство брату, но стоило ей открыть рот, отвечая на вопрос Ральфа, и становилось ясно, что её произношение чище и правильнее. Часто урок заканчивался тем, что Сент-Джон в раздражении вскакивал и по совершенно надуманному поводу выбегал из комнаты побледневший от гнева. Первый раз от такой сцены Ральф растерялся и хотел идти следом, но его остановила мисс Риверс.       — Сейчас он остынет и вернётся полный раскаяния и стыда, а вы, мистер Ральф, сделайте, пожалуйста, вид, что ничего не произошло. Продолжайте урок. Что ж, очевидно слова о болезненном честолюбии были правдивы. Сент-Джон знал за собой этот грех и боролся с ним, пускай пока и с небольшими успехами. Однажды вечером, когда занятия были закончены, и непременный чай выпит, Ральф уже собирался домой, прощался с семейством Риверс, Ханна с лукавой улыбкой спросила, почему Сент-Джон никогда не одаривает мистера Элиота пастырским поцелуем? Ральф смутился от такой бесцеремонности, но не успел опомниться, как Сент-Джон шагнул ближе, и его прекрасное античное лицо оказалось на одном уровне с его. Ярко-синие глаза с секунду испытывающие смотрели на Ральфа, а потом он поцеловал его. На свете не существует ни мраморных, ни ледяных поцелуев — но именно таким хотелось Ральфу назвать прикосновение губ Сент-Джона к своей щеке. После, отступив в сторону, Сент-Джон смотрел на него; какое это произвело впечатление? Ральф был уверен, что не покраснел и не побледнел, и ничем не выдал себя. Но по пути к своему дому ощущал случившийся поцелуй как печать. С того дня Сент-Джон никогда не забывал выполнять этот обряд, и Ральфу казалось, нет, он был уверен, что с каждым разом этот вроде бы невинный поцелуй смещается всё ниже и ниже, приближаясь к губам. И та спокойная уверенность, с какой Ральф принимал эти поцелуи, похоже, очаровывала Сент-Джона. Что до Ральфа, то если в самый первый раз ему хотелось оттереть с лица отпечаток губ молодого человека, то потом, сам удивляясь себе, он всё с большим трепетом ждал этого прощального ритуала. Его волновал не прикосновение губ Сент-Джона, сам по себе поцелуй был такой же лёгкий, как и дуновение от крыла ночного мотылька. Это, по сути, обычное действо пробудило в нём воспоминания о совсем других поцелуях. О жарких, огненных, болезненно-дразнящих поцелуях Рекса Бёрда. И, вернувшись домой, Ральф не находил себе места, меряя шагами крохотную кухоньку от плиты к окну, от него к двери и обратно к плите. Как-то вечером, терзаемый видениями и снедаемый необъяснимой тревогой, Ральф схватил из совка кусочек угля и резкими чертами набросал на побелённой стене портрет. Далеко не лестный, скорее злой шарж, превратив горбоносый нос в вороний клюв. Он потом хотел затереть своё творчество, но понял, что только размажет сажу по стене и оставил как есть. Скрываться особо было не от кого, гостей на кухне он не принимал, прислугу не содержал. Тем удивительнее было застать в один из дней здесь Сент-Джона, который заложив руки за спину рассматривал рисунок на стене.       — У вас талант, мистер Ральф. Всего-то с десяток линий, и вы смогли уловить, а главное, передать всю суть натуры изображённого. Я бы остерёгся позировать вам. Ральф с трудом сдержал поднявшуюся волну раздражения, до сего дня священник ни разу не позволял себе такие вольности в его жилище.       — Сегодня жарко, мне захотелось воды, а вы беседовали с отцом рыжего непоседы Тилбота. Простите, что проявил самоуправство. Ральф кивнул, его гнев улёгся так же быстро, как и вскипел. Сент-Джон обладал даром усмирять страсти. Его размеренный тон, безукоризненная вежливость без грамма сарказма или желания уязвить, спокойная, пусть и слегка отстраненная доброжелательность действовала на всех умиротворяюще.       — Я зашёл сказать вам, что отец Лоуренс прибудет на Мадейру через две недели, сегодня я получил письмо. Сёстры еще не знают, и я не намерен говорить им до самого последнего дня. Пусть живут в счастливом неведении, а не отсчитывают часы до разлуки.       — Это жестоко и нечестно, — возразил Ральф.       — Жестоко? Отнюдь. Как только отец Лоуренс ступит на берег, и я передам ему ключи от ризницы, я тут же взойду на корабль, следующий в Африку. И я хотел бы знать, что вы решили? Ральф молчал. Рекс Бёрд насмешливо пялил на него свои по-птичьи круглые глаза со стены.       — Я не создан для миссионерской деятельности. Я не гожусь для этого, я не чувствую призвания. Видимо, Сент-Джон рассчитывал на такие возражения и нисколько не рассердился. Он прислонился к буфету, скрестив руки на груди, и по его сосредоточенному взгляду Ральф понял, что он приготовился к долгой и упорной борьбе и запасся терпением, не сомневаясь, что в этой борьбе он победит.       — Смирение, — сказал Сент-Джон, — основа всех христианских добродетелей. Вы справедливо говорите, что не годитесь для этого дела. Но кто для него годится? Кто может считать себя достойным этого призвания? Вот я, например, что я такое? Только прах и тлен. Вместе со святым Павлом я признаю себя величайшим из грешников, но я не позволяю сознанию моей греховности смущать меня. Я знаю своего Небесного Учителя, знаю, что Он всемогущ и справедлив и, если Он избрал столь слабое орудие для свершения своей задачи, Он из безбрежного океана своей благодати устранит несоответствие между орудием и целью. Думайте, как я, верьте, как я. Я призываю вас опереться на меня.       — Мне чужда жизнь миссионера, я не знаю в чём его обязанности, — пробормотал Ральф, практически сломленный напором и волей Сент-Джона.       — Не смотря на моё несовершенство, тут я смогу помочь вам. Я буду разъяснять вам ежечасно вашу задачу, всегда буду подле вас, помогая во всякое время. Это понадобится только вначале: вскоре (я знаю ваши способности) вы станете таким же деятельным и искусным, как я, и уже не будете нуждаться в постоянных наставлениях. Ральф молчал, страшась смотреть в прекрасное, воодушевлённое будущими подвигами лицо Сент-Джона. Ральф понимал, что он в силах сделать то, что от него хочет и требует Сент-Джон. И если он ступит на этот путь, то его самоотдача будет полной и безоговорочной. Без сомнения, надо искать новые интересы в жизни, взамен утраченных, и разве предложенное дело не самое достойное из всех, какие человек может избрать? Разве оно не заполнит благородными заботами ту пустоту, которая образовалась в груди после разбитых привязанностей и разрушенных надежд. Видимо, надо ответить «да». И тем не менее Ральф содрогался при мысли об этом. Напряжённое молчание повисло между ними, Ральф смотрел в пол, не решаясь поднять глаз. Его неуверенность, его колебания больше всего походили на трусость, но таковыми не являлись. Его не страшила ни дальняя дорога, ни какие-либо неудобства и физический трудности.       — Я знаю, что держит вас. — Сент-Джон встал напротив рисунка на стене спиной к Ральфу. — Сильные чувства, яркие переживания, пустые болезненные надежды не отпускают вас. Напишите ему, напишите правду, всё, что чувствуете и думаете, в чём колеблетесь. Садитесь и пишите сейчас же, в восемь отходит почтовое судно, через три дня ваше письмо будет в Британии. Он не продолжил, оборвав фразу, но Ральф мог продолжить мысль и сам, не озвучивая её вслух. Если он действительно дорог мистеру Бёрду, и всё, что было между ними, не просто развратная игра, а настоящие чувства…       — И в зависимости от ответа, либо его отсутствия, вы сможете принять решение, не питая никаких иллюзий, не упиваясь ядом самообмана. Вы согласны со мной?