Сокджин

Они встречаются в Будапеште. Ну, как встречаются - сталкиваются. Находят друг друга. У Джина своя маленькая пекарня. Лучшая во всей северной части страны и на всю протяжённость Дуная, да-да, именно так. (Чонгук думает, что лучшая до самой Южной Кореи и дальше, а вот плечи так точно на всю протяжённость.) Привычка подмигивать посетителям на грани с нормальностью и нереально красивая улыбка по самым уголкам губ. А ещё - Джин в городе, как рыба в воде. Точнее и не описать. Ныряя за ним в узкие и широкие улочки столицы, никогда не знаешь, куда вынырнешь, но всегда будешь в восторге. У Чонгука же всего-то: фотоаппарат, полнейшее незнание никаких языков, кроме родного корейского, драгоценный рюкзак за плечом. И "простите, я, кажется, забыл свой паспорт на вашем прилавке", которое своей широкой застенчивой улыбкой пронзает самое сердце. Оставил, оставил. Потому что никак не мог оторвать взгляда от чужого лица с лёгким росчерком муки на щеке. Так оно ещё прекраснее! С Сокджином он погружается в ноты джаза, что ускоряющейся мелодией скользят по улицам в конце апреля и начале мая, отстукивают от каменных стен и застревают в трещинах мостовой. А сам окунает своего новоиспечённого хёна в переплетения вселенной Марвел. И не то, чтобы Джин всеми руками "за", но его звонкий смех мешается с мелодией всё того же джаза и отзвукивает внутри черепной коробки учащённым ритмом пульса. - Я не ребёнок вообще-то, - Чонгук в комичном раздражении приподнимает верхнюю губу, но сам нет-нет, да следит взглядом за парящими в воздухе мыльными пузырями. А Сокджин думает, что его губы вкуса вин из региона Токай. С тонкими нотками мёда и сухофруктов, но эти нотки определённо куда крепче любого вина. На дворе время уюта и  фестивалей для туристов, но и для тех, кто насквозь свой. Джин умеет стать своим где угодно, но принадлежать хочется почему-то исключительно Чон Чонгуку. Стоп ит! Это всё вино! Уже июнь. Уже-уже-уже. Время пульсом отсчитывает минуты и мгновения, которые ускользают с уходящим за горизонт солнцем, однако теплом разливаются внутри от каждого глотка вина, подобно вечернему свету, затопляющему облака алым. Джин наблюдает за тем, как губы Гука собирают с края фестивального бокала капли (радость от покупки которого успела возрасти прямо пропорционально количеству из него же и выпитого. Даром, что вино ему никто не позволил, но откуда ж знать, что пузырьки в газировке бьют в кроличий мозг дурманом! Айщ!), а по радужке глаз скользят отблески огоньков колеса обозрения. То лениво делает круг за кругом, мигая поверх крон радужным полукругом. Сокджин медленно моргает, то ли оглушённый выпитым вином, то ли просто наличием этого чудаковатого парня в его, казалось бы, устоявшейся европейской жизни. И весь мир вновь встаёт с ног на голову, наполняясь привычными отзвуками корейской речи, сложными конструкциями вежливости, на которую сам же Гук время от времени кладёт... да просто кладёт. И тонким ароматом жаренного угря, что младший готовит с талантом повара из какого-нибудь ресторана с дофига звёздами Мишлен. Те самые звёзды у Чонгука в глазах отражением Млечного Пути, раскинувшегося над Венгерским парламентом - эти, ничто не затмит. И Джин готов идти по нему вслед до самого края вселенной. Но охотно ведёт за собой, петляя по улочкам, где гладко уложенный асфальт уже давно сменился на брусчатку, а каждая ступенька отличается от соседней на тройку-десяток-соточку миллиметров в погрешности. Город сияет им снизу Рыбацким Бастионом, и отражённый растекается по поверхности реки акварельностью. Взятые с собой круассаны, заботливо заготовленные Джином ещё с утра, ароматят до спазмов в животе, вынуждая Чонгука зарываться носом в бумажный пакет, с каждым шагом всё глубже. Воздух напитан влагой, но Сокджин всё так же чувствует тот самый аромат жаренного угря, душой осязая себя где-то в самом сердце Пусана - просто облизни губы и почувствуешь тонкий налёт морской соли. Он не планировал возвращаться на родину. Он себе только-только язык натренировал не хуже пекарских пальцев и бицепсов на всех этих Варкерюлет, Вёрёшмарти, Йожефварош, "Üdvözöljük" да "Gyere újra" и прочее-прочее, Будда, я ведь из Кореи не за этим сбегал. Он не планировал находиться кем бы то ни было. И уж тем более этим наглым парнишей с повадками декоративного кролика, незавершёнными узорами чернил по загорелой коже правой руки и полнейшим отсутствием уважения к старшим. Нет, мой возраст одинаковый везде, даже в Будапеште. Нет, ты толком нового языка не знаешь, чтобы игнорировать правила родного корейского... Нет и ещё сотня нет, которые каким-то волшебным образом всегда превращаются в "ну, ладно-ладно", стоит Чонгуку выдохнуть своё тонко ироничное "хё-он". И уж точно не планировал, что однажды придётся как-то бороться с этой сдавливающей грудину пустотой, что конденсатом заполняет всё тело, когда самолёт ускоряется, отрывая шасси от взлётной полосы и утягивая вместе с ними в свой гудящий корпус и всю его лёгкость. - Если ты не вернёшься, я вернусь сам, хён. Джин не привык верить. А из уст Чонгука эти слова и вовсе звучат как угроза. Однако, усмехается уголками и слегка складывает губы бантиком, щурясь насмешливо и пренебрежительно: - Ты смотри, а то поймаю на слове. Гук терпеть не может этого тона. Только вот Джин видит его насквозь и не упускает возможности поддразнить, вынуждая младшего в раздражении толкаться кончиком языка в щёку изнутри. - Я вернусь, хён. Когда вырасту ещё немного и не буду ни от кого зависеть. И тогда ты извинишься передо мной с глубоким поклоном. - Наглый ты, а извиняться мне?? - У Сокджина снова тональности в голосе скачут, мешаясь со смехом. Но на сей раз не от возмущения, а от веры. Будапешт шуршит августовской листвой и шинами автомобилей по влажному асфальту. Надрывается птичьими трелями, но кажется ему отчаянно тихим и пустым. Никаких, блин, поклонов, он теперь европеец. У него лучшие на всю протяжённость Дуная круассаны. Дуная! А не реки Ханган. Но когда колокольчик над дверью вновь и вновь переливается звоном, сердце замирает как в какой-то до зубовного скрежета клишированной дораме. - Не надо было возвращать ему его паспорт… Пофиг, что это работает не так. Не надо было ему улыбаться.

I wanna be your left hand man