Сокджин

– Ну каков красавец, ну как такого не приютить-то, – бабуля всплескивает руками, причитая, и чуть не хватает Джиана за щёку, что уже начинает знатно припекаться румянцем неловкости, следом за раскрасневшимися ушами. А Юги на своей ветке пронзительно вскрикивает хриплым «ка-а-ар», в котором Джиану так и слышится клокочущая насмешка. И вот с чего бы смеяться над правдой? Задница пернатая. – Мне всего на одну ночку, госпожа. А то дождь слишком разыгрался, даже костра не развести. – Да кака-я ж госпожа, скажешь, – та заходится смешками и чуть ли не крестит Джиана размашистыми взмахами рук. Травник и сам не сможет дать ответа, почему крутящееся на языке дружественно фамильярное «бабусь», вдруг обращается в такое неуместное «госпожа», однако и новой порции смешливого «ка-ар» вполне достаточно, чтобы мысленно чертыхнуться. Оставаясь при этом невозмутимо гордым. Только вот Джиану нет-нет, да стадновато, что приходится оставлять ворона снаружи. Но ничего. Он его потом впустит. – Позвольте в вашем сарае переночевать и я утром уйду, ещё до петухов. Прямо на рассвете. Мне и соломы достаточно в качестве лежанки, а еда… – Не выдумывай, – бабуля прерывает весь этот поток так резко, будто и дождь может так же легко прекратить, если надобность будет, и тут же мягко добавляет, таки хлопая своей пухлой ладонью Джиана по предплечью и сжимая то в бодром встряхивании. – У нас и в доме местечков хватит. Да и еды в достатке, чтобы ты нас не объел, праздник ведь. Проходи давай, проходи, молодчик. Гостем будешь. Джиан бы и возмутился, вновь пускаясь в увещевания, что ему ничего не надо (причём, без капли НЕискренности, Юги же потом ему всю маковку проклюёт насквозь, что оставил пернатого на улице - в дом не пустишь, увидят), но бабка оказывается на удивление сильной. Травник глазом моргнуть не успевает, осознавая себя уже внутри жарко натопленного дома, в окружении двух девчонок лет 10-12, с очаровательно вплетёнными в толстые косы кленовыми листьями, их матери — женщины такой же румяной и крепкой, как и бабуся — да и самой бабки. А та, не спеша выпускать его предплечье из своих пальцев, тем временем продолжает: – Попробуй вот наших яблочек. Как раз урожай поспел, для праздника собрали. Последнее тепло в себя впитали яблочки. – Так может я вам чем помогу взамен? Внутри, как впрочем и снаружи, дом не кажется оставленным без крепкой хозяйской руки, даже несмотря на отсутствие мужчины в семье. Может в город подался или ещё чего. Разве ж это вообще его дело. – Ничегой нам не надо, сами, как вишь, отлично ладим. Давай-давай, яблочек. А потом и хлебца с маслицем, да молочка парного на ночь. * Дождь, не прекращавшийся весь день накануне, в ночи расшелестелся особенно сильно. Словно шепча, шёпотом этим силясь пробиться через замазанные щели и крепко сбитые доски. Но теряя всю свою промозглость под защитой тепла и уютной койки. Скорее бормоча неразборчиво, чем хоть о чём-то предупреждая. Джиану давно не было настолько уютно, лениво и сонно. Как будто не постель вовсе, а кокон, который не столько укрывает, сколько обволакивает. И выбираться из него не хочется, как бы дождь к тебе ни стучался, шурша и каркая. Каркая? Ну всё, дырки в макушке теперь не миновать. Тело приходится буквально выталкивать из кровати. Джиан скатывается на четвереньки и трясёт головой, точно пёс, никак не в силах толком проснуться. Приходится цепляться за кровать, чтобы подняться. А дальше и за стену. Крупный ворон, который вынужден впиваться когтями в откос по ту сторону окна, чтобы удержать равновесие, сейчас похож на мочалку на ножках. То и дело встряхиваясь и раскидывая крылья, птица колотит крепким клювом в стекло, сверкая на травника то одним глазом, то вторым. – Тише, ты же так всех перебудишь. Джиан открывает ставни и без всяких церемоний сгребает птицу за бока, внося в тепло. – Соб-биррайся и сва-алливай. Юги тоже не церемонится. Даже не возмущается, но выскальзывает из чужих пальцев и, пользуясь моментом, ныряет в мягкую постель. – Эй, – Джиан от такой наглости сам чуть было не поднимает всех своим возгласом, тут же зажимая себе рот ладонью и шипя уже через неё, – мне там ещё спать. И с чего? Хотя, если подумать, ему и на полу вполне сгодится, главное, что тепло и сухо. Лишь бы прилечь и больше не двигаться хотя бы до утра. – Сссстого, – пернатый продолжает ввинчиваться в перину, торопясь обсушить перья, и перебирает острыми когтями по простыням, оставляя отверстия. – У дддам-мочек на з-зав-валинке в лессссу алт-тарррь мммабонский *. Для т-тебя, крррасавчик! – Какой ещё алтарь для меня? Я не просил. Спать. Просто спать. Пусть сами со своими алтарями разбираются. Ему такого добра не надо. Джиан всё же опускается на пол и устраивается так, поджимая колени к животу и подкладывая руку под голову. Блаженно, тепло, уютно. Только бы ещё Юги помолчал, а не каркал в самые уши, хлопая крыльями, как переполошённые лисой куры в курятнике... * Дождь продолжает шуршать по листве, заполняя лес стуком и шорохами. Прохладой касается щёк и шеи, но не бодрит. Подождите-ка. Лес? Дождь? Почему ему так влажно, хотя в доме добротная крыша. Да и кровать отчего-то трясётся. Как будто и не кровать вовсе, а телега какая. Джиан силится разлепить веки, но зрение не желает ему помогать, оставляя наедине со звуками и вяло толкающимися сквозь муть в голове мыслями. Тело тоже не слушается, по конечностям и векам налитое как будто свинцом. Точно всё полое внутри и залито под будущую статую. – Атстань, глупая птица, – знакомый голос малознакомой бабуси звучит грубо и рвано, тяжко прорываясь сквозь давление в ушах и шебуршание пернатых крыльев. Но не давая ни мозгу, ни телу стимула очухаться. А затем в плечо привычным ощущением, впиваются птичьи когти. Впрочем, ворона почти сразу сгоняют. Джиану бы и возмутиться, что Юги таким макаром ему кусок кожи с мясом вырвет, однако, словно набухший, язык только тычется в верхнее нёбо и к нему же и липнет. – Уйди, г’рю, рано тебе его клевать. Мурашки холодят не хуже дождя, облепляя спину под рубахой и царапая леденящим предчувствием затылок. Джиан снова пытается пошевелиться, но только и может — двигать пальцами. «Скушай ещё яблочко, молодчик. Скушай.» Вот же ж гадские яблочки. Вот же ж гадская старуха. Тело мешком яблок падает на промасленные ветки, которые хрустят под его тяжестью и надламываются там, где хворост послабее. Одна из веток царапает щёку, а ещё несколько впиваются под рёбра, выбивая из горла задушенное вялое возмущение. – Ничего, скоро мы тебя подсушим, тепло станет, – удивительная способность бабки сохранять общую задорную мягкость голоса, о чём бы ни шла речь, сводит одурманенные отравой мышцы судорогой и пугает похлеще злобного шипения. – Доча, давай сюда факел, и расставь фигурки поустойчивее. В землю их, в землю вдави. Джиан пытается вернуть себе контроль над телом, но только скрипит зубами и наполняет алтарь и лес вокруг ломкий хрустом веток. Втягивая в себя аромат гадских яблок. Да малость пугает женщину, что торопливо выполняет приказания матери, окружая гору хвороста (и травника на ней) фигурками драконов, вырезанных из вулканической породы. Порывами ветра от раскинутых птицей крыльев пробивается надтреснутый голос: – Ссссейчас сссамое врррремя! А следом льётся напевное, надломанное и упрямое: – Матери наши, примите от нас этот дар. И пусть пламя пожрёт его плоть и перемелит кости. Молю вас, заклинаю, верните Их в наш гниющий мир. – Сссамое вррремя стать дрррак-коном! – Птица тенью кружит, принимаясь яростно налетать на женщин, что отмахиваются от неё сперва руками, а затем и факелом. – Дурная птица, сгинь. Сожгу! – Бабка замахивается и чуть было не проходится языками пламени по перьям. Юги вспархивает, заставляя огонь колыхаться взмахами крыльев, но погасить его ему не удаётся. – Дав-вай жжжж, – клюв стучит, а острые когти вцепляются в растрепанную косу пожилой женщины. Ворону удаётся «обезоружить» старуху, и факел падает на землю. Но её дочь хватает хворостину потолще и ударом откидывает обезумевшую птицу в траву. Та кувыркается, кулём падает о землю и перекатывается уже человеком. Юги ведёт от внезапности обращения, колени подкашиваются и он падает. Но тут же упрямо поднимается, всклокоченной и хрипящей тенью надвигаясь на женщин. Ну как на женщин - неповоротливо тяжёлое тело тянет к земле, а взгляд, что ещё не успел перестроиться, выхватывает из пелены не серые силуэты, а яркое трепетание пламени у горы хвороста. Упавший факел поджигает траву в росплесках масла, а затем тянет свои язычки и к хворосту. – Не птица! – Только и успевает ахнуть женщина, но бабка и тут не теряется: – Масла, дай масла, сожжём обоих. Однако, вперёд слов кидается к бутыли сама. Да так и замирает у линии пламени, что уже начинает хрустеть в полную силу, ломая не кости, но хворост. Джиан на горе палок поднимается медленно. Всё ещё одурманенный и слабый, но его тень разрастается куда быстрее огня, что греет и гладит по коже. А та, в свете, бликует и переливается перламутром, совсем не по-человечески. Подобно чешуе. Лазурным, лавандовым, лиловым и алым, синеватым и рыжим — по ней искрятся дюжины оттенков, но все - лишь вскользь, уступая обжигающе-холодной белизне жемчужного. А, раньше совсем чёрная, радужка глаз приобретает янтарный оттенок, светясь точно откуда-то из глубины. Тень, что заполняет завалинку, змеясь от самых ног, вторит его движениям, но вместо вскинутых рук, она взмахивает перепончатыми крыльями. И вместе с потоком ветра, что гасит и занявшееся пламя, и факелы, по округе волной проносится рычащее, жёсткое: «Проооочь!» Что ещё долго парит эхом. Даже после того, как завалинка пустеет, а прежний Джиан падает обратно на хворост, кашляя и поминая желание остановиться на ночлег всеми бранными словами, которые успел перенять у Юги. * - Бабка, видать, пок-кумекала, что клык дррракона стал бы таскать р-разве что их убивец или его выр-родок, но никак не потомок чешшшуйчатых. Или сам др-ракон, - Юги всё ещё по-птичьи подёргивает головой, а голос его хрипит, отчего дразняще насмешливая речь звучит ядовито. Впрочем, Джиан не думает обижаться. Да и сейчас как-то вполне хватает других эмоций, чтобы ещё такое воспринимать. - Ты лучше скажи, почему ты сразу не обратился или просто не заклевал её, чтобы отстала? Зачем было позволять тащить меня в лес. - И упустить такую воззможность? Вдр-руг бы ты полллностью пр-робудил даррр? Да и. Я всё ррравно поторопился. Н-надо было подождать, когда она хворррост пот-тобой подожжжёт... А т-так — снова пррровал. - Ах, ты... Задница пернатая! Я тебя на похлёбку пущу!