Fyodor's Brilliant Plan

      Трудно дышать.       Что-то словно схватило за ногу и тащит на морское дно, чтобы утопить в кипящей пене, навсегда заточив детектива в тьме непроглядной толщи воды. Всё было проклято в этой среде, всё ходило ощупью в мраке безнадежности и отчаянья, который окутывал его. Эти ощущения детектив ни с чем не спутает.       Вдох.       А всё же, Дазай ещё когда-то тешил себя мыслями об уходе с этой бренной и обетованной земли. И уйти из жизни именно таким образом звучит уже не так плохо, если и выбор то невелик...Правда, что он здесь забыл?       Выдох.       Перед ним, высоко на горе, в гуще деревьев, стоял двухэтажный старокирпичный дом. Казалось, что у него несколько крыш и много дымовых труб. Большая полукруглая веранда, огороженная барьером из белых каменных столбиков, разделяла дом на две равные части. Над верандой возвышался мезонин с двумя окнами по бокам и нишей посередине. К дому, пересекая сад, вела широкая аллея, в начале ровная, земляная, затем в виде отлогих каменных ступеней, постепенно образующих каменную лестницу, двумя крыльями огибающую веранду.       Дазай оглядывается по сторонам. В лёгких больше не чувствуется воды, а старые раны не болят от соли. В нос ударяет едкий запах полыни.       — Интересно... — шатен делает уверенный шаг по глинистой почве, продвигаясь ближе к постройке. — Заброшено?       Действительно, усадьба казалась заброшенной. Сад зарос. Скамейки вдоль аллей были сломаны, большая гипсовая ваза на клумбе разбита, пруд затянулся ядовито-зелёной тиной. Всё было мертво, безжизненно, мрачно. Перед порогом и вовсе валялись остатки какой-то птицы, что разлагалась возле главного входа. Многообещающее зрелище.       Старый дом стоял прямо перед ним. Штукатурка на нём местами облупилась, оттуда торчали полосы дранки и клочья пакли. Разбитые стекла в окнах были заменены фанерой, обрезанной простой пилой, с неровными краями и кое-как прибитой. Иные окна и вовсе были заколочены досками, разными по размеру и толщине. Изнутри комнат веяло прохладой. Солнце просачивалось через зияющие дыры в крыше.       — Оно могло быть прекрасным местом для летнего отдыха, — размышляет вслух Осаму, перешагивая через провалившийся пол вглубь дома. Заходящее солнце обласкало его полуразрушенный фасад. — Мрачно, грязно и бедно. Как в старые добрые времена..       Затхлый запах трухлявых брёвен, сгнивших досок ударил в нос. Пахло мышами, прелой соломой, протухшей мучной пылью. Нет, Дазай провел своё детство не с золотой ложкой во рту, но настолько тяжёлых времён на своей памяти он вспомнить не может. Да и в целом, в недра своих сакральных воспоминаний детектив заходит крайне редко, в основном решая обходить эту степь.       Дом был пуст. Никакой мебели, не считая темного, похожего на склеп буфета и ржавых конструкций коек. Много пыли, свисающие комья паутины с потолка, осколки возле резных деревянных окон, земля, детские рисунки, втоптанные в грязь и выцветшие на солнце. Здесь определенного когда-то жили люди. И когда-то они покинули это место, оставляя при нём же и все свои воспоминания.       Дазай подходит к темному, грубо разбитому зеркалу. И отражение детектива разбито и расчерчено полосами как стекло. Где-то вместо кусочков зияли черные дыры. Один такой осколок отсутствовал в области сердца. Его рука ложится на пыльную раму, проводя по резной деревянной поверхности, оставляя на своем пальце слой вековой пыли. Взгляд Осаму падает на самую большую трещину, словно кто-то с яростью ударил по зеркалу, пытаясь избавиться от чего-то.       Он смотрит в свои-чужие-глаза, не узнавая в облике ни себя, ни врага. Этот человек — часть самого Осаму, но другая, живущая отдельно. Они разные, хотя, в виду обстоятельств, теперь дышат тихо. Вместе. Почти одновременно. Детектив задерживает воздух в груди на полсекунды дольше. Он знает, что Дазай по ту сторону стекла смотрит прямо на него.       — Почему я не могу его убить?       Где-то вдалеке на что-то твёрдое падает тяжёлая капля, но они находятся в тёмном месте, где нет ничего, кроме них самих. Чистый чёрный цвет, стены, до которых не дойти, и пол, которого не коснуться. Так сейчас выглядит мир второго Дазая.       — Убить кого?       Вопрос уходит в пустоту.       — Потому что сейчас Фёдор не враг.       Вторая капля. Реплика тянет руки к своему оригиналу. Осаму не сопротивляется.       — Я разорвал страницы, уничтожил его прежнего, и твой мир чист, но... Но это не значит, что угрозы нет. Книга ведь существует везде? Но не везде найдена. Значит, если...Фёдор её получит...       Тишина.       На Дазая смотрят дикие и отчаянные глаза. В голове вспышками мелькает силуэт молодого человека с бледной кожей и длинными волосами в два цвета. И что-то ещё... Почему Осаму одет в белое? Почему вокруг тела, а их груди скрывают бронежилеты? Откуда в небесах, так высоко, взялось помещение? Он не видел ничего подобного.       Веки тяжело смыкаются под прикосновением своей-чужой руки. Пальцы словно просочились сквозь стекло, словно его никогда между ними и не существовало.       — Он будет инструментом... — Дазай выдыхает и чувствует слабость. Он — копия, маленькая, списанная с оригинала фигурка, всего лишь обстоятельство, возможная ветвь, другой конец. И Дазай в старом доме чувствует, что конец первого близок. — И сам принесёт книгу.       Детектив верит. Он верит. Верит, хотя и не знает, о чем так грустно ему вещает он сам. Верит, потому что видит стоящего перед собой абсолютно несчастным, и на ладонях осталось тёплое чувство крови. Чужой, своей, смешанной в безумный коктейль. По коже течёт быстро, горячо, по худому лицу на шею, пачкает бинты, проникает под них, как правда — под само существо детектива, вонзается, голодным зверем выжирает внутренности, впитывается в плоть.       — Ты умираешь, — Выдает страшную догадку детектив.       — Мы умираем. Просыпайся.       Мягкий диван послушно проминается, когда детектив вяло усаживается на него, наконец просыпаясь. Через открытое окно проникает уличная возня, но, словно отличаясь от себя обычной, кажется нервной и рваной. Пахнет весной, молотым кофе и городом. Осаму сам за собой не замечает, как ведёт по шее, ощущая тепло. Конечно, в нём, в этом теле, бьётся жизнь. Всего лишь жизнь, но кончики пальцев ищут не доказательство реальности — он щупает, ищет кровь. И не находит.       — Дазай!       Нет, это тоже сон.       — Быстрее сюда! Надо задержать убийцу! «Что происходит... — шатен готов поклясться, его окружают знакомые стены агентства, что голос зовущий его с улицы, никто иной, как Куникида. Но это не его мир. Он где-то, где его не ждали. Но кто-то очень хочет, чтобы он продолжал смотреть. — Надо идти.»       Ах, мир умеет так выразительно рыдать. Как мать, лишившаяся своего первенца. Как случайный детоубийца, чью ошибку можно записать на счёт бога...Случайный? Маршрут один. По ступеням вниз и на крыльцо, перебежав проспект остановиться перед...Перед детским трупом сидит мужчина, в чьё существование поверить труднее, чем в свою суть. Беспомощен, испуган и сломлен зеваками, обступившими его, сужая кольцо, не давая даже шанса на побег. Осаму смеет себе верить. Ведь перед ним, по локоть в крови, еле держась на ватных ногах, стоял Достоевский. Сам Достоевский. Осаму верит себе, потому что глаза не врут. Это он.       Но это не его Фёдор. Мгновения плывут в голове с невероятной скоростью. Такой Достоевский для него очарователен. В нем нет кукольной маски и хладнокровия под кожей. Очаровательно, невероятно очаровательно. Хоть здесь он и прилюдный убийца маленькой девочки.       Реальность обрывается. Дух Дазая проходит сквозь его новое тело. Он вновь становится серым наблюдателем со стороны, не меняя ход этой истории.       — Боюсь, вам и нечего сказать, кроме этой сырой правды, Фёдор-кун. Не против, если буду так обращаться, впрочем...       Пальцы ложатся на подбородок, взгляд упирается куда-то за спину Достоевского. Взгляд нового Дазая вновь смотрит на детектива, словно где-то там, с помощью его фигуры можно получить ответ на свои размышления. У них один голос. Но разные взгляды.       — Можете соврать о своих воспоминаниях, хотя мне сообщили, что у вас может быть реальная амнезия, но когда они станут искать на вас информацию, то это раскроется и только глубже вас утопит, если будет ошибка. Можете молчать, но отказ от сотрудничества также будет записан на ваш счёт... Значит, Фёдор-кун, вам всё-таки ничего не остаётся! Правда и только правда.       — Отойди от зеркала, Дазай.       До боли знакомый голос. Кто-то кладёт свою руку на плечо детектива и разворачивает к себе.       — Одасаку... — пораженный увиденным, Дазай не сразу находит слова. На него с добрым огнём смотрят теплые, почти родные глаза. В груди закололо.       — Тебе не стоит оставаться здесь, — рука Оды Сакуноске плавно переходит с плеча на предплечье, мягко похлопывая Дазая. — Пойдём, Дазай.       — Опять сон? Ода... Почему теперь ты... — Осаму не перечит. Легче идти за старым другом, чем самому бродить по старому и сгнившему дому. Всё же, хоть где-то, его лучший друг ещё жив.       — Сон? Вот как ты это видишь, — кареглазый хмыкает. — Это не совсем сон, Дазай. То, что ты сегодня увидел где-то абсолютно реально.       — И ты реален?       — И я.       — Параллельные миры?       — Ты быстро схватываешь. Да, их можно назвать и так. Но было бы славно, если ты забыл всё то, что смог увидеть.       — Если я вижу то, что существует где-то за пределами, значит ли это, что я умер? Наблюдать за собой со стороны не относится к признакам здорового человека.       — Это пограничье, Дазай. Здесь нет смысла, времени...Тут не действуют правила и законы, — Ода не оборачивается. Его уверенные шаги поскрипывают на сгнивших досках. — Ты не умер. Но что-то атаковало твоё сознание, выдёргивая тебя при жизни на запретную территорию. Другими словами, сейчас ты сражаешься. Сражаешься с тем, что поражает твой мозг. Тебе надо проснуться.       — Может не стоит?       Сакуноске останавливается возле порога. Солнце бросало кровавые тени на пол, уродливо вытягивая их к ногам детектива. Ода словно светился. За ним был свет, правда и будущее, пока за Дазаем тьма и разруха.       — Нет. Здесь я тоже погибну. И ты не обретёшь счастья.       — Ода..? Ода!       Дазай делает резкий шаг, стараясь схватить мужчину за руку. Тщетно. Поздно. Он не успел. Вместо этого перед собой он видит погасшие глаза цвета настоявшейся вишни. Глаза Оды — Дазай видел их каждый раз, когда закрывал свои. Но рядом с ним мелькнуло что-то, что напомнило кусочек весеннего неба, украшенного медным огнем по краям. Чуя... Выражение его лица, осознание того, что он потерпел неудачу, было написано на нем перед смертью. Они оба закончили свою жизнь в муках. И Дазай ничего не сделал.       Его друзья умерли у него на глазах. По какому-то особо жестокому повороту судьбы Дазаю не позволили последовать за ними.       Вдох.       Дазай подрывается со своего места. Сердце бьётся так сильно, что трещат ребра. На лбу выступила испарина. Грудь горит. Под пальцами детектива крепко сжимаются простыни. Дазай глубоко дышит, встречаясь с вымученным взглядом аметистовых глаз. На какое-то мгновение, пока лицо Достоевского не покрылось привычной маской, Дазай прочёл облегчение в его взгляде. Демон волновался?       — Как самочувствие? — Дазай прикрывает глаза, улыбаясь глупой улыбкой. Кто бы знал, что шатен будет так рад слышать голос Фёдора по пробуждению. — Кошмары?       — Вроде того.       — Ты вздрагивал и стонал.       Выражение на лице Фёдора сменилось с «боязно, но любопытно» на «я врач, мне можно доверить всё». Однако, посвящать супруга в свои сны Осаму не рвался.       — Я не помню ничего за минувший вечер...Голова раскалывается, — шатен морщится, откидывая одеяло, замечая необычные бинты на своей ноге. — Это... Оригинально, бесспорно... Творческий подход?       Слова подбираются с трудом. В голове ещё не развеялся туман, да и мысли были схожими на студнеобразную кашу. Но зрение врать не станет. Дазай проводит пальцем по бинтам, вышитым по краю золотой нитью. Выглядит удивительно.       — В Японии разбитую посуду часто склеивают, заполняя трещины золотом, — откликается Фёдор. — То есть недостаток подают как уникальную особенность предмета, который добавляет ему красоты и делает его исключительным.       — Красота... — Дазай старается не думать о том, что эспер мог залезть дальше ножевого ранения. И что именно Фёдор первый сказал о том, что шатен не один большой недостаток. — Что ты можешь о ней знать?       — Миловидность обманчива, и красота суетна.       — Так ты больше похож на себя, — Дазай с улыбкой хмыкает, поднимая свои глаза на Фёдора. — Сколько я провалялся в беспамятстве?       — Сутки.       — И ты был всё это время рядом?       Его охватил трепет смешанных чувств. Дазай безмолвно смотрел на него широко открытыми глазами и с удивлением дожидался ответа. Он ведь всё понял ещё по случайным гляделкам. Казалось бы, такая мелочь, на пару секунд столкнуться взглядами, но столько всего было можно узнать. Демон Фёдор был рядом. Даже эти бинты... Складывалось впечатление, что брак этот не был фиктивным. Если бы Достоевского интересовал Осаму только в роли своей пешки, то мог бы обойтись обычным вызовом фельдшера на дом. Его могло и вовсе не оказаться рядом, в момент пробуждения детектива. И уж тем более, никто не просил Фёдора 24/7 быть рядом.       — Пришлось. Ты хотел, чтобы я оставил тебя одного?       — Нет, я благодарен тебе... Было тяжело?       — Не тяжелее того, как останавливать тебя от интимной близости в коридоре с ножом в бедре, — Дазай приподнимает брови. Этот эпизод возродился в его голове почти мгновенно. — К слову, не совсем это твоя вина. Нож был отравлен. Одно вещество до сих пор неопознанное, но в лаборатории изучают этот вопрос. Начав взаимодействие с твоей кровеносной системой оно начало атаковать твой мозг. Меня предупреждали о том, что ты можешь какое-то время теряться и путаться в событиях.       — А второе?       — Наркотическое средство возбуждающее ЦНС. Афродизиак в звериной доле выступающий с рядом менее опасных психотропных веществ.       — И проснулся я потому что..?       — Противоядие было создано менее чем через два часа после потери твоего сознания, — Достоевский рассказывал об этом так привычно, что Дазай нехотя задумался о том, насколько же часто переживает эспер такие атаки. — Меня сразу заинтересовало оружие для убийства. Что-то однозначно было не так. Хороший киллер даже перед смертью бы предпринял попытку вытащить нож, чтобы уничтожить улики.       — Но этого не произошло, потому что пуля пронзила его голову и он изначально не имел цели вытаскивать его, — Дазай вновь откидывается на подушки, заканчивая за Достоевского. — Гениально. Твои неприятели знали, с кем имеют дело.       — Просто иметь знания недостаточно, надо уметь ими пользоваться.       Детектив какое-то время молчит, лёжа разглядывая балдахин кровати, упираясь теменем на старинную спинку из цельного английского дуба. В голове всё встаёт по полочкам, хотя ощущение выбитого в беспамятстве дня заседает в его груди. Придётся однозначно запомнить этот горький опыт. Получается, что Осаму ещё и счастливчик, раз при таком раскладе смог добраться до дома, потеряв своё сознание на относительно безопасной территории.       — Знаешь, ты за меня не в ответе, Фёдор.       — Я тоже пытаюсь себя в этом убедить, — съязвил тот. — И все же...       — Спасибо. Я пытаюсь сказать именно спасибо.       — Благодарности излишни, тебе стоит ознакомиться вот с этим экземпляром, — Дазай открывает свои глаза, двумя руками принимая переданную Достоевским газету. — Прочитанное и меня не оставило равнодушным.       Детектив молча кивает, раскрывая газету, мельком оглядывая весь текст. Его взгляд цепляется за ключевые слова. Газеты пестрят сообщениями о серийном убийце, полиция в недоумении, а следующая жертва в смертельной опасности, а затем, Дазай смотрит ниже : « Европа запрашивает поддержки у одаренного детектива Эдогавы Рампо, родом из Йокогамы. Наслышанный детектив раскрыл много запутанных и страшных дел по территории всей Японии. За нахождение и разоблачение убийцы, правительство готово выплатить свыше 550 тысяч йен в качестве премии...»       Далее Осаму теряет интерес к прочитанному, начиная выискивать новые куски текста. « Эдогава Рампо согласился помочь и в компании старшего детектива Вооружённого Детективного Агентства Доппо Куникиды сегодня утром был отправлен самолётом первого класса в Великобританию.»       — То есть, пока я находился без сознания, Агентство отправило за границу двух ведущих детективов? — Фёдор кивает. — И теперь ВДА полностью держится на остальных его членах, исключая главных звеньев? « Ацуши наверное, от этих новостей остался без чувств, — Добавляет про себя Осаму. — Страшно представить, в каком он состоянии разгребает завалы на работе...Стоит появиться там, спустя какое-то время...»       — Боюсь, ты читаешь не так внимательно, как можешь, — Достоевский пролистывает ещё несколько страниц, останавливаясь на ярком заголовке, на тех страницах, где обычно пишут про нижнее бельё звёзд и всякий мусор про их частные жизни. — Попробуй читать вот с этой страницы. « Детектив с ранних лет прославился своей лёгкой репутацией и романтическими связями с известными эсперами. Это было особенно заметно ещё пару лет назад, когда Дазай Осаму крутил роман не с одним, а с двумя одаренными, Накахарой Чуей, завидным богатым холостяком тесно связанным с Портовой Мафией и с одним из ведущих детективов Вооружённого Детективного Агентства, Доппо Куникидой. Сейчас же он, возможно, проложил путь в постель самого непредсказуемого и опасного эспера. Фёдор Достоевский, наиболее известный убийством Эйса, который был ответственен за поимку самого Достоевского, за что в конечном итоге поплатился повешением. Уже долгое время Фёдор является одним из самых уважаемых террористов нашего времени, создавшим свою организацию. Достоверный источник подтвердил, что Дазай Осаму в течении нескольких месяцев является законным мужем Достоевского, который не уследил за тем, как вчера неизвестный исполнитель ранил детектива, совершая попытку самосуда. Неизвестный был убит снайпером с крыши. Подробностей и о возбуждении уголовного дела не сообщается.»       Дразнящий и дерзкий стиль повествования статьи на первой полосе приводил в ярость. Точно заданный тон стремился извратить образ Дазая, чтобы предотвратить жалость широкой публики и любые возмущения среди сочувствующих раненому детективу.       — Одно разбитое женское сердце привело меня к званию проститутки в газетной колонке..       — О чём ты?       Дазай морщится. Удивительно, что за верность к своему супругу и за одну случайную встречу, он навлек на себя великую обиду от одной журналистики, которая меньше чем за сутки написала свой самый значимый труд, изображая Дазая в самом вычурном свете.       — Была одна не самая приятная история... Что сам думаешь о свежей прессе?       — Тривиальный обмен любезностями я всё равно не жалую. Думаю, созданный образ извратит твоё видение в глазах общественности.       — А ты думаешь, что я не такой? — Дазай закатывает глаза. Лицо его пленяло какой-то неуловимой и непонятной прелестью, которая заключалась, может быть, в улыбке, а может быть в загоревшихся коньячных глазах. — Думаешь, что в газете наглая ложь, а не явная правда?       — Я знаю, что ты не такой.       Они обменялись улыбками, а затем Дазай неожиданно подался вперед и заключил Фёдора в недолгие объятия, после которых вид у того был, как у кота, попавшего под разбрызгиватель на газоне.       — Чай? — Предложил Дазай, быстро убирая свои руки от удивлённого приливом тактильности демона.       — Конечно, — Произнес Достоевский, незаметно пытаясь отряхнуться, словно потребность в физическом проявлении чувств могла быть заразной. — Было бы замечательно.       — А ведь не только я встал под удар жёлтой прессы, — Дазай поднялся с кровати, потягиваясь. — Разве ты не бои... — Он оборвал себя на полуслове. — Опасаешься, что меня смогут использовать против тебя? Ещё раз. Газеты исказят и твоё лицо.       — Можешь сказать «боишься», — признал Достоевский. — «Боишься» более чем честно. Но в свете недавних событий нет нужды пытаться делать вид, что ты значишь меньше, чем есть на самом деле. Мне стоит...       — Не делай этого, если на самом деле не хочешь.       — Это рациональный выбор. Если тебя уже выбрали мишенью, лучше всего сразу прояснить, что ни одно подобное нападение не останется безнаказанным. Я во всеуслышание объявляю, насколько ты важен.       — А это ещё что значит? — Раздался приятно удивленный голос детектива. — Что происходит? — Осведомился он. — Обычно мы так не разговариваем.       — Сейчас середина ночи, — Фёдор пожимает плечами. — Не забегай вперед. И я всё ещё не отказался от предложенного чая.