Хорошее (пока ещё) место

Мадейра встретила Ральфа тихим тёплым дождичком, и он счёл это хорошим знаком. Священник, возглавлявший миссию, оказался молод и столь хорош собой, что по первой Ральф всегда заставлял себя отвести взгляд, чтобы не пялиться на него уж слишком откровенно. Сёстры Риверс понимающе переглядывались, но возникшую неловкость тут же попытались сгладить обычным женским щебетом и родственными объятиями с братом. Со временем эта невероятная красота уже утратила свою разящую силу и очарование. Эта была холодная отстранённая красота мраморной статуи. Да и сам Сент-Джон будто бы тяготился своей внешностью, что не делало его более приветливым или участливым. Даже его проповеди, на которых Ральфу приходилось бывать вместе со своими учениками, подавая пример, вызывали скорее тревогу и странную горечь. Слова пастыря не вызывали умиротворение и не обладали целительной мягкостью. Он часто ссылался на принципы кальвинизма — избранность, предопределение, обреченность; и всё это звучало как приговор судьбы. Каждый раз по окончании такой проповеди Ральф испытывал невыразимую печаль и грусть, будто каменная плита опускалась ему на грудь, и никакие глубокие вздохи не могли её разрушить и убрать. Но виделись с молодым Сент-Джоном они редко, тот беспрестанно исполнял свой пастырский долг, навещая прихожан и неся христианское слово в самые дальние уголки острова в убогие лачуги, взывая к добродетели. Ральф же жил на втором этаже над учебным классом. Простая белёная комната, кровать из сосны, шкаф, туалетный столик, буфет с двумя тарелками, столовым и фаянсовым чайным прибором, рабочий стол со стулом — вот и всё нехитрое убранство. Обед и ужин он получал в приходе, деля трапезу с сестрами Риверс, одна из которых (Ханна) была его коллегой и вела класс девочек, а вторая (Диана) взяла на себя обязанности экономки и вела приходское и школьное хозяйство. У него было двадцать учеников, двадцать простых мальчишек, не обученных грамоте и письму, грубых и шумных. Сперва им было трудно понимать друг друга, но Ральф довольно быстро освоился, наладил контакт и взаимопонимание и дело пошло на лад. И, положа руку на сердце, он мог признаться, что многие из его учеников имеют более живой и любознательный ум, чем их богатенькие ровесники, не знающие нужды и голода.       — Добрый день, мистер Элиот, — Сент-Джон зашёл в класс, где Ральф был занят проверкой прописей. — Нам за эти месяцы так и не удалось познакомиться получше и поговорить. Как вам ваша работа?       — Спасибо, сэр, я всем доволен. — Ральф собирался встать. Но Сент-Джон устало махнул рукой, кинул свою шляпу на парту и сел напротив Ральфа.       — Двадцать пять фунтов — жалкое жалование против тех пятидесяти, что вы получали на своём предыдущем месте. Сердце споткнулось в груди Ральфа, а кровь бросило к щекам.       — Мне пришлось вступить в довольно длительную переписку, прежде чем отец Оливер открыл мне ваше подлинное имя. Не волнуйтесь, эта тайна умрёт вместе со мной, я прекрасно понимаю ваше желание дистанцироваться и забыть всё случившиеся в доме мистера Бёрда.       — Вы с ним знакомы? — Ральф был ошеломлён и обескуражен предательством старенького падре. Но, поразмыслив, смог найти оправдание такому поступку. Кто он для этого тесного приходского мирка? Тёмная лошадка с ничего не говорящей фамилией. Ни рекомендаций, ни знакомых готовых за него поручится. Замкнутый и молчаливый, находящий удовольствие в одиноких прогулках по побережью, нежели в общении с кем-либо. Да и тайна его не была тайной исповеди, чтобы блюсти её свято и нерушимо.       — Поверхностно, он и его брат гостили у своих друзей в Мур-хаусе в Мортоне. Мы были вместе на одном из приёмов. Мне он не показался человеком, исповедующим своим образом жизни христианские ценности.       — Вы не правы, — тихо возразил Ральф. Вступать в спор и оправдывать поступки мистера Бёрда, он не собирался, но и слушать поношения в его адрес тоже не хотел.       — Возможно, — Сент-Джон плотно сжал губы, в ярко-синих глазах зажглось так и непонятое Ральфом упрямство и отблески какой-то внутренней борьбы. — Зима здесь тёплая, но в следующем месяце нас ждут ветра и дожди, поэтому большую часть времени я буду дома. И надеюсь, лучше познакомиться и узнать вас, мистер Элиот. Сент-Джон встал, забрал свою шляпу и решительным широким шагом пошагал на выход, чёрная сутана вихрем взметнулась следом. У двери он остановился и всё с тем же непонятным напряжением посмотрел на Ральфа, кивнул и вышел. Ненастье, обещанное Сент-Джоном, пришло со значительным опозданием, но и оно не шло ни в какое сравнение с бурями, что случались дома. Остров Вечной Весны баловал своих гостей мягким и приятным климатом. Поэтому даже когда на небо набегали тучки, а океан начинал сердито пениться и катить седые от пены валы на берег, Ральф всё равно выходил на ежедневную прогулку. В один из таких вечеров он заметил одинокую фигуру в чёрной сутане, сидевшую на поваленном дереве. Он не хотел нарушать уединение падре, сам зная ценность одиноких дум, но тот приветственно помахал ему рукой, и пришлось подойти.       — Диана сказала, что вы гуляете здесь вечерами.       — Так и есть, — Ральф тоже присел на бревно.       — Не можете сидеть в четырёх стенах? Ваш коттедж, его обстановка… по правде сказать, довольно убоги. Особенно, в сравнении с тем, где вы жили раньше.       — До я жил в чердачной каморке с соломенным тюфяком, брошенным на пол, — с излишней резкостью оборвал Ральф, ему не нравилось, что в беседе они опять возвращаются к Кроуфилд-холлу. — Мой домик опрятен и защищает меня от непогоды; мебели вполне достаточно, и она удобна. У меня есть хлеб, кров и работа. Всё, что я вижу вокруг себя вызывает во мне благодарность, а не печаль. Я не ропщу.       — Хорошо. Надеюсь, вы действительно испытываете удовлетворение, о котором говорите. Это сложно не оглядываться назад, сдерживать свои желания и преодолевать свои наклонности. Сент-Джон замолчал, а Ральф, поражённый, столь пылкой речью с опаской смотрел на собеседника. Тот бы прекрасен в эту минуту; высокий лоб, золотистые волосы, ниспадающие волной, куда длиннее, чем допустимо священнику, ярко-синие глаза и свежий румянец на высоких скулах. Греческий Аполлон или Гермес — бог насмешек и дорог.       — Это трудная задача, — продолжил с воодушевлением Сент-Джон, — но это возможно, я убедился на собственном опыте. Бог даровал нам известную власть над своею судьбой. И когда наша натура жаждет деятельности, в которой нам отказано, когда наша воля стремится к пути, который нам закрыт, мы не должны предаваться отчаянию; нам следует поискать другой пищи, столь же существенной, как и запретный плод. И я, мистер Ральф, всегда готов оказать вам помощь, подать руку и подставить плечо на трудной жизненной дороге. В полной растерянности Ральф смотрел на ладонь Сент-Джона, которую тот положил ему на колено во время своей вдохновенной речи и несколько раз довольно ощутимо сжал его пальцами. Что имел ввиду молодой священник? Был ли это просто вдохновенный порыв проповеди или скрытый намёк, или что-то ещё? Как он должен реагировать на всё сказанное?       — Вы смущены? — Сент-Джон обратил на него взор своих синих глаз и, будто опомнившись, убрал руку. — Простите, ветер всегда будоражит мне кровь и мысли. Пойдёмте, мистер Ральф, выпьем чаю. Ханна испекла пирог и наверняка уже волнуется, и то и дело выбегает с фонарём на крыльцо.