Fyodor's Brilliant Plan

Чтоб томила меня бессонница,

Чтоб сильнее играла кровь.

Ты же знаешь, мне очень хочется

На себе испытать

Любовь.

      Обычно, выполненная работа всегда грела душу, расписываясь на подкорке сознания гордостью за самого себя. Высокое качество, надёжность, стабильность в выполнении дел, высококлассный профессионализм. Всё это было очень важно для Накахары, а со временем стало и основными критериями, по которым ему выдавались новые миссии и поручения. Однако, с передачей компромата, в груди не распылялось тепло от выполненного задания, не вдохновило и воодушевление Огай-сана, с его коротким поздравлением. Выполненный долг прошел без ликования. Появилось ощущение безвозвратной потери. На месте возможной радости находилась пустота. Была ли она вызвана массовым самоубийством бабочек нового чувства, которое успел испытать на себе мафиози, или же стала явлением его хронической переработки и недавно выявленных проблем со сном... Чуя с этим ещё не определился.       Самокопание не было для него другом, как и эффективным методом решения своих проблем. Он пытался ответить на всё сам, самостоятельно дойти до истины или ответа, который мог его устроить. Но здесь мафиози сталкивались с реальным течением дел, которые разнились с его представлением. Удивительно, но Накахара смог отбелить дьявола, посылая Дазая к черту с каждой новой думой всё меньше и меньше. Чуя словно становится слеп на один глаз, разглядывая шатена только через призму всего хорошего. А всего плохого как и не бывало вовсе. И возвращаясь из своего не свойственного витания в облаках, при свете дня и чистоте сознания, Накахара вновь становится хозяином своих мыслей, пока ночь не накрывала его с головой.       Многоречивость ночи столь же зловеща, как и её безмолвие. И в Чуе постоянно разговаривали его мысли, активируясь с каждой ночью всё сильнее. Ночь налагает свою руку на душу. Бывают нещадные и торжественные мгновения, когда приходит чувство, что ты во власти ночи... И ночи были ужасно темные и ужасно длинные, волнительные и тягучие, удушающие, с медленно идущими часами, которые словно специально сильнее замедляли свой ход, пока в предрассветный час не пробивалось солнце сквозь жалюзи, тускло падая на поникшее от очередной ночи без сна лицо. И тогда ночь кончалась. И все её призраки исчезали, оставляя мафиози вновь одного, но уже обессиленного. Лучше бы ему снились кошмары.       Самые жестокие, настоящие кошмары. Такие, чтобы просыпаясь в холодном поту, вознести глаза к потолку и с благоговением прошептать "Какое счастье, что это был просто сон."       Но Чуе редко снятся сны.       Черты лица становились всё острее, голубые льдинки глаз начинали тонуть в омуте чернеющих мешков под глазами. Волосы незаметно стали отрастать. Появлялось нездоровое желание схватить нож и обрубить их так, как возьмёт лезвие. Криво, неровно, спонтанно. Вот только, что-то всегда мешало. Останавливало. Только рука касалась ярких прядей, появлялось смутное сожаление. Нож всегда убирался.       Как мало нужно времени человеку, чтобы сбиться и сломаться, потеряться в собственных ощущениях. За козырьком шляпы, в темноте портовых улиц, при свисте свинцовых пуль и дыме от шашек, в глаза не так бросается его болезнь. Состояние Накахары не заметит врач, ведь он не даст в себе усомниться. Мафиози однозначно заверит любого, что он абсолютно здоров, но в Чуе увидит его проблему тот, кто сам этим переболел.       Рыжеволосый эспер стоял в коридоре, по старой привычке проверяя карманы. Он столько раз бросал курить, но ни к чему хорошему это не приводило. Он возвращался обратно к этому пороку. Но с роковой ночи расставания с детективом, Чуя ни разу не курил, хотя все ещё искал портсигар и зажигалку, от которых избавился в ту же ночь. Память физических действий дошла вплоть до рефлекса, бороться с которым было сложнее, чем с привычкой курить.       — Мы можем с тобой поговорить?       Этот ласковый голос, интонацией схожий за материнский, голос полный волнения, но одновременно и понимания чего-то заглубинного в его душе. Было ли что-то похожее в её жизни, если её рука так нежно ложится на плечо, сжимая его так, что уже подсознательно хочешь ей во всем сдаться?       Накахара оборачивается, глядя в её вишнево-красные глаза, стараясь принять более независимый и уверенный вид.       Конечно же да.       — Анэ-сан, — мафиози замолкает, начиная осторожно. — О чём будет разговор?       — О тебе, — звучит подобно приговору эта фраза. — Что-то тебя беспокоит, ты начинаешь гаснуть...       Всё тайное становится явным. Не всё можно скрыть от чуткого человека, который попадает в десятку с первой же фразы. Накахара загасает, начинает потухать, но при этом безостановочно ищет способ для поддержания огня. Поговорить с кем-то настолько близко и чувственно, довольно интимно... Дорогая наставница отлично подходит для роли мудрого слушателя и советчика.       — Только не в коридоре, — выдыхает Накахара, делая шаг назад, заставляя Коё убрать свою руку. Он бы сдался ей в любом случае. — Только не в этих стенах.

***

      Тихий кабинет Коё, несомненно, был местом силы этой женщины. Всё в этой комнате было ей подвластно и было обращено к ней. За дверью из японского дерева начиналась безопасная территория, где устроившись на полу возле футона, можно было поговорить по душам. Озаки знает толк в задушевных беседах также хорошо, как и толк в дорогой посуде, ведь в заварнике расцветает чайный аромат, а горячий пар клубками вьётся над расписанной цветами чашкой. Насколько Чуя правильно помнит, это один из подарочных, очень важных для неё сервизов.       Но Коё сильно сомневается, что вопрос, в порядке ли Чуя, волшебным образом заставит его выложить всё начистоту. Вполне наоборот, скорее всего.       — Что тебя тревожит, Чуя-кун?       Чуя снимает шляпу, кладя её на край стола, но так, чтобы пальцами касаться её полей. Он напряжён и сосредоточен до последнего мускула на своем лице. Мафиози сжал свои губы, поднимая глаза на наставницу, когда та поставила перед ним чай.       — Что выдает во мне тревогу? — Коё слегка поворачивает голову на бок, пока мафиози продолжает. — Я в замешательстве.       — У тебя отличные отчёты, блестящее выполнение всех заданий. Но твои глаза больше не горят так, как горели раньше. Ты стал меньше улыбаться.       В противовес этим словам, мафиози выдавливает из себя улыбку. Или её подобие. Совсем блеклую тень.       — Я знаю на что похожа твоя болезнь. Ты изменился в день передачи компромата Портовой Мафии, — с каждым словом хранительницы Золотого демона, Чуя ощущал её внимательный взор. — За всю историю мафии, только один человек был способен так на тебя влиять... Ты страдаешь.       Чуя закусывает губу. В душе разразился диссонанс. Не нужно было озвучивать имя вслух, чтобы догадаться, о ком пойдет речь дальше.        — А если мне нравится, — Чуя смотрит в свою чашку, зачаровывая всплывшие чаинки своим взглядом. — Чтоб болело?       — Тогда это не будет страдание, это будет наслаждение. Причины страдания – да, могут быть разными. Но само страдание есть страдание. Оно не может нравиться. И тебе не нравится.       Чуя замолк. Он искал в себе мужество, чтобы раскрыть свою душу и облегчить её. И это было непросто. Накахара ужасно себя измотал. Его спасением могла бы стать правда, которую принимать ему не хотелось. Ему мечталось о чем-то идеальном, о мирах, где он мог быть счастливым, и он наполовину верил в осуществимость того, о чем ему мечталось. «А вот если бы...» — думал он, конструируя возможность, едва ли намного более привлекательную, чем его нынешнее положение.       — Дазай... — рыжеволосый эспер тяжело выдыхает, отклоняясь от своих мыслей. Сказки со счастливым концом всего лишь вымысел и часть фольклора, никак не пересекающиеся с жизнью. — Я сказал ему нечто ужасное, — Чуя сжимает руку в кулак. — По-настоящему ужасное.       — Что же именно?       — Я сказал, что мы оба знаем, что сколько бы времени ни прошло... Сколько бы глупостей мы ни наделали, каждый раз, когда он меня позовёт, я прибегу к нему, как ручная собачка... Что хотя бы раз я хотел почувствовать, что он зовёт меня, потому что я ему действительно нужен. А не потому, что я – один из его ебучих капризов... — Накахара до скрипа сжал зубы. Сильнее заиграли выступившие скулы. На мгновение он потерял контроль, давая эмоциям взять над ним вверх. — И это ужасно.       Озаки промолчала, с пониманием кивнув, позволяя Чуе продолжить.       — Ужасно, ведь я не могу отказаться от этих слов... Я признался ему в любви, зная насколько это бесплодно. В его глазах ни на секунду не пронеслась мысль... — признаваться становилось ещё тяжелее. — Мысль того, что я подхожу лучше. Лучше Достоевского. Посадил себя в клетку и назвал её домом, веря своему бреду. Он выходил замуж без любви, но не сбежал при появившейся возможности. Он остался верным своему выбору, исключая предательство на корню..       Ещё один нож, полоснувший мафиози по старым шрамам. Весьма грациозно. По самому больному.       Дазай предавал его не единожды, руководствуясь лишь своими интересами, забывая о том, как легко можно ранить чужую душу. Точнее, даже не думая о ком-либо кроме себя. Но почему-то он ставит Фёдора выше своих принципов. Зная о своем муже почти целое ничего, детектив самозабвенно идёт за ним. Не надо поводка, он стал псом похлеще Накахары.       — Я уважаю его отказ. Но от этого ничуть не легче. Отказ... Для отказа нужна была хотя бы взаимность, а её у нас не было. Как и не будет. Эти... — Накахара сильнее сжал кулаки, с усилием выдавливая из себя слова. — Чувства во мне слишком противоречивые. Я не знаю, что с ними делать... Вопреки всему — улыбаешься и забыть его не пытаешься, с его именем столько связано...       С тяжёлым сердцем мафиози смотрит в глаза Коё. В голубых глазах Озаки видит мольбу о помощи. Это отзывается в её душе. Она протягивает к нему руки, пока безмолвно, действуя по велению интуиции.       — Иди сюда, тебе станет немного легче, я обещаю, — у Чуи едва заметно дрогнули зрачки. Невидимая чаша переполнилась, треснув у основания. Он не заставил долго себя ждать, сев ближе к женщине. Коё осторожно обняла его за плечи, кладя свою ладонь на лопатки мафиози. — Расслабь спину и плечи, не сжимай их, — она успокаивающе погладила Накахару по затылку и шее. Сердце у Чуи словно остановилось, пока не стало биться до боли в груди. Озаки не видела, насколько удивлённым было лицо исполнителя, и как наивно он раскрыл рот, пытаясь сделать вдох. — Да, вот так, — её ладонь продолжала гладить парня по спине. — Плачь в голос, если хочешь кричи, тогда ты снова сможешь дышать. Не закрывай эти эмоции в себе, выплесни их, иначе боль никогда не ослабнет.       Чуя застыл. В глазах и носу уже защипало, но из-за всех сил он подавлял в себе желание взвыть. Он шумно втягивал воздух, заглушая свои жалобные и пронзительные всхлипы. Ему не хотелось быть жалким, но кажется, что прошла целая вечность с того момента, как кто-то был настолько к нему добр. Его внезапное послушание могло быть вызвано безысходностью или тем, что он был совершенно разбит, он и сам не знал, но в любом случае, упрямиться сил не осталось. Из глаз уже брызнули слёзы, остановить которые всё же не получилось.       — Это чувство в твоей груди не враг тебе. Может, сейчас ты ненавидишь его, но оно куда важнее, чем тебе кажется, — пальцы девушки нежно коснулись затылка, зарываясь в волосы, перебирая пряди рыжих волос. — Что ты чувствуешь?       — Мне очень больно, — прошептал Чуя, касаясь лбом плеча наставницы. — Так больно, что я предпочёл бы пытки...       Он зажмурился изо всех сил и сжал ладони в кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в кожу. Легче от этого не становилось. Боль не дала вернуть контроль над собой.       — А ещё? Это не всё. Не цепляйся за боль, пропускай её через себя и ищи что-то кроме, — Коё ещё раз нежно провела по его волосам. — Слёзы не должны быть постыдными. Ты долго держался, вынести эту ношу одному крайне тяжело...       Уха девушки коснулся всхлип погромче прежних. Неожиданно мафиози приобнял Озаки, сжимая пальцами мягкую ткань её широкого пояса тёмно-вишнёвого цвета с ромбовидным орнаментом. И в ответ на это действие, Коё прижала Чую ближе, снижая голос почти до воркования на ухо, как обычно успокаивают любящие матери своих детей.       — И ты не один, Чуя-кун. В любви не бывает всё гладко. Но люди должны хотя бы попытаться любить друг друга. Каждый должен рано или поздно узнать, что такое разбитое сердце. Разбитое сердце — хороший знак. Знак того, что ты хотя бы пытался кого-нибудь полюбить... Любые раны затянутся, им только нужно время. Даже сердце способно зажить, продолжая биться ещё целую жизнь. И впереди у тебя тоже, целая жизнь.       Зарывшись лицом в её кимоно, Чуя прислонился ухом к груди Озаки. Стук её сердца, сладковатый аромат от её шелковистых волос, пудровые нотки парфюма женщины. Её пальцы. Тонкие, грациозные, танцующие в его огненно-рыжих прядях. Уже не так больно. Кто-то пережал артерию, кровь перестала бить ключом.       А ещё? Это не всё..              Слёзы больше не обжигали щеки, а ногти не впивались до боли в ладони.       — Тепло...       Вот что нежно обняло парня, притупляя боль, помогая сделать новый вдох, чтобы жить дальше. И жить счастливо настолько, на сколько это возможно.

***

      На экране несколько пропущенных звонков с государственных номеров, одно послание на голосовую почту и краткое СМС-сообщение с текстом "Перезвони мне". Дазай вяло растянулся в постели. В посланиях он видел срочность, но торопиться не хотел. Электронные часы показывали ближе к одиннадцати утра. Время же, прошедшее с последнего звонка превысило три часа. Осаму поворачивается на бок, тыкая пальцем на один из своих контактов, поднося телефон к уху и слушая гудки.       — Дазай, я же просил не звонить на личный номер во время работы.       — Не люблю перезванивать на незнакомые номера, особенно, когда мне звонят так рано.       — Только один человек позволяет себе так безответственно относиться к работе и режиму дня, — детектив слышит уставший выдох. — Напоминаю, что сегодня ещё не выходные и в восемь утра трудоспособное население уже на ногах.       — Да... У меня сегодня незапланированный выходной, — детектив заворачивается в одеяло, переставая парировать над ответами. — Анго, в отличие от меня ты не тратишь время по пустякам. Что-то произошло? Нет, не так. Что-то точно произошло, поэтому ты здесь.       — В ночь произошла атака на японские сервера. Злоумышленник проник в базу данных. Восстанавливая хронологию его действий, мы доказали, что преступник интересовался событиями периодов "Овец", "Общества взаимопомощи", имеющее официальное название «Флаги» и новое время Портовой Мафии. А так же вскрывались все дела, содержащие в себе код эспера Накахары Чуи.       Лёгкое настроение Осаму с утра, как рукой сняло.       — Вас взламывают и вы лишь наблюдаете за тем, какую информацию выводят у вас перед носом?! Анго, в какой момент...       — Всё произошло ровно за три минуты, — перебил колкость Сакагучи. — По минуте на каждое дело.       — И сообщить об этом ты мне решил из-за того, что отделу по делам одаренных было бы проще всего бездоказательно обвинить Достоевского, так как он уже имел виды на отдел, — сказал Дазай, поднимаясь с постели. — Но если бы он хотел что-то узнать лично, то я уверен, Фёдор нашел бы способ не попасться на проникновении в базу данных. Да и, ты же уже в курсе? Его нет дома, я не могу присматривать за ним по твоей просьбе. Плюс, если во всем обвинять только Достоевского, то настоящий злоумышленник скроется. Но я вижу смысл в твоей логике. Винить в сложных преступлениях умных людей достаточно популярно.       — Понимать и знать разные вещи…       — Да. Знает мозг, понимает сознание. Хотя их почему-то объединяют…       — Ты прав, глупо полагать, что во всём замешан лишь один человек... Ты вновь на очень тонком льду, Дазай.       — Я? С чего бы вдруг? — Дазай сомнительно поглядывает на время, которое росло с каждой минутой разговора.— Обо мне ни слова. Предмет интереса только Накахара. И я могу это понять, иногда он славный малый... — детектив заканчивает эту мысль на полуслове. — Это всё. Он не даст себя в обиду, а мне о своей безопасности беспокоиться не стоит.       — Не прошло и полгода с покушения на твою жизнь, а ты говоришь о том, что "не стоит беспокоиться о моей безопасности".       — Да, ведь если что случится... — Дазай таинственно замолкает, придавая голосу более таинственное звучание. Перед его лицом собственная ладонь, со свежим красным следом от сна. Линия судьбы обещает долгую жизнь. Он проводит по ней пальцем, считая отведённые годы — их так много, что кукушке надоест выговаривать предсказание. — Расплата будет велика.       На соседнем конце повисло молчание. Анго нарушил свою идеальную осанку, откидываясь на спинку кресла, с беззвучной мольбой прося кого-то дать ему сил. Дазай широко улыбнулся. Своего он точно добился.       — Не могу разговаривать с тобой, когда ты несерьёзный, — ответил агент. — Просто довожу до твоего сведения то, что возможно тебе следовало бы знать.       — И я крайне тебе за это признателен. Буду держать ухо в остро, а хвост трубой. До связи.       Дазай первым бросает трубку, оставляя свой телефон в теплом гнезде из одеял. Настроение выйти из сети на весь день и начать своё утро не только в обед, но и с прогона чего-то погорячее, чем просто кофе.       Выйдя в коридор, детектив ощущает изменения, которые постигли квартиру за ночь. На первый взгляд не поменялось абсолютно ничего. На то это и первый взгляд, который в большинстве своём, является ошибочным суждением о вещах. И предмет внутренней тревоги шатена, достаточно быстро попал в поле зрения детектива. Дверь в кабинет демона была приоткрыта. И Осаму точно помнит, что закрывал её плотно. Сквозняк бы не изменил её положение. Внутри возрос уровень ликования. Без малейших раздумий Дазай входит внутрь, с запалом хищника осматривая всё то, что успел изучить за время отсутствия Достоевского.       Он ожидал чего угодно. Встретить Федора, сидящим в своём кресле, который, скорее всего, одарил бы его своей снисходительной улыбкой, Дазай ждал любой подставы, заходя внутрь больше с решимостью последнего выжившего, чем с холодным рассудком детектива. И каков же вкус разочарования, когда кабинет демона остался стоять на своем месте. Ни следов драки, ни пропажи чего-то ценного, никаких новых лиц. Только лёгкий беспорядок и пепельница не на месте. Символично, но даже на пыли не осталось каких-либо следов. Но кто-то точно здесь был. Заходил, возможно искал что-то. Пришлось махнуть на всё рукой. У Дазая ещё остался один небольшой секрет, который вот-вот выстрелит, как чеховское ружье. Нужно просто дать немного времени. И хорошенько подготовиться к этому моменту.       — Если моя догадка будет провальной, я ещё вернусь, — сказал шатен вслух, бросая свой короткий взгляд на пепельницу. — И тогда посмотрим, что ты из себя представляешь.

***

      Джаз хорошо сочетается с кофе, коньяком и коктейлями. Кофе не должен быть растворимым, а коктейли – в жестяных банках. Коньяк может быть любым, потому что отпивать из бокала и слегка морщиться – признак его добротности. А ещё, жизнь это тот же джаз, разноплановость тем, многоликость импровизаций. Кофемашина уже разогревалась, ноутбук на кухонном столе уже был готов к работе. Коньяк всегда ждал своего часа в шкафчике над домашним баром. По телевизору, на одном из музыкальных каналов транслировался какой-то фестиваль. Дазай совсем случайно на него наткнулся, но переключать не стал. Фестиваль джазовой музыки, от которой у шатена поднималось настроение, а ноги с удовольствием отбивали слышимые мотивы.       Со временем, после грандиозной свадьбы и нескольких недель в попытках ужиться со своим мужем, Дазай начал приносить свои вещи в их гнездо. Вначале это были мелочи. В доме появилась на одну больше вешалка, затем бритва и комплект немецких лезвий, странный магнитик похожий на краба, несколько рубашек, хорошие кожаные туфли, дорогие часы в фирменной коробке, с отсутствием на них минутной стрелки. Среди как и нужных вещей, так и не нужного барахла, можно было найти много удивительных находок. И одной из таких диковинок стала белая японская кошка, с лапкой в вечном действии приветствия, на белом глянцевом брюшке которой были иероглифы "Благополучие" и "Счастье". Чёрт знает, на какой случай Дазай её взял.       Однажды, просто гуляя по местным улицам-барахолкам, он случайным кадром встречается со своим отражением в маленьких блестящих глазах. Эти черные точки, не больше сантиметра диаметром, таили в себе бо́льшую глубину, чем могло передать обыкновенное цветное стекло. Произошел торг. В первую очередь с самим собой, а лишь потом с продавцом. В обоих случаях Осаму вышел победителем. Манэки-нэко была у него в руках. И тем же вечером раскрыла своё истинное предназначение: привлечение денег, успеха и удачи, во главе одной простой детали — скрытой камеры, разместившейся в левой глазнице. И всего лишь за сущий бесценок!       Кошка гордо стояла возле входа в прихожей, занимая наилучшую позицию — предпоследняя полка при отчёте с потолка. Широкий уровень обзора, неприметность и максимальная гармония с остальными вещами. Прежде чем достать манэки-нэко, Дазай улыбнулся и помахал в камеру. Если кто-то и заходил вчера ночью в квартиру, то этот кто-то не скрылся от бездушных и холодных глаз статуэтки.       Детектив проводит пальцем по гладкой спинке глянцевой кошки, рисуя линию от хвоста до холки, поднимаясь выше по округлой блестящей голове, пока одним неприметным движением не достает один лживый глаз со своей орбиты. Дазай тоже далеко не так прост, каким хочет себя показать. Возможно, он и незнаком даже с половиной от секретов своего демона, как и последний не может быть уверенным в том, что за урчанием и проблеском преданности в коньячно-медовых глазах, не скрывается рычание и только холодный расчёт. Живёт ли Осаму под камерами в квартире своего мужа или нет, таким вопросом он не задавался. Ведь уверенность в том, что Достоевский наблюдает за ним была не единожды доказана. И каким образом эспер предпочитает проводить слежку не очень-то и интересовало шатена.       Поставив чашку и нажав кнопку на кофемашине, Дазай ногой достает стул из-под стола, садясь и открывая ноутбук. Он вставляет в него провод и соединяет его с маленькой камерой. Появилась целая панель управления, с датами и временем записи. Пролистав предложенное меню, детектив шагает в прошедшую ночь, ускоряя видео в несколько раз, начиная смотреть с трёх часов. Именно в это время он заснул, став максимально беззащитным даже для собственной квартиры. И именно с этого времени, по всем старым преданиям, нечисть навещает людей.       И вот он. Предрассветный час. Камера фиксирует белокурую голову, крайне знакомой физиономии. Дазай видел этого человека у себя на свадьбе. Гоголь разворачивается лицом к камере, но по его взгляду понятно, что он и не задумывается о слежке. И с разворотом, в ночном госте своей обители, детектив узнаёт и водителя, встретившего и подвёзшего его домой в день поножовщины.       По кухне разнёсся аромат свежего сваренного кофе, а машинка ласково прозвенела, оповещая о готовности напитка.       Николай входит в кадр не со стороны двери. Дазай сложил руки замком, продолжая наблюдение. Если не через парадный вход, то следовательно, входная дверь за всю ночь так и не была использована. А значит, к нему могли попасть либо через окно, либо использовав способность к перемещению. Осаму наклонился ближе к монитору. Упущение маленьких приборов для слежки состоит в том, что своими размерами они компенсируют отсутствие дополнительных функций. В случае манэки-нэко, камера вела запись в чёрно-белом цвете и не записывала звук. А ведь Николай о чём-то говорил, поднимая что-то с пола, рассматривая это в своих руках, отчего-то удивляясь и негодуя из-за находки.       И вот, в кадр входит Достоевский. Дазай не сдерживает улыбки, наблюдая за супругом, который что-то поясняет, пряча в нагрудный карман найденное Гоголем письмо. И даже Фёдор ни разу не просмотрел в камеру. Играет ли он?Например, злой и жестокий человек может притвориться добрым семьянином, любящим детей, так может и бездушный натянет маску обожания... Или действительно не осведомлён, что шатен ведёт грязную игру. Дазай ставит запись на паузу. Две фигуры застыли в моменте. Детектив идёт за кофе, забирая чашку к себе за стол. Это будет очередной одинокий завтрак, но на этот раз главная цель и любимый муж хотя бы перед глазами.       Перед глазами..       Дазай увеличивает изображение. У Достоевского не хватает одной важной детали, над которой тот потратил уйму времени и сил. На его безымянном пальце больше нет обручального кольца. Кольца, стоимостью в целое состояние, по своей уникальности неповторимого во всем мире. Но... Одновременно это действует как холодный душ, глоток свежего зимнего воздуха. И что-то щекотит в области лопаток. Обручальное кольцо — это не кольцо всевластия и не кандалы, призванные удержать друг друга, так стоит ли придавать ему больше смысла, чем оно в себе несёт?       — Вот это номер, — Дазай ускоряет видео, наблюдая за тем, как за взмахом пальто Достоевский и его спутник растворяются в темноте. — Что-то не сходится. Сначала ударь, потом подавай голос, как завещал Киплинг.       Осаму посмотрел на своё кольцо. Удивительно, что именно детектив безоговорочно носил его, иногда даже специально заостряя внимание окружающих на своём положении. И в этот же момент детектив вспоминает пепельницу. Курил ли когда-нибудь Фёдор? За всё время совместной жизни, Дазай не заставал его даже за символическим раскуриванием трубки, сигар и подавно в доме не водилось. И зачем же она тогда Достоевскому? Память? Трофей? Вещь для отвода глаз?       Он сорвался в кабинет супруга, с треском двери оказываясь внутри, поднимая со стола пепельницу. Черная, матовая, по следам никогда не использованная по назначению. То ли из стекла, то ли из эмали, достаточно лёгкая и умещается в одной руке. Дазай постучал по дну. Звук был глухой, распределялся неравномерно, словно, мог скрывать в себе дополнительную полость.       — Иногда я думаю, что ты заставляешь меня делать крайне странные вещи, — Он сжимает в руке драгоценный хрусталь. И врезаются в пальцы острые углы пепельницы. — Но возможно, именно это и нравится мне в твоём поведении.       Дазай разворачивается к стене и швыряет в неё пепельницу. Она разбивается, разлетаясь осколками, как фейерверк в новогоднюю ночь. Конечно, можно было найти менее варварский способ для получения ответов, но получить желаемое хотелось прямо сейчас, в этот самый момент. Детектив подходит к стене. Проводит рукой по осколкам стекла... Он раздвигает их, проводя пальцами по острой поверхности, случайно царапая кожу. Тонкая линия на пальце, выступающий алый бисер крови.       По хрустальным соцветиям, с нежными рубиновыми каплями, под самым большим осколком, лежало кольцо. Точно такое же, какое ныне было у детектива. Дазай берёт его пальцами, заглядывая внутрь, рассматривая кабинет супруга сквозь маленький диаметр колечка.       — Что же ты от меня хочешь, если отказываешься от своей главной заслуги, — Осаму сжимает руку с кольцом в кулак. — Уйти ведь легче всего... Эх, — шатен выдыхает, облокачиваясь на стол. — Только показываешь свое брюхо хищнику, только перестаёшь брыкаться, как уже и не нужен. Хм...Откуда у тебя столько черт, что так схожи с моими...       А на кухонном столе уже стынет кофе, пока дым сигареты тихонько вьётся вверх. Детектив зажёг одну сигарету чисто для запаха, чтобы с нотками крепкого табака глубоко уйти в собственные мысли, продолжая играть с обручальным кольцом.

***

« Привет-привет! Нет времени объяснять, но с этого дня твоя жизнь находится под угрозой! Бабах! И всё, тебя больше нет. Не очень приятно, когда наверное ты перестаёшь существовать, обычно сердца холодные и не бьются, но чёрт его! Ты мне очень нужен, но ты в не милости у моего дорогого друга. Поэтому с этого дня я буду тебе помогать. Двойная игра! Тебе следует мне довериться. Сегодня можешь спать спокойно, ведь никто не знает, что может произойти завтра:) »

      — Что за... — Чуя сорвал приклеенную к его двери бумажку, читая послание, рассматривая на обратном стороне чей-то рисунок, на котором был изображён жест "victori" и дружелюбный подмигивающий смайлик. — Мать его хуйня здесь происходит?