Тени на серебряных парусах

      В глубинах звёздных ночей, среди изумрудных лесов Белерианда, Линдорин, сын Келебримбора и Галадриэли, был наполнен молчаливым величием своих предков. Войны, о которых рассказывали лишь древние книги, давно отзвучали, их эхо смешалось с шумом рек, что текли вечно. Но в сердце Линдорина жила тоска, которая не находила утешения ни в совершенствовании мастерства, ни в хрупком сиянии звёздного света.              Она появилась в его жизни, как появляется рассвет после долгой, бессонной ночи. Леарин — дочь небес, чьё имя было соткано из света утренней зари и песен ветров. Её голос звучал, как первый луч солнца, пробивающийся сквозь кроны древних деревьев, наполняя мир ярким сиянием, которого Линдорин не знал до тех пор. Когда их взгляды впервые встретились, не понадобилось слов. Лишь немое знание того, что их души были связаны ещё до начала времён, в тканях Эа, где каждый звук, каждый шаг отзывается эхом в сердцах эльдар.              Слухи о ней доходили до Линдорина и прежде. Леарин — прекрасная дева, что потеряла покой в садах. Она приходила к Ниенне, принимая её мудрость и видя в ней истину, что живёт в сердцах каждого эльдар. Заплетая свои золотистые, как солнечный свет, волосы в тугие косы, она облачалась в лёгкие платья, словно сотканные из облаков. Леарин писала стихи и создавали прекрасные картины, от которых дыхание замирало.              Её знали все, и никто не мог назвать её врагом. Её свет был таким чистым, что казалось, в прозрачности её фигуры, освещённой первыми лучами Лаурелин, можно было разглядеть само небо. Её прозвали Илмариэ Люмиэ, и она часто проводила вечера с майяр, гуляя с озорной Ариэн по улицам Валимара. Их смех и нескончаемые разговоры разносились над городом, когда Тельперион смешивал свои лучи с закатным светом Лаурелина.              Линдорин и Леарин не пересекались раньше, даже избегали общих собраний. Но теперь, когда он встретил её здесь, на этой земле, он не мог оторвать взгляда от её сияющих глаз и золотых локонов, которые не утратили своего блеска даже в тенях Белерианда. Он стоял, боясь прикоснуться к ней, но зная, что больше всего на свете хочет остаться рядом, просто чтобы любоваться тонкими чертами её лица и нежной улыбкой.              — Да осветят звёзды место нашей встречи, — её голос был соткан из ветра и светлой нежности. Она склонилась, прижимая кулак к сердцу. Свет, исходящий от неё, был полон той благодати Амана, которую он не видел уже многие годы.              — Да озарит твою феа благодать, — ответил он, повторив её жест. Позже, много позже, он осознал, что его сердце уже в этот миг принадлежало ей. Оно отдалось ей с первой минуты их встречи, когда её взгляд впервые коснулся его.              — Ты — свет, — произнёс он, когда их взгляды встретились. — Ты — отражение самого утреннего солнца.              — А ты — тот, кто сбережёт мои мечты, — ответила она с тоской в голосе, которая удивила его. Эта тоска напоминала ему о чувствах тех, кто пробудился на берегах Куивиэнен. Было ли это таким же отражением, что связывало его собственных родителей? Он знал ответ, и согласие с этим ответом заполнило его.              Время остановилось. Мир вокруг них исчез, и они погрузились в этот миг, наполненный тишиной и светом. Линдорин сделал шаг вперёд, его рука коснулась её, и в его сердце вспыхнула искра, которую он не мог понять.              — Почему я чувствую, словно мы знакомы всю вечность? — прошептал он, держа её руку.              — Может быть, наши души действительно связаны, — ответила Леарин, её глаза светились тихой, нежной радостью. — Как если бы мы танцевали в этом мире ещё до начала времён.              И время понеслось, будто резвые кони подгоняли каждый новый день. Влюблённые теряли покой, как только расставались, их любовь вспыхивала с каждым разом ярче, даря им ощущение нежности и неразрывной близости. Иногда им казалось, что снова оказались на Благословенных землях, которые теперь раскинулись под их ногами, такими же живыми, как в их воспоминаниях.              Особенно сильным было это чувство в вечера, когда они вдвоём сидели в укромном домике, спрятанном глубоко в лесу, подальше от посторонних глаз. Их руки мягко касались друг друга, а слова текли тихим ручьём, почти шёпотом. Вечера были пропитаны ароматом свежести и любви, которые, словно нежный плед, обволакивали их души. Их связь становилась всё глубже, сильнее, так что её можно было почти увидеть. Как тонкая вуаль, она соединяла их прочнее любых цепей, сковывая их души и заставляя срастаться друг с другом.              Иногда Леарин невольно вздрагивала, глядя в звёздное небо. В эти моменты ей казалось, что звёзды отражают в себе свет его глаз, таких родных и близких. Эльф, которому сулили великую судьбу, теперь стал её утраченной частью, той, которую она искала всю свою жизнь.              — О чём ты думаешь? — тихий голос Линдорина вывел её из задумчивости. Она моргнула, отгоняя накатившие слёзы.              — Я звал тебя, но ты не отвечала, — он слегка нахмурился, его растрёпанные волосы щекотали ей лицо, когда он склонился к ней.              Леарин улыбнулась, подалась вперёд и нежно коснулась его губ своими.              — Мечтала о тебе, Endanya, — прошептала она.              — И как? — он усмехнулся, слегка приподняв уголки губ. Многие считали его улыбку насмешливой, слишком напоминающей Феанаро, но Леарин знала — в этой усмешке не было колкости. От Линдорина исходило лишь тепло, которое она ощущала каждой клеточкой своего тела.              — Неужели созвездия Варды сказали тебе больше, чем пламя моей души? — продолжил он, глаза его лукаво блестели.              — Я бы хотела, чтобы мы подтвердили нашу связь, — она тихо отстранилась, выскользнув из его тёплых рук.              — После этого боя, Feanya, — ответил он, его голос стал чуть серьёзнее. Он отодвинулся немного, и хотя они больше не прикасались, Леарин чувствовала, как тоска заполняет её сердце. Уже несколько дней она не могла избавиться от гнетущего ощущения, что её ночи наполнялись страхом за него. Ей снились кошмары, в которых она видела его раны, тянущиеся полосами по его телу, и как жизнь медленно уходит из этих глубоких ран.              Она видела достаточно смертей на поле боя за годы, проведённые за пределами Благословенных земель. И каждый раз, цепляясь за его руку, Леарин боялась, что однажды он не вернётся.              — Ты вернёшься? — спросила она тихо, едва слышно, как шёпот ветра в листьях. Её голос был настолько слаб, что сама не была уверена, услышал ли он.              Но Линдорин лишь усмехнулся, не поднимая на неё взгляд. Он протянул руку, и хотя она была покрыта мазолями, в этом жесте было больше обещания, чем в любом слове.              В ту ночь, когда Леарин уже почти спала, на грани сна ей вдруг послышался его тихий шёпот:              — Да.              На следующее утро Леарин проснулась в одиночестве. Соседняя подушка была лишь слегка примята, а в комнате царила тишина. Линдорина не было. Он ушёл, не оставив ни слова прощания, как и в прошлые разы. На столе лежали небрежно разбросанные перья, обрывки чертежей, которые он часто просматривал перед боями, и несколько кристаллов, которые на свету переливались всеми цветами радуги, своей прозрачностью напоминая ей о хрупкости их мира. У стены, полузабытая, стояла его лира, струны которой теперь молчали. Это были все следы его присутствия. И они казались такими незначительными, как будто Линдорин был лишь мимолётной тенью в её жизни, и вот он снова исчез.              Вместе с ним исчезли и напоминания о битвах, уходящих всё дальше, в прошлое. Но тревога, которую он оставил после себя, как тонкий шлейф, разлилась по комнате. Она наполняла воздух, заставляя сердце Леарин биться неровно. Время уходило, но страх за него рос. Это не была явная угроза — это была гнетущая, неясная тревога, которая словно туман, затмевала всё вокруг. Даже их уединённое поселение, далеко от столицы, казалось ей теперь покинутым. День казался бесконечно долгим, но руки её не слушались, всякая работа валялась из рук. Ни инструменты, ни кисти, ни перо не подчинялись ей. Всё казалось лишённым смысла.              Она вздохнула, оставив всё в стороне, и в сотый раз принялась за привычное дело — переплетать свои длинные косы, тихо напевая себе под нос. Эта привычка осталась с тех далёких времён, ещё до Исхода. Переплетение волос всегда успокаивало её, наполняло её руки каким-то простым, механическим движением, когда мысли блуждали. Когда Линдорин был рядом, она часто заплетала его волосы, наблюдая, как они каскадом падают на его плечи. Он всегда сидел тихо, закрыв глаза, поддаваясь её заботливым прикосновениям. Ему нравилось, когда она касалась его волос — это было что-то интимное, что связывало их без слов.              Но сейчас его не было. И эта пустота, холодная и безжизненная, расползалась по её душе. Леарин чувствовала себя потерянной. Комната, в которой они проводили столько тёплых вечеров, теперь казалась чужой, словно она принадлежала другим людям, другим временам. Всё вокруг внезапно лишилось того света, что согревал её. Казалось, что вместе с ним ушла и та неуловимая теплота, которая наполняла её жизнь. Он был её светом, её маяком среди этой тьмы, и без него мир казался тусклым, пустым.              Она снова посмотрела на лиру, стоящую у стены. Леарин знала, что он не любил на ней играть в одиночестве. Это был его способ разделить радость с ней — они часто сидели у огня, он касался струн, а она тихо подпевала. Он не был мастером музыки, но в его игре была искренность. Он всегда слегка наклонял голову, когда слушал её пение, и на его лице появлялась та лёгкая, почти насмешливая улыбка, которая заставляла её сердце трепетать.              Теперь, одна, она пыталась уловить этот миг в своей памяти, но даже он казался ей неуловимым, как будто вместе с ним исчезла и сама способность видеть радость. Каждый раз, когда он уходил на бой, она теряла его немного. И каждый раз его возвращение было, как маленькое чудо, наполняющее её жизнь смыслом. Но теперь, на фоне этой тишины и одиночества, её охватила мучительная мысль: а если на этот раз он не вернётся?              Эта мысль, как заноза, проникла в её сердце. Она не могла её изгнать, как бы ни старалась. Пустота в груди разрасталась, превращаясь в гнетущую тяжесть. Леарин отвернулась от окна, чтобы не видеть этот новый день, который казался ей холодным и бесчувственным.              Тревога росла с каждым днём, словно невидимая тень, и гнала её в глубины собственных мыслей. Время словно застыло, его тягучее течение не приносило ни облегчения, ни покоя. Каждую ночь Леарин просыпалась в холодном поту, в тисках кошмаров, которые накрывали её, как волны. В этих снах Линдорин снова и снова исчезал, его силуэт таял в тумане битв, а её крики тонули в пустоте.              На рассвете, когда луна сменила свой оборот, природа, казалось, насмехалась над её тревогой. Погода была удивительно хорошей, почти слишком яркой для времени года. Шелест разноцветной листвы и громкие песни птиц скрывали всё, что могло бы напомнить о её беспокойстве. Она сидела у окна, пытаясь найти в этом осеннем спокойствии утешение, но тревога, словно паутина, обвивала её душу.              И вот, когда полдень уже начал склоняться к вечеру, на её пороге появились двое эльфов. Они шли медленно, их лица были скрыты тенями. Леарин заметила их с расстояния, и что-то внутри неё оборвалось. Она знала. Ещё до того, как они приблизились, она уже знала, что в их взглядах не было радости, а вестники не несли добрых вестей. Когда они подошли ближе, её дыхание стало неравномерным, и мир вокруг закружился.              Склоняя головы в знак уважения, один из эльфов поднял глаза, полный печали, но не сказал ничего сразу. Легкий порыв ветра всколыхнул волосы Леарин, но её тело словно окаменело. Она опустила глаза, избегая их взгляда, боясь услышать то, что должно было быть сказано. Воздух в её груди сжался так, что казалось, она больше не сможет дышать. Ей хотелось упасть, потерять сознание, исчезнуть, только бы не слушать.              И вот он заговорил:              — Ethuil vaer guren, hiril vuin… (Прости, госпожа…). — Голос его дрожал, но был твёрд, как у того, кто несёт на себе груз страшной вести. — Gaer ú-cenin… han caro vae i istannen, (Мы не видели, но делаем все возможное) — его голос стал чуть тише, но полон сожаления. Он отвёл взгляд, понимая тяжесть своего сообщения. — Tauron Lindohrin naeth ennas gâr, ha dair, ha thangen. Cen amarth. (Принц Линдорин захвачен врагом. Нам горько приносить эти вести.)              Леарин вскинула взгляд на него, её лицо побледнело, и в её глазах вспыхнуло непонимание и ужас. Она пыталась выдохнуть, но воздух словно не доходил до её лёгких. В его словах была лишь одна истина — Линдорин был в плену. Её сердце замерло, как если бы время вновь остановилось. Внутри неё всё рухнуло, и мир, казалось, перевернулся.              — Nan ú-beniathen iest, — прошептала она тихо, почти не слышно, словно не могла поверить. (Я не верю в это.)              Слова казались пустыми, как эхо в лесу. Леарин чувствовала, как земля уходит из-под ног. Ей казалось, что реальность исчезает, как дым, растворяясь в воздухе. Всё вокруг потеряло цвет и звук. Мир потемнел, как будто осеннее солнце погасло в одно мгновение. Она услышала свой голос, но он был далёким, словно принадлежал не ей.              — Man matha echannen? — спросила она сдавленным голосом, сдерживая слёзы. (Как это могло случиться?)              Но ответ был ей не нужен — она уже знала.              После того страшного дня, когда она узнала о пленении Линдорина, её мир навсегда изменился. Свет, который прежде озарял её сердце, угас, и казалось, что сама природа отвернулась от неё. Леарин больше не могла найти утешение ни в своей работе, ни в шуме ветра, что прежде напевал ей мелодии холмов. Её искусство застыло, кисти оставались нетронутыми, краски — высохшими. Она закрылась от всех, даже от тех немногих, кто был дорог ей.              Каждый вечер её тянуло на крыльцо дома, где она проводила часы в молчании, закутавшись в старую тёплую рубаху Линдорина. Рука её касалась ткани, когда-то шитой её руками, как будто бы сам он был рядом. Глубокие ночи, когда лесные тени становились неясными и размытыми, казались ей бесконечными. Холод медленно заполнял её тело, но она не двигалась, только слёзы катились по её щекам. Она слушала звуки леса, и порой ей казалось, что видит фигуры, скрывающиеся за деревьями, но они никогда не осмеливались приблизиться.              Изредка её мысли возвращались к собственному имени, что когда-то дала ей мать. Эрамель. Одинокая в любви. Это имя всё чаще звучало в её голове, как насмешка, как шутка над дочерью, которая не могла найти не то что возлюбленного, но даже не испытывала интереса к этому. Теперь это имя стало ей казаться проклятием, шепотом, который звучал с каждого угла и шелеста леса, проникая в её сердце. «Эрамель, ты действительно одна», — думала она, когда ветер приносил с собой шёпоты прошлого.       Именно в эти мрачные дни Арвина, сестра Линдорина, всегда была рядом. Она словно чувствовала, когда Леарин нуждалась в поддержке, и тихо, почти незаметно, подходила к ней. Однажды, как и во многие другие вечера, Арвина присела рядом с Леарин, укутала её своим плащом и мягко коснулась плеча:              — Ты слишком долго остаёшься на холоде, Леарин, — тихо сказала она. — Холод не исцелит твоих ран.              Леарин не обернулась, лишь шёпотом ответила:              — Пусть холод. Он хотя бы заставляет меня чувствовать. Когда боль притупляется, я становлюсь пустой, как тот холст, что стоит в углу мастерской.              Арвина вздохнула, глядя на неё с теплотой:              — Пустота в сердце исцеляется не холодом, а теплом, даже если оно слабое, как первый огонёк на рассвете. Линдорин вернётся. Звёзды вновь зажгутся, и твоя душа тоже.              Леарин медленно повернула голову, и слёзы, которые она пыталась скрыть, застыли на её щеках.              — Как можно верить в это, когда тьма так близка? — тихо прошептала она.              Арвина сжала её руку, её голос был мягким, но твёрдым:              — Вера остаётся даже тогда, когда свет скрыт. Линдорин всё ещё с тобой, его свет — в твоём сердце. Не закрывай его от себя. Вернись к своим кистям, к своим краскам. Пусть они помогут тебе найти свет снова.              Эти слова затронули что-то в душе Леарин. На следующее утро, едва солнце показалось над горизонтом, она осторожно вошла в свою мастерскую. Её взгляд остановился на пыльных кистях и пустых холстах. Словно чужая, она взяла в руки кисть, смешала новые краски, и первый мазок лёг на полотно. Тонкая линия цвета словно разрывала плотную завесу мрака, окутавшего её сердце. Леарин остановилась, и слёзы вновь навернулись на её глаза, но это уже не были слёзы отчаяния.              — Как же я могла забыть… — прошептала она. — Надежда была всегда здесь, в моих руках.              С каждым днём кисти всё чаще оживали в её пальцах. Арвина приходила, приносила травы и мягко напевала древние песни, которые Линдорин любил слушать. Она знала, что возвращение к искусству не исцелит Леарин сразу, но каждая новая картина становилась для неё мостом между прошлым и будущим.              Но всё же несмотря на то, что кисти снова касались холста, тьма не отпускала Леарин. Каждую ночь её мучили кошмары о Линдорине. Она видела его измученным, заточённым в тёмных подземельях, где не было света. Она видела его после пыток, слабым, истощённым, и её сердце разрывалось от боли. В этих снах они всегда были рядом, но не могли прикоснуться друг к другу, словно невидимая стена стояла между ними.              — Леарин, — его голос был слабым, как шёпот. — Прости, что я не рядом… Я пытался…              Она протягивала руку к нему, пытаясь коснуться его лица, но её пальцы скользили по пустоте.              — Нет, это не твоя вина, — шептала она. — Я потеряла тебя. Я не смогла спасти нас…              Его взгляд был полон страдания, но и силы.              — Не дай тьме поглотить тебя, Леарин. Ты должна жить, должна светить…              И его образ медленно исчезал, оставляя её в одиночестве. Она просыпалась с криком, холодный пот стекал по её коже. Эти кошмары изматывали её, каждый раз возвращая к той страшной ночи, когда она потеряла его.              В такие моменты Арвина оставалась рядом, садилась у её постели и тихо шептала:              — Я здесь. Мы найдём его, Леарин. Но для этого ты должна быть сильной.              Эти ночные кошмары стали постоянными спутниками Леарин. Но даже в них она чувствовала слабый луч света, как напоминание о том, что Линдорин всё ещё с ней. Он был рядом, пусть и в тенях. И, несмотря на боль, она верила, что однажды снова увидит его, что их связь, пусть и утерянная сейчас, будет восстановлена.              Каждый мазок краски на холсте, каждая линия напоминала ей о том, что где-то там, за горизонтом, есть свет. А с ним — и надежда на возвращение Линдорина.              Но свет ускользал, словно дым, таял, словно мираж, распадаясь в тумане. Время, столь неуловимое, текло, оставляя в сердце следы тоски, утекало, как вода меж пальцев, и ей казалось, что сны становились всё тяжелей, глубже, как бездонная река, унося её в темные воды, лишенные тепла. Она, дрожа от леденящего холода, ощущала, как образ Линдорина превращается в пепел, осыпается на её губы, оставляя привкус былого, исчезая, словно последний остаток счастья, словно крик, угасший в безмолвии. Даже его запах, такое родное, утешающее благоухание, развеивался, таял, как его присутствие, растворяясь в пугающей пустоте.              Иногда она застывала на одном месте, глядя в бесконечную даль, в горизонт, где небо встречалось с землёй. В глубине её души зарождалась надежда, почти болезненная, и в этом призрачном свете ей чудились развевающиеся волосы Ариэн, что мчалась на своей огненной колеснице, неся в себе сияние жизни, в вечной погоне за светом. Там, в зыбкой утренней дымке, ей чудился силуэт высокого человека, едва различимый, как тень на краю сознания. Казалось, она видит лёгкий отблеск насмешливой, почти нежной улыбки, но всё это растворялось в пустоте, исчезало, как и её покой.              И тогда, внезапно, её мир рухнул, когда к ней пришла Артанис, одна из принцесс нолдор, женщина из древнего рода, мать её возлюбленного. Её величие, её свет, некогда сиявший, словно звезда, были подобны нежной луне, светившей в её детстве. Теперь же Артанис была надломлена, как статуя, некогда вырезанная с великой любовью, но потерявшая изящество под неумолимым грузом времени и боли. Она напоминала о той статуе Нерданель, жены Феанаро, что притаилась в полумраке мастерской, дрожа, как живое создание, при свете мрачных огней. Лицо Артанис было таким скорбным, что Леарин задрожала, будто в сердце её вонзился ледяной кинжал. Всю ночь её мучили кошмары, тени и фантомы, и теперь рассвет, столь долгожданный, предстал перед ней как дар, как чудо, и её грудь сжалась от благодарности за короткий миг покоя.              -Он… он не вернётся, — произнесла Артанис, и её голос дрожал, лишённый прежней гордости, словно ветвь, подламывающаяся под тяжестью снега. Её слова были наполнены нестерпимой болью, и перед Леарин стояла не принцесса, не жена, а мать, отчаянно стискающая руку младшего ребёнка, словно боясь, что и он ускользнёт от неё. Её образ был хрупким, надломленным, словно статуэтка, созданная с большой любовью, но сломанная жестокими словами, как и сама Леарин, истаявшая под весом чужих утрат.              — Я…Я… — прошептала Леарин, и в этот миг ей не находилось слов. Она вновь была той самой маленькой девочкой, что восторженно смотрела на длинные косы Артанис, той девочкой, что пряталась за её юбкой, наблюдая за её изяществом, когда она беседовала с высшими сановниками их народа. В её памяти, словно обрывки сна, проплывали образы: озорной ребёнок, танцующий в центре всеобщего внимания, другие дети, такие разные, но все же неразрывно связаны, — и она, всегда остававшаяся в тени, не имевшая в их мире места, как изгой среди сияющих звёзд.              У Леарин душа не камень, и даже не алмаз, который так любил Линдорин. Она хрусталь, такая же прозрачная, потерявшая всякий покой. Она сломалась и ветром ей чувствуются объятия, крепкие, выбивающие всякий воздух из груди. Такие же как обнимает Линдорин, которого нет. Линдорина больше не было на этой земле, и её сердце, хрупкое, как осенний лист, дрожало под прикосновением его вечного отсутствия.