Хорошее (пока ещё) место

Время то летело стремительно и неуловимо, то наоборот тянулось, превращаясь в тугую вязкую массу, и Ральф представлял себя муравьём, увязшим в капле сиропа. Сент-Джон, внезапно охладевший к ежедневным проверкам своей паствы, теперь частенько наведывался на уроки в класс мальчиков. Садился на заднюю парту и что-то сосредоточенно писал, перечёркивал, комкал листы и начинал заново. А то нахмурившись, сложив руки на груди, мрачно смотрел перед собой, и в такие минуты его глаза приобретали цвет штормового неба. Оживал он на уроках истории и зачастую прерывал Ральфа на полуслове, и сам выходил к учительскому столу, с небывалом воодушевлением, которое не было замечено за ним за пастырской кафедрой. Рассказывал о походах Александра Великого, деяниях Юлия Цезаря, Марка Аврелия, или крестовых походах Ричарда Львиное Сердце. В такие минуты и сам Ральф любовался и с интересом слушал его. Из замкнутого, мрачного и даже угрюмого священника Сент-Джон преображался в живого, полного энергии и стремлений молодого человека.       — Вы прекрасный оратор, — заметил однажды Ральф после очередного урока истории, где его рассказ был опять перехвачен Сент-Джоном. — Завоевания воодушевляют вас гораздо больше, чем смирение и пост.       — Слабость, которую мне не преодолеть, — засмеялся Сент-Джон, тряхнув копной золотых кудрей совершенно не позволительных для настоятеля и блюстителя душ.       — Мой отец прочил мне дипломатическую стезю, и я даже отучился почти два года в Итоне, но потом понял, что духовный путь мне нужнее, дабы смирять свои страсти и гордыню.       — И что же послужило переломом? — поинтересовался Ральф.       — Был период, когда я был полностью погружен во мрак чувственности. Я страстно стремился к деятельной жизни, к волнующим трудам литературного поприща, к судьбе писателя, оратора — только не священника. Сердце политика, солдата, искателя славы билось у меня в груди. Но потом ряд событий привели меня на духовную стезю, я осознал своё предназначение. И хотя отец и сопротивлялся такому решению, но потом смирился и понял мою правоту.       — Могу только выразить своё восхищение, — Ральф склонил голову. — Не каждый может найти призвание всей своей жизни и верно следовать ему.       — Разве преподавание не доставляет вам радость и удовлетворение?       — В некоторой мере.       — Чем иным вы бы хотели заниматься?       — Мне сложно ответить вам, — Ральф пожал плечами. — Скорее во мне говорит тоска и грусть по дому. Мальчишки слушаются меня, делают успехи и, как преподаватель, я доволен.       — Но не как мужчина? — перебил его Сент-Джон. Ральф не стал отвечать, позволив себе только вежливую улыбку. Зачем вступать на скользкую дорожку объяснений, пусть ему и казалось, что молодой пастырь имеет вполне ясное представление о его предпочтениях.       — Начинаются каникулы, — как ни в чем не бывало продолжил Сент-Джон. — И я планирую оштукатурить наш скромный храм. Вы могли бы мне помочь. Физический труд на свежем воздухе — лучшее лекарство от любой хандры.       — С удовольствием, — согласился Ральф. Работа на свежем воздухе и правда сказалась благотворно. Тяжёлые вёдра со шпаклёвкой и штукатуркой, необходимость лазать по лесам и работать скребком и кистью — Ральфу была в радость. Не меньшую радость испытывал и Сент-Джон, снявший сутану и теперь в одних бриджах бегающий вверх и вниз без устали. Сложен молодой священник был как Антиной. И Ральф нет-нет, а и ловил себя на том, что откровенно любуется и сильными руками, с бугрящимися мышцами, когда Сент-Джон тащил вёдра с краской, и красивым разворотом плеч, и крепкими икрами, и прядью золотых волос, прилипшей к вспотевшему лбу. Прерываясь на обед в полдень, они подолгу отдыхали, сидя в тени, потягивая освежающий холодный чай. В теле ощущалась приятная усталость от честного труда, и они не утруждали себя разговорами, просто иногда обменивались понимающими взглядами.       — Пляши, Сент-Джон, — в столовую вошла смешливая Диана, помахивая письмом, запечатанным зелёным сургучом.       — Дай сюда, — Сент-Джон требовательно протянул руку, но девушка не сдалась, а обошла стол и сама, пританцовывая, принялась дразнить брата. Ральф с улыбкой наблюдал милую семейную перепалку.       — Мистер Ральф, помогите мне, — обратился Сент-Джон к Ральфу, когда Диана уже раз в пятый обежала стол, но так и не отдала конверт. Ему пришлось встать и пройтись круг шуточного котильона, и только тогда Сент-Джон получил желанное письмо. Он с нетерпеливой торопливостью сломал печать и, сведя брови к переносице, жадно впился глазами в убористый и несколько небрежный почерк.       — Это то, о чём мы думаем? — в комнату вошла Ханна, принесла поднос с кексами и глазированными булочками.       — Прошу прощения, — Сент-Джон быстро вышел из столовой, не ответив. Тайна послания разрешилась вечером, когда Сент-Джон навестил Ральфа в его коттедже. По обычаю легонько стукнув пальцам в дверь, он вошёл, не дожидаясь приглашения.       — Прекрасный вечер. Составьте мне компанию на прогулке. Просьба была сказана столь категорично, что Ральф не стал возражать и послушно взял лёгкую парусиновую куртку прежде тем, как выйти и запереть дверь.       — Послание взволновало вас? — спросил Ральф, когда они уже вышли на дорогу и отшагали с четверть мили.       — Я давно ждал его. — Сент-Джон резко остановился и развернулся лицом к Ральфу. — Хотел писать ответ сразу, но из-за тяжёлой работы руки дрожат и плохо держат перо.       — Пришёл ответ от моего патрона — архиепископа, мне дано благословение на миссионерскую деятельность. Я долго к этому шёл и вот наконец свершилось. Я счастлив.       — Поздравляю, — сказал Ральф, а про себя подумал, что Сент-Джон выглядит скорее, как человек, принявший непростое решение, а не как получивший долгожданный ответ на вопрос.       — Его преосвященство извещает, что мой сменщик прибудет только через три месяца, но дело может растянуться и на полгода. Но я не могу ждать, поэтому хочу сказать об этом прямо сейчас. Ральф вежливо слушал, не перебивая. Очевидно, молодой священник хочет поделиться с ним какими-то переживаниями, которыми не может огорчать и тревожить своих сестёр.       — Согласно моему сану, мне надо бы жениться, но взвесив все за и против, я отказался от этой мысли.       — Почему? — поинтересовался Ральф. — Образец доброй христианской любви и дети, как плод этого союза, разве можно найти лучший пример для будущих христиан?       — Вы правы, но тащить молодую женщину в опасные джунгли Африки, лишённые минимального комфорта? Это ли не яркий пример мужского эгоизма и самодурства?       — Вы выбрали Африку местом приложения своих сил?       — Конго — самое сердце чёрного континента. Они дошли до большой раскидистой пинии на перекрестке трёх дорог и остановились под её густой кроной, укрываясь от мелкого дождичка.       — Я долго размышлял над необходимостью иметь рядом соратника и крепкое плечо поддержки и пришёл к выводу, что мне нужен спутник, а не спутница. И мне кажется, нет, я уверен, что вы, мистер Ральф, подойдёте мне лучше, чем кто-либо другой. Не перебивайте! Я наблюдал за вами всё это время. Вы хорошо образованы, любознательны, но не нахальны, интересный собеседник, имеете свою точку зрения, но достаточно воспитаны, чтобы не навязывать её окружающим. Вы спокойны, выдержаны, умеете держать себя в руках и контролировать свои эмоции и мысли. Довольствуетесь малым, но и не лишены определенного честолюбия. Так же вы здоровы и сильны физически. Вы не склонны жаловаться и клясть судьбу, и не ищите поддержку в Боге.       — Разве это хорошо? — спросил Ральф, удивлённый такой характеристикой в свой адрес.       — В моём случае — да. Я склонен к унынию и упадку сил при встрече с серьёзным препятствием и реальный пример стойкости перед глазами действует на меня гораздо лучше десятка притч о подвижничестве Отцов Церкви. Как вы уже догадались, я хочу предложить вам сопровождать меня в качестве соратника и компаньона в почётном деле миссионера. Ральф собирался выдать какой-нибудь нейтральный, ничего не означающий ответ, не желая обижать Сент-Джона прямым отказом, но тот с несвойственной ему горячностью продолжил, не давая и рта раскрыть.       — Подождите-подождите, выслушайте меня до конца! Я знаю наперёд все ваши возражения и отговорки, но подумайте вот о чём; работа в Кроуфилде оставляет за вами грязный след и дело не только в скандальной свадьбе, а прежде всего в репутации мистера Бёрда. Куда бы вы ни поехали, рано или поздно найдётся слишком любопытный нос, досужий сплетник. И если бы вы были обременены семьёй, то ваше положение вызывало бы благостное сочувствие, но вы — последователь сократовской любви — не можете рассчитывать ни на что кроме презрения и брезгливости. Вы можете возразить, что за то время, что вы здесь никто не оскорбил вас словом или действием. Но, во-первых, вы ни с кем кроме ваших учеников и не общаетесь, а во-вторых, мои сестры знают о вашем недуге и полны сочувствия и понимания.       — Знают? — ахнул Ральф.       — Знают и принимают, и понимают, потому что их брат тоже был уличён когда-то в этом. Ральф отшатнулся от Сент-Джона, сделал шаг назад и упёрся спиной в шершавый ствол дерева. Неужели до скончания дней он обречён на интерес к своей персоне только благодаря своим противоестественным склонностям? Неужели любые его отношения будут всегда омрачены и отравлены дыханием серых стен Кроуфилд-холла?       — Я потому и зову вас, мистер Блэкфёрст, как видите, я знаю ваше настоящее имя. Вместе мы сможем противостоять нашей слабости, ну а если случится так, что не устоим, то некому будет предать нас порицанию и анафеме, некому будет осудить или облить презрением, изгоняя из общественного Эдема. Но я уверен, мы справимся, выдержим, подавая друг другу пример истинной стойкости духа и самоотречения тела!