Fyodor's Brilliant Plan

      — Мистер Джеймс Бартон?       Мужчина приоткрыл дверь на расстояние дверной цепочки и окинул незнакомца на пороге критическим взглядом. Перед ним не совсем идеал высокого привлекательного брюнета, но всё же куда ближе к нему, ведь человек перед ним мягко улыбался рядом белоснежных зубов. Стоящий на пороге явно обладал недюжинной харизмой. В классическом чёрном пальто, выглаженных по стрелкам брюках, в выглядывающем из-под ворота клетчатом жилете и чёрной кожаной обуви, он выглядел максимально официально, а берет с острым козырьком таинственно прикрывал его глаза и лоб.       — Я обращаюсь к мистеру Джеймсу Бартону? — повторил голос. — В народе его называют большой J, ведь не каждый приберет к своим рукам больше половины всего Чайна-тауна и сплетёт среди её звеньев паутину нарко-трафика.       — Это я, — кивнул он, и вначале неуверенно, отчего-то струсив, а затем с напускной грубостью гаркнул. — А ты кто? Пошёл вон! Я не жду гостей в такой поздний час.       Незнакомец достал удостоверение с полицейским значком.       — Инспектор Доротан, Йокогама, — аметистовые глаза блеснули. — Можно с вами поговорить?       Джеймс резко вздохнул, прикрыв рот рукой. Сказал что-то компрометирующее? Или… Неужели что-то случилось с… Нет, к нему вряд ли тогда бы пришли. Совсем недавно он заплатил почти всему полицейскому участку, покупая молчание со стороны закона. Не могло же быть…       — Что случилось? — его сердце бешено забилось. — Что-то с Орсеном..?       — Ваш старый адвокат вышел в отставку, — брюнет внимательно осматривает обстановку. — Нет, нет, все в порядке, не волнуйтесь, — ободряюще улыбнулся он. — Ушел на заслуженный покой. Мэриленд отличное место чтобы встретить свою старость.       — Как?! Почему не предупредили?! — мужчина ударил мясистым кулаком по двери. — Уроды! Я заплатил херову тучу денег, чтобы прокормить этих шелудивых псов! Ты! — Джеймс резко приковывает свой взгляд на некого Доротона. — Пришёл за место Орсена? Хер тебе! Ты не получишь с меня ни цента!       — Не стоит так кичиться, можно зайти? Займет всего пару минут, — голос Фёдора сочится холодной уверенностью, что обезоруживает Бартона. Его он прочитал с первых же секунд. Ничего не представляющий, жалкий, ничтожный человек, нечестно наживший свое состояние, заплывший жиром и готовый в ногах валяться у таких же набитых деньгами тюфяков, лишь бы с их барского стола упала хоть крошка. Вцепившись в косяк, Джеймс все же прислушивается к словам инспектора. — Анонимно в полицейский участок поступил донос, что это именно вы стали спонсором покушения на детектива из Вооруженного Агентства Дазая Осаму. Но я пришел исправить это недоразумение. Больше некому за вас поручиться. Вы же не хотите сгнить за решёткой?       Джеймс побледнел. Седина его кустистых бровей в какой-то момент стала почти серебряной. Однако, с последними словами мужчины, якудза облегченно выдохнул, опуская руку. Ещё немного и его бы точно схватил инфаркт.       — Вы меня напугали, — пожаловался он, снимая цепочку и распахивая дверь. — Проходите внутрь.       Он отступил назад, позволяя инспектору войти в узкий коридор, а затем последовал за ним в гостиную. Гость присел на жалобно скрипнувший диван, тут же утонув в его коварной глубине.       — Пхах, — Бартон едва удержался от улыбки, заметив выражение его лица, — инспектор явно был не в восторге от своей нелепой позы. — Пружины совсем никуда не годятся, и я рассчитываю заменить их, как только заключу новую сделку. Хотя, — якудза оглядывает свою безвкусно обставленную безделушками гостиную. — И так дорого-богато. Ты сидишь на диване из палисандра, я отдал за него крупную сумму в своё время… Орсен посвятил тебя в дела моего бизнеса?       Фёдор осматривает пошлый и вульгарный лоск комнаты. Странные чучела, возможно краснокнижных зверей, шкура полярного медведя, в некоторых местах совсем поредевшая, нелепая позолота на всём, что только может стоять или висеть, ужасный портрет хозяина квартиры, во всю стену писанный маслом, несколько кресел, а также открытая бутылка бренди на кофейном столике и небольшой, уже опустошенный зип-пакет, на котором лежала платиновая карта, сохранившая на себе белые отпечатки пальцев. Фёдор выбрал прекрасное время для своего визита.       — Не волнуйтесь, я профессионал своего дела, — натянуто улыбнулся эспер и передвинулся на край сиденья. Достав блокнот из внутреннего кармана, Достоевский внезапно закашлялся. — Простите. Чашечка чая вас не затруднит? — его улыбка стала просящей. — В свою очередь, сегодня я предоставлю вам поистине ценную информацию.       Джеймс замешкался. Не в его политике угождать убогим недорослям, не постигшим его высот. Однако, фигура перед ним кардинально отличалась от приземистого и знакомого Орсена, с которым Джеймс заключил сделку ещё двадцать пять лет тому назад. Сегодня же ему уже под пятьдесят и он криминальный авторитет, хотя, в воспоминаниях, Бартон ещё как вчера молод и зелен, продолжает лакать бренди и иногда курить травку, каждый вторник нанимая себе новую проститутку… Его гость снова нарочито закашлялся, и Джеймс выдохнул. Если ему сейчас не помогут, то уже завтра за ним приедут и загребут в места не столь отдаленные, а с таким раскладом, он не успеет обналичить свои сбережения и первым же рейсом улететь в Америку. Хвост горит.       — Я поставлю чайник.       Джеймс направился на кухню, чувствуя явное облегчение. Почему-то находясь рядом с этим инспектором из Йокогамы, Бартон ощущал себя ничтожеством, мелким травоядным, зашедшим на территорию хищника, гуляя на ней до тех пор, пока ему это разрешено. Кожа шла ходуном от мурашек, стоило темным глазам задержаться на его теле чуть дольше. Дело ли в том, что его гость выглядит статно, хоть и слишком просто, пока J расхаживает в старом, сальном и грубо запахнутом халате? Джеймс был задирой по натуре, мог завестись с полуслова и сразу схватиться за пистолет, стреляя без разбора, не прибегая к словам. Но когда у него за спиной оказывается Фёдор — безоружный, слишком спокойный и тихий — он немного нервничает.       — Вы настолько богаты, а прислугу так и не наняли? — этот вопрос… Как стало быть удачно он всплыл в голове демона.       — Горничная в отъезде, — пожимает плечами якудза. Это его дом. И здесь он всему хозяин. Ему решать, скольких тянуть на своей шее. — Ненавижу, когда в доме много прислуги. Ходят, подслушивают, подсматривают, как блядские крысы…       Открыв шкафчик, Джеймс потянулся за кружками, но затем задумался. Целую кружку горячего чая можно было пить долго, да и его новый консультант явно не торопился вытаскивать его из дерьма. Задумчиво хмыкнув, Бартон достаёт византийский сервиз с синим расписным орнаментом. Даже в мелочах он покажет свой статус.       Когда чай был готов, Джеймс отнес его в гостиную, поставив на журнальный столик. Гость поблагодарил, но снова с надеждой улыбнулся, прежде чем хозяин дома успел присесть.       — Слышал, вы любитель раскурить пару-тройку сигар, во время решения особо важных дел.       — Орсен не переносил табака.       — Вы можете закурить, — Достоевский устраивается удобнее, рассматривая поднос с двумя чашками. — У вас глаза бегают от паники. Успокойтесь, мистер Джеймс. Я не против курения.       — А ты славный малый, — с долей веселья гогочет Бартон, подрываясь с места и скрываясь в спальне. — Мы точно сработаемся.       Курение сигар — это неспешное, почти сакральное действо, давно переставшее быть просто бытовой привычкой. Сигара подчёркивает и проявляет стиль своего владельца, ассоциируется с образами роскоши, богатства, успешности. Джеймс курил Cohiba. Кубинский бренд, начинавший свой путь в 60-х годах прошлого века как небольшая фабрика, производившая сигары персонально для Фиделя Кастро и руководящей верхушки компартии страны. И уже долгие тридцать с хвостиком лет, он не изменял старой традиции и любимому бренду.       — Так в чем же дело? — поинтересовался Джеймс, устраиваясь на «безопасной» части дивана с чашкой в руках и одновременно делая затяжку.       Достоевский всё еще помешивал свой чай, ритмично нарочно позвякивая ложечкой о фарфоровые стенки.        — Для начала хотелось бы уточнить вот что. С какой целью планировалось покушение? — поинтересовался инспектор, наконец отложив ложку. — Нашелся свидетель, а после и сам раненый детектив заявил о том, что к делу был причастен Достоевский.       — Вырвать язык поганцу…       — Исполнитель был застрелен во время задания. Выстрел был совершен со стороны здания музея. Наёмник скончался на месте.       — Серьезно? — уточнил Джеймс, заинтересованно подавшись вперед. Это было уже интригующе. А если ему удастся выяснить какие-нибудь подробности, то позднее эту новость можно будет приятно посмаковать за вином. Однако, его вопрос вызвал у Достоевского недовольную гримасу.       — Будь всё не серьезно, меня бы здесь не было.       — Так ему и надо, псу собачья смерть, — якудза выдыхает облако дыма в сторону. — Достоевский? Да в прессе мелькнуло, что гад этот вышел за мужчину, а у меня на него… Личное. Зуб точу. Потому что у него ко мне… Такое же личное, наверное.       — Не думаю, что у такого человека, может быть что-то к вам личное.       — А тебе то по чём знать?       — Верно, с чего бы мне так думать, — Достоевский делает глоток чая. — Вы безусловно правы, мистер Бартон. Однако, вы так и не сказали основной мотив для покушения. Чем больше я буду знать, тем легче вам будет избежать правосудия.       — Он прибрал к своим рукам один из активов, на который я положил глаз, — Джеймс откладывает сигарету, беря в руки чашку. — Забрал из-под носа, урод. Показал, почти вручил в руки и резко забрал, — пальцы якудза сильнее сжали фарфор, а вена на руке особенно напрягалась. — Как грёбаного ребенка меня обвел. Ненавижу его. Из-за него я до сих пор торчу в этой дыре.       — Ужасно. Не переживайте, мы расправимся и с ним.       Достоевский ставит чашку обратно на поднос, отряхивая незаметные пылинки с края своего пальто. Взгляд Джеймса поневоле переместился на его грудь. Уж слишком инспектор показался ему худым, как для того, кто представляет себя профессионалом. Вспомнить только старину Орсена и его пивной живот нажитый за долгие годы их партнёрства.       — Ещё момент, — Джеймс вздрагивает, почему-то на мгновение теряя нить разговора. Он делает разом два глотка чая, стараясь создать вокруг себя невозмутимый вид. — Как я мог заметить, вы лично никогда не видели Достоевского, даже не имеете ни малейшей наводки и его описания.       — Не видел, да и плевать. А увидел бы, пристрелил на месте, — Джеймс косится в сторону кофейного столика и бренди. За ними на стене висело охотничье ружье. — Нет дела, когда нет тела. А с трупами переговоров не ведут. Мертвецы не рассказывают сказок.       — Если бы желание убить и возможность убить всегда совпадали, все бы свои проблемы вы решали именно таким путем?       — Выживает сильнейший. В здравом уме никто не сунется ко мне в одиночку, тем более не будет строить планов как расквитаться со мной.       — Доверяете своим людям? — спрашивает Фёдор. — У вас целый штат, всем ли вы верите?       — А что, есть подозрения? — вновь напрягся мужчина. — Кто?       — Никто не отменял притворства и мятежа. Например, злой и жестокий человек может притвориться добрым семьянином, любящим детей, — Достоевский облизывает нижнюю губу. — А добрый друг пришедший с миром может таить кинжал за спиной.       Он замолчал, выразительно поглядывая на своего собеседника, однако, Джеймс еле сдержал смех.       — О, можете не стесняться, вижу вас это веселит. Никогда не думали о таком раскладе?       — Только дураки сомневаются в нанятых людях. Кому нужна вражда, когда я всё могу купить за деньги? — Бартон затягивается, набирая полные лёгкие терпкого дыма. — Именно за деньги решают проблемы мирового господства. Да, киллера застрелили во время работы. Да нахер он был нужен? Одним больше, одним меньше. Только его аванс чуть не сделал меня банкротом, а тот даже не прикончил подстилку того уёбка.       — Проблема многих жертв заключается в том, что они думают, что никогда не видели и не были знакомы со своими убийцами, — Бартону потребовалось несколько мгновений, чтобы снова сосредоточиться на разговоре. — И то, что ни один убийца не знает, кто будет стоять за его жертвой. Знаете, общественность подозревает вас не только в участии в деле Дазая Осаму. Поэтому я считаю, что оставаться в Йокогаме вам больше не следует.       Джеймс поёжился и допил остатки своего чая. Этот разговор нравился ему всё меньше и меньше.       — Стоит уехать? Но куда?!       — Что-то вроде того, — улыбнулся Достоевский. — Мэриленд.       — Мэриленд?!       — Составите компанию вашему прошлому адвокату.       Якудза наклонился вперед, теперь выглядя обеспокоенным.       — С вами все в порядке, мистер Джеймс Бартон? — ванильно звучат слова эспера. — Вы как-то побледнели.       Мужчина заморгал, пытаясь сосредоточиться.       — Все хорошо. Просто устал: выдалась долгая неделя.       — Мы уже почти закончили, — тут же обнадёжил инспектор. — Последний вопрос: у вас есть друг или соседи, которые регулярно вас проведывают? Это важно, учитывая, что я постараюсь вывести вас из страны.       Бартон покачал головой.       — Нет, я не очень близок с соседями, мне полностью безразличны судьбы этих отщепенцев, — он нахмурился. — Но раз уж вы все это мне сообщили, то, стоит быть, вы думаете, что кто-нибудь меня заложит?       — Я вполне в этом убежден, — ответил Фёдор, закрывая блокнот и пряча ручку. — Не зря я упомянул про общественность, кто знает, сколько среди них ваших недоброжелателей?       Внезапный зевок был для мистера Бартона полной неожиданностью, и он торопливо прикрыл рот рукой.       — О, простите. Скорее всего, мне стоит лечь пораньше. Мне же пока не о чем волноваться, сейчас же еще суббота? Воскресенье… С первым же самолётом свалю отсюда!       Он нервно засмеялся, гадая, не выглядит ли это неуместно. Что-то внутри дало странный сигнал. Капкан захлопнулся. И зверь уже в ловушке.       — Разумеется, — согласился Достоевский, странно посмотрев на него. — Pereat mundus et fiat justicia*.       Джеймс весь покрылся пятнами и покраснел. Он было потянулся, чтобы поставить чашку на стол, но с удивлением услышал, что та задребезжала на блюдце. Этот разговор оказался весьма неприятным. Да и сосредоточить свое внимание на чем-либо показалось непосильной задачей. Инспектор перехватил у него чашку и осторожно поставил на стол.       — Последний вопрос, если вы не против.       Джеймс озадаченно посмотрел на него, гадая, почему его голос звучал так издалека, если на самом деле он придвинулся ближе.       — Сколько времени пройдет, прежде чем кто-нибудь заметит ваше отсутствие?

***

      Художественная лавка на окраине шумного проспекта всегда полна изысканных картин на европейский лад. Японского творчества также много, но размеренные мазки кистей великих иностранных художников особенно цепляют взгляд. В основном лишь списки и копии оригиналов, хранящихся где-то за границей и стоящих порой целое состояние, но простым людям это не важно — они приходят сюда лишь поглазеть. Как и Дазай Осаму, неподвижно застывший снаружи у витрины. Витрина эта неизменно увешана множеством миниатюр в позолоченных рамках, и картинка с двумя юными и совершенно голыми ангелами, грациозно сидящими под пышным кустом роз — его особенный фаворит.       Над краем уха бесперебойно жужжит вереница новостей, доносящихся из соседней лавки. Что-то о валюте, местных достижениях, о подъёме акций в известном банке, предупреждение о скором похолодании… А эти ангелы перед ним такие все… Изящные, хрупкие, нежные. Так трепетно обнимают друг друга, так загадочно смотрят своими голубыми глазами, так невинно улыбаются. Есть в этой белокурой непорочности что-то особенное, что волнует его, как гостя у этой витрины… Оповещение о смерти.       Дазай прерывается от любования, оборачиваясь на бегущую внизу экрана строку. Пока вещание телеканала сумбурно шло, Дазай читал:

« Сегодняшним воскресным утром было найдено тело наркобарона и якудза Джеймса Бартона, заключавшего все свои сделки под кодовым именем J. Мужчина скончался внезапно и непредвиденно, судмедэксперты работают над временем заключения смерти и тщательно ищут причину его кончины.»

      Дальше на экран вывели фотографии нескольких подельников барона, среди которых… Застыв всем существом, на миг потерявший дар речи, Дазай узнаёт своего неудавшегося киллера. Плохо зажившая рана на бедре откликнулась глухой болью. Детектив поднимет свои глаза к небу. Светлеют тяжёлые от влаги кучевые облака.       Два дня назад, Фёдор оставил записку, завещая Дазаю не скучать, пока он временно уедет из Йокогамы, по не оглашенным вслух делам. Ещё в тот момент, Осаму приметил подозрительную спешку своего мужа, но решил промолчать. Да и записка на первый взгляд, была самая обыкновенная. Подумаешь, не сказал лично, а оставил свой росчерк. Ничего, что могло бы зацепить взгляд… Если только её не перевернуть, читая небольшую приписку карандашом.

«Что угодно, что не навредит тебе — я сделаю.»

      Одно предложение, простой серый грифель на бумаге, 33 буквы, не включая знаков. Дазай верит этим совершенно непонятным ему словам вчера, но… Сегодня это уже не всего лишь слова. Сердце, которое упрямо отказывалось признавать восхищенный трепет перед природным совершенством какого-то поганого эспера, взявшего его шантажом всё же… Неожиданное осознание. Всё его существо воодушевлённо содрогалось под громкоголосым эхом некого неописуемого и очень сильного чувства. Это всё могло быть просто позорно блаженным сном, но, увы, как бы хороша ни была реальность, у неё всегда найдётся изъян. Это её главное правило. И сейчас изъян — компромат ещё у Фёдора. А Дазай с поражением испытывает что-то большее, чем интерес к тому, кто всё ещё считается его потенциальным врагом.