Диалог Глаз

Вслед за жизнью Каасандры Кирраман постепенно гаснут и другие. От игривой, уверенной, упрямой и такой легкой Кейтлин остается лишь иссушенная горем и болью хрупкая оболочка. Она заметно тощает с каждым днем и бледнеет. Толстый слой косметики уже не справляется с маскировкой набухших черных мешков и морщинок под тусклыми голубыми глазами с выступающим в уголках клеем. Вай остается только гадать, сколько часов в день она спит, и спит ли вообще. Ее и саму мучают кошмары по ночам, но она не привыкла жаловаться, да и некому. Ночами, прокрадываясь мимо спальни Кейтлин, Вай замирает и прислушивается: свет в комнате всегда горит, временами из нее доносится тихая возня, но ничего больше ей распознать не удается. Ни всхлипов, ни криков ни даже сбитого дыхания - она знает, это скверный знак: слезы были практически последним признаком жизни в ее подруге. Кейтлин медленно выпадает из реальности и теряется в пространстве: натыкается на мебель, бьется о косяки дверей, отзывается на свое имя с запозданием и даже разговаривает с паузами между слов, и видя ее такой, Вай хочется разбиться о стену. Еще она вскоре подмечает, что хозяйка дома всячески избегает зеркал; то ли боится увидеть новый рисунок на запотевшем стекле, то ли - собственное отражение, а вернее то, каким оно стало. Вай не знает, что из этого хуже, ровно как и не знает, чем ей помочь, не представляет и чем ее утешить. Как бы удивительно это не было, но десять дней - недостаточный срок, чтобы узнать человека полностью. Вай пытается подступиться к ней: принести чашку чая с конфетами, пока Молли не видит, заговорить, приобнять, заставить хоть на миг улыбнуться. Кейтлин отвечает на ее порывы холодно и скупо; в лазурных глазах пустота, и Вай не знает, как вернуть в них жизнь. Когда ей удается вытащить Кейтлин на прогулку с Декстером, это становится похожим на пытку. Они вяло плетутся по цветущей аллее плечами вровень. Кейтлин, изучая глазами брусчатку под ногами, сухо декламирует подробности предстоящих похорон, а Вай лишь бездумно кивает в такт ее словам. Малейшие намеки на былой флирт, насмешки и взаимные остроты пропадают без следа. Вай обреченно вперяет взгляд в ясное утреннее небо и мысленно молит о том, чтобы случилось чудо, и в них двоих ударила молния. *** День непривычно серый для обычно солнечного и теплого Пилтовера: небо затянуто крахмально-белой пеленой облаков, и даже пробивающиеся через них слабые лучики, выглядят уныло. Вай чует в сквозящем в окно пыльном ветре надвигающийся ливень. Поместье застыло в кромешной тишине и мраке: хозяева вместе со служанкой еще ранним утром отправились на похороны. Удостоить Вай чести присутствовать на церемонии никто и не подумал, но саму ее это ничуть не коробит. Она - не член семьи, и покойную Кассандру видела при жизни ровно один день, да и знакомство было далеко не радушным, поэтому "бродяжке" из Зауна у ее могилы делать нечего; это очевидно и ей самой. Волновало Вай только то, что Кейтлин сейчас там без нее. Кейтлин, окруженная толпой едва ли знакомых ей самой выходцев богатых кланов в черных костюмах и прибывших издалека кузенов с их двою-трою-четвероюродными тетушками, которые, небось, уже интересуются своей долей в наследстве, стоит возле гранитной плиты с именем ее матери и бросает последнюю горсть земли на фарфоровую урну, а Вай нет рядом, чтобы хоть чем-то ее поддержать. И от этой мысли душу пробирает тоска и холод. Вай мечется по спальне, снедаемая желанием разбить обо что-нибудь кулаки; лучшего способа выбросить пар, она для себя пока не открыла, но кремовая краска на стенах кажется слишком дорогой, чтобы пачкать ее кровью, колонны кровати из красного дерева не обладают достаточной прочностью, а избивать ивы во дворе ей настрого запретил садовник. Она бросается слепо шататься по парадному залу, вслушиваясь в бездушную тишину, и лениво изучая детали декора. Каждая из них, будь то хоть золоченая дверная ручка, хоть хрустальная подвеска на люстре, могла бы обеспечить пропитанием на неделю небольшую семью в Нижнем городе. Вай ехидно морщится и с трудом сдерживает желание сплюнуть на пол. Взгляд цепляется за семейный портрет над парадной лестницей, и она решается наконец подойти - рассмотреть; прежде такой возможности ей не представлялось. Вай вглядывается в чинное молодое лицо старшей Кирраман, на котором нет и тени улыбки, и отмечает про себя, как сильно она похожа на повзрослевшую Кейтлин. Вот только глаза на портрете настолько тусклые и плоские, словно художник вообще не старался передать в них хоть крупицу тепла, которую успела заметить даже Вай в их минутную встречу. Ее точеная фигурка, скованная черным бархатом приталенного платья, покровительственно возвышается над мирно приютившимся в кресле Тобиасом, чью улыбку можно разглядеть даже сквозь плотные дебри усов и бороды. Рядом же, миловидно оперевшись на фамильную винтовку, скромно стоит и сама малышка-Кейтлин в бирюзовом платьице с оборочками. На нежных щеках алеет румянец, пухлые губки очаровательно поджаты, а голубые глаза единственные на всей картине сияют ласковым блеском; Вай мечтает увидеть его вновь, только уже вживую. Снизу в прихожей доносится стук дверей и вялая возня: хозяева вернулись. Вай не торопится их встречать: ей не положено - она уже знает, и также знает, что еще многое будет сказано и сделано, прежде чем господа пожелают зайти в зал, поэтому отстраняться от портрета она тоже не спешит, остается и продолжает изучать мазки краски на лице Кассандры. Где теперь ее еще увидишь? - Никогда не любила эту картину, - сетует такой желанный голос где-то справа. Вай, застигнутая врасплох, удивленно оборачивается. Без каблуков Кейтлин двигается почти бесшумно. Порядком надоевшие натеревшие ноги туфли, болтаются у нее в руках, идеально сливаясь с чернотой роскошного батистового платья с узким горлом и расширяющейся к полу юбкой. Каким-бы печальным не был повод, Кейтлин все равно выглядит, так, что дух захватывает. Сказать об этом Вай не решается, но упоенный взгляд ее явно выдает. - Почему? - Наконец спрашивает Вай, нехотя возвращаясь глазами обратно к картине. - Ты на ней такая милая... Прямо ожившая куколка. - Да... так все и говорят, - с досадой выдыхает Кейтлин. - Знаешь, сколько часов нам пришлось для нее позировать? Мы несколько дней подряд вставали на рассвете и стояли без единого движения до полудня, пока было подходящее освещение. В один из дней, у меня так разболелось все тело, что я расхныкалась и попросилась домой, и тогда мама, кажется впервые, влепила мне затрещину. И напоминание об этом годами висит у меня под носом в золотой рамке... Раньше смотреть на этот портрет было противно, а теперь уже просто больно. Она отрешенно опускает глаза. Вай молча глядит на нее полминуты и, так и не найдя слов, осторожно кладет руку ей на плечо, сползает к лопаткам, бережно гладит. Кейтлин мнется, едва заметно ежится, но не отстраняется. На бледных, обветренных и покусанных губах проскальзывает невесомая улыбка. - Так может снимем его? - внезапно предлагает Вай, снова оборачиваясь к портрету. - Теперь ты хозяйка в доме - тебе решать. - Прошу, можешь хоть ты не напоминать мне об этом. Сапфировый взгляд вновь тяжелеет и уходит в сторону, так же, как и его хозяйка выскальзывает из под заботливой руки. Босые ступни шелестят по ступенькам дальше вверх, а Вай клянет себя за то, что опять все испортила. *** - Молли! - выпаливает Вай, едва ли не вышибая головой дверь в кухню. Испуганная служанка подскакивает на месте, прижимая к груди пустой поднос, и выкатывает изумленные совиные глаза так, словно увидела призрака. - Леди Вайлоет... вам... - ...Сюда нельзя, знаю! У меня к тебе разговор! - Ко мне? - еще сильнее пучит глаза служанка. - Да я же... всего лишь... - Прислуга - это я тоже как-то просекла! - Усмехается Вай. - А я отщепенка из Нижнего города и бывшая заключенная из "Тихого омута", так что рангом, формально, я ниже Декстера, и живу тут исключительно на птичьих правах, поэтому сделай одолжение: во-первых перестань дрожать, во-вторых перестань называть меня "Леди Вайолет" и в-третьих просто поговори со мной пять минут, и я от тебя отстану, ладно? Дрожать служанка не прекращает; только поджимает губы и нервно кивает головой, но и на том спасибо. - Молли, скажи мне, что происходит? - Просит Вай уже с меньшим напором. - Ну... я оладушки готовлю... - Молли! - Вай приходится приложить немало усилий, чтобы не дать рукам сжаться в кулаки. - Прошу тебя... Я говорю о Кейтлин. Что происходит с ней(!), ты мне можешь сказать? - Я? - ничуть не сбавляя удивления отзывается служанка. - Молли! - кипит Вай. - Хорошо-хорошо, не горячитесь, леди... - Вай! - ... Хорошо. - Женщина, шумно сглатывает. - Почему вы не спросите у нее(!)? - Блестящая идея! Как же я сама не додумалась! - Вспыхивает Вай. - Ладно, ладно, прости, не трясись... Я просто на взводе, без обид. Я не знаю, что делать Молли: Кейт со мной не разговаривает; я знаю, почему, знаю, что она не обязана мне доверять, также, как и ты, также, как все в этом доме! Но... я хочу, чтобы ей стало легче! Я хочу, чтобы она снова, хоть иногда, улыбалась! Ты видела, в каком она сейчас состоянии... не ест, не спит, даже ходит с трудом. Ты ведь заботишься о ней с самого детства, она тебе тоже дорога, поэтому прошу, скажи мне, чем ее утешить, Молли! Служанка хлопает глазами секунду-две, чем вызывает новую волну бешенства, но все же задумывается. - Знаете... - Давай уже на "ты"! - Ладно. В общем, я то, конечно, за ней присматриваю с ранних лет, да только, когда она грустила, утешали ее всегда родители, а не я. Я-то так... могла побаловать ее вафлями лишний раз, ежели госпожа разрешала. А вот успокаивала дочку всегда она сама... - Кассандра? - Ну да... По крайней мере до тех пор, пока Кейтлин не выросла. Потом-то она свои беды уже как-то особняком решала. - А... мхм... что ее мать делала? - В каком смысле? - Ну, чем она ее утешала? - Ах это... Да там, смотря, что случилось... Леди Кейтлин была вообще довольно капризным ребенком, и любила канючить по каждому поводу; мать ее тешила либо вкусностями, либо подарками, ну а если уж совсем печаль-какая, то... ну, что обычно матери делают, как будто сама не знаешь? Брови Вай взлетают в такой гримасе, чтобы прочих пояснений точно не понадобилось. - Ясно... кхм, прошу прощения. - Соображает служанка. В голосе ее уже не слышится прежней опаски, скорее сочувствие. - Ну, обнимала она ее, целовала, качала на руках, как и любого ребенка, пела иногда... Ох, как же она пела! Ты бы только слышала ее голос... одно слово - ангельский! Вот тут уж никто устоять не мог, ты мне поверь... - И долго это так продолжалось? - уже с осторожностью интересуется Вай. - Трудно вот так сразу сказать, - вздыхает Молли. - Дети ж они быстро взрослеют, уж я знаю: у самой двое. Но в той, или иной степени мать всегда ее поддерживала. Кейтлин ведь единственный ребенок в семье. Госпожа любила ее больше всего на свете: все для нее делала, а Кейтлин... не всегда это замечала. Да чего уж теперь... Вай понуро опускает голову. - Может что-нибудь еще? - все же спрашивает она. - Боюсь, что нет, - качает головой служанка. - Знаешь, просто дай ей время. Вижу, ты к ней сильно прониклась... без понятия, какими чувствами, но, поверь, то, как она с тобой ведет себя... я не видела, чтобы она была такой еще хоть с кем-то, даже если это и выглядит скверно. Уверена, и ты ей небезразлична, иначе тебя бы тут уже не было. Просто будь рядом, и она тебя простит. Ей просто нужно принять то, что случилось, а это... нелегко, ты ведь сама знаешь... да и я тоже. Вай поднимает потеплевший взгляд и сталкивается с по-прежнему большими и выпуклыми, как у совы, зелеными глазами служанки, но теперь уже не видит в них ни смятения, ни подозрений; она не замечает, как вдруг начинает улыбаться. - Спасибо, Молли. За все. - Оладушки с чаем будешь? - Добродушно интересуется женщина. - Нет, благодарю, - беззлобно усмехается Вай. - А чего-покрепче? - Служанка воровато стреляет лупоглазками в сторону и бесшумно выуживает из кухонной тумбы солидную черно-бурую бутыль, которой хватило бы на целый корпус миротворцев. - Сама готовлю! - гордо добавляет она. - Ну... если ты настаиваешь... *** Нужно сказать ей... знать, бы еще, что, но сказать нужно. Хотя бы попросить прощения. Ох и глупо же это будет! Вернее, просить не глупо; глупо будет делать это именно сейчас. Почему ей раньше не пришло это в голову? Вай хлопнула бы себя по лбу, если бы в руках не было блюдца с круассанами; от Кейтлин в случае атаки лучше заслоняться чем-то сладким - так нутро подсказывает, а подводило оно редко. Будь, что будет. Даже если Кейтлин накинется на нее с кулаками и криками, и то будет неплохо. Лишь бы не молчала... Вай замирает у приоткрытой двери в ее спальню и осторожно заглядывает. Кейтлин сидит на кровати к ней спиной, крепко обняв Декстера, наглаживает его вороную холку и что-то тихо ласково бормочет ему в макушку. Пес глухо поскуливает и порывисто облизывает ее бледные щеки, видимо, соленые. У подножья кровати, на ковре, рядом со все еще развернутой картой города с помеченными местами преступлений разложены семейные фотографии и различные безделушки: бусы из засохшей рябины, странная поделка из перьев, похожая на балерину, крошечный плюшевый зайчик с оторванным глазом и еще много того, что Вай не удается разглядеть. У Вай подкашиваются колени. Ничего она ей не скажет. Потому, что нечего сказать. Она бесшумно ставит блюдце на консоль возле двери и торопливо уходит, пока Декстер не начал рычать. *** Как же хочется бежать, нестись, сломя голову, не разбирая дороги, нестись, сметая все на своем пути, далеко, очень далеко, так далеко, что и легавые не учуют! Как же хочется разбить, разнести, раскрошить что-то тяжелое , монументальное, вырвать это с корнем и грохнуть о бетон, чтоб осколки летели в стороны! Как же хочется зажать землю в кулак, перевернуть, растрясти и сдавить с такой силой, чтобы раскаленное ядро засочилось сквозь пальцы! Как же хочется просто исчезнуть. *** Вай собирает все свои вещи; это не трудно - они все на ней, кроме красной куртки. Вай хватает куртку, яростно натягивает капюшон на голову, так словно надеется укрыться им целиком, бросается к окну своей спальни, тихо поднимает скрипучую створку, замирает, прислушивается, тянет носом тяжелый, пропитанный густым дождем вечерний воздух. Через парадную дверь выходить не стоит - сразу услышат, а Вай не хочет лишних вопросов, да и не следует будить хозяев, если они вообще могут спать. Она медленно, без единого шороха пролезает в открытую ставню, тихо приземляется на мокрый газон, прикрывает за собой окно. По спине тут же принимаются барабанить холодные острые капли. Мокро, свежо, хорошо. Вай будто трезвеет, с наслаждением пуская в стылый ветерок клубы горячего пара. Она оглядывается: в саду - ни души, ни одно из окон в поместье не горит, а сторожевой пес сегодня ночует в покоях хозяйки; путь свободен. Вай легкими шагами, почти без плеска, пересекает двор, взбирается на иву, в коре которой желтеют последствия недавнего знакомства с ее кулаками, и бесшумно перемахивает через ограду. *** Нализавшийся соли с щеки хозяйки Декстер мирно посапывает возле окна, убаюканный колыбелью дождя. Сама хозяйка бережно складывает воспоминания детства обратно в резную шкатулку, подолгу задерживаясь взглядом на каждом из них. Бусы из рябины; она плела их почти каждую осень: срывала красные грозди во дворе школы, пока охранник не видел, и бежала домой - нанизывать ягоды на нитку, чтобы подарить маме. Мать растроганно улыбалась и принималась красочно расхваливать причудливое украшение; обещала надеть на какой-нибудь особый случай. Однажды действительно надела: ей нужно было что-то экстравагантное к охровому наряду на благотворительном ужине. Гости оценили; Кейтлин еще никогда не получала столько поощрений со стороны взрослых, и сохранила ожерелье даже после того, как мать о нем позабыла. Подвеска из перьев в виде танцовщицы; Кейтлин смастерила ее, когда отец подстрелил на охоте перелетного гуся. Она увлеченно играла с перьями на полу, пока Молли ощипывала принесенный к ужину трофей, а потом решила, что воздушные перышки идеально пошли бы какой-нибудь балерине вместо пачки. Одеть живую балерину, ей возможности не представилось, но вот на небольшую куколку материала вполне хватило. Поделку она вручила отцу перед ужином, припоминая, как однажды в глубоком детстве, он защитил ее от стаи гусей в их загородном имении. Отец еще долго смеялся над этой историей, но танцовщицу стал брать с собой на охоту, как талисман. По его словам, с ней он еще не разу не промахнулся. Льняной лоскуток с незаконченной вышивкой оленя... Декстер вздергивает голову, прислушивается и начинает недовольно фыркать в сторону окна. У Кейтлин на душе скребется горькое предчувствие. Она неуверенно подходит к залитому дождем окну и вглядывается во двор между пляшущих по стеклу ручейков. В небе висят свинцовые тучи, капли барабанят по карнизу, так, что уши закладывает, а сад, обрамленный густой листвой кажется непроглядно темным. Но даже в этой темноте, Кейтлин удается различить крадущийся, ссутулившийся силуэт в рябиново-красной куртке, пересекающий лужайку, взбирающийся по стволу ивы с кошачьим мастерством, и исчезающий где-то в густых ветвях, там где кончается высота забора. Кейтлин смотрит ему в след какое-то время. Смотрит, прикусывая губы и царапая ноготками собственные плечи. Смотрит, слушая пустынный звон в голове и унылую дробь дождя. А потом смиренно протяжно вздыхает и отворачивается от окна. Бредет к краю кровати, садится на пуховую перину и вяло опадает на бок. *** За час, или около того, Вай бодрыми шагами достигает края разлома, где за бетонным бордюром внизу светится неоновыми красками вечерний Заун. Девушка пристраивается на парапете, лениво свешивает ноги и отрешенно сверлит глазами чернеющие внизу хлипкие козырьки крыш, и решетчатые мостики, которые так и манят спрыгнуть на них. В нос бьет навязчивый запах плесени, ржавчины и фритюра из уличных ларьков. Желудок протяжно ноет; надо было поесть перед выходом. Вай завороженно вглядывается в сверкающие в потемках капли дождя, пролетающие прямо перед ней и устремляющиеся прямо в глубину зеленоватого сияния Нижнего города; им предстоит еще очень долгий путь, прежде, чем они коснутся земли. Вслед за каждой каплей перед стальными глазами проносятся размытые временем воспоминания детства, и также срываются куда-то вниз, словно зовут за собой. Вандер, катающий их сестрой на спине после проигранной партии в нарды - кап. Клаггор, приглашающий ее танцевать на концерте бродячего оркестра - кап. Майло, подрисовывающий Клаггору усы и бороду несмываемым маркером, пока здоровяк безмятежно храпит в их логове - кап. Краснеющий, неловко прячущий глаза в пол Экко, просящий передать для Паудер коробку шоколадных конфет - кап. Паудер, заливисто хихикающая от щекотки, тщетно пытающаяся закрыться от сестры подушкой - кап. Мама, бережно зашивающая на ней оторванный рукав рубашки - кап. Папа, указывающий куда-то высоко-высоко в небо, где среди зловонной зеленоватой дымки, можно различить две мерцающие звездочки - кап. Вай смотрит, позабыв о времени, потом медленно закрывает глаза, поднимает лицо к небу и просто позволяет дождю смыть с себя поволоку наваждений вместе с остатками мелких слез. Спрыгнуть? Чего ради? Кто будет ждать ее там, внизу? Разве у нее есть дом? Пилтовер - не ее город, но и Заун уже не примет ее с распростертыми объятьями. Сейчас даже в самый захудалый отдаленный бар заглядывать одной опасно: если ее хоть кто-нибудь узнает, последствия будут слишком не предсказуемы, а Вай не может позволить себе сгинуть где-то в неизвестности, пока Кейтлин ждет ее домой. Даже, если она не ждет. Даже, если она и не заметит ее исчезновения. Вай подбирает ноги и слезает с парапета на ту сторону, которую минуту, а может и час назад собиралась покинуть. Холодный ветер пронизывает ткань промокшей одежды и проникает в самые кости; Вай раздраженно ежится и дрожит. Серебристые глаза выхватывают теплый желтый свет над деревянной вывеской кабака с неприметным названием "На дне кружки" в конце улочки, и девушка охотно плетется к нему. В карманах также пусто, как и в желудке. Шестеренки, что остались в куртке еще от предыдущего владельца, были потрачены неделю назад, а воровать у Кирраманов, или даже просто просить, хоть бы и в долг, Вай бы не посмела. На стакан даже самого скудного пойла, хоть ты тресни, все равно не хватит, но по крайней мере в кабаке будет тепло и сухо. Внутри кабак до боли напоминает "Последнюю каплю" в ее лучшие времена: тяжелые деревянные столы со скамейками, подобранные невпопад плакаты и картины на стенах, витиеватая люстра из разноцветных бутылочных горлышек; выбивался из привычной картины только надоедливый скрипач в углу, заливисто выуживающий из инструмента на редкость резкие, но вполне жизнерадостные ноты. Ободренная такой атмосферой Вай, уверенно расправляет плечи и начинает изучать обстановку. Заведение явно предназначено исключительно для местных работяг, едва выбравшихся на поверхность Пилтовера, но не сумевших еще сыскать себе более достойное пристанище. Посетители все, как один: здоровые, как кабаны, лобастые, обросшие многодневной щетиной; грузчики, литейщики, токари, возможно, машинисты. Вай не удивится, если сыщется тут кто-нибудь и из "Тихого омута". Присутствие мускулистой, татуированной, коротко стрижиной девушки ни у кого не вызывает излишнего любопытства - это верной знак, что Вай нашла себе место под стать. Она бегло проходится взглядом по криво набросанному на меловой доске прейскуранту и с досадой подмечает, что будь у нее хоть одна шестеренка в кармане, то можно было бы позволить себе кружку самого дешевого пива. Но и этим она не богата. До ушей вдруг долетает частое ритмичное постукивание; звук знакомый, как собственное дыхание. Она оборачивается с довольной ухмылкой, и устремляет взгляд к угловому столику, где двое здоровяков соревнуются в глисту. - Ай, сука! Мфм... ну вот, теперь хоть зашивай... Бинты, или пластырь есть у тебя? - ворчит один из мужиков, тот, что помоложе и пожилистей, и, звонко причмокнув, ссасывает кровь с обрезанного пальца. - Салфеткой обмотай, - гогочет второй. - Молоко на губах не обсохло тягаться с дядей-Бромом! Вот и соси теперь лапу, сурок! - Да понял я, понял! - Вот и гони часы, раз понял! Пока побежденный сердито возится с кожаным ремешком на порезанной руке, Вай вальяжно подступает сзади и слегка облокачивается на спинку его скамьи. - Че надо? - обдает ее победитель медвежьим рыком, в котором любопытства больше чем угрозы. - Сыграем? - беззлобно ухмыляется Вай. - С тобой? - Маленькие карие глазки в обрамлении дремучих бровей оценивающе пробегаются по ней. - Что ставишь? Вай солидно щелкает по серьге в носу: - Серебро. - Ну и че ты хочешь с такой ставкой? - Угостишь меня выпивкой. - И че, все? Вай безучастно пожимает плечами. - Идет. *** Выиграв четыре партии подряд, Вай довольно откидывается на спинку скамьи и, поигрывая льдом в бокале сладкого рома, наблюдает, как старина-Бром, заматывает куском салфетки рассеченные пальцы. Выглядит он довольно сконфуженным, но не оскорбленным. Они заговаривают. - Ты сама-то откудова будешь? - Из Зауна. - Хех, да вижу, что не из Ионии, - насмешливо грохочет Бром. - С какого уровня-то? - С мезонина. Жила прямо у "Последней капли"... правда давно там не появлялась, - быстро добавляет Вай и замолкает. Сейчас явно не время изливать душу о прошлом первому встречному, но карие глазенки Брома глядят крайне проницательно. - Из-за решетки что ль? Вай задерживает бокал у губ, и сама начинает смотреть с подозрением. - Ну чего ты пыришься? Простое любопытство! Думаешь, ты тут одна такая? Нас тут таких... - он украдкой описывает полукруг ладонью, указывая почти на всех присутствующих. - За что взяли-то? - Как будто им нужен особый повод... - Фыркает Вай, вновь расслабив плечи. - И то верно. А к "Последней капле" сейчас лучше не суйся: говорят разборки там. - А когда их не было? - Да, знаешь, после взрыва в башне Совета, вообще все пошло по манде: банды идут стенка-на стенку, а легавые маршируют, как у себя дома... Они-то, чуть где-что, сразу наших бегут пресовать, ублюдки. Погибла жалкая кучка советников, так все: давай хватать всех, кто под руку попадется и - в цепи. Упыри в погонах. Ты про взрыв-то слыхала? - Слыхала. - Допрыгались крысы продажные. Поделом. Толку от них было; только жопу на дорогих креслах грели, да вниз харчу пускали, пока мы тут спины гнули... Чего глаза уводишь? Не согласна? Вай мнется секунду, прежде чем ответить - Согласна, но все же... жаль их. Они тоже люди в конце концов... - Хороши люди-то: с наших недр добро добывают по дешевке, мастерят из него какие-нибудь автопоттиралки для носа, толкают за границу втридорога и почуют себе на шелках. А нам - что? Нам - хер без масла и геморой в двадцать лет! И нахер такие советники? Нет уж; без них лучше будет. - Недели две назад я б тоже самое сказала... - угрюмо протягивает Вай, но не решается закончить, одергивает себя. Бодяжный ром развязывает язык покруче надзирателей в Тихом Омуте. Мысли плывут и пляшут, как воздух над горячей печкой. Следует остановиться, а то можно много лишнего разболтать... - И что изменилось? - любопытствует Бром, вытягивая ее из полусонного забытья. - Наверное, я сама. - Вот тут ты права! - раздается вдруг голос сбоку, резкий, дребезжащий и знакомый до зуда в зубах. Высокая плечистая фигура в капюшоне и подранных штанах вырастает перед их столом. За фигурой привстают еще трое, неторопливо подступают сзади; парни довольно молодые, жилистые; их Вай видит впервые. - Она теперь у пилтошек лакеем ходит, вот и заступается за них! Подлизалась к семейке Кирраман и жрет теперь у них с руки; видел недавно, как она с ихней псиной гуляет! Ну и как тебе в богатеньком доме? Ковры мягкие - спать удобно? - Тебе-то какое дело? - Буркает Бром, явно не впечатленный количеством подступивших собеседников. - Мне-то никакого. Всего лишь хочу поболтать со старой знакомой. Фигура откидывает капюшон, и Вай с ухмылкой разглядывает угловатое красное лицо с татуировкой ящерицы пол левым глазом и сильно перекошенным орлиным шнобелем; она прекрасно помнит, кто его таким сделал. - Винценд... отлично выглядишь! - О, благодарю! - парень наигранно сгибается в поклоне. - Рад, что ты оценила! Я вот как раз подумываю и тебя также украсить... Надеюсь твоей госпоже тоже понравится. Вай растекается в хищной улыбке. Пальцы просятся сжаться в кулаки, затекшие плечи требуют разминки, напряженные голени готовятся к прыжку. Как же ей этого не хватало. Вот сейчас: пара быстрых увесистых движений - и самодовольная усмешка превратится в беззубый кровавый оскал на кривоносой физиономии; там глядишь, может и переносица на место встанет... Вот только... Кейтлин. Вай сокрушенно вздыхает: и когда это она дала посадить себя на поводок? - Заманчивое предложение... но боюсь, придется его отложить на другой раз. - щерится она. Кривая ухмылка на лице Винценда только растет. - А ты и правда изменилась. Где же та пятьсот-шестнадцатая, которая с лаем бросалась на охранников? Что, подвибили из тебя дерьма в Тихом Омуте? Или твоя любимая сучка-Кирраман так тебя разнежила? Небось чешет тебя за ушком и дает с ладошки сахарок, а ты перед ней на задних лапках пляшешь? А хозяину тапочки в зубах приносишь, а? Вай украдкой встречается взглядом с посмурневшим стариной-Бромом, потом резко опрокидывает в себя обжигающие остатки рома и с грохотом ставит бокал на стол. Они синхронно встают рука об руку со здоровяком и призывно хрустят костяшками пальцев. - Твоя взяла. Пора вправить тебе нос обратно... *** Удар - мимо. Пинок коленом - опять промазал. Хук слева, справа, апперкот - сотрясается только воздух. Вай может просто опустить руки - ничего не изменится; таких слабаков, как дружки Винценда нужно еще поискать. Кабак вмиг преображается новыми очертаниями: стены трясутся, краски плывут, кулаки рассекают воздух, щепки летят в стороны, мужики воодушевленно колотят все, что попадается под руку, не разбирая своих и чужих, пиво пенится в бокалах и льется на лысины тем, об кого эти бокалы бьются, скрипач все веселее орудует смычком. Засунуть бы ему эту скрипку... Вай не успевает додумать; над головой свистит табуретка и ударяется о барную стойку, осыпая щепками официанта, безучастно протирающего кружку. - Пойди сюда, сучка! А вот и сам виновник раздолья. Вай встречает его увесистым толчком ноги, легко уворачивается от ожидаемого свинга слева, берет противника в захват, сгибает пополам и впечатывает колено в уже знакомо похрустывающую переносицу. Снизу раздается надрывный хрип и бульканье, и зачинщик драки вяло сползает на пол. Остальных участников заварушки победа девушки не впечатляет и не останавливает; ее в целом, мало кто заметил. Один из шестерок Винценда еще держится на ногах, и Вай оскорбленно вскидывает брови: в его чернозубую ухмылку она дала раза три, не меньше! Этот хорош: уходит от двух ударов подряд, перехватывает летящую в него голень; Вай, прокручивается, как волчок в воздухе и настигает его голову второй ногой. Хрясть. Все еще стоит! Парень сплевывает кровавую пену и осколки двух передних зубов и идет в наступление. Вай пляшет вокруг него, уклоняясь от быстрой и мощной череды ударов, начинает отступать, выставляет руки вперед, заслоняя голову, мечет в противника тарелки и стаканы, попадающиеся под руку - тщетно. Мышцы трещат от напряжения, дыхание сбивается, образы в глазах размыты. Что-то упирается в спину: чертова столешница! Живот пробивает, словно ядром. Вай сжимает мышцы пресса, вздергивает голову, хватает ртом воздух. Миллисекундная заминка и вот уже в ее челюсть, впервые за весь вечер, врезается чужой кулак. Зрачки делают полный оборот через голову, в ушах звенит, кровь раскаленным маслом шипит в висках. Как же хорошо... Парень щерит чернозубую пасть; в его руке сверкает золотом лезвие ножа. А вот это уже плохо. Вай чувствует, как глаза застилает черной дымкой. Не сейчас, не сейчас, не сейчас... Ай! Бок обжигает холодной сталью. Рука с ножом возносится для второго удара, но в ее обладателя вдруг с треском прилетает дубовый табурет, запущенный Бромом. Парень ошалело трясет головой, но все еще стоит на ногах. Вай в последнем усилии делает рывок вперед и тупо, глухо, твердо таранит лбом переносицу противника. От сладкого хруста прямо между бровей, само нутро начинает радостно аплодировать; вернее, так ей кажется первые полсекунды, до того, как желудок сворачивается в кулек и начинает истошно выть. Парень застывает на миг, вперив в нее остекленевший взгляд и мерно пошатываясь, и рухает звездой на пол. Вай сплевывает на него жгучую пену, проступившую на губах и вяло перешагивает через него. Свалка за ее спиной даже не собирается утихать, но выход никто не загораживает. Вай оборачивается-было поблагодарить Брома, но тот слишком занят ритмичным набиванием изрядно посиневшей рожи своего бывшего соперника по глисте. Девушка минует груду поваленных столов и скамеек на ватных ногах, рефлекторно пригибает голову от несущейся по воздуху скрипки; похоже гостям все же надоела музыка, и, выбив ногой хлипкую дверь, вываливается на улицу. *** Капли дождя обдают холодом вспотевшую спину, ехидно просачиваются в рану, мешаясь с вязкой кровью, мерзко хлюпают и щиплют. Голова предательски раскалывается, чуть ли не надвое, Вай не знает - от количества опрокинутого в нее алкоголя, или от количества разбитых о нее костей. Глаза сохнут и слипаются, разъезжаются в стороны, либо наоборот, сбиваются в кучу; образы в них мерно гаснут. Ничего, ничего... Только б добраться. Вот уже аллея, по которой она гуляет с Декстером; черная листва ветвей чередуется в небе с рыжим светом фонарей, как безумная мозаика. Вот знакомый угол кирпичного красного дома, за углом - пекарня, в которой Молли настрого запретила ей покупать выпечку, потому что сама она готовит вкуснее. Еще... еще чуть-чуть. Ноги такие тяжелые, все тело налито свинцом, неподъемные руки болтаются вдоль туловища, как два сломанных маятника. Струйка липкой крови просачивается уже куда-то в ботинок. Шаг, еще шажочек, потом еще полшага... Ограда. Вот она, родная-ненавистная ограда поместья. За оградой - окно спальни, а уж в спальне... можно не думать. Только бы взобраться... только б хватило сил. Вай будто наблюдает за собой со стороны; возможно поэтому она не чувствует отупляющей боли и дрожи в руках, когда она все-таки перелезает через забор. Она уже не знает, идет она, или ползет, а может быть летит. Знает только, что не может больше. Она уже не чувствует даже собственного бессилия; замечает только, как приятно коротенькая травка хлюпает росой под тканью промокшей куртки и щекочет оголенную полоску торса под майкой. А дальше - ничего. Темнота. *** Нежный, переливчатый, чарующий, как соловьиная трель голос разливается по каминному залу, рассеивая вой холодного ветра за окном и барабанную дробь дождя. Мама часто поет за кропотливой работой, и малышка-Кейтлин любит прокрадываться в ее спальню, или кабинет, чтобы послушать. Мать не возражает и сейчас, хотя за окном уже глубокая ночь. Раскаты грома бьют в окна, заставляя стекла жалобно звенеть, ливень яростно стучит по крыше, а по карнизу, прячась от вездесущей влаги гуляют нахохлившиеся черные вороны и смотрят желтыми круглыми глазами прямо на съежившуюся на козетке Кейтлин, которая уже оставила попытки уснуть в своей темной спальне. Мама не гонит ее в кровать, как обычно: она всегда чувствует, когда ей действительно одиноко. Она благотишно сидит в кресле у камина, озаренная тусклым светом настенного бра и пляшущего пламени. Ее не пугает ни дождь, ни гроза, ни янтарные глаза воронов, и вглядываясь в ее невесомую улыбку, Кейтлин чувствует себя защищенной от любых невзгод. Хрустальный голос, распевающий старинную ионийскую песню, завораживает ее и уносит куда-то в золотистые грезы. Слов Кейтлин не разбирает, но хорошо помнит их на слух. Мама вышивает; девочка еще не разу не заставала ее за этим занятием, поэтому наблюдает с удивлением. С ее колен свешивается длинное причудливое покрывало с бурой бахромой, сшитое мозаикой из множества лоскутков, не похожих друг на друга ни оттенком, ни узором. - Мама, а что ты шьешь? - Это одеяло - наша семейная реликвия. - Улыбается она, не отрывая взгляда от иголки. - Женщины в нашем роду передают его из поколения в поколение и добавляют к нему по лоскуту. Вот, пришел и мой черед пришить свой. И ты, однажды, сможешь сделать это. - А когда? - Думаю, когда немного подрастешь. - Почему не сейчас? - Ну... - женщина невольно хихикает. - Сначала у тебя должны появиться дети - так велит традиция. - А когда они появятся? - упрямо допытывается Кейтлин. - Это ты сама решишь. - Мама, а ты научишь меня? - Чему? - недоуменно сверкают небесно-голубые глаза матери. - Ну, вышивать. - Ах это... - ласково усмехается женщина, - конечно, научу. Иди сюда. Кейтлин пристраивается на коленях у матери. Кассандра бережно поддерживает ее одной рукой, второй достает из шкатулки на столике небольшой кусочек льняной ткани и нити. - Какой рисунок ты хочешь вышить? Кейтлин задумчиво обводит взглядом чучела хищных птиц на стенах и головы зверей, добытых отцом на охоте, утопающие в полутьме; ее они ничуть не вдохновляют. Потом любопытные голубые глазки цепляются за поблекшую от времени картину над камином, где над серебряным ручейком в окружении березок стоит залитый светом, изящный молодой олень с венцом округлых рогов. Он выглядит таким счастливым и безмятежным; совсем не похожим на старое чучело в гостиной. - Его, - указывает на зверя бледная ладошка. Мама одобрительно кивает. Она терпеливо объясняет, как держать иголку и затягивать узелки, чуть придерживает край полотна, бережно направляет пальчики дочери в нужную сторону и продолжает напевать нежную мелодию. Кейтлин увлеченно орудует иголкой, но думает в этот момент только о том, какие же у матери теплые руки, и как пряно пахнут хвоей ее волосы. Она сонно укладывает голову на мягкий бархат на ее плече, самозабвенно потирается о него щекой и чувствует, как мать крепче прижимает ее в ответ. Слова песни льются, как весенний ручей над самым ухом, и Кейтлин растворяется в них, забывая обо всем. "Кааааррр" - пронзительно вскрикивает ворон за окном и вспархивает могучими крыльями, яростно ударяя ими о стекло. Кейтлин испуганно дергается и напарывается пальцем на иглу. Бурая капля крови набухает на маленькой подушечке и срывается вниз, растворяясь жирной кляксой на льняном лоскутке, прямо между рогов оленя. Больно, горько, жутко... Противная птица! Кейтлин обиженно хнычет и прижимает к груди ужаленную руку. Мать заботливо берет ее ладошку в свою и приникает к ранке губами. - Ничего, с каждым бывает, - трепетно шепчут ее губы. Она ласково оглаживает сине-вороные волосы дочери, невесомо целует ее лоб, висок, макушку, чуть склоняет голову и игриво трется с ней кончиками носа. Кейтлин успокаивается в ее руках, позабыв о боли и обиде. Черные птицы улетели с окна; им никогда не достать ее. Кейтлин утомленно изучает взглядом разноцветные лоскуты в спадающим на пол одеяле. Оно такое длинное, а лоскутов так много, что и не сосчитать. Сколько же было этих самых поколений, что сшивали их друг с другом? Сколько бабушек и прабабушек вот также держали это покрывало под песню дождя? - Мама... а где они теперь... все, кто вышивал это? Мать молчит некоторое время, также вглядываясь в узоры на лоскутах; ее нежная улыбка становится тоскливой, небесные глаза влажно блестят и закрываются. - Они здесь. - Она с трепетом ведет ладонью по покрывалу. - Это наша память о них. Они живут в ней. Кейтлин не совсем понимает, что мама имеет ввиду. Она впервые задумывается о чем-то настолько далеком и ненасущном, и от этого ей вдруг становится тоскливо. Тяжелые, горькие мысли оплетают ее разум клубком и роятся где-то в сознании так едко и болезненно, словно один из воронов вцепился в нее и ковыряет своим тупым клювом. Ей хочется закрыться руками, свернуться в клубок и заплакать - выкинуть их из головы. Мать замечает перемены в ее лице; бережно накрывает ее щеку ладонью, склоняется к ней и смотрит, как на самое драгоценное и светлое сокровище в своей жизни. - Я всегда буду с тобой, - тепло шепчет она в ответ на вопрос, который Кейтлин так и не решается задать, - что бы не случилось. Кейтлин смотрит в ясные, полные любви бирюзовые глаза и ей кажется, что даже ее отражение в бездонных зрачках окружено сиянием. Она верит. Мать снова разливает трогательную песню по залу, разгоняя ночной мрак и уныние. Кейтлин сладко льнет к родному плечу, ластится виском о теплую кожу шеи и начинает тихо подпевать. Их голоса сливаются в один, и слушая их эхо, Кейтлин чувствует, что ничто на свете их не разлучит. *** - Леди Кейтлин... - Слышится неуверенный писк откуда-то из тьмы. - Леди Кейтлин... Девушка нехотя разлепляет заплывшие клеем бирюзовые глаза и болезненно морщится: утренний свет обжигает их. Она снова в своей спальне, снова одна, и от этой мысли сердце вновь сводит тоской. - Что такое, Молли? - выдыхает она с усилием. - Тут... не знаю даже, как сказать... В общем, вам стоит на это взглянуть... - Заговорщически шепчет, просочившаяся в дверь служанка.