Диалог Глаз

Ночная тьма кроет спальню, воздух бездвижен - окно наглухо закрыто, тишина кажется абсолютной - пустынный звон гуляет от стены до стены. Ни шуршания реки, ни воя ветра, даже двадцать котов наверху, будто нарочно, решили наконец помолчать. Комната пуста: постель сложена, все чемоданы выставлены по стенам; единственный притащенный предмет мебели ожидает в углу своего часа. Кейтлин, закусив губу в предвкушении, взволнованно потирает руки. Дверь ванной открывается; Вай замирает в светлом проходе с полотенцем на плече и вскидывает удивленные брови. - У тебя игривое настроение, кексик? - Нахальная усмешка привычно проползает по ее лицу, но вот голос звучит совсем не так уверенно. Даже осанка чуть проседает. Серебристые глаза настороженно ползут по миротворческому кителю. Конечно, видеть Кейтлин в рабочей форме, застегнутую на все пуговицы, для нее явление обычное, но явно не в час ночи, в пустой, темной спальне, закрытой на все замки. Кейтлин замирает, чинно выпрямив спину - дает рассмотреть себя получше и вздергивает уголки губ в обещающей улыбке. - Вроде того. - Собственный голос так и норовит предательски дрогнуть, но Вай, кажется, не услышала. - Хочу попробовать кое-что новенькое... Возможно, это худшая идея за всю ее жизнь. Возможно, она будет проклинать ее до конца дней, как и эту ночь. И ведь еще не поздно отступить... - И что же...? - сладко щурится Вай. Кейтлин, скрепив дыхание, плавно шагает в угол комнаты, где притаился одолженный у Роджерса дубовый стул. Небрежно вытаскивает его одной рукой за спинку и ставит ровно в центр комнаты с гулким стуком. Нахальная ухмылка подруги становится шире в двое; глаза загораются, как у лиса в курятнике. Голос сходит до хрипловато-терпкого: - У меня столько вариантов, что даже не знаю, какой интереснее... и какой из них он выдержит... - Выдержит, - твердо заверяет Кейтлин. - Он крепкий. - Этот факт она проверила лично. - И во что же играем, кексик? - подступает Вай неспешным шагом. Сейчас, или никогда. Она должна попробовать. Должна попытаться. Может быть, хоть это поможет... - В преступника... и миротворца. - В эту игру я уже играла, - хмыкает Вай. Кейтлин делает плавный шаг навстречу. Лукаво щурится, не моргая, хоть это и стоит ей больших усилий, воркует карамельным полушепотом: - Но - не со мной. И в руке ее громко щелкают наручники. Вай останавливается на полушаге. Ухмылка застывает на ее лице при виде них - все озорство из нее вмиг пропадает. Азарт в глазах сменяется стальным звоном - кажется, с таким звуком трещит по швам все выстроенное доверие. Но по счастью... пока только кажется. - Опять прикуешь меня на шесть часов к батарее? - тон все еще шутливый, улыбка все еще теплая. Кейтлин придерживает облегченный вздох. Вай не сбежала. Уже хорошо. - Нет. Кое-что другое. - Так сильно хочешь хоть раз побыть злым следователем, а, офицер-кексик? - Да. Хочу, Вай. Если ты не против. Вай склоняет голову чуть в бок, словно мельком ощутив: что-то сегодня не так, как всегда, но все же гасит в глазах смятение. Поддается. - Если хочешь... сыграем, кексик, - преданно моргает она. - Тогда... - Еще на шаг ближе - лицом к лицу. Кейтлин чувствует, как заманчивая ухмылка играет под самыми губами, но не касается ее. - ... Начинаем игру. Лицом к стене, Вайолет. Вай скептично хмыкает под нос, но все же слушается. Разворачивается и расправляет могучие плечи во всей красе. - Так хорошо, офицер-кексик? Кейтлин закусив губу зачарованно оглядывает узор татуировки, стекающий по натруженным мышцам под майку вместе с полосками шрамов. Хотелось бы полюбоваться подольше, но все же приходится вернуть голосу командный тон: - Руки за спину. - Она помогает: перехватывает крепкие запястья, заламывает одним заученным движением - нарочито грубо, как по учебнику; Вай отзывается сдавленным шипением, но терпит покорно. - Стой смирно - без глупостей. Ноги в стороны. Вот так... Разведя ногами в ботфортах босые ступни, она ощупывает свободной рукой карманы пижамных штанов и налегает плотнее всем телом, не давая двинуться. Чувствует, как Вай, нагло пользуясь моментом, елозит голыми лопатками по ее груди, плотно стянутой униформой - тело предательски отвечает... спина так и норовит прогнуться навстречу... Но нет, не сейчас. Твердое колено, едко втиснутое между бедер, заставляет Вай не только усмириться, но и глухо всхрипнуть. Вряд ли от боли - силу Кейтлин рассчитывает, но комфорта такое положение явно не добавляет. - Я же сказала... без глупостей. - Она вдавливает чуть сильнее, чувствует, как напряглись железные мышцы в ответ. - А то хуже будет... - Я что, арестована, офицер-кексик? - Арестована, Вайолет. Кое-кто плохо себя вел. Имеешь право хранить молчание. Настоятельно рекомендую тебе им воспользоваться... - И что же я сделала, госпожа-офицер? - подыгрывает Вай. - Это ты мне расскажешь. - Кейтлин снижает голос до бархатистого полушепота. - Тебе придется пройти со мной за наказанием. - Это за каким же? - Увидишь. Пусть будет сюрприз. Она тянет на себя - уже не грубо, почти осторожно. Если Вай начнет сопротивляться - ей не хватит сил удержать, она знает. Но Вай не сопротивляется - покорно и доверчиво, шагает к водруженному в центр комнаты стулу. Усаживается сама, без лишних слов, с прямой спиной, как отличник - за парту. Была бы она такой же послушной во всем... насколько проще была бы жизнь. И насколько скучнее... - Вот так. - Кейтлин с удовлетворенным кивком заходит за спинку стула, и вынимает наручники. Она почти что слышит, с какой частотой забился пульс ее подруги, чувствует как потяжелело дыхание, видит, как оголенные, незабинтованные ладони со сбитыми костяшками мелко дергаются от касаний холодной стали, норовя сжаться в кулаки.

- Не бойся. - Как бы ей хотелось сказать это вслух. - Все будет хорошо.

Однако, все, что она себе позволяет - лишь невесомо огладить подушечкой пальца полоску кожи на запястье, в том месте где его скует сталь. Щелкают фиксаторы - Вай неуютно морщится от этого звука и поводит плечом, чуть разминая. Кейтлин зря надеялась, что она забудет эту привычку. Она обходит стул кошачьими шагами. Вай ведет за ней взгляд исподлобья - заинтригованный, бдительный, голодный - почти волчий. Чем сильнее его хозяйка нервничает, тем горячее он становится - природный дар. Кейтлин сама под ним едва не облизывается. Обездвиженная, уязвимая, послушная Вай - зрелище выдающееся, и надо признать, чертовски заманчивое... - Что, нравится, кексик?

- Век бы смотрела.

Но нет. Не сейчас. Она уже все решила. - Тц... не хватает... одного штриха. - Кейтлин, хищно сощурив уголки глаз, выуживает напоказ из кармана повязку. Черная ткань скрывает от Вай последний свет - она неуютно поеживается, ощущая, как плотный узел затягивается на затылке, и льнет виском к подруге - Кейтлин чувствует на груди ее неровное дыхание. А вскоре - и зубы, нагло прихватившие край манишки, потягивая на себя. Она не уверена до конца, раздевают ее, или просто не хотят отпускать. Но осаживает монолитным тоном: - Я ведь, кажется, говорила сидеть смирно. Лучше тебе прислушаться - это последнее предупреждение. - И что же будет, если я ослушаюсь, госпожа-офицер? - усмехается Вай с утробным рыком, нехотя разжав зубы. - Отправишься прямиком за решетку. - Вот так, да? Это за что же? - За обаяние. - Вот оно как... Что ж, признаю, офицер-кексик, виновна по всем фронтам, - невинно пожимает она плечами. - Я офицер Кирамман для тебя, бродяжка. - Ей самой с трудом верится, что она говорит это ей. Но совладать с голосом все же удается. - Советую запомнить. Или... я напомню тебе, что это... Сталь снова лязгает в ее руке, и вот от этого звука Вай уже вздрагивает всем телом. Его она узнает даже в белой горячке. Он слишком долго ее преследовал - много лет, сотни снов. Именно так лязгает дубинка в руке миротворца. Даже если бы у нее могли остаться сомнения, Кейтлин все равно развеивает их, уперев металлический конец ей прямо в гортань. Вай сглатывает. Дыхание замерзает. Но Кейтлин это не останавливает. - Ты слишком долго гуляла на свободе. Я знаю, сколько за тобой гонялись. Знаю все о тебе. Знаю, кто ты, скольких ты ограбила, сколько своровала, сколько ошибок ты совершила. - Тон, сухой, прохладный, но с каждым словом набирает все больше остроты. - Но теперь... пришло время раскрыть карты и платить по счету. Ты - преступница, Вай, - отчеканивает она почти по слогам. - А преступники... должны сидеть в тюрьме. Вай цепенеет. Нет, ей не послышалось, как бы она не надеялась. Кейтлин наклоняется почти к самому ее уху и снижает голос до проникающе-тихого: - ...В холодной, сырой бетонной клетке, за стальной решеткой, на нарах, проеденных клопами - уверена, они уже изголодались. В старой робе, задубевшей от холода и пота, в голоде, в одиночестве, без единой родной души.... Ты помнишь это? Вай стискивает зубы. - Кекс... переигрываешь. Кейтлин заносит дубинку. Бьет по стулу - треск отдается от стен эхом - Вай с глухим всхрипом съеживается в клубок. - Кто я для тебя, бродяжка? - Голос Кейтлин звенит громче треска - чистая сталь; набалдашник снова упирается пленнице в горло. - Отвечай, когда спрашиваю. Я не собираюсь повторять. - Офицер, - выдыхает Вай почти без голоса. - Совсем не трудно, правда? Заруби на носу: называть меня теперь ты будешь так и только так. - Она отступает, но не опускает дубинки. Медленно шагает по кругу; металлический набалдашник едко скребет деревянную спинку стула; зубы Вай скрипят почти с ним унисон. - Похоже, с дисциплиной тебя ознакомили паршиво. Что ж, пора это восполнить. Запомни всего два золотых правила: говорить только по моей команде и выполнять все, что говорю я. Молча и в тот же момент. За неподчинение... и за любой намек на неуважение... наказание последует незамедлительно. Еще удар. Снова по стулу, правда теперь самый край набалдашника украдкой обжигает Вай плечо. Она уже не всхрипывает, нет, даже не дергается - просто замирает, как кролик, пытающийся слиться с землей. Если бы не повязка, она смогла бы увидеть, как ее подруга уводит болезненный взгляд в сторону. Если бы не повязка, она могла бы увидеть, с какой силой она закусывает губу, чтобы голос не дал слабины. Если бы не повязка, она могла бы прочитать в ее глазах горькое, звенящее:

- Прости.

Но повязка все еще на месте. И Вай может только слышать: - Может, у тебя и твердый хребет... но рано, или поздно... ломаются все. Абсолютно все. Уверена, ты и сама знаешь. Кто-то должен выбить из тебя всю дурь. Пришло время нам с тобой побеседовать. Голос мешается с ядовитым мраком, протискиваясь шипящим рокотом через уши куда-то в самый позвоночник. И Вай начинает видеть. *** - Ты тут еще новенькая, соплячка, поэтому так, и быть, я доходчиво разжую тебе все слово за словом... Белесый свет лампы мешается с сыростью плитки под щекой. Грохочуще-булькающий бас начальника отдается в висках ударами. - ... Правило первое: открывать хлеборезку в присутствии должностных лиц, то бишь меня, сержанта, охранников, и всех, кто, в отличие от тебя, не(!) носит сраную робу, можно только... подчеркиваю, только(!) с разрешения оных. Разрешение - это, либо вопрос, который звучит в твою сторону, после(!) твоего номера, либо приказ из одного слова: "Говори"! Ты хорошо меня услышала? По телу словно прошелся поезд - трещит каждый позвонок. Вай пытается поднять руку - подошва черного ботфорта наступает на ладонь, вдавливает в плитку. - Это был вопрос, соплячка! Челюсть не разжимается. Ответ протискивается сквозь зубы с рыком. - Да. - Правило второе, - декламирует сверху хозяин подошвы, - выполнять любое указание по первому, сука, требованию. Беспрекословно. Молча и в тот же момент. Если я прикажу тебе вылизать мне ботинки - значит, ты это сделаешь. Посмотрим, как ты усвоила... Выжидающая гудящая пауза повисает в воздухе, пока Вай тщетно пытается сжать руку в кулак. Удается ей лишь в ту секунду, когда подошва переступает с ладони на локоть - кости отзываются характерным хрустом, но грохочуще-булькающий голос его заглушает: - Поясняю для особо одаренных: это был приказ. Выполнять! Вай сплюнула бы, останься на языке хоть капля влаги. - Пошел ты, - слова выходят сдавленным шипением. Сил не осталось даже рычать. - Что-что? - Пошел нахер, - хрипит она, надорвав связки. - Хммм... Подошва приподнимается с локтя. Один уверенный пинок переворачивает ее с живота на спину. Белая лампа бьет в глаза. Обрюзглая тень начальника заслоняет ее, нависнув сверху. Плотоядные скользкие черные глазенки впиваются в Вай, как две пиявки. - Я вижу до тебя хреново доходит... Ничего, у меня до конца смены еще шесть часов - хватит даже на самую гордую жопу, - булькает он почти нараспев. - Как думаешь, сколько выдержишь? Я тебе подскажу: рекорд упрямости в этом кабинете составил... ммм, чуть больше трех с половиной часов. Мужик был больше тебя в четыре раза. Твои хлипкие ручонки, по сравнению с его - как две спички. Тебе стоило слышать, как он скулил... хныкал, визжал, как поросенок... - Заплывшая складками рожа озаряется бульдожьей улыбкой. - О, не сомневайся, у тебя получится не хуже. Ломаются все, соплячка. Все. Без исключения. Такие, как ты и вовсе - в два счета. Ты убедишься очень скоро... Я выбью из тебя всю дурь, соплячка. Заставлю тявкать по моей команде, жрать с пола и пить из толчка, если не научишься манерам. Поверь мне, наши беседы ты запомнишь надолго... *** - Дрожишь... - доносится сквозь тьму потусторонний полушепот. - Что-то вспомнила...? Может, это... Опять удар - спинка стула едва не трескается у Вай под ребрами; надрывный скрип проходит волной по телу и оседает где-то в самых пятках. - Хватит, кексик. Пожалуйста. - Как мы заговорили... А раньше ведь не была такой вежливой, мм? Знаешь, я ведь читала кое-какие заметки в твоем деле... и твой начальник мне кое-что рассказал. Ты была знаменитостью там, в Тихом Омуте... Драки с сокамерниками, многократное, грубейшее неповиновение, жестокое избиение охранников... Для чего, позволь узнать? Ты получала от этого удовольствие...? Что молчишь? Сказать нечего? Попробуй - я слушаю. Увесистый толчок дубинкой заставляет Вай разжать зубы. - Нет. - Правда? - Голос звучит почти искренне удивленным, почти ласковым. Только для Вай он сейчас отдается в висках змеиным шипением. - Тогда что же? Чего ты надеялась этим добиться? Доказать, что ты права? Что заслуживаешь другого? Или... что ты особенная? Знаешь... я часто задумывалась, какой был резон выбивать свое собственное имя прямо у себя на лице... Неужели, с фантазией настолько плохо? - Замолчи, кекс. - Теперь я, наконец, понимаю... - Молчи! - ... Чтобы не забыть. И чтобы все остальные его знали, верно? Замолкает Вай. Но по ее скривленным губам ответ очевиден. - И как... сработало? - шелестит над ухом вкрадчивый голосок. Молчание. - Хоть кто-то, хоть один человек, хотя бы раз назвал тебя там по имени? Вай молчит. - Так и думала. Бедняжка. Кого ты пыталась обмануть... Мы обе прекрасно знаем, кто ты... - Не надо, - Вай пытается крикнуть, но голос давно осип. - ... Пятьсот шестнадцатая. *** - Все в линию! В линию, я сказал, живее! Кто последний - сегодня без пайка! То-то же... - Старый Мартин, удовлетворенно хрюкнув в усы, проходится вдоль шеренги. - Перекличка! Первый от меня... - Четыреста восемьдесят пятый. - Четыреста восемьдесят шестой. - Четыреста восемьдесят восьмой. ... - Пятьсот одиннадцатый. - Пятьсот двенадцатый. - Пятьсот тринадцатый. - Пятьсот четырнадцатый. - Пятьсот пятнадцатый. - Вай. Охранник подзамирает на полушаге. Тишина застывает на пару секунд во всем отделении. Две сотни пар глаз почти синхронно смещаются в одну сторону. - Что-что, я не расслышал? - Мартин медленно поворачивает голову. - Вай. - Это твой гребаный номер? - Это мое имя. Кто-то сдавленно прыскает в общем молчании. Сальная улыбка ползет по усатой роже. - Вот оно как! Подумать только! Все слышали, господа, у нее есть имя! Автоматчики отзываются дружным хохотом. Едкие смешки проползают и по шеренге - Вай ловит их на себе с обеих сторон. Не смеется только сокамерница. Мартин утирает невидимую слезу. - Простите великодушно леди... вы у нас, похоже, недавно и еще усвоили не все порядки. Позвольте, я вкратце изложу вам суть... Один удар дубинкой под дых, и Вай сгибается пополам. Два автоматчика мигом подхватывают ее под руки и крепко встряхивают. Усатая рожа подступившего вплотную Мартина расплывается в глазах. И без того гнусавый голос, теперь и вовсе звучит, как надрывное лающее чавканье. - Срать я хотел на твое имя. И я, и все, кого ты здесь видишь. Пока у тебя на груди висит это... - Гигантская ручища дергает ее за робу номерным знаком вверх, едва не душит, - твое имя - пустой звук, дерьмо в параше, не больше. Можешь забыть его, или засунуть себе туда же, откуда вываливаешь свой паек - оно тебе больше не пригодится. А сейчас взгляни хорошенько - что здесь написано...? - Серая нашивка с тремя цифрами упирается Вай в самый нос. - Хорошо видно? Вот и прочитай, так, чтоб у пристани было слышно, и запомни на всю сраную жизнь! А не запомнишь, так выбей себе на лице, чтоб каждая собака видела, кто ты! Читай, я сказал! Вай не видит, но почему-то чувствует на себе взгляд сокамерницы - молчаливый, безучастный, но все-таки предостерегающий. Зря надеется. - Вай. Рожа Мартина багровеет, процеживая струю воздуха сквозь усы. - Похоже, по-хорошему до тебя не доходит... Что ж делать... Сержант! - Да, сэр! - Проводите пятьсот шестнадцатую ко мне в кабинет. Для разъяснительной беседы... *** - Для чего? Думала, ты не такая, как остальные? Что заслуживаешь признания? Увы. Правда в том, что ты одна из тысячи... десятков, сотен тысяч. Такая же заключенная. Такая же преступница. Без имени, без оправдания, без будущего, Вай трясет. Вязкий холод пробирается в самые кости, хотя в комнате невыносимо душно. Воздух сгущается в легких гнилыми клубками, скручивая за собой все нутро. - Я ничего не сделала. - Это все говорят. Только это не имеет никакого значения. Пока ты не с той стороны решетки, твои слова - пустой звук, твое имя - номер на нашивке, а твое предназначение - драить полы, кормить клопов на нарах и пожирать помои, которые в столовой зовут едой. Интересно, за сколько лет ты бы забыла, что бывает что-то вкуснее...? - Хватит! - Семь лет – долгий срок. Но не такой, как семьдесят… восемьдесят… не такой, как жизнь. Вся жизнь в бетонных стенах, которая уплывает в никуда. Час за часом, день за днем, год за годом, безвозвратно. Без выхода, без надежды, без солнца... *** Решетка захлопывается за спиной женщины с гулким грохотом. Она молча проходит к койке, садится, не повернув головы - пустые, сизые глаза, как обычно, устремлены в никуда. Вай уже не знает, радоваться этому, или выть. - Как там, Мэина? Вопрос каждый день один и тот же. За полгода достал бы любого. Но Мэина все-таки отвечает: - Также, как и вчера, волчонок. Ничего особенного. Продолжать она явно не собирается, но Вай, не удержавшись, все равно украдкой выспрашивает: - Небо ясное было? Мэина молчит. Знает, что ответ ее не обрадует. Только Вай прекрасно видит, как обгорели ее щеки. - Через пару дней начнутся дожди, - выговаривает она наконец. - Все прогулки отменят. У ночной смены тоже. Вай переваливается на другой бок. - Скорее бы, - роняет она в бетонную стену, будто бы самой себе. *** Тьма давит, заволакивает, обескровливает. Вай трясет головой в попытке сорвать повязку - тщетно: узел крепкий. Рвется вперед - пытается вырваться из непроглядного мрака, брыкается, бьется, но металл сковывает, жжет запястья, висит на теле неподъемным грузом. Лязг наручников стреляет в уши искрами. - Хватит! Сними их, кекс! -... Вся жизнь - ничтожное, бессмысленное существование. - Голос стал совсем чужим - бездушным, пробирающим до костей. Вай кажется он тащит ее куда-то вниз, в бездонную черную яму, откуда нет спасения. - Коротание часов до того момента, пока она не пополнит горсткой пепла очередную урну в тюремном крематории, о которой даже никто не вспомнит... *** - Мэина... ты знаешь, куда отсюда увозят трупы? - Никуда, - отвечает Мэина своим тихим, всегда спокойным, но теперь уже хрипловатым тоном. - На минус пятидесятом морг. Там же и крематорий. - Разве... их не должны отдавать родственникам? - Должны. Но отдают только урны. Перед кремацией зовут на опознание. Если есть, кого звать. - А если никто не приходит, то куда...? - Положено сдавать в общее хранилище, только оно уже давно забито, поэтому... - Она не договаривает, не считая нужным. - А целыми тела никогда не вывозят? - уточняет Вай так ненавязчиво, как только может. Меина смеется едва ли не в голос. Такое с ней бывает редко. - Ты не первая здесь такая хитрая, волчонок... Нет, никогда. И даже, если вдруг тебе удастся остановить пульс на часок-другой и обдурить патологоанатомов... морг все равно охраняют, детка. - Но ведь... из топки должна быть труба наверх... - Там решетки - конструкторы не идиоты. Нет, волчонок, судьбу не обманешь, - вздыхает она с сухим смирением. - Тебе пора уже это понять. - Я должна выйти отсюда, Мэина. Должна. Ты же знаешь... - Знаю, волчонок. Знаю, как никто другой... но это уже неважно. Здесь ничто не важно. Выйти отсюда можно только горсткой пепла, - тихо выговаривает Меина и заходится кашлем. *** Вай сгибается, бьется в судорогах; холодный пот валит с нее крупными каплями, пар поднимается с плеч, стул скрипит, елозя под ней и долбит ножками о паркет набатом. Кейтлин кажется, она вот-вот разорвется. Еще чуть-чуть... Нужно лишь перестать дрожать самой. Всего пара шагов отделяет ее от спинки стула, где гремят наручники. Она преодолевает их почти бесшумно. Снова склоняется к лиловому затылку, шепчет на ухо: - Каково это было? Пролистывать дни, которые уже никогда не вернутся, одной в взаперти, осознавая... что где-то там, далеко, куда тебе никак не добраться, тебя ждет она... Паудер. Вай замирает, словно сжатая пружина перед рывком. - Заткнись. - Страшнее ее голос не звучал еще никогда. - А может быть... уже и не ждет. Только ты не можешь этого знать. И возможно... - Кейтлин сглатывает, всовывая в скважину подрагивающими пальцами ключ. - ... Уже никогда не узнаешь... потому, что не сможешь ее увидеть. Странный рокочущий звук прокатывается по комнате. Кейтлин не уверена до конца, способен ли вообще человек воспроизвести что-то подобное. Больше всего ей хочется отпрыгнуть и убежать, но вместо этого она укладывает ладонь на мокрую шею с черным узором, выговаривает сквозь сбитое дыхание... - Можешь делать все, что хочешь. Все(!), что хочешь, Вай. ... И проворачивает ключ. Что именно происходит дальше она не успевает понять до конца. Стул отлетает, комната резко опрокидывается, пол больно ударяется о спину, шею сковывает железной хваткой, глаза Вай нависают над ней, полные ярости - ослепляющей, звериной. Чистая сталь, раскаленная до бела съедает зрачки. Кейтлин не видела их такими ни разу. Боится поверить в то, что видит, но все же смотрит. И опускает руки. Даже если бы она хотела сопротивляться - сил все равно не хватит. А она не хотела. Пускай хватка на горле крепчает, череп противно давит на глаза, а гортань едва не трескается надвое, она вытерпит. Столько, сколько потребуется. Мир начинает плавно темнеть и сужаться, руки - леденеть, грудь - судорожно вздыматься, моля о единственном вдохе, мышцы скручиваются в жгут. Последнее, что удается разглядеть во тьме - это, как стальные глаза сверху вдруг смаргивают и стекленеют. Звериный гнев рассеивается; на смену приходит благоговейный ужас. Хватка спадает. Глоток воздуха дается с таким трудом, словно в легкие упал кирпич, но чувство все равно сродни оргазму. Так кажется одну сладкую секунду, пока кашель не раздирает горло в клочья, а голову - прилив крови. Реальность возвращается к ней не сразу, но начинает с образов... Вай мечется во тьме по спальне загнанным зверем, слепо налетая на чемоданы, бодая стены, дергается было к окну - закрыто. Не найдя выхода, она забивается лбом в дальний угол, оседает на пол, навалившись на руки так, словно надеется удержать ими всю землю, и заходится крупной дрожью. Ее дыхание долетает до Кейтлин лишь прерывистым хлипким шипением. Она никогда не представляла, что однажды увидит Вай такую. - Вай... - зовет она осторожно, так мягко, как может, но голос прорезается с таким скрежетом, что на секунду пугает ее саму. Вай от него и вовсе съеживается в клубок, похоронив голову в плечах, словно ждет казни. Еще никогда ей так не хотелось, чтобы Кейтлин просто ее пристрелила. И никогда еще не было так страшно просто повернуть к ней голову. - Кекс... я... я... Что она может сказать? "Я не хотела"? "Прости меня"? Она сама себе не простит. Кейтлин, насилу прочистив горло, подается вперед и лепечет осевшим голосом: - Все хорошо, Вай. Все хорошо, слышишь? Ничего страшного, Вай, я в порядке... Вай судорожно трясет головой - капли пота слетают с мокрой челки. Кейтлин решается подползти ближе, протягивает руку, бережно касается плеча - подруга дергается, как от удара ножом. - Ты можешь продолжить, Вай. Правда можешь, прямо сейчас. Не бойся, не сдерживай себя - я ведь сама сказала... Вай скребет зубами, словно зажала в них гранит. - Я... я не... - Слова прорезаются с рычащим всхлипом; пара крупных соленых капель слетают на пол - уже не пот. - Я не знаю, что на меня нашло... - Я знаю, Вай, - Тихо заверяет Кейтлин. - Тебе страшно. Я хотела, чтобы это произошло сегодня. Чтобы ты вспомнила все, что было с тобой там, заглянула в глаза своим кошмарам... чтобы избавиться от них. Вай все-таки решается обернуться - лишь на полдюйма, но теперь Кейтлин видит робкий огонек в уголке ее глаза. - Зачем, кекс... - В голосе святой ужас. - Зачем ты так? - В тебе столько боли, Вай, я вижу это. Вижу, как ты дрожишь во сне, слышу, как кричишь по ночам. То же было и со мной тогда... после взрыва. Та же боль, та же ненависть, тот же страх. Страх того, что было и... могло бы быть. Я тоже знаю, каково это - бояться закрывать глаза ночью... думая, что тогда... все твои самые страшные кошмары вернутся и однажды станут явью... я знаю, Вай. Поэтому прошу, отпусти их. Расстанься с ними. Выпусти страх, выпусти боль вместе с гневом. Вымести на мне, если хочешь, не бойся за меня, я выдержу. Я так хочу, чтобы тебе стало легче... - Кейт... - Не думай обо мне. Думай о тех, кто сделал это с тобой. Я могла быть одной из них, Вай. - Теперь и она приопускает взгляд вместе с головой. - Я ведь такой же миротворец. Как и те, что преследовали тебя, как те, что убили твоих родных, как те, что засунули тебя за решетку и изводили тебя. Ты ведь думала об этом - мы обе знаем. Больше не надо сдерживаться... - Кейт, - обрывает Вай отвердевшим голосом и шумно выдыхает: - я вижу, чего ты добиваешься, и да... это могло бы сработать. Да, могло бы... Но только, это не ты сделала это со мной! Не ты засунула меня в бетонную дыру, не ты ломала мне дубиной ребра, не ты вытирала об меня сапоги и морила голодом! Ты вытащила меня оттуда. Ты... ты - единственная, кому было не плевать. - Она сгибается почти пополам; голос скрипит, норовя сорваться в крик, но дыхания не хватает. Зубы скребут, глаза жмурятся, пытаясь удержать слезы, но они все равно упрямым градом крапают на пол. - Если бы не ты... если бы не ты, я до сих пор была бы там... В этой черной гнилой дыре, одна... всю чертову жизнь! Если бы не ты, я никогда бы оттуда не вышла. Никогда... - Голос надламывается вместе с вдохом; она замолкает, пытаясь глотнуть воздух ртом. Кейтлин обхватывает ее за плечи, удерживая, не давая рухнуть, прижимает к себе всем телом, гася судороги, но Вай, лишь стыдливо пригнув голову, стряхивает ее и лепечет, как в больном бреду: - Ты права, мне страшно... безумно. Каждый день, каждую ночь, каждый раз, когда я смотрю на тебя, я думаю о том, что было бы если б тогда... тогда в нашу в встречу хоть что-то пошло не так... что-то, что угодно, если бы я напугала тебя, если бы ты не поверила мне, если б я не свернула челюсть этому гребаному Криту, если бы отпустила тебя потом, то... всего этого... всего этого бы не было. Ни тебя, ни нас, ни расследования, ни Джинкс, ничего... ничего! - Голос сбивается, захлебывается, но горячеет с каждым словом и набирает высоту. - Мне до сих пор кажется, что все это - просто сон, и что однажды... я открою глаза, и он закончится, а я снова окажусь там: за решеткой, в бетонной коробке, без выхода, без света, без тебя. Если бы не ты... так оно и было бы. Если бы... - Вай... - Ты спасла меня, кекс. Я в долгу у тебя - ты сама даже не знаешь, в каком. Я обязана тебе всем. Всем(!), кекс. Всем светлым, что вообще есть в моей жизни. А ты предлагаешь мне просто закрыть глаза и сломать единственное, что у меня осталось... Думаешь, от этого мне станет легче!? Я чуть не убила тебя! Собственными руками... - Она зажимает рот ладонью и все-таки давится всхлипами. Кейтлин насилу сдерживает свои. Обнимает, вернее, просто ложится на ее спину, обхватив руками, укрыв собой, словно панцирем, от всего мира, целует - везде, куда может дотянуться и шепчет утешения, сама не разбирает, какие, просто шепчет. Вай елозит под ней какое-то время, но вскоре слабеет, затихает и просто обмякает в ее руках, словно лишенная костей: ноги разъезжаются в стороны, руки повисают вдоль тела, как два грузила; слезы беспрепятственно стекают по щекам и бьются о паркет с глухим стуком. - Прости, прости, прости меня, кексик. - Она повторяет это на каждом выдохе несколько минут без перерыва, словно позабыв все другие слова. - Все хорошо, Вай, я не злюсь, - шепчет Кейтлин раз за разом. - Не хорошо, кекс. Я столько раз подвела тебя... Это ты должна меня ненавидеть, это я заслужила твою злость, хватит жалеть меня... - Перестань, Вай. - Если ты уйдешь, кекс, я... - Я никуда не уйду, Вай. Я здесь, с тобой. Я всегда рядом, слышишь? Я люблю тебя, Вай. Вай слышит. Только все еще не может поверить. Так не бывает. Уж точно не с ней. Тишина зависает на время - уже полегчавшая. Вязкий мрак рассеивается до обычной ночной синевы. Вай наконец-то удается отдышаться. Кейтлин же наконец решается повернуть ее к себе лицом. Большие влажные стальные глаза пестрят треснувшими сосудами, глядят все еще потерянно и стыдливо, но уже не прячутся от нее. - Я хочу, чтобы ты рассказала мне все, Вай, - прорезает тишину серебристый шепот Кейтлин. - Все, что с тобой творили там, в Тихом Омуте, все, что ты помнишь, все, что преследует тебя по ночам, все, что ты ненавидишь, и хочешь забыть. Расскажи мне, Вай, пожалуйста. Освободись от этого. - Кекс... - Вай покачивает было головой, понурив взгляд, но Кейтлин касанием ладони возвращает его к себе.

- Тебе не нужно...

- Нужно, Вай.

- Я не могу исправить того, что с тобой было, Вай. Не могу вернуть тебе потерянные годы, не могу стереть их из твоей памяти, не могу вылечить эту боль... но могу разделить ее с тобой. Не нужно нести ее в одиночку. Я выслушаю все, что ты захочешь мне рассказать. Я хочу знать о тебе все. Знать все, что ты вынесла. Боль останется, да... возможно, она никогда не уйдет до конца... но страх уйдет, я обещаю. Пожалуйста, Вай. Просто поговори со мной. Кричи, если хочешь, плачь столько, сколько хочешь, не бойся при мне слабости. Ты и так сильнее всех, кого я видела, я знаю это. Но всем иногда нужна помощь. Ты можешь открыть мне все что угодно, Вай. Мы справимся с этим вместе. Она отпускает ее, садится напротив, подмяв под себя ноги и выжидающе приподняв голову. Вай еще долго меряет ее смятенным взглядом, кусает, почти жует порядком растрескавшиеся губы, неуютно поводит плечами, но все-таки решается. С чего начать, не знает - рассказывает первое, что взбредает в голову. На удивление спокойно, будто бы нехотя, вспоминает понемногу, урывками, а потом сама едва замечает, что уже не может остановится. Истории, воспоминания, образы, самые черствые, самые ненавистные, ковыряющие душу, как вороны, струятся из нее плавным потоком - бездумно, рассеянно, порой бессвязно. Вай выкладывает их, как узор хаотичной мозаики, собранной по осколкам, и сама разглядывает уже будто со стороны. Узор уродлив, но теперь, в тихой уютной спальне, под теплом взгляда голубых глаз уже не так страшен. Насколько же все бывает просто... Вай рассказывает. Говорит обо всем, даже когда голос стирается в хриплое эхо. Не только о тюрьме, но и о куда более далеком прошлом - обо всем, чего боялась и ненавидела, обо всем, за что винит себя до сих пор, и о старых друзьях, и о старых врагах, о родных, обо всех, кого потеряла. И Кейтлин слушает. Не перебивая, не отрывая взгляда, изредка кривя губы, или сочувственно зажимая рот ладонью. Редкие слезинки падают и с ее глаз - она наскоро стряхивает их и просит продолжать. Так они сидят друг напротив друга, не замечая времени, напрочь позабыв про сон, до самого рассвета. Потом Вай замолкает на время, потупив голову, гуляя иссохшими глазами по паркету, но никаких воспоминаний в них больше не просыпается. Тогда она просто тихо договаривает: - Я столько думала о том... в какой именно момент все сорвалось, где именно я свернула не туда... и до сих пор не могу понять. Может, в тот момент, когда затащила ребят в лабораторию, а может гораздо раньше... может я никогда, за всю жизнь ничего не делала правильно. - Не говори так, - Кейтлин впервые решается ей возразить. - Я совершила тонну ошибок, кекс. На каждом шагу. Они стоили жизни почти всем, кто мне был дорог, отняли у меня Паудер, отняли у тебя мать и испортили твою жизнь. Я не знаю, почему тебе до сих хватает терпения не сунуть меня назад... туда, откуда вытащила. Кейтлин смаргивает, распахнув прояснившиеся глаза во всю ширь, наклоняется ближе - так осторожно, словно боится спугнуть, спрашивает почти шепотом: - Ты правда так думала? Все это время? - Я заслужила, кексик, - роняет Вай, смиренно пожав плечом. - Я сломала почти все, чего коснулась. Это я - живое проклятие, а не Джинкс. - Вай... - Кейтлин выдыхает почти без голоса и придвигается ближе. Ближе настолько, что почти касается ее лбом. Берет ее лицо в ладони и проговаривает прямо ей в глаза: - Послушай меня внимательно. Никто, никто не заслужил того, что с тобой было. Никто, Вай. Тем более ты. Ты не плохой человек. Ты хороший человек, с которым случилось очень много плохого. Мне так жаль, Вай... мне безумно жаль. Я сделала бы что угодно, лишь бы ничего этого не произошло. Но я обещаю тебе: ничто из этого никогда больше не повторится. Ни один из твоих кошмаров не станет реальностью. Никогда.

- Ты не можешь знать...

- Не могу. Но я обещаю, Вай...

- Ты никогда туда не вернешься. Никогда. Я не позволю.

- Ты мне веришь?

Солнце играет в бирюзовых глазах золотыми бликами - Вай кажется, она смотрит прямо в рассветное небо. Пронзительное, бесконечно-высокое и чистое. Серебристый шепот ласкает, как летний ветер: - Не бойся того, что могло бы быть. Все позади, Вай. Теперь я с тобой. Я всегда рядом. Больше нечего бояться. Вай наконец-то верит. И наконец-то подается вперед за поцелуем: долгим, голодным, с привкусом горечи и соли, но все же одуряюще-сладким. Жмется в объятия, зарывается носом в бархатную теплую шею, кутается лицом в ворот кителя - теперь уже не такого уж ненавистного, даже не замечает, как быстро он становится мокрым, но ничего - сейчас можно. С ней можно. С ней можно все. Утреннее кряканье чаек весело долетает из окна, шорох мягких кошачьих лап над потолком приятно разбавляет рассветную тишину, полоски солнца щекотно припекают отсыревшие нос и щеки. Объятия Кейтлин кутают и греют, как пушистые облака. Ее бережный, ласковый шепот над самым ухом развивает даже самую стылую тревогу, уносит мрак минувших лет куда-то далеко-далеко за горизонт. В ее руках Вай наконец-то чувствует, что теперь сможет закрывать глаза спокойно. И не бояться их открыть. Так они сидят, подперев друг друга плечами, забыв о времени, ласкаясь в сонной неге, в тепле друг друга, в блаженной утренней тишине. Из всего несказанного, невыплаканного, неосознанного остается только один, самый хрупкий, болезненный, последний вопрос. Вай бормочет его почти во дреме: - Ты сказала... что никто не заслуживает, того, что со мной было там... в Тихом Омуте. Даже... даже Джинкс? Кейтлин с усилием разлепляет склеенные веки. Придерживает ответ на полсекунды - дается он ей куда тяжелее, чем она сама ожидала. - Даже Джинкс. - Тогда... - Мы позаботимся о ней, Вай. Мы с тобой. С ней не будут жестоки. - Обещаешь? - Обещаю. Вай закапывается лицом в ее волосы, вдыхает запах кожи - самый родной и желанный. - Я очень люблю тебя, Кейтлин. Больше всего на свете. Ты даже не представляешь, как. Кейтлин целует - в самый центр черной шестеренки на шее и обнимает еще крепче. - Представляю, Вай. Прекрасно представляю. И я тебя, Вай. Они засыпают. Вот так, сидя, подперев друга друга, как две карты. Спят легко и крепко до тех самых пор пока маленький крокодильчик не вылетает из настенных часов с надрывным кряканьем, возвещая начало нового дня. Теплого и светлого.